5 (1/1)
В день похорон Густаво, я отправился на кладбище.В связи тем, что объявленное Пабло перемирие стремительно закончилось, и цена за мою голову выросла втрое, УБН пригнало лично для меня крепкий бронированный форд ЛТД восемьдесят четвертого года, неприметного голубого цвета, чтобы я мог передвигаться по городу в относительной безопасности. В качестве сопровождения со мной постоянно находился кто-нибудь из агентов и мои ребята: капрал Трухильо, и получивший на днях лейтенанта, Горацио Агилар.Мёрфи явно не понимал, на кой черт мы рискуем и едем в такой день на кладбище, но все равно нацепил бронежилет и без вопросов сел на сидение рядом.— Кого мы там ищем? — спросил он на жутком испанском.Клянусь, так плохо как он не говорят даже пьяные кубинцы!— Мы не ищем, — сказал я по-английски, — просто сегодня хороший день, чтобы навестить покойных.Я всегда был охотником, и меня выводила из себя ситуация, когда охотились за мной! Это делало меня больным и отнимало жизненные силы, в добавок ко всем моим рубцующимся ранениям.Но как объяснишь это встревоженному новичку? Пенья уехал в Боготу. Как обычно без комментариев.— Отчитаюсь и вернусь, — он смеялся, но мне показалось, что ему не по себе, — Мёрфи о тебе позаботится. Обещай мне только не прессовать парня. У него семья, нервы на пределе.— Ерунду не говори, никому не интересен твой агент Мёрфи! Я никого не прессую!— Да? Ну тогда просто ничего с ним не делай, хорошо? Верни мне его в целости и сохранности. Поклянись мамой, каброн!— Да пошел ты!Когда Хавьер нервничал — он был невыносим.Иногда мне мучительно хотелось его остановить, связать и, посадив в самолет, отправить куда-нибудь подальше от этой красивой, полной дурных людей, страны.Мы были удивительно схожи в своих желаниях. И нам обоим не светило...— Постарайся не умереть, пока я в отъезде, Каррильо.Он был выше меня ростом, но это удивительным образом никогда не было заметно, и когда я поцеловал его, я тоже не ощутил этой разницы.В той части кладбища, куда направлялись мы, не было ни души. Еще бы! Это был не день полиции и даже не день поминовения. Простые могилы, пыльные трехцветные флажки и связки искусственных цветов. Государство разорилось на золоченые буквы и герб Управления. Двадцать пять моих и чудовищное количество ребят работавших под началом полковника Ферреро, майора Нариньо... Целый город мертвых полицейских.Мы молча постояли минут десять: Мёрфи чуть поодаль, а Трухильо и мой сын совсем рядом. — Ладно, — сказал я, — надо ехать.Я поднял с земли старую гильзу и сунул в карман. На память об этом дне.Я молился всем святым, я очень надеялся, что прямо сейчас мой враг испытывает то же невыносимое, мучительное чувство бессилия, что испытывал я, когда хоронили моих ребят. Чувство, что ты не можешь проводить в последний путь близких людей. И это никогда не изменить.И есть тот, кто лишил тебя этого. Ты знаешь его имя. И оно отравляет твою душу. Я надеялся, что в тот день Пабло Эскобар не раз вспомнил полковника Горацио Каррильо. — ...с той разницей, что теперь он в тюрьме, господа. Но мы должны быть готовы к чрезвычайному положению по всей стране.На сей раз в офис УБН в Боготе набилось рекордное количество ?звезд?. Из Вашингтона прибыл сам Джонни Фелпс, начальник ?кокаинового? отдела. Старик потерял все свои волосы, но был по-прежнему похож на хищную глубоководную рыбу.Он пожал мне руку и хлопнул по-свойски по плечу:— Уже полковник? Хайме не прогадал. Ха! А я ставил на то, что ты свалишь в полицию нравов, начальником отдела пыток. Молоток, Каррильо. Удивил.Раньше я реагировал на его особенный ?юмор? гораздо острее. Они с моим шефом, полковником Хайме Рамиресом, вообще любили вгонять меня с ступор фразочками типа этой. С совершенно серьезным видом изголялись кто во что горазд, лишь бы заставить меня хоть как-то реагировать. Это был дурацкий цирк. Иногда они и вправду доводили меня до белого каления, и делом чести было сохранить на лице обычное невозмутимое выражение.Но теперь у меня был Хавьер Пенья. А в деле ядовитого юморка ему равных не было. Здесь старик проигрывал по всем статьям.— Давненько я тут не был. Что, опять Эскобар вас достал? Какой все-таки стервец — уже второй кризис власти из-за одного барыги. Одно в нем хорошо: он без воображения. Все по одной схеме лепит. Что в 85-ом, что сейчас. Эх! Нам бы Хайме не помешал... Да, второго такого человека не будет. Не будет... Нагнет вас Эскобар, ребятки. Как пить дать!Я промолчал. Гринго особенные существа, они умеют говорить с тобой о правильных вещах так, словно хотят тебя унизить.А Хайме Рамирес нам бы сейчас очень пригодился. Тут Фелпс не кривил душой.