2 (1/1)

Юлиана была и оставалась моим лучшим другом, именно поэтому мне так трудно было работать в те дни. Она наотрез отказалась уезжать в Испанию, куда, после того, как Пабло занес меня в тройку его злейших врагов, руководство предложило отправить мою семью, в качестве укрытия. Юлиана соблюдала режим безопасности, но когда речь заходила о том, что необходимо уехать, моя жена была упряма как и вся моя чудовищная семейка. Как я сам.— Горацио остается, и я остаюсь.— Горацио — взрослый мужчина, он служит в полиции. Он вооружен и хорошо стреляет. Он может о себе позаботиться.— Нет....и это непреклонное поджимание губ, которое меня страшно раздражало всю нашу совместную жизнь.— Здесь опасно оставаться.— Нет. Нет. Нет.И не важно, что было уже пять покушений, что у нее на глазах расстреляли Гарсию, что наш дом едва не взорвали в мае, благо собака Игнасио Руэды нашла пластид в подвале. Ее не пронимали никакие аргументы.И тут Пенья пришел мне на помощь. Мы заговорили о его семье, о старике Чучо из Техаса и идиотской традиции скакать на механических быках, и вдруг он сказал:— А почему бы тебе не приехать в гости...— В Штаты? — мое лицо должно быть выражало такой уровень отвращения, что даже на Пенью подействовало.— Что лично тебе-то сделали Штаты?— Серьезно? Ты хочешь об этом поговорить?— Если ты про доктрину Монро, диктаторов и про то, что мы ограбили несчастных латиносов, то нет. Но лично я-то что тебе сделал?— Лично ты — ничего.— И что тебе помешает приехать в гости ко мне? Только ко мне, не к Рейгану, не к Юнайтед Фрутс...Он был действительно сильно задет, и мне стало стыдно. — Прости.— Просто это дурь, дурь и предрассудки!— Я всю жизнь живу с этими предрассудками, не так-то просто от них избавится... Послушай, Хавьер, — я коснулся его плеча, но он стряхнул мою руку, пришлось применить силу и вцепиться в его плечо покрепче, — послушай, у меня есть к тебе одно... предложение... Нет, даже просьба. — Ну? — он старался на меня не смотреть, но я видел, что он уже простил меня, — валяй.— Как ты думаешь, доберутся бандиты Пабло до семейки убээновца?— Кишка тонка.— Может быть ты поможешь мне спрятать мою семью? Но ты сам понимаешь, это может быть очень опасно.— Нет вопросов. Я все устрою, можешь даже не думать!— Есть одна проблема...— Виза? Ерунда, я проведу их по ПЗС!— Нет. Проблема уговорить Юлиану поехать.— Твою жену? — Пенья удивился, — Какие сложности?— Ну... Меня она и слушать не желает.— Потому что ты слабак, Каррильо. Поехали, покажу тебе, как работают профессионалы!И он уболтал ее! Как? Я до сих пор не знаю: Пенья выставил меня за дверь.— Теперь поехали к твоему отпрыску, — он задрал свой птичий нос выше неба, так был горд собой, — его я уговорю за пять минут. Давай поспорим на твое скудное жалованье за год. — Нет.— Три месяца?— Нет. Горацио останется здесь. Достаточно того, что он сменил фамилию. Как объяснить гринго, которые трясутся над своими детьми, пока те не поседеют, что мужчина, которому исполнится двадцать в этом декабре, может сам распоряжаться своей судьбой?К тому же, Горацио не уговорил бы даже гений вроде Хавьера Пеньи.— Вы все здесь ненормальные, — фыркнул он, — но если передумаешь, только скажи.— Спасибо, Хави.— Когда ты называешь меня Хави, мне хочется сделать что-нибудь большое и бессмысленное. Лучше я буду держать руки подальше от своего кошелька.Он обычно появлялся без предупреждения. Изредка мог напрячься и позвонить, пространно намекая, что надо бы встретиться в кабаке, на нейтральной территории. Это значило, что есть информация, которую ему запретили сообщать местным.Пенья безусловно вел какую-то свою войну, смысл которой, как по мне, сводился к частому посещению публичных домов без порицания со стороны начальства.— Я одного не понимаю, — он сидел напротив в привычной вальяжной позе и потягивал самое дорогое пойло в Медельине, — почему ты-то чист, как слеза младенца, Каррильо? Копали на тебя, копали и... Полный вакуум. Просто сознайся, как ты это устроил?— Что? — судя по выражению лица этого хитрого поганца, он опять пытался узнать где и с кем я занимаюсь всякими непристойностями.— Как ты спрятал свои пороки? Они должны у тебя быть.— Ты опять про секс?— Мне просто необходимо понять, что ты за черт такой.— Я тоже знаю по именам самых красивых шлюх города, Хавьер. Для этого мне не нужно с ними спать.