8 (1/1)

Второй раз я встретился с Сесаром Гавирией в его кабинете десятого января девяносто третьего года. Нас было четверо: сам президент, его бессменная тень Эдуардо Сандоваль, (человек чей статус мне был не совсем ясен, но это был не тот случай, чтобы задавать вопросы), генерал Маркес и я.— Он написал мне письмо, — Гавирия на сей раз не скрывал своей усталости и не пытался улыбаться, — очень любопытный документ, полковник. Тут половина текста о вас и Поисковом блоке. Прочтите.Чертов психопат написал президенту письмо с орфографическими ошибками. И в нем действительно было мое имя. ?...Мы сможем договорится мы патриоты своей страны я хочу мира и процвитания я готов стать вашим союзником...?Высокопарная манера, много эмоций, ни одной запятой и сплошные незаконченные предложения. В обмен на ?мир и процветание на моих условиях? Пабло требовал, среди прочего, распустить Поисковый блок и отправить полковника Каррильо в отставку.Странно, что не расстрелять. Старина Эскобар начал сдавать позиции.В противном случае он обещал утопить Колумбию в крови.?Вас запомнят, как президента, который убил свою страну?— Господин президент, — сказал я, возвращая Гавирии письмо, — должен сразу вас предупредить — добровольно в отставку я не пойду. Можете сразу отдавать меня под трибунал.Он посмотрел на меня мрачно и покачал головой:— Мы больше не пойдем на уступки. Никаких договоров.— Он бешеный ублюдок, — проговорил Маркес, потерев гладко выбритый подбородок, — он может устроить нам ад.— Никаких больше договоров, — Гавирия швырнул письмо в корзину для бумаг, — я хочу, чтоб он сдох как собака!— Попробуем что-нибудь с этим сделать, — кивнул генерал, — мы ждем наших американских друзей с аппаратурой и хваленой ?Альфой?.— Буш слишком долго запрягает, думает где бы сэкономить на Колумбии. Я потороплю его. Полковник, рассчитывайте на полную мою поддержку. Никаких отставок и трибуналов. Найдите и прикончите эту сволочь, я вас очень прошу. Сандоваль все это время молчал и только перед нашим уходом спросил вдруг:— Полковник, а много у вас в группе уроженцев Медельина?— Восемьдесят человек, — сказал я.— Ясно.Что бы ни значил этот вопрос, меня он насторожил. Но узнать подробности не получилось, уже через час я был на аэродроме: кто-то из информаторов Пеньи сообщил, что видел Эскобара в районе Итагуи.Мои ребята в те времена спали на бегу, если что случайно в рот попадет, и отдыхали, пока чистили оружие. Операция за операцией — бесконечный конвейер. И девяносто процентов впустую.После побега Эскобара, в страну нагнали толпы гринго с оружием, и на каждого из нас, бывало, приходилось по два — три ?инструктора? в темных очках с надменными мордами, которые просили кулака, и которых приходилось обучать правильному поведению в условиях нашей ?специальной колумбийской? войны, при этом делая вид, что это они нас учат правильно ковырять в носу.Пенья на этот счет имел свое сугубо личное мнение, выражалось оно в присказке ?бог терпел и нам велел?, хотя и ему не нравились толпы военных, без конца вмешивающихся в наш отлаженный процесс.Они сильно досаждали, но у них было новое оборудование, у них были самолеты прослушки, у них были такие примочки, которые нам всем даже не снились. У них были деньги.И не смотря на то, что эти твари сильно усложняли мне работу, я каждое утро заставлял себя заткнуться и смириться. Все колумбийцы так или иначе затаились и выжидали. Нам нужны были штатовские пушки, особенно после того, как Пабло написал свои письма с обещанием показать стране кто здесь хозяин. Он не шутил, и мы готовы были придержать свое отвращение к Штатам, которые свое вторжение обставляли как явление Христа с демократией наперевес.Мир возмущался тем, что творит Буш под маркой борьбы с наркотрафиком, мир нас жалел, а мы, стиснув зубы, изображали, что нам все нравится. Да, немного жестковато, немного болит в районе задницы, но мы довольны.До меня добрались в конце января. И это был некто майор Джейсон Марко, рота С отряд ?Дельта?. Здоровенный плечистый урод с самой надменной физиономией из всех виденных мной.