10 (1/1)
— Пап... Просто поверь мне, хорошо? Я сразу понял, что дело принимает очень серьезный оборот. Горацио своими ложными наводками за последний месяц вывел из себя даже самых стойких. Мы выезжали на каждый всхлип и вздох сразу двумя оперативными группами, но результатом были какие-то перепуганные тетушки, брошенная впопыхах квартира с недоеденным ужином, полуразрушенные сараи, пепельницы в которых еще тлели окурки...Все что угодно кроме нашей главной цели.Горацио его пеленговал, вычислял, но гад в последний момент выкручивался и исчезал. Это была специальная игра Пабло: поймай, если сможешь. Карта его пеленгации выглядела так, словно ее рисовал эпилептик в момент приступа.То ли Эскобар боялся, что мы о нем забудем, то ли просто скучал в бегах, но несчастное ?Ойдо сордо? он выставил полными идиотами.А заодно и нас с Мартинесом.Но все основные тумаки достались моему сыну. Никто уже не мог спокойно слышать фамилию Агилар.Поэтому в тот день второго декабря он не стал передавать тревогу по всем каналам, а позвонил мне, на личный телефон.И обратился ко мне не как обычно, а абсолютно неуместно в рабочей обстановке.?Папа?.В первый момент я испытал раздражение: какого черта он делает? С ума сошел в этом своем чудо-автобусе? Но я заставил себя прекратить злиться и быстро переключился со слов на тон.Я отлично знал своего сына. Парень был по-настоящему взволнован и, кажется, в отчаянии.— Я верю. Что у тебя?— Мы сейчас стоим напротив дома, на балконе которого курит и болтает по телефону Пабло Эскобар. На сей раз это точно он. У него борода... как у Маркса!Это прозвучало настолько нелепо, что я моментально ему поверил. — Оповести всех, мы выезжаем.— Это действительно он, — почему-то шепотом сказал Горацио, — такой толстый...Я взял с собой семь человек и троих с оптикой под руководством Трухильо отправил сразу на крыши соседних домов. Никакого плана у меня не было, только общий протокол и я решил на всякий случай использовать старую проверенную тактику.Даже если снайперы просто прогуляются туда-сюда и вся эта история очередная пустая трата времени от лейтенанта Горацио Агилара.Иногда слепое следование старым правилам дает очень неплохой результат.В последний момент к нам в машину запрыгнул запыхавшийся, забывший где-то свои темные очки и плохо застегнувший бронежилет, Стивен Мёрфи.— Сгожусь на что-нибудь, — он, улыбаясь, помахал ребятам рукой и встретив суровое равнодушие, пожал плечами, — больше народу- веселей вечеринка, разве нет?Шутки были явно не его стихией.Странно и жутко было услышать знакомый голос в обычной, фоновой городской суете.Я сотню раз слышал его в телефонном качестве, несколько раз по телевизору. Но никогда в живую.Я не разобрал слов, но моментально узнал этот низкий, хрипловатый баритон. Он что-то вещал с остервенением участника политических дебатов.Мы сгруппировались на первом этаже, еще не очень хорошо осознавая, что все происходящее — реальность.Горацио не ошибся на этот раз. Мой парень сделал это! Я подумал, что если Мартинес со своим элитным не приедет, мы здорово опростоволосимся с малой группой и слабой, разрозненной огневой поддержкой с крыш. Сколько еще человек находились на втором этаже? Никто понятия не имел.Представлялось, что там как минимум взвод с пулеметами.Он все-таки сделал что-то с нашими мозгами. Умудрился в результате запугать даже меня.Хотя я всегда до одури боялся только одного: упустить эту сволочь.Мартинес приехал. И приехал с музыкой. Они за несколько секунд заполнили весь Лос Олибос. Набились и военные, и полиция, и даже спецподразделение ВМФ прискакало на кривой кобыле в полном вооружении.Все произошло до смешного быстро. Я просто застрелил какого-то придурка, который высунулся мне навстречу из проема двери, всадив в него пол обоймы, а дальше мои парни действовали несколько хаотично, но вполне разумно. Я не сразу понял, что мы преследуем всего одного человека. Что дом пуст. На столе все еще включенная рация и слышен чей-то визгливый голос. Запах травки и тлеющий окурок на ковре.Труп Альваро Агудело у двери. И никого больше. Это не укладывалось в голове. И я до последнего думал, что мы все-таки ошиблись. Все не могло быть настолько... Просто.Когда я добрался до Пабло, он был уже мертв. С пулей, которая красиво вошла ровно между бровей. Внизу заголосила какая-то женщина, и немедленно воздух наполнился самыми разными звуками.