— Ты на что намекаешь, гад?— Просто предупреждаю дальнейшие вопросы.— Это мой метод работы.— Ты отлично устроился. А что в Техасе тоже симпатичные проститутки?— Я не знаю, я с ними не общался.Я не стал озвучивать злую истину, которая вертелась у меня на языке. Все гринго одинаковы. В своей гребаной Америке они чистюли и правильные парни. Почему? Потому что южнее у них есть большой и дешевый бордель размером с континент.Пенья прочитал мои мысли и мрачно, как то болезненно, глянул на меня.— Прекрати это.Я развел руками. В конце концов такова историческая правда. Даже такой хороший человек, как Хавьер Пенья не являлся исключением.Мне самому стало горько и неприятно.Я отобрал у него стакан и выпил. Самое дорогое пойло в Медельине на вкус было не лучше банановой бормотухи за четыре тысячи песо.— Сменим тему.— Нет, — он уже завелся и в черных, злых глазах заплясали черти, — давай на чистоту! Что ты там подумал про меня? Что я конченный ублюдок, раз сплю с проститутками?— А почему такой красивый мужик, как ты, не может найти себе женщину, которая согласиться спать с ним бесплатно? Или без рыночных отношений у тебя проблемы в штанах?— Не твое дело, Каррильо.— Верно. Тогда какого дьявола ты спрашиваешь?Он готов был полезть в драку, так я задел его гордость. Что-то безысходное и отчаянное было в том, как он защищал свое право таскаться по борделям. — Я так работаю, — быстро подавив ярость, тихо и ровно сказал Пенья, — ты предпочитаешь обливать людей горячим кофе и бить по почкам железной трубой, а я за любовь и всеобщее согласие. Каждый по-своему добывает информацию.Мы молчали и курили. Я вдруг подумал, разглядывая его напряженное, сердитое лицо, что готов простить ему все что угодно. Даже то, что он обычный среднестатистический амер, с замашками развратного белого плантатора.Хорошо, что Хавьер Пенья на самом деле не умел читать мои мысли.— И я не красивый мужик, каброн, — внезапно резко и тихо прошипел он, — не гони. Я редкостный урод.Хавьер Пенья был скользким типом. Это знали все. Сколько раз меня предупреждали: ?не связывайся, он продаст тебя с максимальной выгодой, причем тебе же самому.?Почему-то мои друзья считали, что я наивный простак.Первое же наше общее дело, доказало, что большинство способно ошибаться, причем критически.Не то, что я начал немедленно выворачивать перед Хавьером душу, но у нас славно получилось обмениваться информацией. — Для всех, кроме местных, — говорил Пенья, подбрасывая мне пленки с переговорами картеля, — но тебя это не касается.— Для всех, кроме амеров, — я позволил ему и его приятелю Мерфи порезвиться час в архиве тайной полиции. Да, я знал, что это преступление, но результатом были несколько удачных операций.В какой-то момент я начал работать исключительно на результат. Полковника я уже получил, за операцию"Санта Круз" и взятие преподобного Камило Переса из АНО, а перспектива осесть на административной работе, даже с золотыми эполетами, меня не прельщала. Оставалось делать то, что у меня получалось лучше всего. Портить всяким ублюдкам жизнь.Я совершенно случайно узнал о том, что УБН подкупило генерала Харамильо, чтобы штаб назначил меня руководителем поисковой спецгруппы, которую правительство решило собрать специально для наркобарыг.Должно быть ребята сильно переплатили. Я бесил большую часть наших вояк. Это свойство моего характера и нормальная человеческая зависть. К тому же я действительно не брал ничьих денег, что усложняло коммуникации.Таких как я было довольно много, но амерам и уродам вроде Харамильо нравилось считать, что все мы продажные, надо только предложить правильную цену. Это полная чушь и деза! Я за три месяца набрал 200 человек и 80 из них в Меделине! Это были люди, которые за попытку предложить им взятку могли серьезно покалечить.Но разве это важно? Этой публике, куда интересней страна, полностью состоящая из продажных копов, проституток и барыг.Досадно, но неисправимо. Не суть!Словом, УБН дали взятку и я стал главой спецблока посвященного лично Пабло Эскобару и его бандитам.Думаю, без Хавьера Пеньи эта история не обошлась, но он на этот счет не распространялся, а я не спрашивал.