Он взглянул на меня сверху вниз, и изрек по-английски:— У меня приказ. Вы полковник Каррильо?Я кивнул. Этот человек посмотрел сквозь меня и кивнул.— Хорошо, мне нужен список солдат родом из Медельина.— Зачем?Он не привык отвечать на вопросы и немного удивился:— Приказ касается специального поискового отряда. Люди из Медельина должны быть переведены в другую часть, полковник. Командование считает их ненадежными.Я с пеленок освоил нехитрую науку общения с кадровыми военными, главное правило которой гласит: спорить бесполезно.— Мой адъютант подготовит список, майор, — сказал я, потеряв к нему всякий интерес.Генерал Маркес, очевидно, ждал моего звонка.— Это их условие, Горацио.— Условие? Какого черта гринго распоряжаются моим блоком, генерал? — я давно так не орал на начальство, — что происходит?— Они считают, что это повысит эффективность работы. — Если я выкину на улицу восемьдесят отличных бойцов, повысится эффективность? Они серьезно так считают? Я должен слушать этих клинических идиотов?— Сейчас такие времена, полковник. Некогда миндальничать. Дело делать надо. Американцы дают нам оружие и солдат. У них есть полномочия менять правила игры.Мы ругались два дня. Очень жестко.Но американцы стояли на своем: или Поисковый блок реформируют и полностью чистят от всех, кто, по их мнению, сочувствовал Эскобару — а это любой человек родившийся в Медельине и окрестностях, или одно из двух.— Они поставили тебя раком, Каррильо, — сказал Хавьер, когда мы наконец добрались до его берлоги. Была суббота, мне удалось выкроить себе полдня на передышку, — это нормально. Я привык еще в Мексике. Если препирается Дельта — начинается ад. Ты еще отчеты их руководству не писал...— Я не выкину своих парней. — Они выкинут тебя. Это Дельта, они не понимают отказов.— Отлично, тем более, что я родился в Санта Фе де Антиокья! Я тоже медельинец! Как хренов Эскобар! Да я почти Эскобар! Какая к черту разница для наших американских друзей? Да?!У меня разболелось сердце и заныла левая рука. Гнев то и дело комом подкатывал к горлу, и это было физически невозможно терпеть.Но я несколько раз глубоко вздохнул и позволил Хавьеру себя обнять. Хотя он меня тоже раздражал. Просто потому, что был чертовым амером, и знал о чем говорил. И был опять прав. Это не могло не раздражать.— Спокойно, спокойно, каброн, — он деликатно гладил меня по плечу и целовал в висок, едва касаясь губами словно боялся, что от чуть более резких движений я рассыплюсь в прах, — в жопу этих уродов. Ты мне нужен живым.— Я уйду вместе с парнями. — Последнее что ты можешь сделать, это устроить сейчас бунт. Успокойся и давай подумаем серьезно, как выкрутится. Мы можем найти кого-то, кто даст гарантии...— Я даю гарантии, — у меня не было сил злиться, поэтому я просто бормотал все это почти неразборчиво. Бубнил, как вредный старый дед, — я сам набирал этих людей. Ты, Пенья, набирал этих людей! Ты знаешь, почему они в поисковом блоке и что для них значит перевод сейчас. Это отсутствие доверия. Это другие деньги. Это позор. Они герои Колумбии, а их выкидывают как мусор, просто потому, что они не в том городе родились. Потому что говноеды из Вашингтона решили, что их логика самая правильная. Я в гробу видал вашу Дельту! — Я понимаю, понимаю... Просто подожди. Не принимай никаких решений. Давай... Соберись! У нас суббота. Выходной. Не сейчас, Каррильо. Он и сам не знал, что делать, но по привычке тянул время и опять был прав.Чертов Хавьер Пенья!Я встал и пошел за таблеткой: ощущение было такое, словно кто-то врезал мне под дых стокиллограмовой кувалдой.Хавьер включил телевизор и закурил.Я налил воды, медленно выпил глоток за глотком, в надежде, что шипастый ком в горле как-нибудь протиснется вниз по пищеводу. Таблетка в таком состоянии меня бы просто задушила. Даже мысль, что придется что-то глотать, вызвала приступ тошноты.— Горацио! — Пенья выкрикнул мое имя так, что сердце больно ударилось о ребра и чуть не пробило грудную клетку, — сюда!Я уронил стакан и таблетку в раковину и бегом вернулся в гостиную. Пенья взглянул на меня как-то испуганно и страшно, и ткнул пальцем в экран.