VIII (1/1)

Наверное, Рома увлечен происходящим еще и из-за некого личного мотива непременно извиниться. Дима часто видит, как демон виновато смотрит на их принцессу (признавать это ?их? Хинтеру гадко, но, кажется, Мирон не торопится с выбором), когда та не видит. Думает, скорее всего, стоит провернуть всю эту тему с государственным переворотом, и вина его за чужое испорченное детство будет искуплена, он вроде как подарит шанс парню на адекватную жизнь, даст возможность Мирону собственную судьбу самостоятельно вершить. Только вот Дима отставать не планирует, он делает для достижения общей цели ничуть не меньше, чем бес, разве что не руководствуется чувством вины вовсе, а потому считает свои позиции более выигрышными. Он ни в чем не виноват, ему не надо искупать какую-то вину, он с чистого листа для Федорова открывается, а оттого тому не надо прощать, а потом уже искать в себе теплые ответные чувства, чем только время тратить. Так думает Дима, а потому очень старается, временами, наверное, даже слишком, трудно быть если не на равных, то хотя бы не хуже, чем тот, кто буквально по щелчку может если не все, то очень многое. Цветы с клумб, полуночное чтение книг, которыми интересуется Мирон, чтобы к месту вставить комментарий, получая одобрение своим знаниям, попытки помочь с готовкой, хотя в этом он скорее мешается, чем действительно помогает. Хинтер знает, что Рома может и делает больше: тот достает продукты, какие-то красивые шмотки заморские, приносит те самые книги, что так привлекают Мирона. Но Димка надеется, что парень соотносит то, что их возможности, человека и демона, немного разнятся по понятным причинам.Мирон, кажется, всем вполне доволен, его нынешнее положение ничем не хуже того, что было во дворце, но намного больше свободы и внимания вдруг получает, а потому конфликты возникают крайне редко и лишь от того, что ему общим — Дмитрия и Романа — решением строго-настрого запрещают участие в вылазках, призванных подорвать репутацию короны. Федоров порывается пару раз спорить, пробует приводить аргументы, что-то доказывать, но получает четкий отказ. Выражает недовольство принцесса в молчаливом протесте, который, Дима знает наверняка, что и Рома так думает, оказывается даже более давящим, чем если бы просто закатил сцену с истерикой, криками, топтанием ногами и хлопаньем дверьми. Знает, потому что Рома начинает реже появляться дома, ссылаясь на внезапные неотложные дела, словно стыдится этого тихого и огорченного мальчишку, боится его разочарования, а самому Диме невыносимо хочется пойти на любые уступки, лишь бы стереть эту обиду с чужого лица. Он ловит себя на слишком тщательном подборе каждого слова, обращенного к принцессе, на очевидном заискивании. К соглашению и миру приходят неожиданно быстро и просто: демон, чутка поворчав, приносит в дом карты города подробные, а Дима, постаравшись, составляет график дежурств постов охраны на разных значимых точках города. Вдвоем все это выкладывают перед Федоровым и, не сговариваясь, оба делятся сырыми еще идеями, предлагая Мирону роль стратега, руководителя скорее, а не непосредственного исполнителя ?грязной работы?. Это хороший компромисс, который должен устроить все стороны соглашения и, к счастью, Мирон им удовлетворяется, легко возвращаясь к своему болтливому и теплому состоянию. Теперь, каждый вечер занимая диван да поджимая под себя худые ноги, он что-то считает, выписывает себе в листок, сидит подолгу, задумчиво сведя светлые брови, наморщив лоб. А потом вдруг выдает такие подробные и четкие планы действий, необходимых для, например, удачной кражи вина из главного королевского погреба, что сомнений в верности выданной Мирону роли во всей этой канители не остается.***— Я не знаю, это очень смешно, сам подумай, мы же его за нос водим, буквально перед ним стоим, а он не видит ничего!