4 (1/1)

Кто-то пустил слух, что меня вот-вот отправят в отставку и теперь отрядом заправляет майор Мартинес, до тех пор, пока из Боготы не пришлют некую штабную сволочь в золотых эполетах. Брожение умов началось немедленно и едва не приняло серьезный характер. Я был уверен, что мои парни не станут валять дурака, но обстановка накалялась и я принял единственно верное решение.Несмотря на то, что доктор Эрмилио продолжал зверствовать со своими целебными уколами, от которых отнималась левая нога, и настойчиво требовал, чтобы я забыл о работе в ближайшие три месяца, потому что иначе это не реабилитация, а издевательство... В общем, я послал все к черту и поехал в лагерь. Трухильо обеспечил мне почти президентскую охрану, ребята даже захватили гранатомет (совершенно не понятно зачем в городских условиях), в общем, я наконец решил вернулся в свой кабинет.— Если тебе интересно мое мнение — зря, — Пенья посмотрел на меня мрачно и серьезно, — ты рискуешь, каброн. — Так надо.— Надо — не надо, я не хочу, чтоб ты опять валялся в больнице, я насмотрелся на это жалкое зрелище по самое не балуй! И больше не тянет.— Собирайся, поедем со мной. Сам увидишь: ничего особенного. Я просто должен появиться сегодня. Это принципиально.— Не ври сам себе-то... Лишь бы свалить в свою казарму! Хочешь, поспорим, что ты не вернешься сегодня в нормальный человеческий дом?— Хочу. На бутылку ?Катти Сарк?.— Обойдешься!— Тогда заткнись и поехали.— Если ты помрешь на плацу, я тебя просто... прикончу, Каррильо.Нервничал он заметно и совершенно искренне, так что я, чтобы слегка успокоить и разрядить обстановку, быстро, но крепко обнял Хавьера и шепнул ему в район шеи чуть больше, чем уместно было бы озвучивать взрослому мужчине.— Каброн, — фыркнул он тихо, усмехнулся и клюнул меня своим птичьим носом в висок, — чтоб тебя...— Я не буду спрашивать, какая сволочь распускает слухи...Как приятно было слышать собственный сильный, звучный, рокочущий голос. Месяцы пыток беспомощностью и болью отступили на задний план. Да, я все еще чувствовал себя дырявым мешком с костями, моя голова иногда рисковала взорваться на тысячу частей, а левая рука все еще неуверенно держала оружие, но я чувствовал себя живым.Живым и готовым хорошенько встряхнуть эту богадельню.— Меня интересует одно: кто в этом отряде решил обсуждать приказы? Кто решил обсуждать командование? Я выдержал тяжелую, долгую паузу, медленно двигаясь вдоль строя. В звенящей тишине я ясно чувствовал старательно контролируемую, скрытую, но мощную и искреннюю радость. Некоторые едва не лопались от напряжения, стараясь сдерживать улыбки.Я тоже был счастлив видеть эти довольные рожи: Гутьеррес здорово подтянулся за три месяца, Москера где-то получил в нос, наверняка из-за девчонки, Мурильо, Толедо, Гусман...Я тоже чертовски соскучился по этим сукиным детям...Но сначала надо было кое-что прояснить:— Сейчас у вас есть шанс честно, громко, разборчиво высказать свое мнение о руководстве, о том, кто должен, а кто не должен быть вашим командиром. Кто-нибудь хочет высказаться или вы умеете только шептаться по углам? Последний раз предлагаю. Никаких наказаний. Так кто вам что должен?И снова повисла напряженная тишина.Пенья курил, сидя в кресле в тени с видом вальяжного плантатора. Мартинес, вытянувшись в идеальную струну, старательно держал лицо, хотя было заметно, что он изрядно устал и откровенно встревожен.— Что? Никто не хочет демократии? Никто не хочет высказать свое мнение о старших офицерах? Никто? Тогда заткнитесь, и чтобы я больше не слышал никаких сучьих сплетен в моем лагере! Кому скажу, тому и будете подчиняться. Всем понятно? Вольно!