На СиЭнЭс шел экстренный выпуск и то, что там творилось, в первый момент показалось мне фрагментом какого-то американского боевика. Дым, трупы, огромная воронка, обугленные, разбитые витрины.Я смотрел на хаос за спиной взволнованной ведущей и не понимал ни единого слова. Чудовищное, невыносимое чувство вины вдруг обрушилось на меня, погребая под собой все сразу. Разум, логику, амбиции, гнев. Всё.Мы должны были согласиться. Мы должны были еще раз выслушать бредни этого ублюдка, дать ему все, что он хотел. Прощение? Забирай, Пабло. Ты теперь святой. Тюрьму с блэк- джеком и шлюхами? Где расписаться, Хозяин? Отправить меня и Поисковый блок к черту на рога... В отставку? Расстрелять? Отлично! Я готов встать к стенке хоть сейчас.Все что угодно только не это.В ту субботу тридцатого января тысяча девятьсот девяносто третьего года Пабло Эскобар победил.— Там дети... — сипло пробормотал Пенья, зажимая рот рукой, — посмотри.... Там дети! Сколько их... Он совсем с ума сошел, подонок? Там дети!— Надо ехать, — сказал я тихо, — выходные закончились.В тот вечер в квартале Веракрус погибло двадцать пять человек. Еще семьдесят были ранены. Ни одного полицейского. Ни одного солдата. Ни одного гринго из группы Дельта. Случайные прохожие, дети, которым мамаши покупали подарки на День книги, студенты, владельцы магазинчиков. Просто люди.Когда УБН взяли Дандени Муньоса по кличке ?Жирная девчонка?, старинный дружок Пабло сообщил, что в тот день сто килограммов динамита в старом рено предназначались Каса дель Нариньо, но двое придурков, которые, по приказу Эскобара должны были взорвать президентский дворец, обнаружили, что кварталы вокруг просто кишат полицией, слегка подпустили в штаны и, просто отогнав машину туда, где было побольше народа, взорвали динамит.— Это были Анхель Пакула и Гадюка Баретто. Они просто тупые, никто не хотел убивать детей! Хозяин никогда не убил бы детей. Он любит детей. Но они тупые, шеф. Они боялись нарушить приказ. Такое не прощают, сами знаете.Все, что было до этой субботы, оказалось просто крошечной вылазкой на поле боя, настоящая война только началась.А я решил все бросить и уйти в отставку. Я сдался. Это была высшая форма бессилия. Я перестал верить даже в свою вечную максиму: ?кто-то же должен это делать?. Все что меня беспокоило — это реформирование Поискового блока. Я не собирался отдавать на съедение амерам своих парней.Мы с майором Марко устроили почти буквальный замер: чьи яйца крепче. Убогие обезьяньи состязания на короткое время сделали мою жизнь чуть менее непереносимой.В конечном счете пришлось признать, что мы с этим тупоголовым гринго сделаны из одинакового мяса, но у меня опыта больше, голос громче и я абсолютный чемпион игры в ?гляделки?.Мои парни остались при мне, а амеры набрали себе свой, личный элитней элитного, Поисковый отряд, без единого медельинца в составе. Расово чистый и идеально-неподкупный.Я поздравил Уго Мартинеса с назначением и пожал ему руку.— Мы будем работать вместе, полковник. И только так. Это было мое условие, — он как всегда выглядел чуть живей снулой рыбы, но я чувствовал в нём то железо, за которое даже мои парни относились к нему с уважением.Меня во всей этой мелодраме интересовало в основном финансирование моей группы и заново сформированный, напичканный под завязку американскими примочками, отдел слежения, руководить которым, должен был лейтенант Горацио Агилар. Пока мы копались во внутреннем дерьме и выясняли отношения, Лос Пепес вступили в войну по правилам, предложенным Пабло. Они взорвали дом его матери, казнили одного из его финансовых директоров и развесили на столбах в окрестностях Боготы еще нескольких сикарио. Одним из убитых был тот самый Гадюка Баретто, о котором месяцем позже рассказывал УБН Ла Кика.Они были очень эффективны эти ?неуловимые мстители?. Куда эффективней нового элитного американского Поискового блока. И даже старого колумбийского.Хавьер Пенья как всегда был прав.— Я хочу просто грохнуть этого психопата. Это личное.Он в какой-то момент перестал от меня что-либо скрывать, однако филигранно уходил от прямых ответов.