Они все слились в одно мерное и раздражающее ?уууууу?.Я не разбирал слов, не обращал внимание на мечущихся вокруг людей, я стоял и смотрел на Пабло, на его задранную синюю футболку, на белое, вывалившееся на серую черепицу, брюхо, всклокоченную бороду и одутловатое красное лицо, и сдерживался чтобы не выстрелить еще. И еще раз.Он был похож на дохлого паука, из тех, что долго висят в своей паутине на сеновале, пугая детей. Потому что страшно: а если паук не мертв, а вдруг тварь затаилась и вот-вот шевельнет одной из своих гнусных мохнатых конечностей...Я хотел быть уверенным.Я хотел сам его убить.Много раз. Чтоб уж точно... Чтоб наверняка он никогда больше не шевельнулся.Кто-то над ухом проорал ?да здравствует Колумбия!? и снизу немедленно начали палить из пистолетов.Потом ребята устроили фотосессию с трупом, пока врачи пытались протиснуться сквозь толпу, чтобы зафиксировать смерть и забрать тело на вскрытие, пока его не растащили по кускам любители сувениров.— Для истории, — несмотря на мой категорический отказ фотографироваться с мертвым Эскобаром, Стивен Мёрфи, мягко, но настойчиво взял меня под локоть, - полковник, вам стоит посмотреть в камеру, улыбнитесь, сейчас вылетит птичка!Трухильо сидел за рулем и зевал. Горацио на соседнем сидении мучил радиоприемник, в поисках чего-нибудь кроме новостей, кумбии и сальсы. — Домой или на базу, шеф? — поинтересовался Трухильо, убрав с коленей винтовку и выжимая сцепление.— Домой, — сказал я, сев на заднее сидение.— Гринго уже смылся или ждем? — капрал обернулся, продемонстрировал дружелюбный оскал, хотя в его индейских глазах ничего кроме непроницаемой черноты не обнаруживалось.— Фотографирует что-то еще, пока окончательно не стемнело. Ждем, — я тоже попытался улыбнуться, но получилось криво и жалко, — минут десять есть?— Подождем.— Никто не против? — Горацио откуда-то из карманов форменной куртки извлек кассету, и через минуту возни, зазвучала унылая американская музыка.— Шикарно, — сказал Трухильо и улыбка его стала чуть более искренней, — Нирвана!— Крутой альбом, — обрадовался мой сын и сделал свою какофонию погромче, — свежак!— Да, я тоже купил. Парни просто супер! Пока они общались на своем птичьем языке, я прикрыл глаза и слегка задремал под ноющую гитару и странный, какой-то капризно-ленивый голос этого их любимого гринго.?...ты будешь всегда вонять и гореть... Изнасилуй меня, друг мой.?Я хотел сказать Горацио, что этот парень, похоже, серьезно перебрал с наркотиками, потому что нормальный человек не станет петь о таком... Но я не смог произнести ни слова. Мой рот оказался забит землей и тяжелая, гранитная плита легла на грудь, раздавив мое сердце. Пока оно расползалось внутри кровавым месивом, я чувствовал почти непереносимую боль.Когда она прекратилась, эта зверская, безжалостная пытка, никаких звуков не стало. Ничего не стало.Я только с досадой подумал:?Кто теперь поедет в Техас за Юлианой? Ведь Хавьер абсолютно прав: ей не стоит мотаться по аэропортам одной.?Он показывал мне гильзу от пули. — Смотри, вот она. Я узнал гильзу. Девять милиметров. С забившейся внутрь серой пылью. Та самая, что я подобрал на кладбище в день похорон Густаво Гавирии.Моя память о невыносимой беспомощности, о стыде и о бешеной ярости. — Она твоя, — ладони у него были белые, пухлые и холеные, — твоя, Горацио. Твоя плата.Я посмотрел на его одутловатое, мертвое лицо с кровавой дырой между бровей. Я хотел усмехнуться, но у меня больше не было губ.Я хотел сказать: ?Это твоя пуля, Пабло?Но у меня больше не было голоса.— Она твоя, Горацио. Я тебя убил, — он воткнул мне старую стреляную гильзу прямо в сердце.У меня больше не было сердца.Меня больше не было. Но я так разозлился, что плюнул ему в лицо:— Ты трус. — Ты будешь гнить, а я буду праздновать, — сказал он, вытирая красный рот, — никто не вспомнит твое имя, но все будут знать мое. Ты проиграл. Я убью твою жену, я убью твоего сына, я убью Хавьера Пенью. Всех, кого ты любишь. Возьми плату, Горацио. Возьми плату, шлюхин сын!У меня не было рук, но я сжал кулаки, чтобы ударить. Разбить его гнусную физиономию. Превратить ее в кровавую кашу.Меня больше не было, но я весь был чистой, жаркой, мощной яростью. И я убил Пабло Эскобара.