Дима с очередной вылазки в город возвращается, разувается тихо, прислушиваясь к голосам, доносящимся из кухни, хмурится, стараясь не принимать на свой счет слова Мирона, но внутри неприятно ворочается что-то темное, мешает мыслить трезво. Хинтер не любит быть обманутым, он этого боится. Воспринимая этих двоих, как подобие семьи, которой никогда и не имел особо, он слишком трепетно оберегает созданную в воображении картину идиллии, принимая за норму даже ощутимое соперничество с демоном, но боясь любых вероятностей того, что его отлучить могут, отодвинуть, отстранить, оставить в стороне.— Это скорее грустно, чем смешно. Глава государства не должен быть настолько слепым, — Рома звучит спокойно, не в пример рассудительнее, обычно же шутовски шутливый, язвительный, сейчас разговор ведет мягко и тепло, словно ребенку объясняет простые для него самого истины, — как можно не сопоставить два и два, не понять то, что угроза реальна? Когда ты взойдешь на престол, надеюсь, будешь умнее. Или найдешь хорошего советника, — он значительно голос понижает, Диме приходится вслушаться, доверительно негромко предлагает последнее, говоря, вероятнее всего, о себе, делая то, чего Хинтер боится больше всего — осознанно отодвигая его самого на второй план.Больше выжидать смысла нет, Дима дверь толкает, заходя в кухню, приветственно рукой взмахивает, решив не влезать в этот сомнительный диалог. Ему внезапно неприятно от того, что Мирон с Ромой так легко и свободно общаются, хотя, конечно, никто ведь здесь никому ничего не обещал, так что, пожалуй, нет смысла попусту обиду в себе растить. Нет смысла требовать к себе особого отношения, если это самое особое отношение ничем не заслуженно, он отлично понимает, что не отличился, не дал понять, что может быть много более выигрышной партией, чем бес. Понимает, но совершенно не хочет принимать. Как и всегда излишне самолюбивый и самоуверенный, чтобы допустить, что это не просто временная заминка.— Я сегодня готовлю, — вызывается, вместо всего, что мог бы высказать по поводу и без оного, отмечает про себя, что ничего еще к ужину нет и, не встретив протеста, лезет за картофелем, спрятанным в темный угол, чтобы не пророс.Дима за готовкой разговаривать не пытается, старается даже слишком не вслушиваться в голоса Ромы с Мироном, хоть это та еще сложная задачка: эти оба находятся в той же комнате и говорят привычно громко, срываясь иногда даже на повышенные тона, но не из-за какого-нибудь возникшего спора, а просто от того, что темперамента многовато у обоих, а мысли не всегда сходятся. Приятно, что хоть не шепчутся, хотя могли бы, если бы хотели сохранить что-то от Димы в тайне, он вообще крайне благодарен за то, что это не так, хотя, конечно же, старается не вслушиваться, как для себя и решил изначально.— Слушай, а ты, ну, на самом деле не демон ведь, да? Скорее вроде джина что-то, только не из лампы, — Мирон, уже знакомый с особенностями всей этой волшебной схемы знакомства своих сожителей, спрашивает прямо, упирается локтями в столешницу, чуть сутулится, подпирая подбородок ладонями, сидит, подогнув под себя одну ногу, чуть покачивая второй, никогда не догадаешься, что разговор ведешь с особой голубых кровей, — тебе ведь не обязательно нужен хозяин, раз ты надеялся, что отец казнит ведьму?— Честно, никогда не задумывался о том, к чему или кому меня можно отнести. Можешь называть джином, если хочешь, — пес этот чертов открыто флиртует, а Хинтер, сжимая нож в руке покрепче, не может чистить картофель достаточно тонко, в итоге бросает в кастрюлю с водой уродливые обрубки, но все еще не вслушивается, нет, это ведь совсем не его дело, — вообще, думаю, мне было бы довольно больно, если бы она умерла насильственной смертью. В смысле, я чувствую отголоски всего того, что чувствует владелец огнива, — он оглядывается на нынешнего хозяина, кивает тому, дескать, слышал ли, а у Димы неприятно тянет под лопаткой от внезапного стыда за собственную ревность, которую, как оказалось, от демона все равно скрыть не удастся, отголоски он, блять, чувствует.