3 (1/1)

Если бы я не умел переключаться, не умел заставлять себя не думать, а просто жить, я бы тысячу раз сошел с ума за те полтора месяца.От горя, стыда, вины и жажды мести.Но я мог часами слушать воробьев за окном, следить за тем, как луч солнца скользит по старым потекам белой краски на стене. Я мог просто существовать.Однако мой счет к Пабло Эскобару рос с каждой пережитой мной секундой беспомощности, боли и борьбы с гневом и тоской.Надо было брать снайперов получше, мразьНадо было убить меня, мразь.Потому что теперь я приду и убью тебя, мразь.Тебя и всех, кто тебе служит.За все. За каждую каплю крови, за каждую осиротевшую семью. За всех.И отдельно за то, что я не смог быть на похоронах моих парней.Из Боготы приехал зам министра юстиции Хосе Оталора. Говорил речь, пообещал вдовам пенсии и компенсации. Были бригадные генералы, был весь поисковый блок. Двадцать пять выстрелов в темнеющее небо Медельина... Двадцать пять медалей, которые никого не заставят гордо приосаниться. Цветы. Минута скорбной тишины. Все было, как полагается...Только их командир валялся на больничной койке бессмысленной биомассой.И за это, с особым удовольствием я убью тебя, мразь.Орущих за окном воробьев сменили цикады, донья Мануэла включила свет, поменяла капельницу. Я продолжал просто жить, не отвлекаясь на внешний мир.Единственное, что мне нравилось в больнице — это просыпаться и обнаруживать, что Хавьер Пенья уже сидит с газетой, около моей койки и нервно крутит в пальцах не зажженную сигарету.Он всегда покупал Эль Эспектадор. Столичные журналисты отличались особой любовью к справедливости. Они почем зря поливали грязью и картель, и правительство, и Пабло, и нас. Демонстрируя на весь мир, что в Колумбии демократия и свобода печати.И если ?Медельинский хозяин? у них был террорист № 1, то мне лично приклеили безапелляционную кличку ?Сastigador?.— О, а вот и ты, Каррильо, — он выглядел куда лучше, чем раньше. Энергичный, собранный, разве что чуть более хищный чем обычно, — Доброе утро, как дела? Говорят, ты скоро сможешь ходить.— Уже. Что нового?— Ты мне нужен, инвалид.— Что ты задумал?— Тебе понравится.— Швы снимут в четверг. Можешь подогнать фургон?— Ты серьезно?— Мне кажется, я болею от этой больницы. А дома — стены лечат.— Домой не получится.— Почему?— Если ты забыл, на тебя объявлена охота. Сейчас дают уже полтора миллиона. Ставки растут, полковник. — Этот подонок совсем спятил в своей Ла Катедрали?— Ходят слухи, что он -то более чем здоров. Сыт и весел. — Весел?— Девчат ему возят со всего континента. У них там пошла мода на бразильских шлюх. Они дают в зад как-то по-особенному горячо.-Пенья! Заткнись! Никому не интересны подробности.— Ой, какие мы нежные! Неужели про анал ты тоже ничего никогда ни слухом, ни духом, бедняжечка?— Заткнись, ради всех святых.Но я уже совершил роковую ошибку. Пенья был готов наглядные пособия на стене рисовать, рассказывая мне всякие пошлости, лишь бы заставить меня краснеть.Радовался как ребенок!— Ты все пропустил, Каррильо. Сколько тебе? Тридцать восемь? Сорок? Кошмар! Тебе срочно надо наверстывать! А то все в мозг, да в мозг...— Заткнись и выкладывай что ты задумал?Пенья только ухмыльнулся в ответ.— Рано. А поедешь ко мне. Я там все приготовил. Прибрался. У меня безопасней всего. Прямо под носом у сикариос. Очухаешься, и в лагерь. Все равно охрану снимут не сегодня — завтра, так что, собирайся в гости.— Хочешь, чтобы твой бардак тоже заминировали?— Никому в голову не придет, что ты у меня. — Уверен?— Да. Последнее место, где я сам стал бы тебя искать.Он явно что-то планировал. Серьезное. Знал явно больше, чем мог сказать. Но очень хотел меня порадовать, так что только растравил любопытство.Меня раздражало, что Пенья так и не раскололся, но я верил ему. Как обычно.И я очень хотел уйти из этой чертовой больницы.У УБН всегда средств было больше, чем у всей нашей богадельни вместе взятой, они делились, но не всегда охотно. А точнее, всегда без энтузиазма. Наши же вообще старались добытое прятать от амеров с каким-то особенным остервенением.Мы делали общее дело, пытались ликвидировать самое больше объединение барыг-беспредельщиков в мире, но все равно обе стороны держали камни за пазухой.Мне неоднократно намекали, а то и орали в трубку прямым текстом, чтобы я не особо целовался в десны с гринго:— Это плохо кончится для вас, полковник, — на самом деле генерал Харамильо назвал меня ?майором?.Намеки удавались ему особенно тонко.Я не позволил себе вслух отправить собеседника туда, где ему самое место, только из уважения к донье Мануэле, которая принесла мне лекарства.Просто положил трубку, хотя моей яростью можно было бы сжигать города.