IX (1/1)

Рома с Димой конфликтуют так, чтобы Мирон не слышал. Но тот не дурак, поэтому догадывается всякий раз, закономерно огорчаясь этим, в очередной раз убеждаясь, что реальная жизнь не походит на ту, про которую доводилось читать в книжках, которой хотелось бы в свои трепетные девятнадцать. Псу не нравится, что Дима, пользуясь частым Роминым же отсутствием, слишком много времени проводит с принцессой, слишком много себе позволяет и в Ромином присутствии, слишком часто и трепетно касается, слишком вызывающе шутит, заставляя Мирона краснеть. Слишком, слишком, слишком… А Диме, что ж, Диме просто не нравится Рома с его ухмылками зубастыми и слишком ласковыми взглядами в сторону того, кого ни с кем делить не хочется. Поэтому, оказываясь в одном месте и в одно время, они друг с другом не церемонятся, не выходит даже поддерживать шаткий нейтралитет, напряжение вечно витает такое, что, явись в дом кто-то, кто не знал бы, в чём дело, наверное, решил бы, что на их жилище какое-то черномагическое проклятье.— Так невозможно больше, — Рома сегодня непривычно серьезный, смурной, — ты не собираешься отступаться, я не имею никакого намерения оставлять Мирона тебе. Нам надо искать общий язык.Диме очень хочется огрызнуться, что общий язык они нашли ещё тогда, когда поочерёдно начали лезть к принцессе сосаться, но сдерживает себя, продолжая планомерно заматывать вспоротую на последней вылазке кисть бинтом, отказавшись принципиально от бесовской помощи.— Нам надо обсудить, — Рома, не дождавшись реакции от собеседника, похоже, решает всё в свои руки брать, — я готов гордость свою заткнуть в жопу, видим же оба, что Мирона это расстраивает. Определи тоже для себя, что тебе важнее, чувство собственничества или, не знаю, то, что у тебя там к принцессе.Хинтер ненавидит, когда его поучают. Ему бы самому обдумать всё, самому принять ситуацию, самому осознать ценность Мирона и несомненную низость собственной мысли о его единоличном присвоении, но, когда давят, когда указывают на то, как надо себя вести, включается подростковый дух противоречия, желание идти против просто из принципов, которые, бывает, даже сам себе не может объяснить. Он поэтому головой встряхивает, жалея, что нельзя бесу просто по морде дать, смысла в этом, очевидно, нет: Рома сильнее, отлично приводит себя в норму даже после серьезных ранений, что ему Хинтера кулак, слишком отвратительно рассудительный сейчас. И Дима решает уйти. Не кричит об этом, не угрожает, не хочет, чтобы пёс чёртов сейчас демагогию развивал, хотя, пожалуй, тот и сам бы не стал, чтобы он там ни говорил, остаться с принцессой без посторонних был бы рад каждый из них двоих.Вечером, настроенный как можно скорее разобраться с развалом королевства, Хинтер молчаливее обычного, не огрызается, не пытается привычно вставлять шутки, кажущиеся смешными только ему самому, отвечает сухо и кратко, вслушиваясь больше в суть продуманного до мелочей плана, а не в голос Мирона, который этот план озвучивает, пальцами своими водя по плану замка, перерисованному детально Димой с пару дней назад. Сейчас бы пальцы эти целовать, а не держать под сердцем тяжелое чувство собственной неуместности, жалость к себе. План чужой прост до невозможности: через подвальные помещения запустить тех, кто состоит в сопротивлении, кто идейнее, готовых на жертвы ради идеи, чтобы они, поднявшись со стороны большой столовой ко времени обеда королевской семьи, подняли там шум, собрав большую часть охраны. Тогда Хинтеру с Ромой можно будет войти так, как они приходили за принцессой, забравшись в окно башни. Тремя лестницами ниже найдётся опочивальня короля и главный зал, в одном из этих помещений точно будет скрываться Фёдоров старший, который, Мирон знает наверняка, боится бунтов настолько сильно, что должен сейчас в паранойе не пускать к себе охрану, оставляя их за дверью.— Надо, чтобы вы положили их сразу, шума не должно быть совсем. Иначе он уйдёт, я уверен, что выходы есть в комнате потайные, не может не быть, — Мирон постукивает по линии на карте, обозначающей одну из стен королевской опочивальни, — тут, думаю, она самая толстая, но точно не несущая, не проходит насквозь, на ней нет основы веса здания.