Мой бывший шеф, действительно был исключительным человеком. Он создал наркополицию Колумбии и забыл о барыгах раз в десять больше, чем о них когда-либо знали даже самые подкованные агенты УБН. Мы называли его Макакой за маленький рост и невероятную подвижность лица. Макака обожал застолья, и в хорошие времена способен был целиком сожрать баранью ногу, а пил так, словно его печень была из титанового сплава. Кроме того он знал все анекдоты существовавшие на этой земле и умело вворачивал их в свою речь. В главном полицейском управлении Боготы найти его было очень легко. Если где-то громко гоготали — Макака был там. В самом центре всеобщего веселья.Я понятия не имею, как он рассмотрел меня среди всей этой веселой братии. Я был его абсолютной и полной противоположностью, и иногда мне кажется, он взял меня помощником только чтобы всласть поиздеваться. Для его чувства юмора я был своеобразной боксерской грушей. Никогда не реагировал, никогда не оскорблялся. И не пытался шутить смешней. Я вообще никак не пытался шутить. Это тоже веселило Макаку.Это были прекрасные и страшные времена. Рамирес научил меня всему, что я знал и даже больше. Я и сейчас мог бы вспомнить навскидку пять-шесть его любимых анекдотов и навязчивый запах крепких кубинских сигарет, которые он ящиками покупал у контрабандистов.Он был первым в черном списке Пабло Эскобара, ему даже подрядили личного убийцу по кличке Лис. Он посадил больше барыг, чем кто бы то ни было до и после. Он наступал на пятки Карлосу Ледеру и довел немца до нервного срыва и попытки спрятаться у партизан.Рамиресу не было равных.А в ноябре 86-го его застрелили. За месяц до получения генеральских эполет и назначения шефом всего личного состава колумбийской полиции.Мир мог бы быть совсем другим, если бы не выстрелы на мосту через реку Богота...После собрания кто-то из агентов предложил выпить и большинство колумбийцев, соблюдая негласное правило ?ничего личного с амерами?, вежливо отказались, но я остался.В любом случае я так раздражал большинство столичных штабных, что моей репутации уже не повредила бы даже вечеринка с проститутками и кокаином за счет Джорджа Буша.Пенья, который по непонятной причине не присутствовал на общем собрании, приехал через час после начала ?американской? вечеринки. Явившись, он первым делом обнял секретаршу посольства, симпатичную женщину с умным лицом и желтыми волосами до плеч, потом обнял Сару Эклунд, агента из Кали, потом незнакомую мне женщину в зеленом платье, приехавшую с Фелпсом из Вашингтона. А потом напоролся на меня.— Обнимемся? — спросил я вежливо.— Давай позже? — У меня один вопрос, Пенья.— У меня ничего с ними не было, клянусь!— Один вопрос, — я заговорил тихо и по-испански, — это тебе что-то надо от ЦРУ или они что-то хотят от тебя. Скажи, мне для общего развития надо.— Я не могу, — он поморщился и взял мой стакан с виски, — кто меня сдал?— Я просто хорошо слышу и у меня прекрасный преподаватель английского. А еще: не держи меня за дурака.— Позже, Каррильо, я тебя очень прошу. Что нового? Рассказали про финансирование? Поцеловали в попку Маркеса?— Нет. Решили, что на сей раз все так же плохо, как в 85-ом. Я выбил тяжелую технику для гарнизона Медельина. — О! Тебе наконец-то дали танк? Ты страшный человек, Каррильо! — Пенья выпил мой виски залпом и взял себе еще, — через час свалим отсюда, хорошо? Я сам тебя отвезу в гостиницу, у меня тоже есть винтовка и бронежилет. Никуда не уходи.И отправился очаровывать коллег и обниматься с женщинами.Ко мне прицепился нетрезвый атташе по делам молодежи, который, по слухам, работал на все подразделения сразу, восхищался моими делами, о которых читал в ?Эль Эспектадоре?, рассказал, что я похож на какого-то героя американских комиксов, предлагал соблюсти дикую традицию под названием ?брудершафт?, но мне повезло, его отвлекла женщина в зеленом из Вашингтона.В результате мы мирно болтали с агентом Инглунд о романе ?Любовь во время холеры? она удивлялась, как я мог не читать своего гениального соплеменника. Наверняка усомнилась, умею ли я вообще читать.Ровно через час, абсолютно трезвый Пенья (хотя по моим наблюдениям он выпил не меньше полулитра виски) легко коснулся моего плеча.— Поехали.Мой номер в отеле ?Селина парк?, проверяли раз десять, но Пенья все должен был сделать самостоятельно.Так что мы полчаса буквально ощупывали несчастную комнату окнами в глухую стену, а новенький телевизор марки ?Sony? Хавьер чуть не на детали разобрал.— Ты стал слишком популярным, каброн, — он устало улыбнулся мне и буквально упал на не очень свежую двуспальную кровать, — это нервирует. — Что происходит, Хави? — я вдруг подумал, что тщательней всего он искал в номере жучки. Скорее интуиция, чем знание. Но я привык доверять интуиции, она срабатывала намного быстрей разума и логики.— Предположения?— Ты затеял какую-то гнилую историю. Все что я могу предположить, Пенья — ты связался не с теми парнями. Зачем?— Знаешь, — он резко поднялся и хлопнул ладонями по покрывалу, — по радио сегодня сказали, что ежедневно в Медельине убивают пятнадцать полицейских. Младшие чины идут по сто тысяч песо, чины повыше за двести пятьдесят, а патрульные совсем по дешевке, но тоже деньги хорошие.