Пенья слишком частый гость в тренировочном лагере, Пенья постоянно участвует в операциях, Пенья слишком много получает информации от поискового блока...Пенья подгоняет вертолет, чтобы мы смогли взять Гачу, Пенья добывает результаты прослушки, Пенья предоставляет аэросьемку по лабам медельинского картеля, и ни песо не дерет за это с министерства.Но я должен держать агента УБН подальше.Не ?целоваться в десны с проклятыми гринго?. Не слишком откровенничать.Потому что это плохо кончится для меня...Я всегда хотел купить где-нибудь запасную нервную систему, потому что, подозреваю, эта крысиная возня добивала меня верней пуль сикариос.— Тебя видели в компании дона Берны.Хавьер посмотрел на меня спокойно и без заметных эмоций:— Он мой информатор.Я потер висок. С утра дико болела голова.— Это очень хитрая сволочь, Хави, как и его хозяева. — Я знаю.— Что ты задумал?— Я достал для тебя отличный фургон. И просто превосходное инвалидное кресло с подушечкой...— Завязывай с Берной, — я понял, что ничего от него не добьюсь, но просто так оставить это не мог.— Спокойно, Каррильо, слухи о том, что я сплю со всеми своими информаторами, сильно преувеличены.Все те три раза, что я оказывался в квартире, которую УБН снимало для агента Пеньи, кто-нибудь в одном белье непременно светил ягодицами в районе ванной.Последний раз, в прошлом сентябре это была Мила Нуньес, любимая шлюха Фабио Очоа, которая через полгода благополучно уехала в Штаты, где исчезла, как я думаю, благодаря исключительно Хавьеру и программе защиты свидетелей. Я давно знал, что он хороший человек, хоть и чудовищный бабник.На сей раз неглиже никто не бегал. На первый взгляд, мусорная куча, которую Пенья называл ?моя берлога? выглядела вполне приемлемо.Но я не стал бы называть это домом. — Располагайся, — Хавьер помог мне добраться до дивана, а потом вкатил чертову инвалидную коляску. Я сказал, то лучше умру, чем покажусь на людях в таком виде. Я уже сносно ходил, хотя изрядно раскис в больнице без движения, так что пришлось взять трость и позволить вести себя под руку из фургона.Знаю, что это глупо, но я никогда не мог справиться с отвращением к собственной слабости.— Я не инвалид, увози отсюда эту дрянь.— Наглый ты, полковник, я полдня гонялся по Медельину за приличной, у нее даже моторчик есть и колеса новые. Тебя еще не выписали из больницы. Так что...— Увози, — я посмотрел на него очень выразительно, — или я выкину ее с балкона. — Я приготовил для тебя кое-что вкусное, Каррильо, — он стойко выдержал мой мрачный взгляд, и кажется даже развеселился, — это четыре коробки с кассетами и две папки документов. Я знаю, что такое изоляция и безделье, так что тебе будет чем заняться. Мне обезумевший крокодил, кидающийся на людей, здесь не нужен!— Кого вы пасете?— Голеано и Монкаду.— Я много пропустил?— Увы.— Спасибо, Хавьер.— ?Хави?. Давай, будь нежнее! Все-таки сегодня вечером ты ляжешь в мою постель. Мне показалось, но Пенья был очень доволен происходящим и самим собой. Его красивые, черные глаза просто сияли, а на физиономии постоянно появлялась сытая улыбочка.Он не суетился вокруг меня, не слишком усердствовал, чтобы облегчить мне жизнь. Просто был рядом, и когда чашка пыталась выскользнуть из моей больной левой руки, ловил ее на лету, не пролив ни капли. И он не ушел ближе к ночи. Я почему-то полагал, что Хавьер Пенья оказываясь в Медельине жить не может без своих девчонок.А он взял и остался со мной.— Не ломай глаза, давай отложим до завтра? Я читал старые полицейские отчеты, подписанные еще легендарным Эустебио Морено. Вот был человек... Взял с Эскобара самую большую в истории сумму за свои услуги. Два миллиона долларов. Для восемьдесят пятого года это было целое состояние, мы понятия не имели, что такие деньги вообще существуют. Через год он подорвался на старой противопехотной мине в собственном саду. В тот день мне как раз присвоили звание майора.— Если ты хочешь, — я положил папку на столик рядом с диваном и снял очки, — ты можешь идти по делам. Совершенно не обязательно со мной возиться.Пенья вдруг посерьезнел, поджал губы и внимательно на меня посмотрел:— Я хочу побыть с тобой. Если это не следует из моих поступков, то я могу несколько раз повторить на трех языках, Каррильо. Для тупых.Я пожал плечами.— Какая радость сидеть здесь весь вечер?— Я хочу побыть с тобой. Тебе надоело мое общество или ты считаешь меня чертовым блядуном, который не может держать свой член в штанах больше суток? Он поморщился и уставился на свои беспокойные руки: пальцы вертели старую зажигалку, быстро и ловко:— Я думал о том, что ты сказал мне, полтора месяца назад, в больнице. Помнишь?— Да.— Это была провокация, чтобы я не спился от тоски и не надурил по-пьяни? Папочкина забота?— Нет.Я боялся и ждал этого разговора. Боялся, потому что то, что я сказал ему в тот день, девятнадцатого марта, не стоило озвучивать никогда.