— Ты стал похож на ЦРУшника, Хави, — я с завистью смотрел на его сигарету, но приговор доктора Эрмилио гласил: ?никогда больше?, — такой же... скользкий. Не хватает только белой рубашки и гнусной рожи.— У меня что, недостаточно гнусная рожа, каброн? — он скривил рот так, что нельзя было не улыбнуться, — ты рискуешь, я могу ведь показать тебе и истинное свое лицо. Хочешь резко стать блондином? Он знал, что со мной твориться что-то дурное, но у него катастрофически не хватало времени, чтобы сосредоточиться и понять, что именно.Хавьер был занят очень опасной игрой. В которой победителей быть не могло. А я погружался в черное болото вины и безысходности, на самое дно. Туда где спокойно тихо и смерть.Пока действия Лос Пепес всех устраивали, они были героями. Наши газетчики откровенно расхваливали ?мстителей?. Придумывали легенды о том, кто за ними стоит, лепили ?Пострадавших от Хозяина? куда ни попадя. Любая наша успешная операция в какой-то момент начинала дурно попахивать криминалом. Заполонившие Колумбию к лету деяносто третьего амеры в большинстве своем были уверены, что половина из нас продалась Пабло, а другая поддерживала картель Кали и прочих конкурирующих с Эскобаром сволочей.Чистеньких в этой стране не осталось.Мое состояние к тому времени было настолько плачевным, что я даже не пытался вмешаться и попробовать контролировать дерьмо которым поливали меня и моих ребят все кому не лень. Когда мне показали статью в ?Колумбийце?, где какой-то ублюдок под моей старой фотографией очень многословно доказывал, что я чуть ли не лично возглавляю Лос Пепес, а Поисковый блок Медельина состоит из бывших боевиков Пабло, которые обозлились на Хозяина, поскольку тот отказался делиться, я просто пожал плечами.— Это может плохо кончится для вас, полковник. Давайте сделаем опровержение, — предложила Имельда Суарес из ?Эль Эспектадора?.Эти ребята все еще питали ко мне слабость.— Пусть оправдываются виновные, — ответил я, — у меня нет времени.Они все равно что-то написали, но я не читал.Лос Пепес продолжали вешать, взрывать и поджигать, но они все равно выглядели не слишком эффектно на фоне того, что творил с Колумбией наш ?Медельинский маг?.После того, как ему не удалось открутиться от прозвища ?людоед? и ?детоубийца?, Пабло совсем потерял берега. Я думаю, он взбесился, потому что внезапно узнал, что люди перестали его боготворить. Я думаю, это была обида, сродни детской. Обида на ?народ?, который он озолотил, ничего, кроме любви не требуя взамен. И этот предательский народ вдруг разлюбил своего Робин Гуда. Почему? И правда, почему?Он был сентиментальным психопатом и отлично умел сам себя убеждать в чем угодно. Спаситель Колумбии? О, да! Герой бедняков? Несомненно! Бог? Конечно бог!Такая удивительная мразь.Но, взрывая школьные автобусы, убивая крестьян и прохожих, он раз за разом так пугал колумбийцев, что в какой-то момент даже самые стойкие его поклонники сдались и осознали: зверя нужно уничтожить. Это единственный выход.Держались только трущобы Медельина.Мартинес со своими сверхэлитными ребятами лезть туда разумно отказывался, так что в самом гнусном дерьме приходилось копаться мне. Впрочем, мы отлично сработались за спиной у гринго. Мартинес не оскотинился, не продался, а обмен информацией и оружием происходил на диво быстро и без проволочек. Что в те времена в Колумбии было невероятной удачей.Все всем отчаянно мешали. Из ревности. Из страха. Потому что теряли привычные взятки и искали новые источники получения привычной роскоши. Да мало ли тогда было резонов у всей этой поганой братии?Мне было все равно. Я абсолютно без эмоций делал то, что считал нужным. У меня не находилось сил даже на отвращение.Я только дважды испытал что-то похожее на мои прежние сильные чувства.Первый раз — когда, чуть ли не в открытую перевозивший в Вашингтон, отжатый у Эскобара кокаин, полковник Джеймс Хайетт отправил в тюрьму на пять лет свою жену: дамочку упрятали за наркотрафик за спиной у ?ничего не подозревающего? мужа. И когда Стивену Мёрфи пытались впаять ?