— Восемь, — спокойно уточнил я, — вчера погибло восемь человек. Позавчера в засаду попал отряд Муньоса: девять раненных, семнадцать убитых. — Ну... — он посмотрел на меня мрачно, — это называется ?в среднем по больнице?. — И?— Это продолжается со дня похорон Густаво. Он решил методично убивать всех подряд, пока не доберется до тебя.— Всех не убьет.— Но у него есть хороший шанс добраться до тебя, Каррильо. Есть мнение, что если злому и страшному божку Уицилопочтли принести правильную жертву, он смягчиться и пощадит малых сих. Что, слишком поэтично?— Никто не сдаст меня, чтобы умаслить Пабло.— А ты оптимист, Горацио— Ты видимо знаешь больше, чем я.Пенья улыбнулся криво и встал. Подойдя ко мне вплотную, он почти в самое ухо шепнул:— В точку, каброн. Они убьют тебя, чтобы успокоить своего кровавого божка. Хоть на время. Люди очень устали от крови, Горацио. Все устали. Они уже готовы идти к гадалкам, шаманам, они готовы к жертвоприношениям.— Я не хочу, чтобы ты ради меня попал в беду, Хавьер, — я отстранился и посмотрел ему в глаза. Я скучал, мы не виделись несколько недель, было приятно ощущать на шее его горячее дыхание, но я не собирался поддерживать беседу в таком тоне, — где ты был?— В Кали, — он поморщился и полез в карман за сигаретами, — прекрати меня трясти. Я все равно не буду тебя в это вмешивать.Он закурил и отвернулся, уставившись в окно.— Я бы хотел тебя попросить просто доверять мне, просто не вмешиваться и доверять мне. Но ты же не умеешь так, полковник, верно? — Ты один это придумал или...— Или.— Они сожрут тебя, и не подавятся, — сказал я, — и ничего не оставят.— Эскобара надо ликвидировать любой ценой.— Ты считаешь, что мы не справимся сами?— Мы не справимся, — он поджал губы. Пепел упал с сигареты на цветастый индейский ковер, — Гавирия опять пойдет на мир, он сломается, как все до него. Месяц — два этой бойни, и он сам запросит мира. И отдаст кого угодно кому угодно. Лишь бы было тихо. Ты же знаешь, что я прав! Ну, посмотри на меня, и скажи: ты поступил бы иначе на моем месте?Я снял китель, повесил его на спинку стула, вынул из кобуры пистолет и положил на стол. Все, что угодно, лишь бы не подбирать слова.— Нет, не уходи от ответа, каброн! — Пенья цапнул меня за запястье, настойчиво заглядывая в глаза — давай, скажи, как поступил бы в таком случае честный и неподкупный полковник Каррильо?— Я бы не поехал в Кали, — сказал я холодно, — если ты сотрудничаешь со злом, ты сам становишься злом, Пенья. Это было жестоко. Хавьер вздрогнул еле заметно, словно я ударил его по лицу, но быстро взял себя в руки и улыбнулся:— Поэтому ты не я, Горацио. Ты молодец. А я...Он закурил еще одну сигарету и, продолжая улыбаться все беззаботней, отвернулся от меня.Я не смог этого вынести, подошел, ткнулся лбом ему в затылок, обнял за плечи и попросил, жалко и тихо:— Прекрати это, Хави, мы найдем какой-нибудь другой выход, мы добьем эту тварь, я тебе обещаю. Просто подожди немного...— Нет, — проговорил он спокойно и как-то равнодушно, — нет времени ждать, Каррильо. Все уже началось.Иногда я думал: если бы мы оба были стойкими, последовательными упрямцами, как скоро между нами наступила бы полная и окончательная зима? Как быстро мучительное, такое неуместное, но сильное чувство превратилось бы в пыль, сделав нас чужими?Не думаю, что мы бы дотянули до этого момента. В начале девяносто второго я в основном общался со Стивеном Мёрфи.Хавьер появлялся все реже, был серьезен, напряжен и, ни на секунду, не оставался со мной один на один.Я, впрочем, не настаивал. Я понимал, что он делает, и молча соглашался с происходящим.Наверное, я немного умер в ту жаркую, страшную весну тысяча девятьсот девяносто второго года.Мерфи, поначалу такой настороженный и с трудом скрывающий отвращение к моим методам, в какой-то момент вдруг сломался, и начал жить нашей жизнью. Его томная цивилизованность выветрилась под напором реальности, он отправил жену в Штаты, начал курить в два раза больше и пристрастился к агуардьенте. Он очень хотел, чтобы я доверял ему так же, как Хавьеру и заметно старался.Он сдал мне за два месяца четверых сикарио, сначала намеками, а потом и впрямую сообщая результаты прослушки телефонов этих болтливых петухов.Я подозреваю, что для Мёрфи это была своего рода сделка с дьяволом, он знал, что я пленных беру, только для того чтобы получить от них информацию. Любыми способами. Это все еще заметно напрягало беднягу.Но после того как мелкий бес из шайки Эскобара, Луис Акоста по кличке ?Милок? обмочился, едва я зашел к нему в камеру, Стивен Мёрфи решил, что сделка удалась и больше носа не воротил.Я, впрочем, старался беречь гражданских, но иногда происходили отвратительные истории. Кто-то случайно ловил пулю, и начиналась долгая подковерная возня, целью которой была моя отставка.