А ждал... потому что это была правда.— Провокация. Ты слишком умный и внимательный. Ты сраный коп, в конце концов! Ты сказал это, потому что все давно понял обо мне, да? Он не дал мне ответить. Его уже не интересовало, что я скажу.— Ты попал в точку, Каррильо, — он взял сигарету из пачки, сунул в рот, но прикуривать не стал, — Ты попал в самую мякотку. — Я сказал это потому что это правда.— Это... — Пенья усмехнулся ядовито, и исподлобья глянул на меня, — забавно. Даже смешно, Горацио. Ты сказал ?это?. А сейчас пытаешься сплавить меня к шлюхам.Мы иногда читали мысли друг друга, я за три года так к этому привык, что забывал озвучивать свои, полагая, что он и так все понял. Иногда получалось смешно. А иногда он читал мысли, которые я не хотел бы озвучивать. Я мысленно обругал себя тупой скотиной.Он был со мной все это время, он совершил кучу должностных преступлений, чтобы я не выпал из обоймы и продолжал чувствовать себя нужным, он сделал для меня больше, чем сделал бы лучший друг. Он даже затолкал под кресло напротив чей-то розовый бюстгалтер...А я со своей дурацкой ревностью, на которую не имел никакого права, испортил ему настроение.— Давай посмотрим новости, — я положил ему руку на плечо, и легонько сжал пальцы, — или любую белиберду, которую там показывают, покурим наконец и пойдем спать. Как тебе такой вечер?— Тебе врач запретил курить, так что отдыхай, неудачник.Нервные, красивые руки его замедлили свои хаотичные движения, он положил зажигалку на стол и выкинул сигарету с изжеванным фильтром в корзину для бумаг.— Я тоже хочу побыть с тобой, Хави, — сказал я. Это стоило мне некоторых усилий. Иногда настоящие мысли высказывать невыносимо трудно, и мы придумываем тысячу несущественных проблем, чтобы легко забалтывать важное.Я обычный человек, мне сложно быть уязвимым.Он улыбнулся невесело:— Да ладно, скажи уже правду! Не выделывайся! Ты просто завидуешь моей красоте и успеху у женщин. Ты даже про анал ничего не слышал, каброн! Господи, что за человек?! Скажи. Ты вообще знаешь как люди занимаются сексом? А что насчет минета? Эй, эй не отворачивайся, я хочу видеть это ожесточенное завистливое выражение лица престарелого девственника! Господи! Нет, я должен это услышать! Ты не знаешь, что такое минет? Карилльо, а под запись можешь повторить? В общем, это был хороший вечер. Интересный.Я не собирался сидеть в берлоге Пеньи безвылазно. Но первую неделю пришлось честно признать — я все еще слишком болен, чтобы работать, и слишком слаб, чтобы добраться до блок поста ровно в трех километрах от новой личной тюрьмы Пабло. Ровно три километра лично для меня и моей команды. Впрочем, в результате, к Ла Катедраль ни армия, ни полиция, ни УБН приблизиться тоже не могли. Но мою фамилию он особо отметил в своем списке требований.?Список требований? преступника... Тюремщики не смеющие приблизится к тюрьме....Я очень хотел добраться туда. Я видел фотографии. Я читал доклады, но я хотел лично взглянуть на позор моей страны.Днем в среду приехали Трухильо и Горацио. Пока капрал раскладывал в холодильнике купленные продукты, мой сын заявил, что подал прошение о зачислении его в поисковый блок.Этот хитрец решил, что пока у руля мой заместитель, можно попробовать воплотить в жизнь эту провальную затею.Я обычно не вмешивался в его планы, но о поисковом речь не шла никогда. Потому что... Нет.— Обещай, что не будешь мешать.Он выглядел таким серьезным и взрослым, что у меня язык не повернулся сказать вслух все, что я думал о его хитрости.Но, надеюсь, мой взгляд был достаточно выразительным.— Иди к нам в УБН, — Пенья все еще держался и не курил, зато изжевал целую пачку Кемел и принялся за Мальборо, — нам нужны такие прыткие бесстрашные парни.— Бумажки перекладывать или полы мыть? — поинтересовался из кухни Трухильо, — Да вы там даже его фамилию нормально записать не можете. Кофе сварить, полковник?— Пожалуйста. — Ой, не возводите поклеп на серьезную организацию, капрал, одна ошибка еще не повод судить обо всех! Но, знаешь, друг, Горацио, я бы не рвался в поисковый, — продолжил разглагольствовать Хавьер, развалившись в кресле и вытаскивая из пачки очередную сигарету. — Ненавижу марш-броски. Там все постоянно бегают по жаре! А у нас в каждом кабинете кондиционер и в посольстве отличный магазин. Кстати уже три, может быть пивка?Все кроме меня с энтузиазмом закивали, и в результате мне достался весь кофейник.— Нет, серьезно, а почему нашему приятелю Горацио Агилеру...— Агилару! — Трухильо посмотрел на Пенью с убийственной иронией, — повторить по буквам?— Все, все запомнил! Так почему парню нельзя в поисковый?