В моем опустевшем доме даже звуки изменились. Казалось, что в мертвенной чистоте, малейший шелест отдается громом. Хаос, который привычно сопровождал Юлиану: обрезки тканей, капли красок на кафеле, сухие цветки орхидей и запахи с кухни, исчезнув, сделал это жилище помесью операционной и склепа. Казалось бы: наконец-то царил мой любимый идеальный порядок, но радости это не принесло.Жизнь покинула это место, и я старался больше времени проводить в лагере.Тем более наш небольшой домик недалеко от Пласа Ботеро слишком часто пытались заминировать...Но в тот вечер 7 апреля в гости буквально напросился мой сокурсник и старинный приятель Пабло Роблес. Я тысячу лет не видел этого холеного сукина сына. Он вечно был занят или за границей.И я обрадовался такому гостю.Пабло мне нравился. Красивый, остроумный, обаятельный и болтливый как тысяча репортеров. Абсолютная моя противоположность. Не удивительно, что он сделал блестящую дипломатическую карьеру. Он постоянно крутился рядом с нашей верхушкой, дружил со всеми нужными людьми и знал все самые важные сплетни. К тому же у него был отличный вкус к дорогим винам. Я уже довольно сильно устал от джунглей и изоляции и решил, что вечер ностальгии мне не повредит.Мы выпили, вспомнили прошлое, он поинтересовался, как я до сих пор умудряюсь выглядеть так, словно кол проглотил.— Ой, ну я знаю, что это называется ?осанка?, но Горацио, прости, ты реально выглядишь как железная рельса. Пенья, которого тоже веселила моя прямая спина, спросил однажды, как я подбираю свои носки если не способен сгибаться. — Не разбрасываю, — отвечал я. Это вызвало бурю веселья.Пабло тоже собирался шутить на эту тему, но я не поддержал. Не его дело. Это смешно только если ты — Хавьер Пенья.Но в целом мы отлично посидели. Роблес выдал целую гору бессмысленной, но забавной информации про наших старинных приятелей: кто женился, кто развелся, кто оказался гомиком и эмигрировал в Майами.— ...знаешь, — он улыбнулся краешком губ, и коснулся моей руки, как-то особенно доверительно, — один наш общий знакомый передавал тебе привет. Совершенно случайно мы повстречались в Панаме, выпили... — Знакомый?— Да. Твой хороший знакомый, Горацио. Этот человек к тебе неравнодушен, я бы сказал даже очень. На моей памяти никто еще никому таких... приветов не передавал.— Ты о чем? — я устал, а вино сделало меня вялым и ленивым, — что за человек?— Для начала, я тебе скажу, что он гарантирует, что на любой из твоих счетов уже завтра будет переведено шесть миллионов.Я тупо уставился на него. — Долларов, — подчеркнул Пабло и тихонько рассмеялся. Ему явно нравилось происходящее, — шесть миллионов нормальных денег, Горацио! И никаких налогов. В ответ тебе нужно будет только озвучивать время и место. Это все. Время и место... твоих операций.Он плотоядно облизал губы, и разлил остатки вина по бокалам.Я даже не испытал приступа ярости, только мрачное, обреченное уныние. Мой старинный приятель приехал в мой дом черт знает откуда ради того, чтобы...Я подумал, что было бы неплохо сломать парочку его тонких холеных пальцев. Пожалуй, в этот раз я мог бы испытать что-то сродни удовольствию. -Уходи, — я встал и он, кажется, меня испугался.— Имей в виду, если ты меня ударишь...— Я не собираюсь тебя бить, Пабло. Просто уходи. Прямо сейчас.Я позвонил Пенье, он скорее всего был не один, но в этот раз я не собирался быть вежливым.Как ни странно он мгновенно согласился встретиться.— Я приеду.Он приехал через полтора часа. Устроился в своем любимом кресле так вальяжно, словно это был его кабинет, а не мой.— Извини, если я прервал одну из твоих свиданок, — я поставил перед ним пепельницу и сел напротив.— Вот как ты это называешь... Мило.— А как? — Ну... Я не знаю... ?Прости агент Пенья, что я испоганил тебе личную жизнь. Но я отработаю, я отплачу...?— Они предложили мне шесть миллионов.Пенья поперхнулся и закурил сигарету не той стороной. Выругался, поморщился от мерзкого запаха тлеющего фильтра и закурил другую.— Это много.— Подослали ко мне Роблеса из департамента иностранных дел. — Не помню такого.— Не важно. Мой старинный знакомый. Служил в полиции в семьдесят девятом, потом уволился и подался в атташе.— Мы можем его привлечь?— Не думаю. — Вот сволочь...— Шесть миллионов, Хавьер! Этот ублюдок сидел со мной за одним столом и пил мое вино...— А теперь скажи мне, куда ты спрятал труп и мы перепрячем его получше.Пенья сказал это так серьезно и уверенно, что я не выдержал.