Я пугал тогда даже матерых золотопогонных засранцев из Боготы.Но на моей стороне оказались силы куда мощней наших штабных интриганов.УБН считало, что я отлично справляюсь с руководством лучшей опергруппой в стране.Даже если иногда, в ходе операции, среди трупов оказывались абсолютно случайные люди.Я привык жить, постоянно обманывая семью, общество, всю эту закованную в броню правильности и верности традициям свору очень опасных тварей.Чуть дашь слабину, покажешь свою суть — разорвут на двести частей.Эта игра изводила меня только поначалу, когда я был юн и верил во всякие нелепые максимы, вроде чести, долга, мужественности, правды.Потом, когда понял, что я в числе большинства с одним отличием: большинство к бесконечной лжи добавляло еще и вранье самим себе, то совершенно успокоился.Надо было просто делать дело.И что будет, то будет.Жить и работать, не отягощая существование тупыми условностями и защищая то ценное, что мне удалось сохранить в этом аду.Но лгать себе я всегда считал последним делом. И в ту жуткую весну девяносто второго я на самом деле стал монстром.Даже Юлиана, которая уже давно и серьезно угрожала мне тем, что самовольно вернется из ссылки ?потому что ты окончательно свихнешься без меня, vejete!? перестала со мной спорить.Она просто сказала:— Горацио, пожалуйста, береги себя. Я хочу еще раз тебя увидеть. И больше мы, даже в шутку, не обсуждали ее побег из Техаса.Я казался ей каким-то отчаявшимся и безумным, но на деле я был просто очень сосредоточен на цели. Я подозревал, что едва ли она достижима, даже если я наконец прострелю голову Пабло Эскобару, но если ничего не делать — совсем ничего не будет.И конечно меня задело неверие Хавьера в то, что мы способны справиться с медельинским психопатом и его подельниками своими силами.Особенно задел тот факт, что он был прав.Мы не виделись слишком долго. И еще дольше не слышали друг друга. Мне иногда казалось, что связь оборвалась, и ничего между нами больше нет. Забавно, но мы никогда не озвучивали настоящее название наших чувств.Двое взрослых, седеющих уже, трусливых мальчишек. Я разок в полумертвом состоянии, едва слышно, произнес слишком смелое слово, Пенья же избегал его как холеры. ?Это?, — как сказал однажды Хавьер. Вот и все название.С ?этим?, надо сказать, ничего не происходило, оно прекрасно устроилось внутри меня, занимая собой все свободное от ярости и охотничьего азарта пространство.Хавьер появился девятнадцатого июня, без предупреждения, поздно вечером, после отбоя. — Нужно поговорить, — сказал он, посмотрев куда-то сквозь меня, — ты сможешь уехать из лагеря?Я кивнул.Он сильно осунулся, выглядел хищным, слишком серьезным и встревоженным. Почти весь путь мы молчали.— Завтра вызовем тебе целый полк охраны, — сказал Пенья, аккуратно притормаживая за перекрестком у знакомой арки, — а сейчас я выйду первым, потом ты. Через минуту. Ты знаешь протокол.В его старой квартире царил хаос и запустение. — Потерпишь? — он криво усмехнулся и стащил с себя бронежилет.— Это не важно, — сказал я, — говори.— Не хочешь слегка раздеться или ты уже к бронику прирос?Я кивнул и расстегнул ремни жилета.— Говори, Хавьер.Он сел на диван и похлопал по обивке рядом.— Сделай одолжение, Каррильо.Я посмотрел на него внимательно и вдруг понял, что совсем забыл какой он красивый человек. Резкие, яркие черты, упрямый, смешливый рот, глаза умные, всегда с какой-то нутряной мощью на дне, черные, живые...Моей хваленой стойкости хватило и доли секунды, чтобы перестать существовать.Я снял боронежилет и сел рядом, положив пистолет на стол справа. Просто по привычке.— Хочешь выпить? — спросил он.Я покачал головой.— О чем ты хотел поговорить, Хавьер? — Я устал без тебя, — тихо сказал он, рассматривая свои нервные руки, крутившие старую американскую зажигалку, — я смертельно устал быть без тебя. Я не могу. И с тобой не могу. Но без тебя совсем хреново. Я думал, будет просто: главное, что ты жив... Но нет! Я не знаю, что делать. Помоги мне. Пошли меня к черту, скажи что-нибудь... как ты умеешь, чтобы выбить из меня всю эту дурь. Я сам не справляюсь.Первым порывом была лихорадочная мысль: как помочь ему? Что сказать, чтобы не было так больно? Я совершенно не сообразил, о чем Хавьер говорит, настолько сильным было желание прекратить это искренне, мощное страдание. Я не видел его раньше таким уязвимым. Я даже представить не смел, что он может быть настолько открыт и беззащитен...Не знаю, каким чудом я не ляпнул главную глупость в своей жизни. Видимо мое нежелание отказываться от Хавьера Пеньи оказалось сильней инстинктивного желания немедленно спасти его от боли.— Я не хочу, — мне было физически тяжело издавать звуки, но надо было что-то сказать, — и не буду посылать тебя к черту. Обратись за этим к кому-то другому. Он несколько секунд молча сверлил меня взглядом, потом вдруг фыркнул и рассмеялся:— Ты чертов каброн!