Мысль о том, что чувствует он именно ревность, чуть остужает. Никогда не приходилось задумываться о том, что же это там такое вертится под сердцем и не дает вдохнуть нормально, когда стоит только подумать об отношении Ромы к Мирону или, хуже того, предположить что-то об отношении самого Мирона к Роме. К начищенному уже картофелю Хинтер чистит и нарезает морковь. Ставит все на огонь, достает травы, добытые бесом для принцессы и для ее экспериментов с готовкой, нюхает, кидает в ту же кастрюлю. Достает мясо, которое, к своей чести, принес в дом сам, правда, конечно, не купил, но выкрасть у короля считал поступком вполне достойным похвалы. Режет в ту же кастрюлю, добавляет соли, кидает туда же цельную очищенную луковицу. Готовка хороша хотя бы тем, что в ней есть структурированность, в ней есть последовательные машинальные действия, есть определенный план, придерживаясь которого не сможешь ошибиться, а значит можно вовсе отключить голову, выдохнуть, справиться с собой, чего Дима никогда не умел, но учится, честно-честно, старается и даже достигает успехов. Теперь надо только подождать, потому Хинтер все же тоже за стол усаживается, выражая готовность принимать участие в диалоге, а не быть сторонним его слушателем, тем более, что он и не слушал даже, вовсе нет.— А что будет, если что-то случится с огнивом? — спрашивает, решив, что хотел бы вернуться к этой теме разговора, хоть собеседники уже и унеслись от этой мимоходом поднятой Мироном темы, но слишком уж хочется указать Роме на его место, все же, хоть и договорились обойти без этой унизительной для обоих темы владения.Рома хмурится, упирается ладонями в столешницу, намереваясь, кажется, подняться на ноги или, обратившись псом, кинуться через этот самый стол, чтобы доказать, что угроза основная здесь исходит вовсе не от Димы. Упирается, напрягается всем телом, у него мышцы на руках обретают рельефность, расправленные плечи выглядят внушительнее. Но вовремя подключается Мирон, хорошо понимающий такие моменты, ненавидящий конфликты, предпочитающий открытому противостоянию игнорирование. Он поспешно пару раз хлопает в ладоши, привлекая к себе внимание, отвлекая от завязавшейся было ссоры, смотрит строго, будто мать нерадивого ученика, вызванная к директору по глупейшей причине во время важных дел или, скажем, строгая учительница, которая уже устала объяснять ученику простые истины, но вынужденно и терпеливо повторяет снова.— Ничего с огнивом не случится, это как надо постараться, чтобы что-то сделать с этой штукой? Если только потерять. Ром, не нужно. Успокойтесь оба, воюйте с общим врагом, а не друг с другом.Рома на это ?не нужно? отмахивается вяло, но, благо, молча, он вообще на Мирона старается не огрызаться, как, впрочем, и Дима. Они к принцессе бережно и уважительно только относятся, никак иначе. Поднимается на ноги все же, но на Хинтера больше не смотрит, из воздуха выуживает сигарету и уходит с кухни, обозначая разговор законченным. Мирон после этого сникает как-то весь сразу, на Диму смотрит обижено, словно тот ему личное оскорбление нанес своим поведением, словно это не демон вовсе тут в открытую флиртовал и вообще позволял себе совершенно неприемлемые провокации. — Не надо так на меня смотреть, — огрызается, не успевая себя одернуть и видит отчетливо, как подбирается принцесса, садится ровнее, тянет на лицо маску абсолютного безразличия к происходящему, только вот губы пухлые чувственные сжимает слишком плотно, чтобы не дрожали, выдавая то, как сильно Мирон задет этой незаслуженной резкостью. — Прости, Мирон. Ну чего ты? Извини. Он отойдет, перекурит сейчас и вернется сразу, я извинюсь перед ним тоже. Понимаю, что не прав. Это не стоит того, чтобы ты переживал, вот что я хотел сказать, ну? Ты же знаешь, что не всегда выходит говорить так, как нужно.Извиняться Дима не умеет патологически, но, очевидно, сейчас нужно срочно научиться, потому что принцесса и правда обижена ни за что абсолютно, напротив, парень вон помочь пытался, предотвратил конфликт даже. Дима понимает это и ему стыдно очень сейчас. Он руку тянет, чтобы чужой коснуться, пыхтит, знает, что надо сказать больше и четче, и так, чтобы это не звучало, как пустые отговорки и попытки оправдаться. Но совершенно не понимает, как правильно. Он за жизнь научился только врать, изворачиваться и делать виноватыми тех, чьей вины в происходящем днем с огнем не отыщешь, а сейчас, мучительно переучиваясь, он делает большие успехи, просто не может за раз изменить себя подчистую.