Мирон высчитывает даже время, он объясняет по несколько раз, говорит чётко и нарочито спокойно, но волнуется, не может скрыть того, как подрагивают руки, слишком часто облизывает губы, слишком шумно дышит, стоит только взгляд от бумаги поднять на своих сообщников, путается в словах, моргает часто своими влажными глазами. Принцессу бы обнять, успокоить, пообещать, что всё у них получится, что никто сегодня не умрёт, что не стоит брать на себя ответственность за чужие судьбы, уж кто-кто, а точно Мирон не станет крайним в возможных неудачах, он всю часть выполнил идеально: составил детальный план, просчитал даже возможные пути отступления. Дима тянется, чтобы за плечо худое сжать своей лапищей подбадривающе, но Рома успевает первым, приобнимает, заступая со спины. Хинтер руку отдергивает вместо того, чтобы коснуться принцессы, будто обжигается, сжимает пальцами воздух, отводит взгляд, не успевая увидеть, как внезапно огорчён этим будущий юный король.— Надо собираться. Передашь часть плана, которая касается наших товарищей, им? — предлагает Роме, постукивает пальцами по столешнице, снова смотрит на руки демона, уложенные на плечи принцессы, отстранённо думает о том, что своего места тут не имеет, а потом, когда чужие губы касаются русого затылка, вдруг вспыхивает, хлопает в ладоши, выпрямляясь, почти рявкает, пытаясь казаться круче. — Давай! Быстрее начнём, быстрее закончим.Рома чувствует, что удача в этом деле на этот раз им не улыбнётся, ему хочется перекинуться, скулить, ходить кругами и рычать на чужих, защищая своих. Странно и немного страшно осознавать, что у него сейчас есть те, кого можно считать своими, от этого он себя уязвимее чувствует, знает, что к смертным привязываться себе дороже. Тем более — к двум, один из которых — принцесса, жизнь видевшая из окошка только, а второй — мудак эгоистичный, который никак не может разобраться в своей ревности. Демон и сам-то с ревностью совладал кое-как, у него всё равно проскальзывает из раза в раз, он знает, что часто намеренно провоцирует, специально выводит из себя, но себе прощает, а Диму вот никак не может, с собой договориться всегда как-то проще. В итоге всё идёт не по плану сразу же и дело, как и ожидалось, в этой чёртовой ревности. Всё, конечно, идёт не по плану, иначе быть не может, если в команде разлад. Дима слишком возбуждён для того, чтобы идти тихо, когда основная часть охраны уже отвлечена, когда нужно лишь незаметно спуститься, справиться с парой приближенных королевских людей и самим папашей принцессы. Нет, Хинтер всё лезет огрызнуться, старается шагать первее, хоть и нет смысла, жизнь его более хрупкая, чем Ромина, будто пытается кому-то что-то доказать. Привлекает этим внимание охраны, что уже, как оказалось, задавила бунт отвлекающий. Их ловят сразу, ловят быстро, отбивается больше Дима, бес решает, что логичнее будет оказать полноценное сопротивление тогда, когда приведут к королю. Он даже позволяет заломить себя грубо, связать себе руки, зная, что этим точно не будет остановлен. Дожидается, пока завалят напарника, морщится едва заметно, видя, как Дима пропускает пару ударов в живот, ощущая это, видит, как затем зафиксируют и его запястья. Даже в зал шагает спокойно. Только вот никак не ожидает увидеть там Мирона, у которого губа разбита, растрепаны, успевшие неплохо отрасти, волосы, совершенно потерянный вид.Всё происходит быстро, демон ещё оценивает ситуацию, а Хинтер уже командует, делая это как истинный хозяин огнива, не позволяя сопротивляться своему приказу увести отсюда, выкрикивая это чётко, разборчиво. Роме не нужно слышать о том, кого надо увести, Дима, не называя имени, даёт такой мощный эмоциональный посыл, что ошибиться невозможно. Демон и сам бы выбрал принцессу сейчас, она ценнее всех здесь находящихся людей и это бесспорно, это то, в чём Рома с Хинтером солидарен. Он, благодаря тому, что совсем не сопротивлялся, когда собралась охрана, легко освобождается от одного удерживающего его человека, выворачивает руки, оборачивается, пихая мужика ладонями в грудь, прикладывая силу достаточную, чтобы отшвырнуть его, чтобы заодно сбить с ног парочку из тех, что кружат рядом с ?