— Отец считает, что мы не можем служить в одной части. Это неуместно, — мне стало интересно, где мой, всегда сдержанный и вежливый сын нацеплял этих ехидных интонаций? И где он научился передразнивать своего отца?Мне стоило бы разогнать их разнузданную компашку.— Как справляется Мартинес? — я решил перевести тему, пусть продолжают считать меня занудой, — что нового?— Нормальный мужик, — равнодушно пожал плечами капрал, — парням он нравится. Но только пока вы в отпуске, шеф.— У меня на него ничего нет, — Хавьер помахал полупустой бутылкой Дорады, — чистенький. Как ты любишь. А из новостей только мода на бразильянок...Они принялись обсуждать всякую чепуху, подтрунивая друг над другом и попутно надо мной. Это был хороший день. Один из тех редких мирных дней, когда кажется, что все кончится непременно хорошо и скоро, а потом мы возьмем чего покрепче и рванем на белый пляж в Картахену.— Завтра у них матч, — агент Мёрфи передал мне бинокль, — разминаются.— Матч?— Таскает сюда национальную сборную, чтоб проиграли или умерли, — ухмыльнулся Пенья.Тюрьма Пабло. Одно из самых красивых мест Медельина — Энвигадо. Шлюхин сын знал толк в видах из окна.Моя первая после больницы серьезная вылазка в мир. Я хотел и побаивался этой поездки. И все оказалось гораздо хуже, чем я ожидал.Мы стояли на одной из точек внешнего периметра. Специальная ложа, которую отвоевало для своих УБН. С помощью хорошей оптики можно было разглядеть даже лица, но все же расстояние оказалось слишком большим, чтобы не чувствовать собственное жалкое бессилие.— Педро приехал, — Пенья кивнул на небольшой грузовик, который остановился у северного блок поста, — сейчас послушаем что привез.Они каким-то чудом нагнули водителя, привозившего в Ла Катедраль самые разные грузы, и периодически получали отличный звук и даже видео.— Говорят, вон в той халупе, — Мерфи осторожно прикоснулся к моему локтю, чтобы задать направление, — личная лаба Пабло. Но, я думаю — байки.-Ага, — подтвердил Хавьер, — болтают, что там делают какой-то особенный продукт. Якобы светозарный лично пасту месит. Людям нравиться добавлять ублюдку крутости. Еще пара месяцев и он пойдет по воде.Фигурки на футбольном поле закончили разминку, и столпились у столиков под тентом.— Пивко, — Пенья облизнулся плотоядно, — спортсмены расслабляются.Я смотрел на огромную, похожую на гипертрофированную помесь курорта и бункера, Ла Катедраль, и думал о том, зачем мы продолжаем это безнадежное дело.Горацио однажды спросил у меня, почему я стал полицейским. Ведь никому не нравятся полицейские. В домах Антиокьи на стенах, рядом с изображением девы Марии и младенца Иисуса, не бывает фотографий полицейских, полицейские получают небольшую зарплату ежедневно рискуют собой, а потом часами пишут нудные отчеты, насилуя старые печатные машинки: на каждое движение по сто бумажек.Бог и родина. И бесплатные похороны на военном кладбище, под Патриотический марш Свободы.?В борозде боли уже зародилось добро...?Как человек может хотеть всего этого? Этому нет никакого разумного объяснения.Парню было 16 лет, я понятия не имел, что он собирается делать дальше. Юлиана настаивала, что мальчику нужно учиться на юриста в университете Серхьо Арболеды. Потому что, начиная с нашей семьи, в этом роду больше не будет военных.Я ответил тогда что-то невразумительное. Вроде: ?кто-то же должен это делать...?Совершенно не убедительно.Но он пошел в школу полиции в Боготе.Так почему мы продолжаем это безнадежное дело? За которое не будет вознаграждения. Ну разве на праздничном мундире появиться еще одна медаль, а в теле еще шесть непредусмотренных природой отверстий...Мы или глупцы, или безумцы.У убновцев хотя бы пенсия приличная. Говорят...Я отдал агенту Мёрфи бинокль и посмотрел на ухмыляющегося Хавьера.— И что думает по этому поводу дядя Сэм?— У нас тоже нет слов, — Пенья пожал плечами, — ты хотел увидеть. Вот и живи теперь с этим.— А ближе нельзя подобраться?— Нет, у него там своя армия, мышь не проскочит.— Осведомители?— Только наш дружок Педро.— Рисковый парень.— Да, но мы прижгли ему яички. Так что в курсе всего, что приезжает в Ла Катедраль по земле. Например, в прошлом месяце, они заказали себе полный набор примочек для казино, в вертолет все не влезло, так что Педро загружал одноруких бандитов и столы для рулетки самолично. — Девки там меняются каждую среду. Пабло любит свежее мясо, — с каким-то скрытым, нутряным отвращением проговорил Мёрфи, — а еще, есть подозрение, что он там неугодных кончает и куда-то сбрасывает трупы. Пока не знаем куда. — Да он чертов затейник, — Пенья несильно хлопнул меня по плечу, очевидно на лице у меня отразилось что-то совсем уж страшное, — ладно, надо ехать. Я дам тебе потом запись послушать, хорошо?Я постарался взять себя в руки. Но внутри царил ад.— А есть чертежи?— Нет естественно.