II (1/1)

Теперь деньги есть всегда. И Дима бы думал, что они просто не тратятся, возникают из воздуха, но как-то раз пьяный вусмерть Рома объясняет, что нет острой необходимости просить о чём-то обыденном, о тех же средствах, потому что он и сам отлично понимает значимость наличия золотых монеток у его хозяина. Понимает то, как благосостояние Димы влияет на уровень комфорта его собственной жизни.Если честно, праздная жизнь всё же надоедает. Не сразу, конечно, нет. Просто однажды, проснувшись в очередной раз с диким сушняком и приняв из рук Ромы, смотрящего своими карими глазами с привычной насмешкой, стакан с прохладной минеральной водой, которая в доме не кончается так же, как запасы провизии и денег, Дима вдруг понимает, что надоело. Надоело и все! Пустая и бессмысленная попытка почувствовать себя нужным, найти своё место среди всех этих богачей с пафосными мордами. Место-то нашлось, только нужным Хинтер себя так и не чувствует. И ладно бы весело было, но нет. Глупость какая-то да и только.— Выгони их, — просит своего беса из огнива, — пусть проваливают, — а сам, потирая трещащую бошку, поднимается неторопливо, садясь, оглядывается по сторонам.— Выгнать ты их и сам можешь, Дим. Лучше бы попросил от головной боли тебя избавить, — прилетает в ответ лениво-насмешливое, а сам Рома совершенно не торопится становиться послушным и исполнительным пёсиком, падает рядом, вытягивает ноги, проводит рукой над бритой макушкой своего хозяина. — Вот живу. Сам себе приказы отдаю, сам свои же приказы исполняю, — комментирует язвительно, а потом как-то слишком безразлично уточняет, — Так и продолжишь заливать, как не в себя? Сердце, если откажет, я завести тебе не смогу.Хинтер отмахивается легкомысленно, на ноги поднимается, как только чувствует, что боль отошла, забирая с собой тошноту и неприятную размытостью зрения. — Я в душ. Выгони всех, — повторяет, пытаясь звучать строго, словно это самый настоящий приказ, но о какой строгости может идти речь, когда язык прилипает к пересохшей со сна глотке? А собеседник, сволочь такая, насмешливо щурится, глядя снизу вверх, хоть и выпил вчера чуть ли не больше, чем сам Дима, а выглядит лучше. — Демон, — бросает напоследок глубокомысленно и, под смешки со стороны дивана, гордо удаляется.Каким бы мудаком Рома ни был, а всё равно слушается. Чуть оживший и явно посвежевший Хинтер возвращается из ванной, наскоро намотав полотенце на бёдра, и видит, что квартира уже радует отсутствием лишних людей. А сам пёс лежит на том же диване, растянувшись с явным удовольствием да закинув руки за голову.— Кофе будешь? — Хинтер только предлагает, но уже отходит к плите, выуживая турку из шкафчика над раковиной.— Буду, — отзываются с дивана.Да, Рома может приготовить сам. Может и затратит на это меньше сил и времени, чем Дима, но это уже стало традицией: Хинтер готовит кофе, иногда снисходит до завтраков, правда, встаёт он обычно значительно позже, чем принято завтракать в приличном обществе. Рома же, без обсуждений и просьб, с самого начала берет на себя ужины, хоть Дима и подозревает, что бес этот мухлюет и еду добывает в каком-нибудь ресторане, потому что раз за разом блюда оказываются подозрительно вкусными. Но всех всё более чем устраивает. Перекусы и редкие обеды (когда подъём вдруг случается рано) берут на себя поочерёдно. Это кажется правильным, да и помогает не облениться окончательно и не утонуть в праздниках, ставших рутиной.— Молока нет, — сообщает Дима, прежде чем полезть за ним, зная, что, даже если и не было, теперь точно найдётся бутылочка свежего. Рома, как самый настоящий партизан, не признается, что ему нравится Димин вручную сваренный кофе со всеми этими специями, сдвиганием турки с огня. Но пёс каждый раз наблюдает за подъёмом и опаданием пены с нескрываемым интересом, будто бы находит в этом нечто, что захватывает его воображение. Хинтеру же просто нравится запах свежесваренного кофе и то, что кому-то это тоже нужно.Пока Хинтер достаёт всё необходимое и разбавляет получившийся крепкий кофе, он слышит, как Рома с дивана соскальзывает, подходит к столу, усаживается на один из стульев. Смотрит выжидающе, собака. Диме начинает казаться, что кое-кто, кто должен быть подчиненным, ощущает себя в данную минуту хозяином положения. — Дима, а, Дима, — подаёт голос эта вопиющая наглость, — может, если надоело жить так, пустишься в путешествия? Или напишешь книгу? Или, не знаю, станешь генералом? Он перечисляет варианты так, будто насмехается, но Дмитрий давно привык к этому, хорошо понимает, когда за такими интонациями не скрывается грубость или действительная попытка высмеять.