9 (1/1)

Чтобы запихать под ковер собственное дерьмо, и выглядеть хоть сколько-нибудь пристойно, амеры буквально набросились на нас: все колумбийцы продажные. Но это еще что! В какой-то момент им по вкусу пришлась максима: все колумбийцы вершат самосуд американским оружием!Пришло время прикрывать лавочку под названием Лос Пепес, а заодно отвлечь мир от собственных грязных дел. Амеры выставили нам счет за оружие и консультации, потребовав прекратить всякие отношения с бандитами и устроить пару-тройку показательных порок.?Иначе больше никаких пушек и долларов?.Прав был Хавьер: без жертвоприношений не обошлось.Сначала под трибунал пошел полковник Ферреро, потом Нуньос из Кали и майор Табледо начальник полиции района Суба, и наконец они добрались до меня.Правда, не смотря на обвинения в связях с Лос Пепес и приказ явиться в Боготу на расправу, мы все еще должны были выполнять свои функции. Как говориться, трибунал — не отпуск. Не повод расслабляться.Что на меня накопал наспех сколоченный комитет по расследованию должностных преступлений полиции при Генеральной фескалии, я понятия не имел, но делалось все с очень серьезными лицами. Показуха для Штатов зашла слишком далеко.Я предупредил Трухильо, чтобы он не высовывался и не делал глупостей, хотя этот парень был готов взять все на себя и встать к стенке лишь бы меня не беспокоили.— Моей репутации хватит на то, чтобы этот цирк разогнали еще до открытия, — я снова попробовал шутить в стиле Хавьера Пеньи и даже улыбнулся бедняге капралу, — у тебя полно работы. И отчеты. Надо, наконец, написать отчет по засаде на сто седьмой. — Это я виноват, — на его темной, индейской физиономии не читалось ровным счетом ничего, но я знал, что он очень подавлен, — это я... Это меня надо под трибунал!— Последний раз, капрал: заткнись и иди писать отчеты. Я вернусь в среду, все проверю. И не болтай. Приказ ясен? Выполняй.Я получил из чистки свой парадный китель, собрал вещи и устроился на диване ждать звонка от команды сопровождения.Глядя на свое отражение в пустом, темном экране телевизора, я вдруг осознал, что ничего не чувствую. Ни страха, ни тоски, ни вины.Я так привык к постоянной ядовитой мешанине внутри, что поначалу встревожился от ее отсутствия.Какая-то из тонны моих таблеток подействовала. Очень вовремя. Вряд ли я когда-нибудь смогу со спокойным сердцем смотреть новости, но возможно однажды попробую без содрогания включить эту машину.Я не был подавлен, расстроен или напряжен. Меня немного раздосадовала обязанность лететь в Боготу на несколько дней, и два неприятных телефонных разговора, в ходе которых выяснилось, что руководство от меня открестилось, чтобы прикрыть собственные задницы.Даже мой ангел-хранитель генерал Маркес умыл руки:— Такие времена, Горацио. Каждый сам за себя. Поганые времена, дружище.Еще немного меня напрягало молчание УБН. Эти ребята всегда объявлялись вовремя, и я привык к их постоянному присутствию в критических ситуациях.Но агент Мёрфи исчез из Медельина еще в июле, когда пошли слухи о том, что Эскобар решил сплавить свою семейку в Европу, а Хавьер, который не выходил на связь уже три недели, мог вообще не знать, что происходит у меня. Его занимали дела куда более серьезные и опасные. Привычка сыграла со мной дурную шутку. Я до последнего надеялся, что объявится какой-нибудь разодетый амер с корками Управления, и от меня все отвяжутся еще на несколько месяцев. Или хотя бы прекратят таскать по допросам и судам. Я привык к поддержке своих гринго, и поэтому у меня не было никаких идей, как защищать себя перед трибуналом.Я вообще не воспринимал всерьез этот балаган. Однако все принимало очень неприятный оборот. И мне мешали делать свое дело, очень мешали! Работы было слишком много, информационный отдел трудился без перекуров: я думаю, мой сын неделями ночевал в сером, неприметном автобусе, доверху напичканном американскими ?подарками?. Они в любой момент могли выследить Пабло... А мне приходилось участвовать в идиотской показухе под названием ?