И тут они устроили чистейшие обезьяньи пляски.Совершенные дети по сути своей: опасные, своенравные, бесхитростные, преданные и верные...Я почувствовал что-то сродни счастью.— Не будем возвращаться к этой истории. Много шума из ничего, майор, не находите? — я знал, что Мартинес не станет раздувать скандал: не тот персонаж, но на всякий случай должен был обозначить свою позицию, — но зачинщики свое получат, обещаю.— Ничего серьезного, полковник, — мне показалось, что он смущен, хотя его вытянутое, худое лицо, как обычно, ничего толком не выражало. Скучающее безразличие я в расчет не беру, — это было простое недопонимание. Я кивнул, и мы пожали друг другу руки. — Приятно было работать с вами, Уго.— Вы возвращаетесь, полковник?— Да. Но ваша помощь будет неоценима.Хорошо, что он не склочный мужик, этот Уго Мартинес. Спокойный и порядочный.Я не хотел, чтобы сержанты Лопес и Де Сильва отправились под трибунал, а мой отряд полоскали бы злые языки в главном управлении полиции.Парни со своим подростковым бунтом едва не устроили большую беду.— А пойдемте выпьем кофе, — вальяжный Пенья незаметно втек между нами, со своей фирменной ухмылочкой, — после твоего эффектного выступления, Каррильо, меня начало клонить в сон. От восторга.О том, что в городе перемирие не причитал только ленивый. По радио ворковали чуть ли не каждый час: ?наконец-то Медельин выдохнул, расслабился и стал оправдывать одно из своих многочисленных (придуманных какими-то слепыми идиотами) прозвищ: ?город вечной весны?, ?Столица орхидей?, ?город самых красивых женщин?Кое-кто даже напророчил зимой наплыв туристов.Народ старательно радовался трем дням перемирия, которое Пабло с барского плеча подарил правительству, но самые трезвые все же держали двери на всех пяти замках.Пока люди вокруг с надеждой озирались: а вдруг и вправду война окончена, мы готовились к тому, чтобы эту надежду у них отнять.Никакого перемирия с мразью, окопавшейся в борделе под названием Ла Катедраль быть не могло. Я в то время чаще жил в своем кабинете и на плацу, чем где-либо еще, так что если бы мы все же поспорили с Пеньей, я мог серьезно проиграть.Мне нужно было восстанавливаться, но времени на унылые и болезненные процедуры доктора Эрмилио категорически не было, так что после очередного ?не сейчас, док? он сказал мне:— Полковник, мне легче застрелить вас, чем смотреть на то, что вы с собой творите. Я пообещал ему, что как только закончу с Эскобаром, немедленно сдамся. Получил парочку проклятий, и домашний телефон на экстренный случай.Хавьер несколько раз без предупреждения исчезал, по каким-то своим странным делам, потом внезапно появлялся посреди ночи, мрачный и уставший до полусмерти:— Я просил тебя завести здесь диван, каброн? Еще год назад просил. Правду про тебя говорят люди: пыточных дел мастер.— Поезжай домой, — предложил я серьезно, — на тебе лица нет.— Это от тоски и разлуки, — сквозь безжизненную восковую маску проглянул прежний, ироничный и ядовитый Пенья, — давно тебя не видел, Каррильо. Сейчас насмотрюсь, и все появится. Главное сам не загнись здесь со своими бумажками. Тоже похож на симпатичный труп не первой свежести.Это были самые странные отношения в моей жизни. — Не хочешь спать в нормальной постели — спи в кресле. Можешь взять стул из приемной, — я пожал плечами и подвинул для него пепельницу, — располагайся.Мы совместно с армейскими и АДБ разрабатывали тогда второго по значимости барыгу всея Колумбии — Густаво Гавирию Риверу. Богота хотела его живым, ну а мы в Медельине были согласны и на некоторые части тела этого подонка. Но даже после объявленного по национальному телевидению вознаграждения в три миллиона песо, информаторы выдавали одну дезу. Однако мы продолжали обрабатывать все, даже случайные ?