— Знаешь, что, знаешь? Ты когда-нибудь с кем-нибудь на кровати прыгал? – раз с объяснениями не выходит, а извинения звучат словно бы недостаточно искренне, он тему решается сменить, говорит поспешно, торопливо, а это так нелепо и, кажется, двусмысленно звучит, что Мирон в ответ глаза свои и без того большие таращит, краснеет, прижимает ладони к груди, будто отстраниться пытаясь и быстро-быстро головой мотает, — нет, я в смысле, реально чтобы прыгать. На кровати, — Дима себя с каждым словом закапывает все сильнее, хотя, казалось бы, пытается исправить уже созданную проблему, но он все же пробует снова, потому что эта попытка хотя бы помогла собеседника отвлечь от обиды, не хотелось портить вечер еще и Федорову, хватит того, что, похоже, поцапался с Ромой, — дети на кроватях прыгают, это типа забавы. Просто подумал, у тебя же не было возможности проводить время с друзьями из-за всей этой ситуации с пророчеством. И, ну, вот…Мирон выдыхает шумно, смотрит все также озадаченно, чуть приподняв светлые брови, словно на городского дурачка, который и не опасен совсем, но забавен от того, что просто не знаешь, чего от него ждать в следующий момент. У Мирона вообще часто такое выражение лица, словно он отлично понимает собственное превосходство, просто не хочет в этом признаваться, но, так Диме иногда кажется, принцесса, опыта не имеющая особо в межличностных отношениях, совсем не видевшая жизни вне стен своей комнаты и, тем более, дворца, все равно намного более приспособлена к жизни, проще находит точки соприкосновения, легче ищет компромиссы, быстрее приспосабливается. Вот и сейчас, оставаясь откровенно озадаченным, Мирон все же мотает головой, но уже медленно, давая понять, что, нет, никогда он подобным не занимался, и тут дело, наверное, даже не в отсутствии друзей, а скорее в воспитании, не допускающем подобные шалости для особ голубых кровей. Принцесса вообще умеет быстро брать себя в руки, удивительная привычка, удобная даже, если не думать о том, что выработалась она от того, что, похоже, всем и всегда было с высокой башни плевать на то, что там за эмоции и переживания происходят в его голове.— Мы дождемся Рому и предложим ему тоже, хорошо? — Хинтер осторожно руку свою снова протягивает вперед, оттопыривает мизинец, смотрит виновато, понимая, что, хоть и сменил тему, как-то сгладить свою вспыльчивость все же стоит. — Знаешь штуку, когда на мизинчиках мирятся? Прости меня?Удивительно, но в ответ Хинтер получает все такой же молчаливый кивок. Мирон даже свою руку в ответ тянет, с готовностью трясет обе, сцепив пальцы, проговаривает шепотом даже сам эту считалочку детскую, непонятно откуда известную ему, а потом поясняет, что читал в какой-то книжке про этот обычай еще тогда, когда не был знаком с Ромой и Димой, даже мирился уже так как-то с одним из слуг, когда тот донес на него за что-то папеньке. Так и говорит, называет ?обычаем?, выглядит настолько серьезно, что Дима, не сдержавшись, расслабляясь, наконец, понимая, что прощен, позволяет себе смешок краткий, но ничего кроме того. Он сейчас очень благодарен за прощение, а еще – за доверие, оказанное Мироном, ведь, наверное, рассказ про слугу является чем-то личным, Федоров вообще довольно неохотно делится любыми подробностями из своей жизни в замке, словно старается вовсе вычеркнуть это время из своей памяти, а заодно и из сознания тех, с кем общается сейчас ближе всего и сосуществует на одной территории.