трибунал?.Вот что расстраивало больше всего!Богота встретила меня стеной дождя. Я никогда не понимал нежной привязанности Юлианы к этому большому, шумному вечно мокрому городу. Как можно гулять часами в сыром, грохочущем аду? Она считала, что у Боготы особенная тонкая, величественная душа. ?Если бы ты хоть раз протер очки, vejete, ты бы сам все увидел!?Все-таки в нас с ней было слишком много деревни.Я вымок до нитки пока шел по взлетной полосе и, обнаружив, что меня никто не встречает, остался в здании аэродрома ждать своих телохранителей. Унизительней мокрых брюк и прилипшей к телу рубашки было то, что на меня всем было наплевать. Никто толком не знал, когда прибудет мой конвой и где именно меня поселят на время судебного разбирательства.Обычно все формальности решались еще до вылета и без проволочек, но это был особенный визит. Я выступал в роли если не преступника, то человека, у которого на погонах очень скоро не будет никаких знаков отличия. Я попросил у какого-то капрала в форме ВВС принести мне воды, чтобы запить таблетки, но этот черт просто взглянул сквозь меня и ушел прочь.И при этом на душе у меня было на удивление спокойно.Впервые за последние несколько лет.— Прекрасно выглядишь, каброн, — я видимо задремал и не услышал, как он подошел ко мне и сел на стул рядом, — эта мокрая химия тебе идет.— Пенья, — сказал я, взглянув на его худое, скуластое лицо, которое почему-то показалось мне не смуглым, а серым, — ты умеешь эффектно появляться. Понятно почему тебя до сих пор не могут забыть все медельинские шлюхи.— А что, привет передавали? Ах, мои девочки, обожаю их. Поцелуй их от меня, как в следующий раз пойдешь по бабам, Каррильо, — он белозубо просиял в ответ на мое кислое: ?Заткнись, черт!?, — у меня всего полчаса времени. Тебе уже принесли твои документы? Нет? Ну... Здесь сейчас все тормозные, слишком много писанины стало. Но ничего. Я посижу с тобой. Подожду.— Какие документы?— О прекращении уголовного дела, каброн. Ты ведь у нас святой. Разве нет? Что-то изменилось за последние сто лет?Мы сидели рядом и молчали. Нам многое надо было друг другу сказать, но военный аэродром не место для личных разговоров.Мне мучительно хотелось его обнять: обострившаяся интуиция подсказывала, что следующая возможность предоставится не скоро. А я даже прикоснуться к нему не мог... — Знаешь, — проговорил Хавьер, по-английски, — я кое-что хотел тебе отдать. Он достал из кармана рубашки мою старую, пробитую пулей монету и показал мне.— Видишь? Куриный бог от Банка Республики. Таскаю с собой. Нет, не рассчитывай, что я ее тебе верну, — он убрал монету и из правого кармана брюк достал свою старую американскую зажигалку ?...приносит удачу и рак горла?, — да, я знаю, что ты завязал. Но пусть побудет у тебя. Стальной гладкий корпус приятно лег в ладонь, я кивнул.— Возможно, я что-нибудь подожгу на досуге. Спасибо, Хавьер.— А вот и твои индульгеции, — Пенья махнул рукой капитану в полицейской форме и сопровождавшему его гражданскому, — эти парни не слишком любезны, но зато времени много не отнимут. Ты как раз успеешь на самолет в семь тридцать назад в Медельин. Я подписал постановление и еще пару бумаг, капитан отдал честь, гражданский, глянул на меня без интереса, забрал папку и, не прощаясь, парочка быстро удалилась.— Все так просто? То ли от таблеток, то ли от дикой усталости все происходящее немного походило на смазанный бред.— А зачем усложнять, Каррильо? Ты герой, это любой скажет. А если какая-то сволочь берега попутала, то... Все ведь как обычно: ребята были не правы, но ты сам знаешь ваших штабных говнюков, верно? Они не извиняются.— А ты куда сейчас, Хавьер?Он улыбнулся ласково, иронично и взглянул мне в глаза так, что внутри все полыхнуло, словно напалмом полили.— Мне нужно одну красотку в Штаты проводить. Девушка созрела для долгих разговоров.— Долли? — все происходящее внезапно обрело и смысл и логику.