пьяные? звонки. УБН поделилось с нами неплохой, хоть и устаревшей, американской аппаратурой, которую кое-как провели по документам практически за бесценок. Мы оборудовали помещение, пригнали из отставки капитана Мануэля Борреро, блестящего техника и гения радиоэлектронных примочек, и при активном содействии все того же ?нашего гринго? Пеньи, у полиции Медельина наконец появился свой ?информационный отдел?. Который немедленно нарекли ?Ойдо сордо **?. Кстати, первым (и единственным) помощником начальника этого отдела стал младший интендант Горацио Агилар.Приносить пользу делу можно разными способами.— Садист, — фыркнул Пенья и закурил, — что нового?— У меня? — я заговорил с ним по-английски, на случай если кому-то взбредет в голову рискнуть здоровьем и подслушивать, — полицейская работа наоборот: пытаюсь помешать преступнику сесть в тюрьму. Что у тебя?— Пытался выяснить, куда подевался муж Долли Монкады, знаешь такую? — Пенью как всегда повеселил мой жуткий акцент, но он не стал комментировать.— На кой черт тебе Кико? У меня есть на него немного компромата со старых времен. Сейчас он сидит тихо, как мышь.— Он замещает Пабло.— Интересно, — я сделал вид, что мне скучно.Как бы мы не старались, УБН всегда работало на опережение. У этих парней денег было в разы больше чем у самого богатого из наших министерств, к тому же они умело ими распоряжались, а у Хавьера в кармане всегда находился туз в виде американской визы. В общем, мы не могли позволить себе таких качественных информаторов и такую серьезную информацию, но изредка они делились.По личным причинам.Новость меня откровенно удивила: вялый, трусливый алкоголик Герардо был крайне неудачным выбором. Я бы скорей привлек к работе его жену Долорес. Хладнокровная, деятельная, умеренно кровожадная паучиха, с задатками отличного дельца.Но Пабло считал, что женщины нужны только для того, чтобы пристраивать в них свои причиндалы.— Потерялся?— Мистика! Парень поехал в гости к дорогому ?Патрону? но как-то загостился намертво, а старушка Долли получила запрос на двадцать миллионов песо. — Запрос?— Лучший друг семьи предложил ей свою любимую комбинацию, только наоборот. Что-то вроде: серебро или муж. По частям. Долли собрала почти всю сумму, отправила, но ответом была тишина. А ты знаешь... Я очень чувствителен к проблемам интересных и умных женщин.— Не связывайся с этими ублюдками, Хавьер.— Я знал, что ты это скажешь. Я не связывался, но положение вынуждает, она может начать говорить... Со всеми вытекающими. И потом я хочу знать, где все-таки Кико и его дружок Гальяно. Пабло может таскать к себе сколько угодно шлюх, но убивать людей... что скажешь, как представитель полиции?— Три километра и тонны оружия, Хавьер. Ему плевать на то, что по-нашему он делать не должен. Он нагнул всю страну этой своей ?тюрьмой?, ты думаешь, на кого-то произведет впечатления пара трупов? Все так счастливы от объявленного перемирия, что скоро начнут называть эту мразь Спасителем человечества, запоют ему осанну. А нас с тобой заставят на заднем плане танцевать сальсу.— Я бы станцевал с тобой...— Нет.— Нудный мужик! Ты станешь чуть более сговорчивым, если я подкину тебе кое-что на старину Густаво?— Кое-что, Пенья? — Ничего серьезного, но может быть, у меня есть адресок одного парня. Если с ним договориться...— Темнишь?— Я ни в чем не уверен. Подумал, тебе будет приятно самому... Только без имен. Проведешь как анонимный звонок. Сможешь сделать невинный вид?