— У нас есть чертежи Наполиса. Пабло любит свои старые игрушки. Может помочь. Пути отступления где?— Там полно армейских, не думаю, что он куда-то двинется ближайшие лет пять, — Мерфи повесил бинокль на шею, — кстати, полковник, вы знаете генерала Маррокина?— Да.— Он берет?Забавный вопрос ко мне. Мёрфи мне не нравился, как и все остальные кого я знал совсем немного, но Хавьер ему верил, со всем вытекающими. Так что мы общались вежливо. Мне кажется, агента Мёрфи от моих методов немного мутило, но это не портило наше сотрудничество.Я ответил единственно возможным образом:— Нет, в Колумбии никто не берет. И, кажется, он меня правильно понял.— Значит мы не договоримся.Очевидно, начальник охраны внешнего периметра тюрьмы Ла Катедраль, был честным человеком.Его дочь училась в Европе, кажется где-то в Кембридже, а жена собирала картины Фернандо Давилы, в любви к этому позеру-порнографу они с Юлианой были полностью солидарны...Я подумал вдруг, что беднягу Гавирию барыги загнали под такой пресс, что он вряд ли очухается.Жаль, мне президент показался упрямым и крепким...— Поехали, — я выбросил трость в кусты, — надо собраться с мыслями и работать.Глупый, мальчишеский поступок. Но я был так зол на свою слабость, что должен был дать выход этому чувству.Иначе оно прикончило бы меня прямо там, в трех километрах от роскошной виллы-тюрьмы Пабло Эскобара.— Два дня, — Пенья нацепил на нос свои пижонские желтые очки, чтобы я не смог разглядеть тревожное напряжение в его взгляде, — это крепкая наводка, ты же сам согласился.— Как будто кому-то нужно мое согласие!— Мне нужно.— УБН? Вам вообще ничье согласие не нужно.— Мне, — он поджал губы, сделавшись в миг мрачным и колючим, — мне нужно, чтобы ты, каброн, не сходил здесь с ума двое суток, не думал о своей никчемности, не рыдал в подушку о своей печальной инвалидской судьбе. Какого черта я все это объясняю умному человеку?— Хочешь получить в челюсть? — я пожал плечами, — твоя инициатива — пытаться меня утешить. Я вовсе не нуждаюсь. Наводка крепкая, если этот твой информатор не сбежит от вас на полпути, а вы не нашумите раньше времени, может быть хороший результат. Операция не моя. Мартинес справиться, ребята тем более. Ну а в тебе я не сомневаюсь, Пенья. Хавьер поморщился:— Давай уже в челюсть, ворчливая развалюха.Да, я в последнее время сделался ворчливым: пятнадцать грамм свинца и тонна обезболивающих любому испортят характер. Я сущий ангел, если задуматься. Я молча терпел собственную беспомощность и никчемность. Мое когда- то сильное и ловкое тело подчинялось мне плохо, а любые физические нагрузки мало того, что были под запретом, еще и вызывали онемение в левой руке и чудовищные головные боли. Так что я медленно, но верно превращался в дырявый мешок с костями.Пенья понять мое состояние не мог. И не хотел. Он все еще воображал, что я тот же энергичный и решительный вояка, каким был до расстрела на Шестьдесят четвертой улице.— Проваливай, asshole — я, кажется, вполне уместно использовал одно из эффектных английских словечек Хавьера Пеньи, — все будет нормально. Не вздумай меня жалеть, передай ребятам, что я... скоро к ним присоединюсь. И береги себя, чертов амер. Я достал из кармана свой старый и единственный в своем роде талисман и дал Хавьеру.С талисманом получилось забавно:Я никогда не верил во все эти чудодейственные козьи шарики и петушиные яйца, которые на Пласа Минориста в хороший день идут сотня за спасибо, просто таскал с собой в нагрудном кармане старую монетку в пятьдесят сентаво, которую нашел в деревне, пока копал для тетки Эухении колодец.Латунный кругляш ничего не стоил, и, с точки зрения спецов, был откровенным хламом, но это был единственный ценный предмет когда либо найденный мной. Вот я и решил довести все до абсурда. Так у меня появился талисман. А потом, вышло так, что моя первая пуля, которая застряла в ребре ровно напротив сердца, сначала пробила дыру в пятидесяти сентаво тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Пенья сказал мне как-то, что его старая американская зажигалка — это специальный талисман, (приносит удачу и рак горла), пока она рядом ничего дурного с ним не случиться.— А у тебя есть что-нибудь такое? Мешочек с ушами врагов? Ожерелье из зубов?Я показал ему старый латунный кружок, с надписью lazareto, которую как раз продырявила пуля.— Но мешочек с ушами — хорошая идея. Начну коллекцию с твоих, Пенья.Мы посмеялись и забыли.А теперь я решил, что моя монетка способна выдержать еще оно испытание.Скорее всего, нет. Но чем черт не шутит?.. Все талисманы основаны на безосновательных убеждениях.— Что это за хрень? — Хавьер покрутил в пальцах мой талисман, — куриный бог колумбийских денег?