I (1/1)

Холодно в этом подвале, а сырость щекочет плесневелым вкусом горло. В углу мышь попискивает и шебуршит среди старых ящиков. По полу гуляет сквозняк: от него старая шинель уже не избавит.Денег всегда было недостаточно, сколько бы их в кармане Хинтера не водилось: даже в лучшие времена в голове у него возникала мысль, что для полного счастья надо бы еще деньжат. Но, что характерно, Дмитрий всегда без проблем находил средства на шумные вечера, рестораны, было ему и что поставить на кон. И в какой-то момент за всем этим праздным образом жизни, тратами на балы и ужины, оплатой чужих счетов и регулярными выходами в свет, Дима остался с голой жопой, чуть не проиграв последние штаны в карты.С квартиры ожидаемо приходится съехать, потому что платить хозяйке нечем, а кредит доверия давно подорван. В один день Хинтера вышвыривают за порог, он едва успевает собрать часть своих вещей, остальное же забирается в уплату долга. В это же время и друзья, оказавшиеся бездушными суками, вдруг перестают узнавать его, слишком быстро осознав, что внезапно сошедшая на нет щедрость — дело связанное вовсе не с переменчивым характером, а с финансовыми сложностями. Оттого податься оказывается некуда. Последние деньги Дима тратит на съем хоть какого-то жилья: перебирается из огромной и светлой квартиры с высокими потолками в полуподвальное помещение с одним лишь окном, расположившимся под самым потолком и больше напоминающим бойницу. Запах сырости и неприятный холод — вот всё, что здесь есть. Ну и ящики, покрытые слоем пыли, водруженные друг на друга, да ободранный матрас на полу. Вероятно, следы обитания здесь прошлых жильцов или просто сваленный здесь хлам, никому не нужный. И вот мы здесь…К бесхозным и никому не нужным ящикам Дима, такой же никому не нужный, и отступает, решив, что там может найтись что-нибудь, что можно было бы продать или заложить. Ну, или хотя бы зажечь, если найдутся, например, те же свечи, потому что без света здесь совсем мрачно, отчего Хинтеру, взрослому мужику, не по себе. В первом же ящике, под ворохом тряпья, он находит пару медяков и огарок свечи, бережно завёрнутый в голубой женский платок. Тут же находится и огниво, что явно приободряет успевшего окончательно упасть духом Диму. Еще немного порывшись, он находит старую военную шинель, почти не порченую молью. Хинтер мерзнет, его теплые и дорогие вещи так и остались в шкафу в прежней квартире. Поэтому потрепанная шинель — лучше, чем ничего. Укутавшись, Дмитрий воровато в карман прячет найденное добро. Монеток должно хватить на буханку хлеба и бутылку молока, а огарок можно зажечь тогда, когда совсем темно станет. К ночи тут рук своих не разглядеть будет. Усаживаясь на матрас и вытягивая ноги, не высвобождая их из сапог, чтобы последнее тепло сохранить, Дима закуривает с последней спички, рассудив, что с огнивом можно не бояться без искры остаться. До ночи он сидит сам с собой, ощущая странную тревогу просто за то, что совсем не знает, что будет дальше. Эта неизвестность пугает. Получится ли выбраться из этой внезапной нищеты? Удастся ли пережить холода? Есть ли вероятность вернуть расположение тех, кто был рядом?Ощущая, что в этой темноте самочувствие становится все хуже и хуже, Хинтер достаёт огарок и огниво. Надо лишь приноровиться, ударить, чтобы выбить искры. Но, вместе с огнём, взявшимся на фитильке быстро, слышится скрип дверных петель. Дима вскидывается, смотрит тревожно на вошедшего, а тот внезапно голову склоняет так почтительно.— Чего угодно, господин? — и, взгляд не поднимая, стоит, ожидая чего-то.Дмитрий огниво в ладони сжимает крепче, пытаясь понять, кто этот человек и что вообще нужно отвечать. Поднимается на ноги, собирается судорожно с мыслями. Он ждет, конечно, кого-нибудь, кому в голову взбредет зайти за долгами. Ждет кого-то из старых друзей, надеясь, что они всё же вспомнят внезапно о его существовании и решат проведать! Ждет кого-угодно, но не незнакомца, вопрошающего о его желаниях! Человека, называющего его господином!— Ты кто вообще, нахуй, такой? — выходит хрипло и позорно испуганно. Жалко. Так, что Хинтеру прокашляться приходится. Он тут же хмурит брови, старается выглядеть серьёзнее и внушительнее. — Какой я тебе господин, парень?Незнакомец вдруг вскидывается, всего на мгновение, позволяя увидеть хитрые глаза и наглый оскал, тут же опуская голову вновь, но оставляя Диме странный диссонанс восприятия.