— Если ты считаешь, что скомпрометируешь меня своими новыми связями, имей в виду, я плевать хотел! Можешь даже жениться на них, только меня не оповещай. Знать не хочу! Но не смей еще раз устраивать мне бойкот, сукин сын Пенья! Я положил руку ему на колено и как следует сжал пальцы, надеясь, что синяки еще неделю будут напоминать дураку о моих словах.— Еще раз будешь разговаривать со своим дружком Мёрфи так, будто меня нет в кабинете, я вам обоим яйца отстрелю! И не надо пугать меня Кики Камареной, я пуганый! Ты меня понял, Хавьер?Меня вдруг словно прорвало. Я так старался быть понимающим, так напрягался, пытаясь не мешать, что напрочь задавил в себе все живое. Тоску, досаду и мучительную ревность. Пять месяцев я только и делал, что заталкивал все это поглубже, придавливал великим словом ?надо? и пытался не чувствовать.— Черт... Прости... — Хавьер растерянно погладил мои сведенные судорогой пальцы на своем колене, — я даже не подумал...— Ублюдок, — сказал я, стараясь успокоиться, — не подумал он.— Ты отлично держался. Не подкопаешься... Я начал думать, что... всё. Конец. Ты все решил.— Я решил? У меня, что, были особые полномочия, Пенья? Давай-ка расскажи мне о них. Если я мог сам все решать, ты что думаешь, я бы отказался от тебя? Из-за твоей работы? Из-за того, что я не хочу, чтоб ты пачкался о Кали? Может быть из-за моей карьеры? Какой дурак... И я дурак! Два клинических идиота.— Дураки, — эхом повторил Хавьер и ткнулся носом в мое плечо, — я ужасно устал без тебя...— Ничего не выйдет, — внезапное, полное спокойствие обрушилось на меня, почти физически ощутимой бетонной плитой. Все ушло: боль, страх, ярость, ревность, — я думал об этом еще полтора года назад. Ты считаешь, я не искал выход? Думаешь, я не понимаю, что... все это нельзя... Не для нас с тобой? Я не умней и не сильней тебя, Пенья. Я только кажусь таким крутым... Ты привык видеть меня таким. Но это вранье! Это личина для чужих. Не для тебя. — Я знаю, — пробормотал он и внезапно, довольно ощутимо укусил меня, — лучше бы я никогда сюда не приезжал. Надо было остаться в Мексике... Там одни уроды.— Не болтай ерунды! И кстати, мне больно.— А ты сломал мне колено, каброн! Это тоже больно.— Черт, — я быстро разжал пальцы, — черт...Пенья немедленно развеселился, потребовал оплатить ему ортопеда, психоаналитика, мать Терезу и еще раз больно укусил мое плечо.— Не знаю, почему мне хочется тебя сожрать, Каррильо... Или хотя бы лизнуть. Сладкий! Мой сладкий полковник.— Заткнись, бога ради! Надо было как-то прекратить этот балаган и я, запустив пальцы в вихрастые пряди на затылке Хавьера, заставил его оторваться от моего плеча, потянул к себе и поцеловал. Как следует. Не церемонясь. Мы слишком долго играли в чужие глупые игры, без конца проигрывая самих себя.Надо было это исправлять. Все, что стоило знать о Пабло, заключалось в названии его тюрьмы.Человек, начинавший карьеру с воровства и перепродажи надгробий с медельинских кладбищ, назвал свою тюрьму Храмом.?Я бог: если решу, что кому-то пора сдохнуть — он сдохнет в тот же день.? И все. Для завершенного портрета этой сволочи красок достаточно.Некоторые считали это тонкой иронией, присущей лишь очень умным людям. Нашим, вечно недовольным правительством и полицией, интеллигентам нравилось думать, что Эскбар олицетворение духовной свободы и специальной колумбийской магии. Этакий волшебник, чья вседозволенность предопределена божественным провидением...Бла-бла-бла.Даже лучшие из них называли его благодетелем народа, с вечной, лицемерной оговоркой:— Но мы, конечно, против его методов...Благодетель ведь швырял миллионы, финансировал расселение трущоб (недолго и безуспешно), построил медельинское метро, он привез в Колумбию бегемотов...Спору нет — боженька всемогущий!Сказать, что эта чушь меня бесила — не сказать ничего. Я бросил читать только ради того, чтобы не видеть больше этой нелепицы.Я помню, на одной из вечеринок устроенных Юлианой весной восемьдесят шестого, когда нам всем показалось вдруг, что кровавый ужас прекратился и передышка будет долгой, один тип, называвший себя ?новым писателем? сказал мне: — Согласитесь, майор, Эскобар немного напоминает одну стихию... Море, способное разнести в щепки огромный круизный лайнер, непредсказуемое и страшное.— Он предсказуемый, — я очень постарался сдержать свои настоящие эмоции. Хорошо, что в этот момент подошла Юлиана с женой этого ?писателя?, а то могла бы выйти нехорошая сцена.Детей не выпускали играть на улицу, ?бомба? стало самым популярным словом в СМИ, после наступления темноты город пустел, люди запирали двойные железные двери на несколько замков, словно соблюдая строгий комендантский час. Если раньше несколько районов Медельина считались ?опасными?, то в какой-то момент вся страна стала одним сплошным опасным районом.