хозяином?. Шагает к Мирону, перехватывает его за плечо, дёргает к себе, оплетая руками, локтем отбивая метнувшегося навстречу верзилу, попадая тому чуть выше кадыка, заставляя захлебнуться хрипом и отшатнуться. К окну в один большой прыжок, прижимая принцессу к себе крепко и бережно, бес за окно выпрыгивает не глядя, выбивая стекло витражное своим телом, оборачиваясь псом уже тогда, когда почти у земли оказываются, лапами ударяясь об землю, сбивая в кровь плотные подушечки на лапах, ломая чёрные когти. Он, отнеся Мирона так далеко, как только возможно, взмыленный, мокрый от пота, вновь перекидывается человеком, только сейчас понимая, что принцесса не вскрикнула ни разу, молчала даже во время падения из окна.— Надо уходить. Домой вернуться уже не выйдет, — Рома подбодрить пытается, хочет подбодрить, зная, что того всегда успокаивало чёткое планирование, но сейчас что-то очевидно идёт на так, Мирон руки от себя отталкивает бесовы, руки на груди скрещивая, будто бы выражая сердитость, а на деле стараясь защититься, сдержать неуместную сейчас истерику.— Надо вернуться! Нельзя было его оставлять! Я виноват, что так вышло, — он говорит, захлебывается словами, воздухом, кашляет, снова говорит, искренне верит, что виноват, его не должно было быть в замке, это нарушило чёткий план, это создало препятствие к успешному свержению неугодного тирана. — Отец его убьёт! Казнит сразу же, если ещё не сделал этого. Ром, надо вернуться, нельзя было его оставлять.— Успокойся. Давай, тише, его не казнят, пока он не расскажет о том, куда я забрал тебя. А он не расскажет, — бес говорит тихо-тихо, заставляя вслушиваться, зная, что такая концентрация вынудит успокоиться много лучше, чем те же пальцы, которыми Мирон так цепко сжимает собственные руки, оставляя на коже полумесяцы царапин короткими ногтями. — Нельзя было оставлять тебя, а вытащить двоих разом я не мог. Он сам решил, что тебя, мы вместе решили, слышишь? Ты ни при чем. Как ты вообще там оказался?Мирон дышит странно. Делает глубокие-глубокие вдохи, затаивает дыхание, а затем также долго и сильно выдыхает. Кажется, считает в уме, выглядит сосредоточенно, но, очевидно, спокойнее, чем минутами ранее. Рома смотрит на это, выразительно вздёрнув бровь, но не осуждает, не обсуждает даже, ждёт, пока принцесса справится с эмоциями, справится с чувством необоснованной вины.— Они пришли в квартиру. Я уже потом, когда выводили, видел крест на двери, видимо кто-то заметил нас, кто-то сдал, — он объясняет без подробностей, слишком кратко, обычно разговорчивый и болтливый, явно скрывает подробности, но Роме они не нужны, он видит чужую разбитую губу, видит, как парень осторожно двигает правой рукой, словно та доставляет ему дискомфорт, видит синяки на тонких запястьях; Роме не нужны подробности, он и без них готов сожрать всех тех, кто производил этот захват.— Нам нужно новое жильё. Хотя бы даже временное. Мы с Димой заприметили одну сторожку в лесу, бывший дом лесника, я её обустроил, двинем туда, — демон Мирона вновь трогает осторожно, ладонью накрывает запястье чужое ровно там, где виднеется россыпь синяков от крупных сильных пальцев, старательно снимает боль. — Давай. Здесь недалеко. Возвращаться пока нельзя, там полная боевая готовность, каким бы крутым я тебе не представлялся, ты можешь остаться совсем один. Дима жив, я почувствую, если это изменится. Вытащим его, нужно немного времени.Если бы Дима ждал пыток, он счёл бы, что на этот раз ему повезло. Всегда лучше пару раз получить по почкам, чем попасть в руки к знающему человеку, который, используя специальные приспособления, легко эти самые почки извлечёт из тебя так, что ты не умрёшь, но прочувствуешь каждый надрез, каждое в себе и вне себя движение. Если бы Дима ждал, он был бы благодарен, что отделался малым, но ему не удаётся даже толком оценить ситуацию. Геройски отправив Мирона с Ромой, он успевает только в попытке защититься поднять предплечья к лицу, высвобожденные из захвата ровно тогда, когда демон пихнул охранника, державшего его, в тех, что стояли рядом с Димой, устроив короткую неразбериху. Он даже не слышит приказа короля, не уверен, что тот успел его отдать, потому что сразу же получает в висок, в ухо, теряется, кому-то заряжает локтем в грудь, особо не видя и почти не слыша, оглушенный, ослеплённый с первого пропущенного удара. Чудом перехватывает летящий в лицо кулак, пропуская другой, ловя носом, отчётливо слыша, как ломается хрящ, словно кто-то наступил на хрустящую ледяную корку, утром покрывающую первый снег, выпавший в вечер перед ночным морозом. Это сравнение возникает