— Проваливай и береги себя, — сказал я и пошел варить себе кофе, чтобы не устраивать идиотских прощаний у двери.Я не привык за кого-то бояться. Да, меня всегда беспокоила судьба моих людей, я несомненно волновался за Горацио, когда он валял дурака или пытался геройствовать у меня за спиной, Я беспокоился за Юлиану. В основном опасался, что она выйдет из себя окончательно и приедет ухаживать за своим ?бестолковым стариканом?. Да, все это у меня в жизни было.Но это не страх.Не то неприятное чувство беспомощности перед чужой судьбой, не унизительное и такое глупое желание остановить уходящего, надавать ему подзатыльников, запереть где-нибудь в безопасности и охранять от всего мира.Потому что если что-то случиться с ним — мое сердце не выдержит и рассыплется на мелкие осколки прямо в груди.Я привык к тому, что все боялись за меня.Ах, это мудрое спокойствие уходящего: ?все будет хорошо, не волнуйся?.Теперь я сидел, мучил вторую чашку кофе и читал одну строчку четвертый раз подряд.Потому что оказался в позиции того, кому никакая мудрая спокойная уверенность не светит.Даже просто смирение дается титаническим усилием.Я стал ?остающимся?, тем молчаливым неудачником, который принимает на себя весь страх, все беспокойство и тревогу. И ничего с ними поделать не может.Я узнал это состояние. Я отлично его помнил!Но в прошлый раз меня спасла работа и, как не смешно, проклятый Эскобар с его идиотскими выборами.Теперь ничего не было, только немеющая рука и ноющие виски.Я думал, что если с моим гринго что-нибудь случиться там, в джунглях, я...И тут мысль прерывалась, потому что дальше следовала чистая, незамутненная ярость. И, если бы я находился в своем доме, я бы что-нибудь разбил, чтобы чуть ослабить давление.Страх остающегося.В прошлый раз это была Юлиана.В восемьдесят втором она внезапно серьезно и со всей дури влюбилась в художника из Барранкильи. Идельфонсо. Так его звали. Юлиана познакомилась с ним на выставке очередного ?гения? из народа. Она тогда увлекалась совсем уж дурацкими картинками, лично мне напоминавшими детскую мазню. Называлась эта блажь ?наивное искусство?, и они сошлись на том, что картинки, которыми индейцы заманивают дурачков-туристов — это ?душа Колумбии?Она просила меня не трогать этого человека. Но я был капитаном национальной полиции, и даже поклянись я, что никогда, я бы все про Идельфонсо узнал.Я уважал чувства Юлианы, но она все же была моей женой, матерью моего сына, и самым дорогим для меня человеком.Словом, я, совершенно случайно, выучил наизусть личное дело этого петуха, но так и не успокоился.Ничего интересного: пара штрафов за превышение скорости. Приличная семья, никаких дурных наклонностей.Чистенький до тошноты был этот Идельфонсо.И все равно он мне не нравился!В тот вторник, был день Колумба, а я, не смотря на выходной, собирался по делам. Меня ждал архив: нужно было накопать хоть что-то на Пабло, любую грязь, любую мелкую зацепку: потому что чертов ублюдок собирал целые толпы своими разглагольствованиями о благе народа и, в основном, конечно, раздачей денег. Он совершенно серьезно решил пролезть в конгресс, и у него могло получиться! Нищим, измученным постоянной гражданской войной и безнадегой людям было все равно за счет чего банкет, лишь бы сыпались сверху доллары.Пабло же просто лопался от благостного самодовольства. Приляпал себе нимб размером с площадь, и играл в спасителя.Я его люто ненавидел. И за это гнусное лицемерие особенно.В общем, я работал тогда почти постоянно, и упустил самое главное: момент, когда перестала существовать моя семья....я собирался по делам, и вдруг Юлиана, моя всегда спокойная, всегда надежная жена сказала:— Vejete, я ухожу.Это прозвучало как гром среди ясного неба.— Ты уверена?Мы всегда держались друг за друга крепко, но с оговоркой: если один из нас полюбит по-настоящему и решит начать новую жизнь, другой отойдет в сторону, и не будет мешать.За четыре года до этого ужасного вторника, свою порцию неприятного ощущения, что мир рушится, получила Юлиана. Ей пришлось быть очень сильной, чтобы терпеть меня и мою безумную влюбленность.Она даже спокойно с привычной иронией, сообщила, что если я собрался разводиться, мне нужно сходить на курсы воскресных пап, потому что она пристрелит меня и мою новую жену, если я забуду про Горацио.Она была прекрасна, моя суровая и терпеливая Brujita .Я же повел себя жалко. Я стал убеждать ее подумать еще.— Я его люблю, и я хочу за него замуж, — сказала Юлиана, положив мне руки на плечи и заглянув в глаза, — Vejete, дорогой, ты должен меня понять.Я не мог. Я никак не мог ее понять, но я выполнил все условия нашего договора. Она уехала с этим проклятым Идельфонсо в Барранкилью, а я остался один на один со страхом.