Мы привыкли к постоянному фоновому страху: тем, кто мог сбежать, смертельно завидовали те, у кого не было друзей делавших американские визы. Иногда казалось, что счастливчики, садившиеся в самолет, улетали в жизнь. Штаты казались некоторым из нас землей обетованной. Местом, где никто никогда не умирает на улице, сгорая во взорванном старом рено. Никто никогда не умирает вообще.Даже я, с врожденным отвращением к ?большому северному соседу?, провожая жену в аэропорт Хосе Мари Кордовы, ощутил эту детскую веру в сказочную страну, где каждого ждет счастье, покой и никаких трупов на узких раскаленных улицах...Юлиане понравился Техас и она нашла себе занятие, чтоб не сойти с ума от страха за нас, но через три месяца жизни в Штатах, она сказала:— В этом месте нет сердца. Но люди хорошие и апельсиновый сок продают в пакетах по три литра, а ты знаешь, что это для меня значит. Не волнуйся, я тут отлично устроилась. Я редко говорил ей, что она лучшая из женщин. Кому угодно хвастался, но ей только дважды сказал за двадцать с лишним лет нашего брака.Мы все боялись. Страх был вплавлен в нашу национальную ДНК.За две недели до побега божества из храма, мою машину обстреляли с крыши библиотеки на дороге 31А.Стрелка мы не взяли, но библиотекарей потрясли серьезно. Пенья, который во время перестрелки сидел на заднем сиденье, был особенно убедителен. Я думал, он пристрелит несчастного старика-заведующего, или выдавит ему глаз дулом автомата.— Пора менять эту колымагу, — сказал Хавьер пнув мой форд по колесу, — дерьмовая тачка.— Отличный автомобиль, — я вдруг почувствовал, что смертельно устал от всей этой дряни и у меня болит сердце, — ни одной дыры.— Это пока не начали стрелять из гранатомета, — заметил Трухильо. — Пора менять, — Пенья был в ярости. Я никогда его таким не видел.— Есть у кого-нибудь вода? — они оба были готовы начать разбирать несчастный форд на запчасти прямо на месте, а я хотел таблетку и начать разбираться с этой историей в спокойной обстановке, — нет? Поехали, потом поговорим насчет машины. Надо проверить телефонные переговоры и другие маршруты выбирать. — Кто-то тебя сдал, — Хавьер совсем не мог справиться с бешенством, — убью эту суку!— Поехали, — проорал я прямо ему в ухо, — Трухильо — за руль! Мы все привыкли к такой жизни, мы привыкли, что хватит доли секунды, чтоб нас не было и, что еще хуже, не было тех, кого мы любим, но избалованных покоем и сытостью амеров, беспомощность просто убивала.Я думаю и поэтому тоже Хавьер стал одним из тех, кто создал Лос Пепес. Это было всего лишь мое субъективное мнение, но я много времени провел разбирая дела этой организации, я читал все методички, которыми обильно снабжало нас УБН в восьмидесятых, я и сам писал эти чертовы методички, я умел сопоставлять факты и я был очень внимательным полицейским.Полковник Хайме Рамирес когда -то, еще в семьдесят первом году, сказал что это единственное мое достоинство.Ну и ?серьезные щи? само собой.Я занялся ?Обществом обиженных? сразу после того, как они убили адвоката семьи Эскобар Гвидо Парру и развесили в парке Флореста трупы четверых боевиков картеля, забитых тяжелыми тупыми предметами насмерть. С особой жесткостью. Эту тошнотворную экспозицию ?Общество? сопроводило запиской:?Твои дни сочтены, Пабло. Мы убьем всех?Кратко и по делу.Потом они сожгли его чертовы кадиллаки, и две виллы в Кундинамарке. Это была очень методичная и совершенно безжалостная война. Без правил и отчетов. Без горы бумаг, постоянного давления Боготы и подковерной борьбы штабов.У меня был только один вопрос: кто и как будет отвечать за это праздник смерти?Я знал, что полицейское управление Медельина чуть ли не полным составом сотрудничало с Лос Пепес. Ни одного ареста. Никто ничего никогда не видел. Заведенные ими дела выглядели как пустые белые листы А4.Ферреро потерял за год двести человек личного состава и я его прекрасно понимал. Возможно, как никто другой.Но Поисковый блок, что бы ни болтали журналисты, не имел к ?Обществу? никакого отношения.Разве что в Лос Пепес состояли двое самых близких мне людей...Мой адъютант капрал Трухильо и специальный агент УБН Хавьер Пенья.Для начала следует подчеркнуть: о планируемой операции по переводу Эскобара в тюрьму Беллависта я узнал случайно.Случайно. Это все, что надо знать о двадцать втором июля девяносто второго года.То, что в этот день случилось, кажется абсолютно непостижимым, но в те времена в Колумбии непостижимое было чем-то вроде скучной повседневной реальности.А еще нужно хорошо знать нашу элиту, чтобы понять, что заплатив всего трем людям можно без труда сорвать серьезную войсковую операцию.Я не думаю, что эту работу проделал кто-то из шайки Пабло. Слишком непредсказуемо и изящно.Полагаю все сложилось само собой.