— Огниво взяли, господин? А оно — моё. Значит и я теперь — Ваш,— объясняет вроде складно, говорит уважительно, на Вы обращается, но Диму аж передёргивает от того, как язвительно звучит каждое слово, как неправдоподобна эта покорная поза. Настолько приторно, что аж мерзко. А внезапный гость тем временем продолжает. — Рома. Меня зовут Рома и, если угодно, могу приступить к своим прямым обязанностям. Вам остаётся лишь пожелать все, что душе угодно.Хинтер еще не до конца все понимает, но очень надеется, что этот паренек не буйный. То, что пришедший не в ладах с головой — факт неоспоримый и признаётся за истину сразу, как незнакомец вообще открывает рот. Но, возможно, этот Рома уйдет, если действительно что-то попросить.— Деньги. Добудь мне много денег, чтобы я мог переехать из этого клоповника и снова жить, как человек, — просит первое, что приходит в голову, а потом отступает назад, к своей чести не вскрикивая от неожиданности.А вскрикнуть есть от чего. Чёртов Рома вдруг скалится сильнее, уже как-то совсем по-звериному, не как человек. И раз! А на его месте уже сидит огромный пёс чёрный, только глаза темные и огромные, словно блюдца, всё той же насмешкой смотрят. Будь Хинтер немного трусливее, у него бы тут же отказал мотор. Но он только слепо делает ещё шаг назад, чудом не споткнувшись, вглубь своего жилища. То ли в попытке спрятаться и обезопасить себя, то ли понимая, что, похоже, окончательно двинулся рассудком. А пёс в два прыжка пересекает помещение и скрывается в том самом окошке-бойнице, что под потолком. И как только умудрился?..— Пиздец, — одними губами сам себе сообщает Дима и понимает, что от пережитого оцепенел и с места сдвинуться не может. Вот там на пол и оседает, стараясь не заорать от того, насколько всё это абсурдно. Сейчас вернётся этот пёс, зовущий себя Ромой. С деньгами вернётся! И что тогда?! Долго ждать и не приходится. Огромный чёрный пёс, отдалённо похожий на лабрадора, в комнате будто материализуется, а может и залетает через окошко. Хинтер и под пытками не ответил бы на этот вопрос: он настолько поглощен собственными хаотичными мыслями, что просто-напросто не успевает заметить. Пес появляется и на пол ставит огромный холщовый мешок, плотно, набитый, выглядящий тяжело, знакомо звякнувший. У Димы никаких сомнений не остается о его наполнении. В один момент на месте пса снова появляется Рома, а Дмитрий просто глядит на него ошарашено и не может заставить себя ни слова выговорить. Даже с пола подняться никак, чем несомненно веселит гостя: тот открыто усмехается, приседает на корточки, чтобы на одном уровне оказаться, пододвигает к заказчику мешок.— Что-нибудь ещё? — интересуется с нечитаемой интонацией, а Хинтер, наконец, отмирает, тянется к принесенным деньгам, находя в мешке чёртовы золотые монеты. Чистенькие, блестящие, поди только с монетного двора.— Что ты вообще такое? — вырывается само собой, но Дима себя одёргивает сразу, побормотав невнятное, — ну, то есть, кто ты? Как это вообще?.. — тянет за веревку, развязывая мешок, загребает горсть монет с такой осторожностью, будто те должны рассыпаться в прах, стоит коснуться их пальцами. Боится все еще, что это игры больного рассудка. Но всё остаётся реальным, монеты приятно холодят ладонь, быстро перенимая температуру тела. — Значит я — твой хозяин, раз у меня это огниво? Меня зовут Дима, да и, типа, я тут уже решил, что кукухой поехал.Рома кивает согласно, усаживается по-турецки прямо на полу, не боясь замараться в пыли и грязи. И весь его вид будто бы располагает к разговору.— Ты придешь только тогда, когда я огнивом огонь стану добывать? Или теперь всегда тут будешь тусоваться? — спрашивает еще, а существо уже как-то знакомо ухмыляется.— Значит так, — Рома проговаривает это, будто ничего ироничнее не слышал никогда или будто уже чертовски заебался объяснять, пусть беседа едва началась. — Могу почти всё, исключая дерьмо вроде вечной жизни или там, не знаю, влюбить в тебя никого не смогу. Ну, ты понял, — парень этот странный, он чуть вперёд наклоняется, будто стараясь казаться более убедительным, разъясняя тонкости. — Не исчезну, пока от огнива не избавишься, а пока буду рядом. Если смущает — могу псом, но только если отсюда переедем, а то меня блохи сожрут.И вроде бы интонация шутливая, глаза чуть прищурены, полуулыбка дружелюбная, но Хинтеру так дискомфортно становится, что он бы от огнива чертового избавился сразу, но уже хорошо понимает то, насколько выгодно владение этим существом. Голова-то работает!— Так. Нам надо переехать? — сам же у себя спрашивает, оглядывая снова коморку, а затем смотрит то на пса. — А квартиру достать можешь? Ну, типа, хорошую прям, дорогую.И пёс этот скалится широко и самодовольно, кивает, прикрывает глаза. — Будет всё, хозяин. Или тебя, если позволишь, просто Димой называть? — Ромка сам этот вывод делает: Хинтер явно не обременен манерами и не особо настаивает на обращениях по статусу. Иначе бы не представился так коротко и просто. ?