Я боялся, что в другом мире, без меня, кто-то непременно попробует ее обидеть, и этот дурень-художник не сможет ничего с этим сделать. Для меня, самоуверенного вояки, он был полным ничтожеством и соплежуем.Разве такой может защитить семью?!Она была счастлива, а я с ума сходил от беспокойства. И только работа кое-как вытягивала меня из этого тоскливого, жуткого болота.Работа и Горацио, которого мучили прыщи, подростковый бунт и увлечение толпой истошно орущих волосатых гринго с идиотским названием ?Бархатная подземка?.Именно тогда я в полной мере понял что такое быть тем, кто остается, тем, кто должен ждать и бояться. И быть абсолютно бессильным что-либо изменить.Только ждать.Невыносимо!Юлиана позвонила мне ночью, через четыре месяца, и попросила приехать и забрать ее.Я воспользовался служебным положением и уже через два часа был в Барранкилье.Мне было страшно, плохо и одиноко, но я ни за что не стал бы мешать ее счастью. Клянусь, я хотел, чтобы у нее все получилось, я ведь не конченный ублюдок!Но у нее не получилось.Любовь очень странная штука, иногда от нее одна только боль и никакого удовольствия.Я усадил ее в вертолет, тихую, сломленную и какую-то ужасающе маленькую, и мы отправились домой. Я совершенно не знал что делать. Юлиана всегда лечила мое разбитое сердце сама:— Собирай вещи, я хочу на пляж, — говорила она сурово, обнаружив, что я решил уничтожить весь домашний запас рома прямо с утра, — там будешь деградировать.Она заставила меня поехать на океан. Она прекрасно знала, что я терпеть не могу всю эту толкотню в полуголом виде, чахлые пальмы и жирных, красных от солнца, гринго размазанных по лежакам.Я пришел в себя на третий день этого кошмара, бросил пить и попросился назад в Медельин, на работу.Юлиана знала, как вылечить меня от несчастной любви.Но я растерялся. Я подумал, что лучше всего ей будет в тишине. Где-нибудь в горах. Где практически нет людей.В общем, там, где мне самому было бы хорошо. И я увез ее в деревню.Юлиана ненавидела деревню.Не знаю, что ее вылечило: то ли свежий горный воздух и отсутствие канализации, то ли эта ненависть, но через неделю мы вернулись домой, и она отправилась на свою старую работу в галерею Арте Лофт.Я знал, что ей грустно, но я видел, что она здорова.Все прошло, все ощущения стерлись, кроме невыносимого, бессильного ?страха остающегося?, который, теперь, через много лет дождался своего часа.Всякая дрянь в нашей душе превосходно умеет ждать.Я захлопнул папку с документами, и встал, чтобы открыть пошире окно. У Пеньи был неплохой кондиционер, но его стоило чаще чистить: слабый, но неприятный запах быстро вывел меня из равновесия.И тут я обнаружил кошку. Она сидела на подоконнике и мыла заднюю ногу. На моем подоконнике!Я попробовал ее прогнать, но ?кыш! пошла!? не подействовало.Пришлось отдать ей половину моего ужина. У меня просто не было сил сражаться с приблудной тварью.— У тебя наверное полно блох, да? — после ужина она устроилась у меня на коленях и продолжила мыть свои конечности, — шла бы ты... домой... Не хочешь? Мы посмотрели новости, потом дебаты на втором канале, потом какой-то старый фильм с середины. Кошка уснула на том моменте, когда усатый герой полез в окно к брату героини. Идиот перепутал занавески!Я гладил блохастую тварь по мягкой спинке и старался просто жить, отключившись от назойливых мыслей о том, что послезавтра вертолет привезет в Медельин завернутый в белую простыню труп Хавьера Пеньи.В конце восьмидесятых мы все едва не перессорились из-за панамских новостей. То, что Штаты устроили из-за чертова канала, который обещали, но не захотели отдать ?этим черножопым дикарям? выбесило даже самых нейтрально настроенных людей. И УБН, засветившееся на весь мир, как организация, свергающая правительства, изрядно подпортило реноме своим сотрудникам южнее мексиканской границы. Особенно тем, кого политика интересовала в последнюю очередь: рабочим лошадкам, которые занимались колумбийскими картелями, досталось прежде всего. И, что характерно, несправедливо. Но разве разгневанным людям объяснишь, что не все гринго на одно лицо? Что есть и хорошие гринго...?Хороших гринго — в хорошие гробы!?, вот лозунг восемьдесят восьмого года.По национальному телевидению целыми днями, как навязчивую рекламу крутили репортажи о вторжении Штатов в Панаму с пушками и танками, которое амеры, со свойственной им наглостью назвали ?правым делом?. Окровавленные старики, полуразрушенные трущобы, плачущие дети. После таких новостей Управление, с которым многие из нас через ?не хочу? сотрудничали и довольно активно, потеряло и без того сомнительный кредит доверия, сделавшись в наших глазах чем-то вроде сборища карателей, прикрывавших борьбой с наркотиками, откровенную колонизацию.Норьега никому особо не нравился, но в одночасье стал мучеником и национальным героем Южной Америки, а наша врожденная ненависть к Штатам наконец нашла выход.