— Ты сдашь мне наводку на Густаво? — я ошарашенно уставился на этого фантастического человека.Да, я испытывал к Хавьеру Пенье очень сильные чувства, они иногда тяготили меня, иногда я думал, что сошел с ума, а иногда я готов был бы умереть за свое право испытывать то, что испытываю.Но в тот момент все, что во мне копилось последние полгода, готово было выплеснуться наружу.Я был в шаге от совершенно дикого поступка.— Да, думал подарить тебе ее на день рождения, но осознал, что не в курсе когда он у тебя, так что... — Хавьер щурясь смотрел на меня, он даже слегка подался вперед, словно ждал от меня чего-то... Какой-то идиотской выходки.Но я удержался.О чем уже через секунду пожалел.— Тебя не прикончат твои дружки из УБН? — А они узнают?— Ты хитрый дьявол, Пенья, — надеюсь, в моем тоне было не слишком много лишних эмоций.Он улыбнулся в ответ. Непривычно. Без иронии и насмешки. Как-то светло и как будто нежно:— Сделай все красиво, полковник, как ты умеешь.Первая мысль была воспользоваться наводкой Пеньи и чуть ли не самолично прикончить сукиного сына Гавирию. Дурь, конечно, но, нужно понимать мое состояние: я охотился за этим гадом давно и безуспешно, и был не в лучшем состоянии здоровья для того, чтобы сразу начинать мыслить разумно.Я с плотоядным удовольствием все распланировал: заброшенное здание парковки на Восемьдесят четвертой улице, на втором этаже можно орать вечность — никто не услышит. Никакого огнестрела, человек пять шесть самых злых моих парней, короткий допрос, я в сущности ничего не хочу узнать у этого человека... Я хочу отрезать ему яйца и отправить и по почте кузену Пабло. Можно добавить открытку ?С днем Колумба?.Хорошо, что никто не может читать мысли: мои тянули сразу на пять статей уголовного кодекса.Парня, которого подарил мне Хавьер, стоило бы как следует перетряхнуть, на предмет дезы и прочих злых умыслов. Но я верил Пенье и не хотел терять время.Поэтому настоял на проведении операции практически вслепую. Интересно, что на мою сторону немедленно встал начальник полиции Медельина Хорхе Ферреро. У этого мужика тоже был большой зуб на всю шайку Пабло, он потерял в два раза больше людей, чем все, кто собрался в тот вечер в кабинете генерала Маркеса. — Вы больные ублюдки. Никаких танков! — у старика даже глаз задергался, после того, как я вкратце изложил свой план ареста Гавирии, — я дам вам взвод солдат. И это все. Это все! Вы что там собрались, битву при Бояке устраивать?!— Там трехметровые стены, шеф, пуленепробиваемые стекла и сотня бойцов минимум.Не произвело впечатления.— Я все сказал. Вы собрались брать какого-то сраного барыгу, не более того! Это даже не Эскобар!— Он серьезней, чем Эскобар! — возмутился Ферреро, у которого давно наболело. Его бешенство я понимал как никто: штабные тут в Боготе жили как у Христа за пазухой, почитывая отчеты и возмущаясь тем, во что превратилась ?столица орхидей? а мы копались в гное и говне, пытаясь сделать хоть чуть чище несчастный Медельин, — этот сукин сын — мозг Эскобара, шеф!— Я все сказал! А вы, Каррильо, разве не на больничном? — Я здоров.— Не похоже. Выглядите бледно и фантазии нездоровые. Какие к черту танки, Горацио?!— Один танк, шеф.— Идите к черту! Привезите мне этого Гавирию завтра вечером, я сам его допрошу. И чтоб никаких жертв среди мирного населения, полковник Ферреро! И никаких ?случайно упал, сломал шею?, полковник Каррильо!Мы отдали честь и постарались сохранить на физиономиях нейтральное выражение.— Старый козел, — сказал Ферреро, когда мы сели в вертолет, — орет: ?