Пенья кивнул и надел свои модные очки с желтыми стеклами, пряча за ними усталые, влюбленные глаза.— А поскольку она сдаст всех, Каррильо, боюсь мы с тобой увидимся не скоро.— Тебя прикроют?— Нет. Но это не важно. — Они должны тебя прикрыть. Не могут они быть такими ублюдками.— Это не важно, — он усмехнулся и легонько похлопал меня по плечу, — не так я планировал с тобой попрощаться, Горацио. — И давно ты планировал? — я надеялся, что со стороны мы выглядим достаточно уныло: скучный коп в мокрой форменной рубашке, без знаков отличия и мутный, улыбчивый гражданский в желтых очках, за которыми не рассмотреть выражения глаз.— Я надеялся, что не придется.— Как считаешь надолго? — Не имею понятия. — Ты понимаешь, что это несправедливо? Что сейчас ты нужен здесь?— Понимаю, но к сожалению чем-то надо жертвовать. — Кем-то, — сухо поправил я.— Просто смирись. — Горацио завел мне личную частоту, Юлиана ее знает и умеет держать связь с семьей, будь любезен передай моей жене привет, если время будет.— Я передам.— Поганое место для прощания, — я почувствовал, что отчаяние и злость образуют утыканный шипами комок в моем горле.— Я подумал, что тащить тебя в город будет неудачной идеей... Экономил время. В любом случае здесь сейчас все за всеми следят. Никаких ?хороших? мест больше нет.— Да. Ты прав. Спасибо, Хавьер. До самолета полчаса.Он поглядел на старые японские часы, висевшие над выходом.— Помнишь ночь после Рождества? — это прозвучало буднично и равнодушно, словно Пенья поинтересовался не отстают ли эти чертовы часы, - когда становится совсем невыносимо, я вспоминаю эту ночь. Это лучшее время моей жизни. Я думаю, мне повезло, что это было. Все это...— Не смей прощаться со мной навсегда, — сказал я ровно, совершенно без эмоций, — это тебе не бразильский сериал.— В нашем с тобой случае стоит прощаться навсегда, даже если выходишь покурить на балкон, — отозвался Хавьер.— Я бы душу продал за возможность тебя поцеловать или хотя бы обнять.Он не выдержал и улыбнулся.— Я бы и почки не пожалел, каброн... Мы не стали затягивать прощание, просто пожали друг другу руки и Пенья ушел, а меня позвали на посадку.Колючий ком в горле постепенно растаял. Не пришлось даже пить таблетки.Я вернулся в Медельин и никто не спросил как я умудрился выкрутиться. Все, включая генерала Маркеса, сделали вид, что эта история в порядке вещей. Никто ничего не понял, но вопросов не задавал.А я много думал о том, что сделал тогда Хавьер Пенья. И, хотя все выводы были исключительно умозрительными и основанными на интуиции и догадках, моя версия происходящего очень похожа на правду.Вкратце: пока ?Лос Пепес? были всем нужны, ЦРУ активно оплачивало банкет, используя для связи и планирования якобы отбившегося от рук агента УБН. Я думаю, Пенья пошел на сделку действительно на эмоциях: мы все хотели крови Пабло. Ему выпала удачная возможность эту кровь пустить. А как только нужда в жестких мерах отпала и лавочку решили прикрыть, Пенья обменял готовую заговорить Долли Монкаду на мою безупречную репутацию и взял всю вину за участие амеров в деятельности ?Лос Пепес? на себя.Он мог бы сказать своим начальникам, ошалевшим от того, что рядовой агент с не самыми лестными характеристиками, ?муфлон из Техаса? внезапно оказался ключевой фигурой и великим махинатором:— Я это сделал один и для себя. Только ради мести. Не из-за наркотиков. Не из-за денег. Не с подачи црушников или каких-то еще ублюдков. Нет. Это была моя личная месть за всех, кого Эскобар убил, за всех, кому эта тварь жизнь испортила.Я хорошо представлял себе его ироничную физиономию и смеющиеся черные глаза. По мнению Хавьера Пеньи это было бы отличное шоу.— Господи, что за урод!Стивен Мёрфи уже давно выглядел, как человек, хорошо и результативно поработавший в условиях Медельина девяностых. Он осунулся, на физиономии застыло мрачное и решительное выражение, Мерфи курил как паровоз, носил с собой флягу с ромом и выучил все гнусные испанские ругательства. Причем, большинство из них произносил четко и без акцента. Язык он так и не освоил (полная бездарность, если быть честным), но ругался безупречно.