само, оно отвратительно вычурное для ситуации, в которой оказался Хинтер, но лучше такие отстраненные мысли, чем чёткое осознание собственной обречённости, потому что отбиться от такой толпы не представилось бы возможным, даже если бы Дима был опытным и искусным бойцом. Получает под колено, тут же — в дыхало, сгибается напополам, теряя весь воздух из легких, тут же ловя коленом в уже пострадавшую переносицу. Его валят на пол и это провал, подняться не получится под градом пинков тяжелыми сапогами, защитить себя с такого положения невозможно, приходится закрываться руками, уже разбитыми в кровь, синеющими, опухшими. У него губа лопается, как переспелая вишня, он еле уворачивается, защищая глаза, получая в скулу, по зубам, не успевая даже сплюнуть, но ощущая во рту крошку расколовшегося зуба и кровь, стекающую по носоглотке, давится кровавыми сгустками, поджимает колени к груди, защищая живот, не может вдохнуть от очередного прицельного удара по пояснице, по рёбрам, чувствуя, как горит в груди, темнеет в глазах. Его тошнит, видимо по животу прилетело, блевать, благо, нечем, но ко вкусу крови добавляется привкус желчи, пока он пытается перевернуться, уткнуться лицом в холодный мрамор пола, хрипит от очередного пинка, не имеет никаких сил для того, чтобы стесняться собственных слёз, жалкого скулежа, который и на просьбы не похож, Диме не хватает воздуха на просьбы, только на задушенные стоны. Его бьют руками и ногам, это больше похоже на дворовую потасовку в детстве, но тогда редко случалось, что зажимали толпой, даже во дворе было понятие чести.***У Мирона на чувство вины, разъедавшее так отвратительно неотвратимо, не остаётся никакого времени, когда Рома, запустив его в кирпичный домик, до которого через лес долго шли пролеском, вдруг пополам сгибается, словно воздух из легких выбили. Выпрямляется быстро, правда, улыбается даже ободряюще, но Фёдоров, уже достаточно хорошо изучивший тех, с кем жил всё это время, отлично видит, что искренности в улыбке этой ни капли. Бес кровь стирает тыльной стороной ладони, вдруг решившую из его носа потечь, под нос себе пару свиных слов, таких забористых, что, наверное, Дима бы позавидовал. Объяснения не нужны, Мирон понимает всё без лишних слов, помнит то обсуждение о частичном переносе ощущений, что связывает хозяина огнива с его подчиненным.— Он выживет? — у Мирона вопрос один, вопрос мрачный, но своевременный, ему страшно сейчас услышать ?нет?, увидеть отрицательный моток головой, услышать неуверенность в чужом голосе, но Рома только плечами пожимает, чуть шевелит пальцами на правой руке, морщится, а Мирон не хочет понимать этой ужимки, но помнит любимую отцову забаву: тот слугам, которых подозревал в воровстве, каблуком туфли любил с размаху наступать на тыльную сторону ладони, ломая кости, поучая и наказывая разом.— Надо узнать, что там происходит. Король точно назначит дату казни на ближайшие дни, может уже завтра. Это лучший момент, чтобы его вытащить, по подземельям смысла нет искать, ты там не пройдёшь, его убьют из принципа, до момента, пока ты пройдёшь всю охрану до камеры, — взять себя в руки приходится, хоть это и очевидно трудно парню даётся, он руки в волосы отросшие свои запускает, чуть сжимает русые пряди у корней, тянет слегка, пытаясь отвлечься от страха за человека, к которому успел притерпеться, притереться, в которого, может быть, влюблён даже, но признавать это было неловко, смущало даже больше, чем все те поцелуи и прикосновения, что он с собой позволял проворачивать, сейчас смущениях нет, лишних мыслей нет, ничего нет, кроме страха. — В подземелье точно отправят. Так, смотри, я не знаю, как его поведут, но я хорошо знаю, как выстроен помост для повешения, знаю, как ставится охрана. Отец не из тех, кто меняет собственные привычки, особенно тогда, когда находится в стрессовой ситуации.Рома слушает внимательно, не пытается сейчас спорить, шутить, за это ему спасибо можно было бы сказать, но Мирон не говорит, слишком взволнованный, чтобы исходиться на вежливость, следовать этикету, вбитому, казалось, на подкорку, но оказавшимся слабее, чем желание помочь вляпавшемуся Хинтеру.