берите все, только принесите мне кишки Эскобара на тарелочке?. А как доходит до дела, так сразу: сами. Все сами. Взвод солдат! Он что вообще не понимает о чем речь?Никто не понимал. Даже я иногда недооценивал масштабы трагедии. Что уж говорить о столичной полицейской верхушке.Они до сих пор считали, что ?это просто сраные барыги?.— Справимся сами, — сказал я.Моя карьера могла бы бесславно закончиться где-то в два по полудню двенадцатого августа, когда мы в полном составе обложили целиком квартал Аланеда. Но Хавьер Пенья не подвел. На сей раз наводка оказалась живой.Богота прислала нам взвод каких-то малолетних салаг из военного училища: абсолютное пушечное мясо, на мой взгляд. Пришлось их прикрывать, чтобы бойцы Густаво не положили всех в первые же минуты штурма. Нам понадобилось два часа на операцию. Если бы был танк, управились бы за час. В результате пришлось к чертям взорвать стену и пленных не брать.— Кто пристрелил эту мразь?! — я не помню когда вообще спокойный как стена полковник Ферреро так орал, — кто?! ?Брать живым?! Кто не знает значения этих слов?! Гавирию почти сразу после начала штурма прикончил сержант поискового блока Алехандро Аранго, который еще с утра занял позицию на крыше соседнего особняка. Я немного подкорректировал первоначальный план. Потому что был почти на 100% уверен, что если Густаво возьмут живым, уже через сутки он будет на свободе и даже лучше: в Ла Катедрали, под боком у кузена.Алехандро выстрелил трижды, все три раза на поражение. В голову. Так аккуратно, что прославленная кепка Гавирии так и осталась на месте.Без руководства оборона быстро захлебнулась. Ровно в 16.00 все кончилось, мы быстро свернули операцию и зачистили периметр, на сей раз взвод генерала Маркеса очень пригодился: малышня таскала трупы и фиксировала все для полицейских отчетов.Пока Ферреро орал на своих подчиненных, мои ребята собрались и отправились на базу. Все же поисковый блок присутствовал на месте для поддержки штанов медельинской полиции. Нам не нужна была чужая слава.Ближе к шести, когда улики и трупы были собраны, прискакали журналисты всех мастей и начался балаган.Я по просьбе полковника остался поучаствовать в брифинге.Сложнее всего было бы ответить на вопрос: ?Как полиция застрелила преступника через окно, если окно было пуленепробиваемое?. Но умников быстро оттеснили главные враги Пабло из Эль Эспектадора. Эти хищники держали камень за пазухой еще со времен убийства Гильермо Кано и взрыва в их столичной редакции, который в восемьдесят девятом устроили сикариос. Они в любом случае были на нашей стороне, и это облегчало работу. Самых крикливых больше всего интересовало куда денут труп, сколько пуль получил Гавирия, и когда родственники смогут забрать тело. ?Как вы думаете, будет ли Эскобар мстить вам из тюрьмы, полковник? Вы ведь на первом месте в его черном списке.?В момент, когда началась настоящая бойня, я заявил, что в интересах следствия информация раскрываться не будет, и оставил замначальника полицейского управления майора Камарго отдуваться за всех. Пенья ждал меня в кабинете. Судя по дымовой завесе, и переполненной пепельнице он решил, что легкие ему больше не нужны.— Ну? — он рывком поднялся и подошел ко мне почти вплотную, — ты в порядке?— Да. Устал. Все получилось. Спасибо.— Ты хреново выглядишь, Горацио.— Голова болит.— Поехали домой?— Нельзя, надо все оформить, писанины на неделю. — Вот завтра и начнешь, а сейчас поехали. Пусть Трухильо пишет, у него такая румяная рожа, словно он... писатель. Не спорь.Я не стал спорить.Его ?домой? прозвучало слишком хорошо, чтобы я смог отказаться.