Случайно. Из-за поганой организации операции, бесконечной грызни в конгрессе, из-за совершенно невозможного закона ста восьмидесяти дней, который едва не выпустил на свободу всю ту сволочь, которую мы полтора года запихивали в тюрьмы Колумбии теряя близких людей и бесценное время. И, наконец, из-за Цезаря Гавирии, который слишком спонтанно начал проявлять характер. Но, на мой взгляд, все началось с того, что никто не озаботился менять хотя бы раз в три месяца командиров гарнизона охраны внешнего периметра Ла Катедрали. Да, черт бы их всех подрал, эту гниду должны были охранять мои парни, а не купленные по дешевке на распродаже люди Маррокина!Все это, и идиотская перестрелка войсковых частей гарнизона охраны с медельинскими полицейскими, превратили хороший июльский день в чудовищное позорище.— Нам запретили появляться в Медельине вообще, — Хавьер уселся на край моего стола и достал из кармана фляжку с ромом, — ты все еще на службе или хлебнешь?— Серьезно, через посольство запретили, — Мёрфи изрядно нервничал, все еще не привык, что здесь невозможно работать не нарушая приказов и правил, — прямым текстом. Надавили сразу на все кнопки. — Кто?— Непонятно, — когда я отказался от выпивки, фляжку перехватил Стивен, — пока непонятно. — Ты можешь что-нибудь сделать, Каррильо?— Могу взять вас с собой, — я был в такой ярости, что мог говорить только короткими фразами, — но меня тоже не позвали.— Нет, мы не можем тебя подставлять.И они продолжили придумывать планы один другого безумней, и надираться в моем кабинете.Я чувствовал только злость и беспомощность.— Будем надеяться, что ваша армия знает, что делает, полковник, — Мёрфи в конце концов устроился на двух стульях и начал задремывать, — если что мы будем здесь, наготове... вы уж извините...Пенья как всегда выглядел абсолютно трезвым и бодрым. Он смотрел на меня, курил одну за другой и пытался изображать оптимизм:— Брось, там скорее всего какой-то план. Наши военные тоже не любят делиться славой, тем более с полицией, — он постучал пальцами по черному пластику телефонной трубки, — сейчас зазвонит. Помяни мое слово. Они просто гнут пальцы. Как обычно. — Нет никакого плана, — сказал я, — никто не позвонит. Но к утру нас все же вызвали на позицию. Мёрфи еле продрал глаза, а мы с Хавьером так и не заснули, пили кофе, слушали сводки с места событий и старались не схватить инфаркт от напряжения.— Я же говорил, — ухмыльнулся Пенья, застегивая ремни бронежилета.— Чушь. Слишком поздно, — мрачно сказал я, — Давайте, собирайтесь, будем считать, что вы здесь в отпуске, удостоверения, если хотите, можете оставить у меня в столе. Я сразу отправил половину группы в горы, чтобы не тратить время. Если Эскобар ушел каким-то неизвестным мне путем, то он точно ушел наверх. Ребята вернулись через три часа ни с чем: ни вертолетных площадок, никаких следов перевалочных пунктов или укрытий. Ничего.Пабло исчез.Просто испарился из обложенной армией и полицией тюрьмы.Это был не просто провал. Это был позор.Перестрелка к нашему прибытию уже закончилась, нам удалось застать только последний этап штурма, так что никто из моих людей не сделал и выстрела. Когда кое-как удалось скоординировать передвижение войск, и Ла Катедраль была взята, выяснилось, что заложников Пабло не тронул, так что заместителя министра юстиции Мендосу нашли прикованным к ножке бильярдного стола, напуганного, но живого. Он-то и рассказал что происходило внутри, пока вся королевская рать снаружи занималась перестрелкой с полицией, перестрелкой с барыгами и попытками понять кто за что будет отвечать потом перед трибуналом. Вкратце: ему приставили к голове узи и пригрозили убить, если будет валять дурака, а потом скрылись в неизвестном направлении.— Скорее всего, с помощью потайного хода...И все.Очень ценная информация, которую немедленно выдали журналистам, как основную версию.Ближе к десяти утра срочно созвали совет командиров, прямо в кабинете Эскобара, несколько минут орали друг на друга, после чего, наконец бросили выяснять, кто виноват и объявили о начале грандиозной охоты на Пабло. Мне с трудом удалось настоять на том, что помимо масштабной операции, для которой пригнали всех, кого смогли достать и даже морскую пехоту, необходимо сейчас же начать расследование самого побега.— Но это же и идиоту ясно! — генерал Маррокин перешел на лающий крик, — он сбежал по подземному ходу! Не отвлекайте нас от главного, полковник! Это не имеет сейчас значения!Я подумал, что если не выстрелю ему в лицо прямо сейчас, меня хватит удар от ярости.Спас положение Пенья, чье присутствие вдруг оказалось вполне уместным, потому что после штурма всем немедленно понадобилась помощь наших американских друзей.Он незаметно сжал мой локоть и тихо прошипел над ухом:— Пошел он в жопу. Считай, что приказ получен. В тот день в Медельине творилась сплошная магия.Волшебство УБН состояло в том, что уже через час я смог выгнать из Ла Катедрали всех посторонних, и мы приступили к выяснению, как из плотного кольца нескольких армейских подразделений с танками и огнеметами, и толпы вооруженных до зубов и чудовищно злых медельинских полицейских, могли выбраться несколько человек, чьи портреты и личные дела знала не только Колумбия. Весь мир.