Дима? это проблемой и не считает вовсе, ?хозяин? звучит как-то угнетающе, по именам вроде почти дружески, вот он и кивает в ответ. — Собирай пожитки, если тут есть что-то, что стоит забрать. И пойдём.Квартира находится быстро. Даже очень. Дима не знает, как у Ромы это выходит, но тот, кажется, не собирается раскрывать свои секретики, а Хинтер не уверен, что действительно хотел бы знать о них. Зато, заходя в новое жилище и открывая дверь своим ключом, секундами ранее вложенным в ладонь существом с бесноватой улыбкой, Дмитрий думает, что жизнь теперь точно наладится, раз на его стороне такая сила. И с этой силой явно стоит дружить.***Квартира огромная. Больше прежней. Нет, не подвала, а той, с которой Диму выперли еще недавно. Эта вмещает в себя каждого из тех, кто снова вдруг решает стать для Хинтера другом. Радуются внезапному обогащению — по легенде, все дело во внезапно, но так кстати обрушившимся наследстве — старого знакомого, распивают алкоголь, купленный на его же деньги, занимают, а дамы виснут на шее и выпрашивают подарочки.Дмитрий сразу выбирает комнату, которая становится его спальней и ту, которая принадлежит теперь Роме. Последний, как ни странно, тоже принимает участие в гулянках. Один раз Хинтер ловит его совершенно синего, с неестественно блестящими глазами, за наблюдением за лижущейся на диване парочкой. Тогда и решает поговорить, понимая, что продолжать жить, делая вид, что ничего не изменилось, просто неправильно. Подсаживается, мнётся, собираясь с духом, успевает догнаться почти до того же состояния, что и Рома, который молча ждёт, нисколько не помогая начать разговор.— Насколько бестактно будет спросить тебя о том, одиноко ли тебе? — интересуется с непривычной осторожностью, откидывается на спинку кресла, рассматривает собеседника. — Ну, то есть, это огниво выглядит совсем старым и я не ебу, сколько оно пролежало в том подвале. — Я бы дал тебе по морде, потому что, Дима, это вообще не твоё дело. Но да, одиноко, — выдаёт в ответ это недоразумение, не отводящее взгляда от заинтересовавшей его парочки, звучно отпивает из своего стакана. — Ты сам такой же. У меня хоть есть оправдание своей неудавшейся жизни, а ты окружил себя мудаками. И нисколько не отличаешься от них.Дима думает, что это грубо. Думает, что Рома зарывается, но отчего-то откровенно лениво тыкать в это носом, лениво даже злиться. А у этого чёртового пса кадык дёргается с каждым глотком. И это почему-то привлекает внимание, отвлекая от всплеснувшейся было обиды.— Да, ты прав. Дружить за деньги намного проще, чем тогда, когда у тебя есть только ты сам, — признаёт с неожиданной лёгкостью, обычно не склонный соглашаться с такими словами в свою сторону.— Пять лет, — признаются Диме в ответ. Почему-то становится совсем спокойно, будто наконец-то удалось найти того, кого не нужно покупать. — Прошлая хозяйка — старая бабка — как раз тогда и окочурилась.— Курить будешь? — предлагает, наклоняется вперёд, упираясь локтями в свои колени, пытаясь привлечь к себе внимание Ромы. — Эй, кончай пялиться, сейчас палатку поставишь, а складывать придётся своими руками.Рома в ответ удивленно таращится, а потом, поняв, на что намекает Хинтер, усмехается сдавлено, закрывает глаза ладонью и дергая плечами в такт смешкам. Диме это приятно. Шутки такого рода — что-то слишком грязное для общества, в которое попадаешь, имея деньги, а потому непривычно, но несомненно круто, что собеседник смеется, очевидно поняв сравнение эрекции в свободных брюках с палаткой.— Почему же своими? У меня ведь есть такой внимательный хозяин, — отбивает ответно Рома, глазами своими сверкает сквозь пальцы, а Хинтер ржет, не сдерживаясь, пинает чужое кресло, выказывая неудовольствие этим обращением, поднимается на ноги.— Курить. Пойдём, псина, — и руку протягивает, чтобы помочь подняться на ноги.Рома скалится, но за руку цепляется, позволяя себе помочь. Склоняет голову то к одному, то к другому плечу, разминая шею, ведёт плечами.— Был бы трезвее — перекинулся бы тебе на зло, чтобы распугать этот курятник, — тянет лениво в ответ, руку в свой явно пустой карман запускает, извлекая оттуда полный портсигар.Сигареты в доме кончились около часа назад, Дима знает об этом так же, как знает и о том, что у Ромы в кармане не было никакого портсигара, когда он опускал туда руку. И сейчас, видя плотно забитые самокрутки, возникшие из неоткуда в чужих руках, Хинтер в очередной раз радуется, как ребёнок радуется чудесам фокусника.