Жара спала, и к часу ночи стало чуть легче дышать. Кондиционер я выключил сразу, потому что никто его так и не почистил. Лучше сдохнуть от жары, чем ощущать этот мерзкий, затхлый запах.Хавьер как-то подозрительно быстро сдался.— Ты в порядке? — не услышав от него презрительного фырканья и комментариев в стиле ?какие мы трепетные?, я немного забеспокоился.Он кивнул и лег на диван.— Иди сюда, — это была скорее смущенная просьба, чем привычное издевательство.Я не стал спорить, хотя все это было совершенно неуместно, и устроился рядом.— Что происходит?— Мне страшно, — сказал он тихо, — мне никогда не было так страшно, Каррильо.— Объясни.Он хлопнул себя по лбу ладонью и поморщился:— Я не могу перестать бояться, что с очередной вашей сраной операции в черном мешке приволокут тебя, — почти на одном дыхании сиплым шепотом, — потом устроят панихиду с пальбой, гроб с флагом, или как у вас полагается? Сыграют на волынке...— Это у вас играют на волынке, у нас исполняют гимн.— Да плевать! Все это дерьмо! Гимн, пальба из ружей... Вся эта мерзкая возня! Мне страшно. Я больше не могу.Я понял, о чем он говорил, еще до того, как Хавьер сделал попытку объяснить мне свои чувства.Вот и он познакомился с этим отвратным ощущением: ты можешь быть самым бесстрашным больным на голову придурком-воякой, но один страх ты контролировать не можешь, хоть из кожи вон лезь...Страх за другого.— Я не могу больше...Пенья закрыл глаза и замолчал, поджав искусанные в кровь губы.Я повернулся на бок, приподнялся на локте и осторожно погладил его колючую щеку.— Меня не так просто убить.— Просто. Гораздо проще, чем меня.— Ты сделан из каких-то других ингредиентов, Хавьер?— У меня есть святой покровитель Кики, слышал о таком?Мне нечего было возразить. Историю Энрике Камарены я узнал еще в 85-ом. Мы все видели, как УБН мстило за своих. Мстило целой стране. Методично и страшно. Даже конченный психопат, каким был Пабло, не стал бы теперь трогать агента Управления. Он мог сколько угодно повышать ценник на головы Пеньи или Мёрфи, и хоть каждом углу вопить о том, что гринго пора прикончить, и тот кто это сделает станет героем. Дураков пока не нашлось.Угрозы оставались пустым звуком.Я промолчал.— Мне хочется сбежать от тебя подальше, — мрачно проговорил Хавьер, — свалить домой, бросить все, спрятаться... Нажраться... Я хочу жить как раньше... Как безмозглый ушлепок, одноклеточная инфузория, которой все равно, жив ты или нет! — Мы можем это прекратить, — сказал я тихо, почувствовав, как сердце пропустило два такта, — тебе это поможет?Он поймал мою руку и прижал к щеке.— Нет. Опять повисла тягостная пауза. Где-то на соседней улице завыла сирена, послышались хлопки выстрелов.— Жуткое место, — пробормотал Пенья, — я бы увез тебя отсюда, связал бы и сунул в самолет... — Это моя страна, — сказал я, — я никуда отсюда не уеду.— Каброн, — он слабо усмехнулся и открыл глаза.Глаза у него были красивые и жутко усталые, словно из этой жгучей черноты в момент ушла вся живость.Он смотрел на меня рассеяно и грустно, а потом вдруг прищурился:— Эй, Каррильо, а у тебя уже что-то такое было с мужчиной? Да? Ну, ну, святой отец, не отворачивайся, я хочу видеть оскорбленную невинность...Я испытал такое мощное облегчение, что не смог даже как следует осадить нахала.— Был один парень...— Так! Стоп! — Хавьер моментально ожил и преобразился. И куда только делся усталый, обреченный человек, — какой парень? Парень? Так ты у нас по молодняку, полковник? Ах, черт! Как обидно-то...