Никакого подземного хода мы не нашли, хотя несколько суток переворачивали Ла Катедраль вверх дном.Пенья красовался в идиотской меховой шапке, которую нашел в кабинете, Мёрфи разбирал целую библиотеку порножурналов, а я просто ходил по пустым комнатам, набитым роскошью и антиквариатом и пытался перестать ненавидеть весь мир.Я сделал тот же вывод, что и ребята из ?Эль Тьемпо?, которые опубликовали через два дня скандальный обзор на медельинскую историю: ?...преступники просто переоделись в форму полиции и, в общей неразберихе, спокойно уехали в неизвестном направлении.?Есть вещи и понятия, которые способны сломать даже самых стойких из нас. И они чаще всего используются в качестве оружия, которое убивает любую критику.Когда я предложил, для начала, взять Марию Энао, даже Хавьер посмотрел на меня как на чудовище.Они свято верили в истину, которую Пабло сочинил про себя, а люди растиражировали как удобную и красивую легенду.Семья — это главное. В одном из американских фильмов, которые мы смотрели с Юлианой, когда жили в нашей первой крошечной квартире в Боготе, главный герой, бандит — мафиози, с важным видом говорил: ?мужчина забывший свою семью не может называться мужчиной?...Мне страшно не понравилось это кино. Юлиана говорила что-то про шедевр, про награды и про то, что я все понимаю буквально, и в кино она со мной больше не пойдет.А я пытался объяснить ей свою точку зрения: мне не понравилось, что люди сочувствовали преступникам. Мы два часа сидели в темном кинотеатре, где нельзя было даже закурить, и все, кто там был все время переживали из-за убийц, торговцев наркотой и прочих ублюдков.?Но они тоже люди, у них тоже есть семья...?Боюсь, я один вышел из кинотеатра раздраженным.— Ты невыносим! С сегодняшнего дня смотрим только мультфильмы и мелодрамы, vejete! — сказала моя жена и больше мы с ней не вспоминали этот неудачный вечер.И вот внезапно я осознал, что история с тем киношным бандитом повторяется в реальности.Мне снова пытаются доказать, что семья барыги — это святое. Что нельзя быть настолько монстром, чтобы отбирать у мужчины самое дорогое.Оружие, поражавшее даже самых разумных.Пабло, несомненно, и сам верил в свою ложь. Зашкаливающее лицемерие было его настоящим выдающимся талантом.Он трахал все, что двигалось с остервенением бонобо. Об этом не знали только самые ленивые. И при этом даже наше, циничное насквозь, полицейское управление считало, что он удивительно преданный семьянин.Замечательно, так давайте эту ?преданность? используем, чтобы взять ублюдка?Нет. Каррильо — монстр, каратель, сволочь каких свет не видел!Я был готов называться хоть горшком, я бы даже в печь полез, лишь бы мою идею поддержали...— Почему все, включая тебя, просто помешались на чувствах этого гада?! — я старательно сдерживался, чтобы не наорать на самого близкого мне человека, и в результате все равно сорвался, — вы бы о своей родне так беспокоились, как о семейке ублюдка!— Я понимаю о чем ты, Горацио, — Хавьеру очень хотелось быть на моей стороне, но то ли убеждения не позволяли, то ли он чего-то не договаривал — просто есть мнение, что сейчас это может сработать не так как нам надо...— Я не предлагал пристрелить эту женщину и повесить ее детей в парке Флореста!— Просто немного подожди...— Мы уже дождались... — я встал и пошел на кухню сварить кофе. Мне необходимы были несколько минут одиночества, чтобы избавиться от приступа бессильной ярости.Мы охотились на Эскобара, а он охотился на нас. Покушений стало только больше, теперь подонки минировали здания целиком, и даже неудачная попытка убийства могла закончиться десятками трупов и раненых. Поэтому и меры предосторожности были экстренными, но мы все равно находили лазейку в системе, чтобы побыть в относительной приватности. Квартира Пеньи все еще казалась нам островком безопасности.— Я знаю, что ты прав, — Хавьер нарисовался за спиной и очень деликатно ткнулся носом мне в затылок, — но сейчас ничего из этой идеи не выйдет.Мы оба смертельно устали, но каким-то чудом находили силы на маленькие, скупые проявления нежности.Я молча пожал плечами, он невесомо коснулся губами моего правого уха:— Все, давай обсудим футбол или мою задницу. Хватит дерьма, давай о прекрасном.Я перестал злиться почти мгновенно, а еще через секунду прекратил думать о том, что эта проклятая поисковая операция затянется на долгие годы и кто-нибудь из нас умрет раньше, чем мы сможем спокойно посидеть рядом в полутьме и обсудить бездарную игру Атлетико Насьональ против великих Индепендьенте.— Что опять с твоей задницей? — я с трудом сдержал улыбку. — ?Что опять?? Я слабо представляю, кто вообще когда-либо мог с тобой крутить роман, Каррильо. Ты галантный, как циркулярная пила!