— У меня вопрос, — Мирон отходчивый, он вообще не умеет долго обижаться даже там, где следовало бы, а потому сейчас уже вновь говорит заинтересованно и подозрительно мягко, как и всегда, когда хочет спросить что-то, что может вызвать неоднозначную реакцию, — если мне понравилось целоваться, но понравилось и с тобой, и с Ромой, нормально ли целовать обоих или это что-то плохое? Рома сказал, что это нормально, я сам читал, что в некоторых племенах…Вопрос внезапный, сама тема разговора непривычна даже: они трое хоть и живут уже больше месяца в странном подвешенном состоянии, зная об особенностях взаимодействия друг друга, но никак открыто на это стараются не влиять, то есть, конечно, не мешают друг другу, не помогают, но и не обсуждают, не решаются на открытый диалог. Все же временами Мирон самый храбрый в их троице, а может быть просто самый пытливый, любопытный и дотошный. Дима переносицу пальцами трет, собирается с духом, но без ответа принцессу оставить не может, а потому все же решается.— Ага, знаю, в некоторых племенах живут толпами и все дружно друг друга любят, — Дима тоже читал о чем-то подобном, когда старался литературные знания повысить, чтобы интереснее в глазах Мирона стать, а потом увлекся вопросом, вникал даже, правда, говоря об их троице, не сказать, что у них тут получилось бы выстроить нечто подобное даже с натягом, слишком уж специфичное взаимодействие между ним самим, Димой, и чертовым демоном, хотя, очевидно, да, они оба крайне неровно дышат к этому искреннему в своих попытках разобраться в вопросе отношений парню, — нормально. Никто тебя здесь осуждать точно не будет. Тем более, — он излишне горделиво грудь выпячивает, задирает повыше нос, — я все равно поцеловал тебя первым.— Фигляр, — Рома это бросает от двери, но в голосе скорее насмешка, чем попытка уязвить или оскорбить, — фигляр и самоуверенный балабол, вот ты кто.— Но я действительно был первым, не зарывайся, — Дима вроде дергается, обороняться начинает, но, натыкаясь на просящий взгляд со стороны принцессы, сам себя осаживает, натягивает улыбку, стараясь выглядеть с ней не дурашливо, а виновато, хоть перед Ромой таковым себя и не чувствует, кивает. — Извини меня за то, что попытался припугнуть, когда говорили об огниве, — он возится чуть, привстает, опираясь ладонью о столешницу для равновесия, как до этого делал Рома, но без агрессии вовсе, тянет вторую руку неуверенно бесу навстречу, — мир?— А со мной, что же, без мизинчиков? — демон ближе перетекает, все еще насмехается, но не пытается ?уколоть? болезненно, даже, подумав, все же сжимает руку чужую в рукопожатии ответном, видимо, принимая такие извинения, они ведь знают друг друга, он бы и сам лучше не смог. — Забей, мне не стоит так остро реагировать. Да и, серьезно, — у Ромы в глазах что-то дикое, что-то совершенно животное, чего не бывает у людей, от него несет табаком и холодом ночной улицы, он чуть ниже склоняется, не отпуская Димину ладонь, чуть понижает голос, — думаешь, ты правда можешь напугать меня чем-то подобным?Диме не страшно. Он видел с Ромой достаточно, чтобы разучиться бояться, да и помнит, что тот ничего ему не сделает: слишком любит себя, чтобы даже косвенно причинить себе вред, даже если через причинение вреда Хинтеру, а еще не так он глуп, чтобы давать новый виток ссоре из уязвленной гордости, которую вполне подлечивают полученные извинения. Дима не боится, а потому смотрит прямо, крепче сжимает ладонь беса, пока тот, хмыкнув, первым не отступает, отнимая руку, признавая ничью.— Никто никого уже не пугает. Дима предложил попрыгать на кровати. Ты прыгал на кровати? — Мирон снова голос подает очень вовремя, не давая ситуации недопонимания взять второй виток, тоже поднимается со стула, чтобы быть более убедительным, а не говорить снизу-вверх, так они хотя бы примерно одного роста. — Давайте есть? Думаю, ужин уже готов.***После ужина прыжки на кровати общим мнением признаются идеей абсолютно не своевременной. Впрочем, перебираются все трое в спальню все равно, в ту, которую изначально общим решением отвели принцессе: здесь кровать самая удобная из всех, потому что себе демон организовал что-то настолько жесткое, будто на камнях спит, а у Димы никогда не было любви к слишком широким матрасам, у него от них из раза в раз неприятно обостряется чувство одиночества, некой пустоты. Втроем завалившись на широченную и мягкую до неприличия кровать, они сейчас, кажется, в самом идеальном мирном настроении, такое за все эти долгие дни случалось редко, а потому, пожалуй, могло бы быть крайне ценным.