— Мне было двадцать два, ему девятнадцать, — я понял, что через полминуты он накрутит себя до очередного приступа отчаяния. Сегодня был не лучший день для психики Хавьера Пеньи, — И... это, конечно, очень профессионально, делать большие выводы из одного предложения. — Господи, это было тысячелетие назад? — разочарованно взвыл Пенья, — какой же ты скучный тип, Каррильо!— Я не помешан на разврате.— Начинается...— Я серьезно, Хавьер. Это ты постоянно называешь меня то монахом, то ханжой. Спасибо, что не импотентом...— Я просто экономлю на стоматологе.— Скотина, — я хотел сказать ему, что процесс, на котором он так помешан, всего лишь движения тела и обмен жидкостями. Несколько секунд довольно посредственного удовольствия и долгое ощущение пустоты и безысходности внутри. Ни смысла, ни радости. И у меня никогда не было желания и достаточно веских причин, чтобы искать секса ради секса.Я слишком хорошо знал, какой бывает любовь.Но разве можно было что-то серьезно объяснить этому глумливому уроду?— Давай, рассказывай, что там за парень? Я элементарно загнусь от ревности, если ты не успокоишь меня. Мне уже кажется, что ты путался с молодым Элвисом!— Господи, что за чушь? Никакого Элвиса. Внешне он был обычным.— Прыщавым, тощим придурком?— Хавьер!— У меня нет выбора. Либо я прямо сейчас сдохну от ревности, либо одно из двух. — Это было двадцать лет назад!— Не аргумент, особенно в твоем случае!— Ладно... Он был обычным. Мальчик из хорошей семьи, который связался с плохой компанией. Я тогда учился в полицейской школе в Боготе, решил, что военным я не буду... Отец скандалил. Но мой отец всегда со мной скандалил... В общем, никакой поддержки, я учился и попутно работал в патрульно-постовом отделе, чтобы платить за квартиру и кормить семью...— Господи, ты арестовал своего будущего любовника? — Хавьер уже не сдерживался и откровенно потешался надо мной, — заковал в наручники... А потом в обшарпанной полутемной камере...Мне стоило большого труда не сломать ему нос.— Ну и грязь же у тебя в голове!— Ладно, ладно. Прости, я фантазирую... Просто это один из моих любимых порно-снов с твоим участием...Наверное мы оба слишком устали, чтобы быть серьезными. Я пихнул его кулаком в плечо, возможно чуть менее болезненно, чем стоило бы.— Мы действительно познакомились в участке. Я пытался его вытащить из поганой компании. В парне было много боли и много растерянности. В девятнадцать лет все кажется слишком важным...Не знаю, как Пенья удержался от очередной пошлости. Должно быть, прикусил свой грязный язык.— А потом мы поняли, что между нами больше, чем... просто дружба. Хотя никакой дружбы не было... Я не знаю, как это назвать... — Спасение утопающих, — подсказал Хавьер, — очень на тебя похоже. И кто первым сознался?— Я. — Страшно представить.— Да, вся эта история выглядела не слишком красиво. В моей голове было много условностей... Мужчина должен. Мужчина не должен... У меня была семья. В какой-то момент я решил, что все происходящее недопустимо. Думал даже застрелиться.Я улыбнулся, чтобы чуть разрядить атмосферу. Да, любовь в моем случае чаще представляла собой смесь боли и стыда. Это семейное проклятье тащилось за мной всю жизнь, но я научился вскрывать нарывы и чистить раны.Никакие чужие ценности и установки не стоили великолепного и мощного чувства, от которого менялось все. Менялся мир и снаружи и внутри меня.— Застрелиться? Ты серьезно?— Да. Я решил, что это единственный ?мужской? поступок в этой ситуации.Хавьер посмотрел на меня, так словно видел впервые.— Ну... А почему передумал?Я на секунду пожалел, что вообще начал говорить об этой старой истории, а потом подумал: какого черта, пусть знает, с кем связался.