На доске висели двенадцать фотороботов Пабло Эскобара: с бородой, усами, без растительности, в разных очках. Маурисио Кампой из информационной службы медельинской полиции двое суток убил на это творчество. Получилось недурно, но я уже эту мерзкую рожу видеть не мог. Агент Мёрфи видимо тоже.— Почему все бородатые ублюдки выглядят как умные? — он поморщился и отвернулся, — или это предрассудки?— Предрассудки, — сказал я, подвинув ему пепельницу, потому что по голодному блеску в глазах видел, как он хочет курить, — Хавьер не выходил на связь?— Нет. Мне тоже не по себе. Не сожрали же они его там, в Вашингтоне?— Подавятся.— Не понимаю, что произошло. — Как поймешь, мне расскажешь? Просто странно, что человек так много сделавший, внезапно в самый горячий период сваливает в Штаты. Передай своим гринго, что тут народ беспокоится. Может их проймет как-нибудь.— Нет, — Мёрфи с удовольствием закурил и устроился в кресле, где обычно любил развалиться Пенья, — этих подонков ничто не проймет. Я пытался. Глухо. Такое ощущение, что руку приложили парни из ЦРУ. Наши ведут себя попроще.— Если он выйдет на связь, скажешь мне?— Не вопрос.— Спасибо, Стивен. Я в долгу не останусь.— Как там твой парень? Не очень скис из-за прошлого раза?Горацио немного наскандалил в четверг: ему показалось, что он запеленговал вышедшего на связь Эскобара и мы с Мартинесом сорвались чуть ли не полным составом с хлопушками и фейерверками, но опять получили щелчок по носу. На месте не оказалось никого. Даже намека на Пабло не было.— Но я его видел! Я видел его... Он говорил почти пять минут... Мы зафиксировали сигнал! Я видел его, — мрачно твердил лейтенант Агилар. Он отлично выдерживал чужое разочарование и неприязнь.Я очень гордился им в этот момент, хотя, как и все, хотел оторвать ему башку.— Скис? Нет, он не из чувствительных, — ответил я. Хотя был уверен, что Горацио до сих пор переживает, просто отказывается говорить мне правду, — и к тому же это стандартная история. Пабло отлично знает, что мы его пасем и как мы его пасем. Он научился краткости.— И что, ты считаешь: он нас сделал?— У него есть несколько слабостей, — я пожал плечами. Мне тоже очень хотелось закурить, но я дал слово своему личному ?доктору Менгеле?, — надо только понять на какую он клюнет.— Я бы поставил на семью.— Как все, Мёрфи.— Кроме тебя, конечно.— Я считаю, что он врет вам про семью. Это красивая байка, как и его происхождение.— А что не так с его происхождением?— В Энвигадо бедняки не живут, агент. И сорок четыре года назад не жили. — Ну... Все же у него небогатая семья, полковник.— По сравнению с вами мы все не богаты. Ты был в трущобах? Это бедняки. Им нечего есть, и они мать свою продадут за миску риса. А человек у которого был хороший костюм для первого причастия — это богатый колумбиец. С Пабло всегда так. Он лжет, но разбавляет свою брехню вкраплениями правды. А всем кажется, что он искренен.— Но семью-то он любит...— Если бы он любил семью, он бы много лет назад придумал как их защитить.Для меня в Эскобаре никогда не было ничего хорошего. Многие считали меня предвзятым. ?Он тоже человек, у него тоже есть чувства, он любит детей.?Как в песне Стинга про русских. Только в русских, которые тоже любят детей, я, может быть, и верил, а вот в чувства Пабло — нет.— Я бы поставил на то, что он долбаный позер.Мёрфи пожал плечами:— Как ты себе это представляешь?— Не знаю... Пусть какой-нибудь ублюдок из газеты возьмет у него интервью, пообещает опубликовать его бредни где-нибудь в Европе, где никому нет дела до того, что здесь на самом деле происходит. Вы, амеры, лучше знаете, как устроить подонку типа Пабло ярмарку тщеславия. Киньте ему приманку. Он любит поболтать о себе. Как не странно Стив меня услышал.Хавьер вышел на связь затейливо. Мне позвонила Юлиана и в конце нашего обычного обмена новостями сказала:— Твой красавчик просил передать, что ему лучше звонить из автомата. Ты запишешь телефон?