— Когда мы начнем действовать? — Мирон спрашивает с живым интересом, но так лениво и разморенно, что, видимо, не слишком нуждается сейчас в подробном отчете о планах, скорее просто хочет быть вовлеченным в процесс, у него вечная потребность быть в движении, действовать, придумывать, созидать.— Если бы Димы не было, я бы уже действовал, — Рома, кажется, пошутить пробует, хмыкает даже после с напускным весельем, но тишина, повисающая в комнате не ощущается уже такой располагающей к спокойствию, — ну а хули?Хинтер тоже хочет это грубоватое ?ну а хули?, а еще хочет припечатать кулаком в эту морду, усыпанную веснушками, в этот чуть курносый нос. Наверное, это действительно ревность, признавать внезапно так легко, что даже нет отвращения к такому мелочному и недостойному чувству. Как оно вообще может быть неуместным, если у них тут внезапный, предсказуемый, наверное, но очень раздражающий любовный треугольник, о котором Мирон словно бы ни слухом, ни духом, раз так спокойно реагирует на внимание с обеих сторон. — Но я здесь, — спокойно реагировать на подначки Дима никогда не умел, даже выставленные в форме шутки: они всегда задевают его настолько, что сохранять подобие спокойствия удается лишь из нежелания расстраивать новым конфликтом Мирона, разнеженного сытым ужином и теплом постелью. — Действовать начнем сейчас, — и тянет принцессу ближе к себе со всей своей самоуверенностью неуместной, готовясь получить волну возмущения за это, но все же прижимаясь к губам чужим, не давая возможности высказать слова протеста.Мирон вырывается сразу же. Он весь пылает, у него щеки худые горят румянцем, а глаза огромные горят праведным гневом, направленным от чего-то, на Димино счастье, не исключительно на него. Мирон садится рывком, рукава закатывает резко до локтевых сгибов, весь такой взъерошенный и возмущенный, что желание поцеловать снова расцветает ярко, оно совсем немного слабее чувства самосохранения и, наверное, уважения к этой особе голубых кровей. У Мирона дрожат ноздри тонкие, он ладонями взъерошивает чуть отросшие рыже-русые волосы свои. Такой маленький раздраженный котенок, которого разыграли, раздраконили и он теперь, вздыбив шерсть, скачет, выгнув спинку, стараясь выглядеть опасно, но скорее растит умиление, чем внушает трепет и страх.— Это настолько неприемлемо, я не думал, что придется вам двоим объяснять такие простые вещи! — Мирон, кажется, называет их двоих тупыми в крайне тактичной манере, Дима даже замечает, как у демона от этого на лице мелькает тень улыбки непривычно нежной, словно Мирон в комплиментах рассыпается здесь и исключительно для него одного. — Я не собираюсь быть способом решения Ваших междусобойчиков, решите сначала разногласия, а потом уже вот это вот все, ясно?— Какие разногласия? — Рома голос подает, звучит внезапно спокойно и убедительно для подобной ситуации, где скорее стоит кричать, бить себя кулаком в грудь и отстаивать свою невиновность, но у беса есть какой-то план и он его в этом ответе придерживается, — у нас с Димой масса тем, в которых мы не сходимся и, возможно, никогда не придем к общему мнению, но, честно, касательно тебя мы, кажется, только что пришли к абсолютному согласию, — он бровью выразительно дергает, руки не распускает, слишком уж принцесса взъерошенной выглядит и возбужденно, но все же однозначно дает понять, что ситуацию неприемлемой не считает, у него совсем иной взгляд на происходящее. — Хинтер, давай, поддержи меня.