— У меня семья, — сказал я тихо, — Горацио. Ему тогда было два года, совсем маленький... Много болел. Знаешь, все эти детские хвори. Их тысяча и они прут одна за другой. Я подумал, что ему пригодиться даже такой плохой отец как я... Это был март 72-го, я вернулся с дежурства, у Горацио подскочила температура, и доктор Моралес поставил ему капельницу. Юлиана, которой едва исполнилось семнадцать, вдруг как-то резко повзрослела, она раскладывала наши деньги по конвертам и подписывала каждый своим мелким, округлым почерком: ?коклюш?, ?прививка от оспы?, ?еда?, ?кофе?, ?сигареты?, ?скарлатина?.Их было не меньше десятка этих тонких, аккуратных конвертов.В доме царило какое-то пугающее уныние.На вопрос ?устал?? я молча пожал плечами и пошел в единственное место в нашей крохотной квартире, где можно было запереться — в ванную.Я сидел, слушал чью-то ругань за стеной, кашель Горацио, грохот трамвая на улице, весь этот ежедневный, живой шум, и крутил барабан револьвера. Я думал, о том, что все, происходящее в моей жизни тошнотворная, подлая ложь и нет ничего настоящего, кроме отравленной, больной и ущербной любви к своенравному наркоману и надрывного сухого кашля мальчика, который был сыном человека, имени которого я даже не знал.— Открой, — попросила Юлиана, подергав ручку двери, — открой, пожалуйста. Я до сих пор не понимаю как она узнала обо всем, но видимо полицейский в доме — это заразно.Я открыл, она увидела оружие, глянула на меня страшно и ударила с размаху по лицу. Она колотила меня по груди, пыталась выдрать клок волос, вцепиться ногтями в глаза, сделать как можно больнее своими слабыми маленькими руками. И все это молча, не издавая ни единого звука. Я слышал только ее прерывистое дыхание.Потом мы сидели на полу в ванной, держались за руки и беззвучно плакали.— Ну и что, что наша жизнь ложь, — сказала Юлиана, — ну и что, что ты связался с этим глупым мальчишкой! Это хорошая ложь! Наша ложь лучше их правды, vejeto! И... Ты спросил у него? Может быть, он тоже в тебя влюблен? Вы мужчины невозможно глупые! Мните себя невесть кем, а простых вещей сделать не можете! Иди и скажи ему все, чувствуешь. Как там его зовут... Альваро? Иди и скажи: ?Альваро, мать твою, я, Горацио Каррильо, старый дурачок, тебя люблю?. А когда он скажет, что ты ему не нужен, плюнь и найди себе парня получше! Такой тупица тебя не достоин! Господи, я расцарапала тебе нос?! Ну что за ужас! Что скажет этот твой полковник Рамирес, если ты придешь на новую работу с расцарапанным носом? Давай скорей помажем! Можно ловить наркоторговцев в таком виде? А вдруг тебя опять отправят в патруль? Нет! Скажешь, что это котенок!— Сколько можно врать? — возмутился я, чувствуя, как мир постепенно обретает здоровые цвета и очертания, — скажу, что меня избивает жена, пусть сами думают, шутник я или лучше держаться от меня подальше.— Давай вставай, чего расселся! — она, посмеиваясь, пихнула меня локтем в бок, — еда сама себя не приготовит и еще нужно сделать малышу укол. Ты купил антибиотик, который я сказала? Горацио? Что, забыл? Я однажды сама тебя пристрелю!У меня была семья. Я никак не мог умереть.Мы молча лежали рядом, и тишина вдруг начала казаться мне ощутимо напряженной. И все же я позволил себе слишком много правды. Не каждый человек способен такое принять.Я осторожно взглянул на Хавьера, ожидая увидеть все что угодно, кроме того, что увидел:Этот чертов амер спал! Тихо и крепко.Я встал, взял с кровати подушку, тихонько, стараясь не разбудить, сунул ее под голову Пенье, и пошел варить себе кофе. Надо было хотя бы приблизительно прикинуть план отчета о бесславной смерти ?мозга Эскобара?