вечеринку УБН?: взятки, шлюх и кокаин прямо на рабочем месте. Угрожали, трясли наручниками и какими-то фотографиями. Довели Мёрфи до того, что этот бледный гринго, всегда вежливый и тихий, так орал в моем кабинете, размахивая пистолетом, что Трухильо пришлось сгонять в город за ромом в нарушение протокола безопасности— Я прикончу этих сволочей! Вот сейчас пойду и перестреляю всех на хер!Он выглядел откровенно пугающе.Я предложил Мёрфи свою помощь в качестве свидетеля, если дело дойдет до трибунала, но обошлось.Оказалось, что медельинский отдел УБН не при чем, ?вечеринку? вообще устраивали какие-то мутные вояки, что в результате никто ничего не видел и доказать не может. ?Были не правы, вспылили, исправимся!?— Кутите тут, сволочи? Веселитесь? Девочки, кокс, взятки. А меня опять не позвали, — Хавьер, после обвинений немедленно нарисовался в Медельине, — когда самое интересное начинается, Пенья всегда в пролете. Гады вы!Он и сам выглядел не празднично: на лице остались одни глаза.— Мне завтра улетать в Кали, каброн. Мы можем где-нибудь поговорить?Я оставил Трухильо дописывать отчеты и отвез Пенью на казенную квартиру. Мой несчастный дом пришлось закрыть до лучших времен, и я жил недалеко от тренировочного лагеря, в относительной безопасности, но в весьма спартанских условиях.Зато у меня в квартире было полно аппаратуры и оружия, и стояли пуленепробиваемые окна.— Уныло, но чисто, — устало сказал Хавьер, оглядевшись, — ты в порядке?— Нет, — я обнял его за плечи и поцеловал. Внутри меня давно уже было темно, глухо и пусто. Я почти не спал. Я заставлял себя слушать людей, что-то говорить в ответ, что-то делать, планировать, принимать решения, двигаться. Я заставлял себя существовать. Но поцеловав Хавьера Пенью, я почувствовал, что все-таки жив.У нас совсем не было времени, даже тех нескольких часов, которые я выкроил: в любой момент мог зазвонить проклятый телефон. И я знал, что он зазвонит.Но мы все равно тратили минуты как богачи.Хавьер сел рядом со мной на кровать, так, чтобы видеть мое лицо, и заговорил.Я знал, что он закончил какой-то заштатный техасский университет по курсу психологии, но я никогда бы не подумал, что он настолько хорош.Он говорил обо мне. О пустоте внутри, о беспомощности и вине, о том, что я болен, о том, что все вокруг перестало быть существенным, но это не конец.— Я никогда не встречал человека крепче, каброн. Я знаю, что тебе снятся кошмары, знаю, что жизнь выглядит как комок жеваной бумаги, ты думаешь, что кончился и умираешь, — он был непривычно серьезен очень открыт и уязвим. Без своих постоянных ужимок и спасительной иронии, — я знаю, что ты чувствуешь. Но это можно исправить.— Нет, — сказал я тихо, — каждую ночь я вижу проклятую воронку и маленькие черные мешки. Много. Десятки. Каждую ночь, только закрываю глаза. Я мог бы этого не допустить... Нужно было просто засунуть себе в задницу свои амбиции...— Чушь. Если бы ты сдался, этот гад придумал бы другой повод убивать.— Я понимаю... Но я не могу с этим жить. — Пообещай мне одну простую вещь, Каррильо. Одну простую вещь, — Хавьер подался вперед, накрыл ладонями мои руки, и заговорил тихо, вкрадчиво, с расстановкой, — завтра ты найдешь час и заедешь к доктору... как его? Ну... ворчливый, который постоянно меня гонял из палаты и обещал пристрелить?— Хорхе Эрмилио.— Вот! К нему. Заедешь и возьмешь у него рецепт на ?тофизопам?. Запомнил? Я напишу... Так вот, возьмешь рецепт и будешь принимать эту дрянь по графику. Вот точно, как написано в инструкции. Ты меня понял? Обещай мне. Давай...Я кивнул.— И если что-то будет происходить со мной — не вмешивайся. Просто поверь мне еще раз. Поверь мне. Я знаю, что делаю.— Я тебе верю, — сказал я, не отводя взгляда, — как обычно, Хавьер.— Отлично, — он помолчал немного, пряча взгляд, потом потянулся ко мне, поцеловал смазано, словно смущаясь и пробормотал еле слышно:— Я с тобой. Я тебя люблю. Ты просто не забудь это, черт психованный! Док Эрмилио набросился на меня со своими иголками и аппаратом ЭКГ, как голодный волк на падаль. — Я в порядке, — попытка его отвлечь и сделать все по-быстрому провалилась сразу, — мне нужен только рецепт.