— Да, — Дима потирает щеки ладонями, не соглашается на деле, конечно, не хочет делить и делиться, но, видимо, это единственно возможный вариант, призванный решить возникшую заминку, а потому садится медленно, чтобы не вызывать новую вспышку возмущений, смотрит на принцессу и только на нее, — у нас с Ромой масса вопросов, которые останутся несогласованными, ты сам это понимаешь, но, честно, касательно тебя мы удивительно единодушны. Мирон смотрит задумчиво, выглядит так, словно решает для себя какую-то очень важную дилемму, но не бросается спорить, не продолжает свою отповедь, а потому, ощущая свою безнаказанную теперь наглость звоном тонкого стекла в воздухе, Дима снова тянется за поцелуем, теперь уже надеясь, что не оттолкнут, впрочем, понимая, что до этого оттолкнули вполне заслужено. Он лицо худое ладонями обхватывает осторожно, прижимается губами своими к чужим, целует менее напористо, осторожнее. Мирон отвечает даже, неуверенно, но очевидно навстречу подается, губы не напрягает неловко. Рома возникает неожиданно и все с той же чертовой отчаянной наглостью, которая, похоже, неотъемлемой частью является отношений с Федоровым для каждого из них, только чужую Дима оправдывать совсем не хочет, хоть и не имеет сейчас никакого выбора. Собирается возмутиться, но лишь теряет позиции, отвлекшись от принцессы, потому что бес, успевший прижаться к узкой спине Мирона, ровно в момент окончания одного поцелуя увлекает того в следующий, легко за плечи к себе развернув, придерживая под лопатки острые, поглаживая так раздражающе нежно, что Хинтер с трудом перебарывает внезапное желание за эти самые руки Рому укусить. С трудом, но перебарывает, а потому лишь отталкивает эти чужие руки, которые демон, фыркнув, перемещает на затылок принцессе, прижимается к спине Мирона, как до этого делал бес, оглаживает парня по животу плоскому, по груди, вынуждая откинуться на себя, чуть отстраняясь от слишком активного демона, который такому раскладу не рад, но ошибаться и прекращать поцелуй, как это сделал Дима, очевидно не планирует.Мирон из этих двойных объятий выбирается тогда, когда Рома уже куда-то в шею целует, лижет мокро от яремной ямки до острого кадыка, а Дима, ладонями, наконец, забравшись под рубашку, сминает ощутимо тощие бока принцессы, звонко пару раз чмокнув в выступающий шейный позвонок. Парень красный весь, запыхавшийся, растрепанный, но губы облизывает свои довольно, неприлично припухшие от поцелуев, улыбается хитро, пряча эту улыбку в ладонях поспешно, закрывая лицо, сползая аккуратно с кровати, сверкая глазами в сторону Хинтера с Ромой.— Мне надо умыться, это было неприемлемо, — он это выпаливает, торопится к выходу из комнаты, но, уже от двери, все же оповещает, прежде чем скрыться из вида, — но хорошо.— Обстановка накаляется, — Рома по кровати распластывается, закидывает руки за голову, смотрит на Диму с вызовом. Он сейчас не напоминает готовый взорваться снаряд, он слишком удовлетворенно расслабленный, словно получил то, что давно хотел.— Ты все равно меня бесишь, — Хинтер предупреждает, но недовольства в нем ни на грамм, хоть он и не спокоен, как бес, не понимает полного чужого удовлетворения, потому что ему самому, кажется, никогда не будет достаточно любых взаимодействий с принцессой. — Двигайся, огромная кровать, а всю занял. Давай, двигай.— Да, хозяин, — у демона тоже настроение подозрительно дружелюбное, он даже двигается в сторону, позволяя растянуться рядом, ногу на ногу закидывает, болтает стопой в воздухе. — Даже цапаться с тобой не хочется особо, все ведь хорошо, он когда-нибудь определится и выберет, а пока, ну, не будем расстраивать принцессу.— А если не выберет? — Диму сомнения берут, но он, тоже раскинувшись по кровати, вслушиваясь в шум воды и шаги вне спальни, от чего-то не чувствует себя встревоженным своим предположением, то ли уверен, что предпочти ему беса Мирон не сможет, то ли сейчас внезапно не видит в вероятности развития подобных отношений никаких проблем.— Посмотрим. Смертный не может быть более привлекательным, чем демон, — Рома привычно самоуверенный, но все равно не вызывает раздражения, достает из воздуха две сигары, делится одной с Димой, прикуривает обе по щелчку. — Сначала, знаешь, хотелось бы решить нашу проблему с королем и всем этим переворотом. Слишком долго тянем, не считаешь? Может подключим постепенно народ? У меня есть отличный план на это...