— Я бы открыл своё дело, наверное, — делится, выставляя на стол две чашки, усаживаясь напротив собеседника, — ты сможешь сделать так, чтобы обо мне узнали? — Известность? — переспрашивает Ромка задумчиво, а Хинтер головой мотает отрицательно, взмахивает рукой, подбирая слова.— Нет, это хуйня. Мне бы просто, чтобы это разошлось, а там уж я сам смогу. Денег всё равно особо не нужно, просто занять себя чем-то.Роман звучно щёку щетинистую шкрябает, обдумывает, кажется, не торопится с ответом. Попивает горячий кофеёк. Дима и не торопит, закидывает ногу на ногу, качает стопой размеренно, рассматривает своего личного беса.— Может тебе ко двору ближе стать? Там все твои дела точно будут заметны, даже если ты в этих своих делах плох, — пёс недвусмысленно намекает на картины и зарисовки, которыми квартира начинает потихоньку, но верно заполняться.— Да пошёл ты, — огрызается Дмитрий оскорблённо, совершенно не вынося критику того, чем живёт и дышит. — Нормально я пишу. Даже ты это признал уже!— Не пыли. Да, нормальные рисульки, — пёс чёртов скалится, упирается локтями в столешницу, оставляя чашку, наклоняется сильнее вперед, вглядываясь в лицо собеседника так внимательно и цепко, что Хинтеру окончательно не по себе становится. — Знаешь, мы могли бы сблизить тебя с королём, скажем, через постель.Дима воздухом давится, радуясь, что к чашке не тянулся в этот момент, брови вскидывает удивлённо, молчит, сдерживая себя, ожидая объяснений, а Рома губы в улыбке растягивает, садится удобнее, снова расслабляясь, кажется, наслаждаясь произведённым эффектом и вовсе не спеша что-либо уточнять, не намереваясь давать хозяину больше информации. — Ты что мне предлагаешь, нечисть? — Хинтер всё же голос подаёт и даже не звучит возмущённо, скорее удивлённо и совершенно растерянно. В другой ситуации было бы наверное, стыдно за собственное непонимание и недоумение, за то, что не выходит поймать нить чужих рассуждений, но, в ситуации с бесом, волноваться не стоит, тот часто намеренно выводит на эмоции, наслаждается ответной реакцией собеседника. И тут не важно вовсе: с Димой он говорит, гостями или почтальоном, который по утрам свежие газеты разносит.Далее разговор этим утром не ладится: на этом как-то оба и сворачивают, ни к чему не приходя в итоге. Рома из ниоткуда буквально извлекает вишнёвый пирог, просто вытаскивает его из стопроцентно пустой хлебницы. Говорит, что ему надоело пустой кофе хлебать. Помогает с уборкой, правда, не используя свою магию, что уже чудо. Действительно собирает чашки и бокалы, проходясь по комнатам, приносит их Диме, который занимает место у раковины. Закуривает в квартире, выдыхая дым, рассеивающийся мгновенно и не оставляющий запаха. Дима как-то спрашивал о том, как это получается, но так ничего и не понял из довольно размытых объяснений, а бес особо не старался растолковать. Чуть позже они перестилают диваны и кровати в четыре руки, складывают всё, что нужно отнести в прачечную. В подобном нет необходимости, но жить без хоть каких-то обязанностей невыносимо скучно и пусто.— Чего ты шею трёшь постоянно? — Рома спрашивает как бы между делом, задевая плечом, поднося последнюю посуду из гостиной. — Твои гости — те ещё свиньи, серьёзно. Они умудрились засрать ковёр соусом в комнате, куда мы их даже не пускали.Хинтер на чужое ворчание, уже ставшее привычным, хмыкает только, склоняет голову вперёд, назад, разводит и сводит несколько раз плечи.— Меня как будто потоптали, не позволяй мне больше спать на том диване, — жалуется, но не требует ничего, старается, честно, чтобы не быть просто потребителем.Диме от чего-то стыдно вести себя так с парнем. Тот хоть и язва та ещё, но явно не мудак, а значит и не заслуживает чего-то подобного. В первые дни было стеснительно, непонятно и даже как-то страшно, потом, надо признать, в голову всё же ударило и Хинтер требовал всего и сразу, сам вообще ничего делать не хотел и не планировал: деньги, гости и гостьи, чистота, хорошая музыка, вкусная и дорогая еда, алкоголь лучше, чем наливают на приёме у короля, пара путешествий по щелчку пальцев… А потом оказалось, что при таком образе жизни от тебя и не остаётся ничего. Дима понял это, когда попытался взяться за кисть и совсем ничего не смог написать. Рома тогда ещё нахально предложил нарисовать за него, дескать, не велика потеря, а Хинтер нашёл в себе кроме злобы и обиды на эти слова ещё и стыд за то, что подопечный выглядит как-то безрадостно и утомлённо. Поэтому запросы поумерил, постаравшись свести на нет вовсе, ограничившись лишь чем-то особо важным: пополнением бюджета, например.