— Ерунды не болтайте, полковник. Вы не прошли до конца реабилитацию, у вас перикардит и, судя по всему, посттравматическое стрессовое расстройство, вам нужен осмотр и нормальное лечение.Я не понял ничего из его кудахтанья.— У меня нет времени, док. Выпишите мне чертов рецепт.— Хотите умереть в сорок два, полковник?— Нет, но у меня действительно нет времени.— Тогда поищите еще пару минут на измерение давления, и я хочу осмотреть ваши рубцы, это займет не больше часа.— Пара минут, — сказал я. Только дай волю этим мясникам, они сцапают тебя, повяжут, обвешают датчиками и запрут в палате, — что такое ?травматическое расстройство??— Амеры называют его ?вьетнамским синдромом?.Звучало — хуже некуда.— То есть я псих?— У вас большие проблемы, полковник. Но тофизопам я вам выпишу. И, пожалуй, курс антидепрессантов.— Я и так килограммами жру ваши таблетки, не перегибайте док.— Хотите нормально работать, а не дышать в пакет при каждом громком звуке? Пейте, что назначу.— Ладно. Давайте вашу отраву. — Сначала анализы и осмотр.Он мучил меня битых полтора часа.— Я бы уложил вас в больницу, полковник, — сказал док мрачно, — но, похоже, вы самоубийца.— Не говорите никому про расстройство, — попросил я, одеваясь, — не хочу, чтобы начальство пронюхало.— Само собой. Обещайте, что как только сможете, немедленно отправитесь в госпиталь. И таблетки. Все, что я вам назначу. Строго.— Хорошо. И тофизопам.— Да, без проблем. И посидите в кабинете. Вы не годитесь для оперативной работы.— Постараюсь, док, — я конечно же соврал. Слишком долго было бы объяснять насколько его требование невыполнимо. Юлиана как всегда все знала про болячки и расстройства, и мы потратили немного денег и минут, на выяснение псих я или не псих. — Я хочу приехать, vejete. Я могла бы жить в лагере. Там ведь безопасно. — Нигде не безопасно, родная, — сказал я, немного успокоенный таблеткой и ее рассказом про ?вьетнамский синдром?, — но я думаю, мы скоро увидимся. Все идет к тому. Потерпи.— Это ты потерпи. Доживи, пожалуйста. У меня большие планы на тебя. Я купила тебе в Нью-Йорке превосходную рубашку. В Боготе таких не найдешь. Очень красиво будет смотреться с кителем и просто... Хочу сходить с тобой в ваш глупый полицейский ресторанчик на Шестесятседьмой улице, хочу съездить в ботанический сад, затащить тебя в консерваторию послушать Веласко Льяноса. Господи, как же я соскучилась...Мы не виделись почти два года. У меня не было семьи. Не было дома. Не было любви. Не было жизни. Естественно, я хотел поправится и прикончить Пабло, поэтому ел таблетки горстями и проверял по нескольку раз всю поступающую от стукачей информацию. Эскобар сидел где-то в городе. Ему так нравилось иметь неизменные убеждения, список высеченных в камне жизненных правил божества, что он был готов рискнуть всем, лишь бы соблюсти ритуал...?Лучше умереть дома, чем жить на чужбине?Он все еще считал, что всесилен.Мне подкинули великолепную наводку: девица одного из сикарио, подонка по кличке Лимон, сообщила, что они возят Хозяина по Медельину в багажнике, назвала машину и сообщила время и место очередной вылазки.Все выглядело настолько достоверно, что я с трудом удержался, чтоб не начать немедленную внештатную операцию.Остановила меня только мысль о том, что у Пабло всегда было туго с воображением, и чтобы не слишком себя напрягать он по нескольку раз повторял удачные ходы. Экономил энергию мозга, сын шлюхи.Я позвонил Мартинесу, сообщил и наводку, и свои сомнения, и предложил устроить засаду на засаду.— А если это не деза? — Уго отреагировал как обычно ровно, без лишних эмоций, — если девка действительно сдала нам Эскобара?— Ты серьезно планируешь взять его живым? Он немного подумал, и мы договорились встретиться через час, выпить кофе.В результате довольно затейливой (руководство посчитало, что я все-таки слегка тронулся умом) спецоперации, мы нашли в чертовом синем рено восемьдесят килограммов взрывчатки, пристрелили как минимум шестерых сикарио. Двоих снайперов взяли на крыше, и изрядно попортили нервы жителям перекрестка Сто седьмой С и Тридцать пятой трассы.И опять никакого Пабло Эскобара.Он считал меня идиотом.И это было хорошо.