И, естественно, лучше всех в этих условиях чувствовали себя барыги. Пока Панаму расстреливали из крупнокалиберных пушек, они наладили дела с Мексикой. Пока мы грызлись между собой — эти жирные твари жирели пуще прежнего.А грызлись мы знатно...Некоторые, например полковник Кайседо из АДБ, в открытую голосили: ?УБН — лжецы и захватчики! Вон из Колумбии!?.В сенате устраивали целые баталии с рукоприкладством на тему ?Выслать к черту из страны!?И вот в такой нервной обстановке мне представили нового консультанта из Управления агента Хавьера Пенью. Этот лощеный амер мне сразу не понравился. Мне вообще никто не нравится первые три-четыре года общения. А к тому, что гринго поведет себя, как ублюдок я был морально готов, но мое дело было получить от него консультации, а не семью строить, верно?Так что я держался молодцом. Никаких приступов немотивированной агрессии. Ничего личного.— А вот ты мне сразу приглянулся, каброн, — мы редко вспоминали это ?явление Христа народу?, но если вспоминали, то Хавьера было не остановить, — такой славный крепыш! А форма просто сплошной секс, обожаю эти твои обтягивающие футболки! А выражение лица... Вот как сейчас примерно! Я влюбился по уши, особенно после того, как ты чуть не прикончил меня в джунглях, затейник. Ах! Ну вот это было очень сексуально!Вообще, рейд был из самых безобидных. В болота мы не забирались и джунглей-то толком не видели: все заняло меньше 10 часов. Даже не вспотели. Туризм, а не работа... Это не сутками торчать по пояс в грязи, выжидая, когда можно будет брать лабу с готовым к отправке товаром, чтоб не собирать порошок по частям, а жечь сразу все.А тогда... Ерундовая была операция, но бедняге Пенье действительно досталось от меня по полной. Но я ничего не делал намеренно... Разве что самую малость...Впрочем, он не ныл. Не выделывался. Не боялся. И вообще держался великолепно для новичка. И, главное не впал в истерику и никому ничего не сказал.— Все отлично, майор. Когда следующий рейд? — на его исцарапанной физиономии играла фирменная кривая, ироничная ухмылочка, — я бы еще прошвырнулся с тобой в ад. Для общего развития.Не знаю точно, что меня сломало: его убийственное обаяние или моя подсознательная слабость к остроумным засранцам. Но что-то произошло. Необычное. Я поверил гринго, а он поверил мне. — Ты просто раскис, когда увидел мою задницу! Господи, да от такого любой бы раскис! — у Хавьера на все был один аргумент. Неоспоримый.Второй день моего беспомощного ожидания прошел в попытках работать и сражаться с головной болью.Переговоры сикариос: озабоченный бред про женщин, постоянная ругань, клички какие-то собачьи. В качестве шуток тупые однообразные угрозы. Крайне мало внятной человеческой речи... Как люди вообще могут быть настолько мерзкими пустобрехами?Я честно слушал кассеты одну за другой, насквозь пропитываясь ядовитым отвращением:то, что эти мрази относились к виду хомо сапиенс, несомненно было ошибкой.В новостях царила тишина с цикадами.Кошка смылась в открытое окно и я надеялся, что она не вернется. Присутствие рядом этого зверька, каким-то образом делало тоску и страх чуть менее острыми, но я терпеть не мог животных. Особенно кошек.Собаки хотя бы дом охраняют, они преданные, они отрабатывают свою еду. Кошки же откровенные паразиты.А моя оказалась еще и крайне наглым паразитом.Когда я проснулся, эта тварь сидела у меня на груди и оглушительно урчала, щуря желтые, бесстыжие глаза.Я хотел согнать нахальную тварь, но вместо этого почему-то погладил кошку по голове и почесал за ухом.Я отдал ей мясо, отложенное на ужин, и налил воды в блюдце.В общем, я был очень плох в тот день.А ночью вернулся Хавьер.Видимо от усталости, он совсем забыл про гостей, поэтому решил зайти в собственную квартиру без предупреждения.В общем, когда я ткнул ему в лицо дуло пистолета, Пенья даже не вздрогнул.— О, привет! — он взглянул на оружие, потом на меня, широко улыбнулся, и развел руками, — я тоже рад тебя видеть, каброн.— Какого черта, Хавьер?!— Извини, я думал сделать сюрприз, но забыл что ты... Каррильо.Я убрал пистолет за ремень брюк, включил верхний свет и внимательно оглядел Пенью.— Ничего нового, я все так же чертовски хорош!Мне мучительно хотелось сделать сразу две неуместные вещи: двинуть ему в нос со всей дури и крепко обнять, так чтоб кости хрустнули.— Иди помойся. От тебя несет как от козла, — я постарался остаться невозмутимым.Он посмотрел на меня странно, как будто ласково, сощурил усталые глаза и вдруг, резко подавшись вперед, поцеловал в губы.И пока я лихорадочно пытался понять, как реагировать на происшедшее, Пенья стянул через голову рубашку, зашвырнул ее в угол и скрылся в ванной.