— Могу руками поводить, — предлагает бес, выдёргивая из мыслей, заставляя Диму, вытирающего руки о кухонное полотенце, обернуться к себе, — как с похмельем проблемы решаю. Ну, или, если не боишься, ложись. Живу достаточно, много всего умею, называй меня дядей доктором, сейчас разомнём тебе всё. Дима на ?дядю доктора? морщится, но без возмущения. Какое возмущение, если Рома помощь предлагает весомую, хоть и не обязан вовсе. Мог бы хер забить и вовсе ничего не делать, кроме исполнения прямых приказов. — Погнали на диван, хозяин, — Рома на ноги поднимается плавно, с грохотом отодвигая свой стул от стола, язвит, специально используя то обращение, от которого Хинтера буквально передёргивает: он никогда не был склонен к чванству и сейчас, понимая, что буквально владеет живым существом, ощущает от этого факта скованность и неловкость. Но Дима послушно поднимается следом, оглядывает оставшуюся на столе посуду, а та, лишь по одному щелчку пса, оказывается в шкафу, уже чистая и высушенная.Рома растирает с силой. У него ладони узкие, длинные костлявые пальцы. Непонятно, откуда столько силы в прикосновениях. Диме кажется, что парень к хуям кожу с него снимет — так сильно тот сжимает и щипает. Так много сил тот прикладывает, чтобы помочь почувствовать себя лучше, ведь, пожалуй, если бы действительно хотел сделать больно — сделал бы.Хинтер на минуте третьей себя перестаёт себя ощущать физически, расслабляется, размазывается совершенно, принимает форму дивана, в который его вминают старательные руки, и даже не дёргается, когда пёс прекращает свои манипуляции и накидывает на разморенное, разогретое тело, непонятно откуда взявшийся мягкий плед.У Димы вот шея болела только, но сейчас, наверное, не болит совсем ничего. Рома любому делу отдаётся целиком, он будто не умеет не до конца, не умеет без полной отдачи. И иногда это играет Диме на пользу.— Ну так что? Приблизим тебя ко двору?Хинтер жмурится. Думает, что чужая дотошность когда-нибудь его доконает.— Отъебись, а.— Нет, я серьёзно, — а голос у нечисти действительно такой, будто он задумал что-то интересное, что-то, что имеет смысл. — Дим, разбавим серые будни, давай.Перевернуться на спину оказывается невыносимо сложно, но Хинтеру нужно посмотреть в чужие бесстыжие глаза. Потому переворачивается всего лишь на бок, зыркает из-под полу прикрытых ресниц. Чужие руки спешно поправляют плед. Мыслей о том, что личной выгоды Рома из своего сомнительного предложения извлечь не планирует, не остаётся.— Что за идея? Давай, выкладывай, — строит самое незаинтересованное ебало, а на деле Диме и правда интересно, на самом деле он давно уже хотел бы найти решение, найти выход из того дня сурка, в который загнал себя сам. — Ты что-то там говорил про короля?А Рома внезапно выглядит смущённым. Он за насмешкой прячется, губы в улыбке растягивает, усаживается прямо на пол у дивана, на котором разложил ?хозяина? своего, ноги по-турецки складывает, да руки деть не знает куда, смотрит на них, будто не привык к этим частям своего тела, а потом спешно относит назад, упираясь ладонями в пол за своей спиной.— Давай мы с тобой, — Рома улыбается, наклоняется ближе, сокращая расстояние до Димы, начиная снова, — давай мы с тобой украдём принцессу у короля?— Какую нахуй принцессу? — Хинтер с места поднимется тяжело, укрывается сильнее пледом, который Рома так щедро выделил своему ?хозяину?, смотрит подозрительно, выжидающе, — О чём это ты?Рома садится удобнее, улыбается, понимая, что заинтересовать смог, а дальше — дело пары секунд, уж больно Дима азартен и любопытен, а самому Роме слишком скучно жить, он живёт так долго, что давно бы плесенью покрылся, если бы не умение втягивать новых хозяев хоть в какие-то авантюры, ища себе развлечения.— У короля есть ребёнок. Мало кто об этом знает, да, но это правда. Сидит в замке, никуда не выходит. Король почему-то считает, что такую красоту сразу украдут, обесчестят и лишат его возможности устроить брак по расчёту, — рассказывает пёс, постукивая пальцами по паркету, отбивая только ему самому известный ритм. — Хочет удачно пихнуть за кого-нибудь богатого и угодного себе. Надо спасать, а? Неужели не интересно.Идея дикая. Правда. Сама только мысль попахивает напрасным безумством, за которое можно в ближайшем будущем поплатиться. Но что-то внутри Димы ёкает.— Интересно, — соглашается честно, рассматривая чужие веснушки, понимая, что на крючок уже попался. — Интересно. Дождёмся ночи?