Я записал. Хренов Джеймс Бонд нагнал туману, но мир вокруг как-то мгновенно преобразился.— А в детстве такой смешной толстячок был, — сказала Юлиана ласково, — ты бы его не узнал. Сейчас конечно совсем другой разговор. Он приезжал на полдня. Деловой, в костюме. Эффектный мужчина. А ребенком был ужасно потешным.— Спасибо, родная, — я не знал, как выразить ей свою благодарность словами, — спасибо...Если бы Юлиана знала, какого размера был кусок скалы, который от ее слов свалился с моей души, она сама бы себя расцеловала.Мне стоило определенных усилий добраться до более или менее безопасного телефона-автомата на улице Тридцать восемь А. В нарушение всех протоколов безопасности, я был один и дошел туда пешком, по темным полупустым улицам Медельина. Было немного жутковато и странно, словно я голышом гулял по площади Боливара в день Независимости, но никто не обратил внимания на совершенно обычного мужика в темно-серой куртке и бейсболке.Хавьер взял трубку сразу.— Живой, — сказал он тихо и ухмыльнулся, — как ты там, каброн?— Как ТЫ там, каброн, — сказал я сердито, — все очень плохо или есть надежда?— Все нормально, я выкручусь.Я постарался до мельчайших подробностей восстановить в памяти его смуглое, скуластое лицо, яркие, умные, живые, смеющиеся глаза.Самые красивые глаза в мире...— Когда вернешься?— Ну ты наглый! — он рассмеялся, — скажи спасибо, что меня в тюрьму не запихнули лет на сто.— Так когда вернешься?— Я не настолько крут.— Настолько, Хавьер. Когда? Здесь напряженно сейчас. Тебя не хватает. Мы почти загнали подонка, еще немного и возьмем его, — я не хотел много болтать, я хотел слушать его голос.-Если ты думаешь, что я не готов прямо сейчас сесть в самолет и рвануть к вам... Я не знаю... Я скучаю. Мне чертовски хреново здесь... Так, что хоть вой...— Жена сказала, что ты был толстым ребенком, — его боль передалась мне на физическом уровне, сердце противно заныло, рванув куда-то в район горла, — ты был толстым?— Зато я никогда не был злобным коротышкой как некоторые, — тоска на время исчезла из его голоса, сменившись ядовитым сарказмом, — я был милым и пухлым.— Кстати, она снова назвала тебя красавчиком. Теперь точно ни с кем не перепутала.— Бедная женщина, это ж надо быть такой близорукой! Как там парни? Капрал, малыш? — Все живы-здоровы. Твой белобрысый напарник тоже в порядке. Курит как ты в лучшие годы и такой же хищный.— Сработались?— Да. Он мне понравился. Хороший человек. Ты был прав.— Я немного ревную.— Зря. Он редкостный урод, на мой вкус. Стереотипный гринго.Мы несли чушь, лишь бы просто слышать друг друга. Ничего нельзя было толком рассказывать, никаких имен, ничего настоящего. Но это был лучший вечер за последние два месяца.— Ты же знаешь, что я хочу тебе сказать, каброн, да?— Да, Хави. — Хорошо. Грохни этого гада и приезжай сам забирать жену. Негоже такой роскошной женщине одной таскаться по аэропортам. Я знаю, как ты не любишь Штаты, но... Ты попробуй принять что-нибудь успокоительное, что-нибудь от тошноты и приезжай. Визу тебе сделают, только намекни.— Я приеду.— Береги себя.— И ты.— Со мной ничего не случится. Немного потреплют нервов и пнут под зад. Это максимум. Не думай обо мне.— Я не могу, — я постарался звучать как можно ровней. Не хватало еще раскиснуть в конце разговора, — не могу не думать. Думаю, что ты живой и тебе ничего не угрожает. Все эти твои ублюдки, они должны в конце концов понять какой ты. И прекратить этот бардак. — Не знаю, — я услышал его грустную улыбку, я увидел ее как наяву и тоже улыбнулся, — это однажды как-нибудь кончится. Главное чтобы ты там не натворил дел, каброн...— Нет. Я все сделаю красиво. Обещаю.— Я знаю. Я тебе верю.Я еще несколько секунд прижимал к уху нагретую моим теплом трубку и слушал короткие гудки, потом оглядел периметр, ничего интересного не заметил и спокойно, стараясь не напрягаться и не оглядываться, двинулся назад. К дому.