В этом доме нет совсем ничего, только немного съестных припасов, явно заранее заготовленных на подобный случай. Дима с Ромой готовились, видимо, один Федоров был так уверен в их плане, что не сомневался в успехе ни на секунду. Мирон, чтобы занять себя хоть чем-то, не без страха отпустив Рому на разведку, берётся за готовку, но все падает из рук, у него соль рассыпается, прямо в пальцах лопается скорлупа яйца, он обрезается, пытаясь почистить картофель и тут же прижигается о горячую сковороду. Зато, почувствовав боль, получается разреветься, отпуская себя, краем мыслей радуясь тому, что остался один и никого этой истерикой не отяготит. Справляется с собой не сразу, ему на это приходится потратить чуть меньше часа, а потом, когда слезы кончаются, становится очень пусто и спокойно, он умывается, убирает всё, что стало результатом неудачной готовки, берётся за это дело вновь, на этот раз справляясь много лучше, будто силы на любые эмоции закончились.Казнь должна состояться утром. Об этом Мирону сообщает Рома, вваливаясь во временное убежище к рассвету, застав парня задремавшим, но недостаточно крепко, потому что тот вскидывается сразу же, стоит демону попытаться тихо пройти мимо по дому. С планом определяются быстро: надо спасать. Рома сразу отметает предложение Мирона пойти вместе, чтобы один на себя внимание отвлечь мог. Знает, что двоих забрать с площади, где охраны больше, чем обычных людей, проблематично, а превращать попытку вытащить Диму из передряги в новый виток фарса — идея совершенно бессмысленная.— Ты можешь убить только по команде? — Мирон спрашивает это будто бы между делом, но он давно заметил, что много из того, что делает Рома, будто требует подтверждения хозяйского, как бы он не кичился своим почти полным всемогуществом, Мирон видит, что временами, просто подначивая Диму, чтобы что-то потребовал в пылу ссоры, демон не пытается колдовать до прямого приказа; да, он хорош в бытовых вещах, превращаться может без команды, но напасть, например, создать что-то серьезное, как было с мебелью в квартире прошлой, Рома, видимо, не может. — Если понадобится убить, кто-то должен отдать тебе прямой приказ?— Ну, — Рома говорит неохотно, он вообще трудно признаётся во всём, что может пошатнуть его авторитет в глазах окружающих, но говорит и это хорошо, для них обоих хорошо, Мирон плохо держит себя в руках, когда чем-то взволнован, — если только ситуация подразумевает защиту себя или огнива, но не хозяина. Это сделано для зашиты его же, чтобы я не мог отступать от желаний держателя огнива.— А если прикажу я, а не Дима? Огниво у нас, передать ему не удастся, а если и удастся, думаю, никто не позволит ему им воспользоваться. Какие уж тут последние желания, если отец настолько преисполнен к Диме ненавистью и страхом, — Мирон по карманам себя похлопывает, достаёт платок белый, разворачивает аккуратно, а там огарок свечи и то, что магическую силу имеет, но выглядит как обычные кремень и кресало, демонстрирует демону, — я смогу, правда. Я даже не сомневаюсь в том, что такое решение — единственное верное решение в нашей ситуации.— Какое, Мирон? — Рома с ним, как с неразумным ребёнком, негромко и очень мягко, видимо, видя, насколько Мирон заведённый, раз, не замечая сам, ногой нервно под столом подёргивает, чего никогда себе не позволял раньше, считая бескультурьем. — Прикажешь мне убить твоих родителей и их охрану? Для спасения Диминой жопы?— Да, — Мирон замирает, выпалив, обдумывая уже после того, как ответ в воздухе зависнув, заставляет демона насмешливом брови вскинуть. — Думаю, это не только из-за Димы, просто, мы же обсуждали, другого пути нет, я хочу жить спокойно, желаю этого и вам двоим, и народу страны, поэтому... думаю, Дима — неплохой повод, чтобы решиться окончательно, верно?Рома плечами неопределенно пожимает, дескать, дело твоё, но принцессе чудится, что он недоволен. Может быть не хочет, чтобы им командовал Мирон, может быть не считает его решение верным, может быть просто считает, что есть другие решения. Мирону, честно, сейчас не до копаний в чужих чувствах, ему бы в себе разобраться нормально, понять, что и как. Он просто огнивом искру выбивает: раз, два, три. И чётко выговаривает, смотря на Рому, чтобы совсем честно всё, а не вскользь и второпях, как у демона с Димой: ?Если стража или король с королевой будут мешать тому, чтобы вытащить завтра Диму, убей их?. И чуть не роняет это чёртово огниво, потому что руки предательским вздрагивают на слишком страшном слове ?убей?.