— Хорошо, что ты улыбаешься, Каррильо, хотя это выглядит просто жутко. Ну... так что ты с ним сделал?— Ничего. Я его прогнал.— А из чего тогда сделана твоя нервная система? Адамантий?— Я представлял себе, как я ломаю его пальцы и становилось как-то... спокойней.Мы молчали и курили, пока дымовая завеса в кабинете стала почти непроницаемой. Воздух почти не двигался, в Медельине было жарко как в аду. Скрипел старый вентилятор, где-то бормотал телевизор, Пенья задумчиво вертел в руках свою драгоценную зажигалку:— Я бы пол жизни отдал за то, чтоб иметь возможность грохнуть этого ублюдка Эскобара, — проговорил он тихо, — сил нет — как он меня бесит!— Давай проветрим здесь, — сказал я, — ты останешься или дела?— В жопу дела.Мы так хотели убить Пабло до того, как он закончит стройку и засядет в своей Ла Катедрали, что в какой-то момент совершенно потеряли головы. Время уходило, а этот сукин сын оставался недосягаемым. Мы хватались за любые соломинки, раскручивали любые мало-мальски похожие на правду информационные ниточки, но всегда упирались лбами в глухую стену тупика.Он все еще хорошо платил, а мы все еще управлялись силами пары подразделений и горстки амеров, половина из которых мешала работать, а другая половина барахталась в диком объеме дезинформации, которой нас закидывали стукачи.Если бы мы тогда подключили все ресурсы, всю армию, ВМФ, всех, включая красивенький личный спецназ президента — мы бы удавили гада.Но, как говорят у нас в деревне: ?Si los sapos tuviesen cola, no serían sapos*?.А время неслось, как сбрендивший локомотив. Я думаю, от лихорадочной спешки и бессильной злобы, которые критически убивали наши нервы, мы и потеряли бдительность.Когда Пенья позвонил мне и сообщил, что одна из его девчонок слила ему время и место встречи Пабло с его доверенными лицами, я поднял дежурный отряд и немедленно рванул брать сукиного сына.Без проверки и планирования. Он поверил своей девчонке, я поверил ему. Эта схема обычно работала. Но не в тот раз.Наивность моя заключалась в том, что к тому времени я, как и многие другие, почему-то считал, что у Эскобара есть понятие предела. То есть, дюжина терактов, взорванный в воздухе самолет, гора трупов которыми он усеял Колумбию, целая библиотека уголовных дел всех размеров, ни на какие мысли меня не натолкнули...Так сильно я хотел грохнуть эту тварь до того, как она спрячется в ?домике?.Я сообразил, что наводка — это ловушка лично для меня, слишком поздно. Первые пули попали в голову Лео Гомесу, который сидел за рулем и я выкинул его из машины, боюсь, еще до того, как он умер. Это был единственный мой правильный поступок в тот день. Я не мог поверить, что Пабло отважится на настоящие военные действия. Сам виноват.Бой в условиях джунглей совсем не то, что городская геррилья. Я не был готов к такому повороту, и прежде чем осознать, что происходит и начать действовать я получил чертову тонну свинца и потерял большую часть дежурной группы.Это был конец.Сопротивляться возможности не было, они просто поливали нас из пулеметов со всех сторон. Я сказал, что это был бой?Нет.Это была казнь.Для сукина сына пределов не существовало.Мне было больно, но ярость оказалась гораздо сильней. Думаю, я бы даже не заметил, что умер, такое бешенство меня взяло.Старый американский военный джип, списанный Штатами в утиль лет сто назад, заботливо перекрашенный и подлатанный нашими рукоблудами, тараном врезался в грузовик перегородивший мне дорогу. Я сдал назад и снова разогнал машину.И от этого удара чертов грузовик развернуло ровно настолько, чтоб я смог протиснуться.Педаль газа в пол и...Единственная мысль, которая посетила мой угасающий разум:?Сучьи дети амеры... делают крепкие тачки...?Прежде, чем сдохнуть, я успел дать по тормозам. Чертов джип врезался в фонарный столб не на полном ходу.Сознание вернулось ко мне вместе с ярким, белым светом. Боли не было, но в глаза словно стекол насыпали.Я несколько секунд надеялся, что проклятый свет — это потусторонняя чепуха из журналов, которые любила полистать в туалете Юлиана. ?...я двигалась по темному тоннелю и в конце узрела божественный свет...? Ничего божественного не происходило.Значит, я не умер. Это было очень плохо. Я подозревал, что у Пабло для меня найдется много разных вариантов ?свинца?, и разобрать мое тело на 200 частей, до последнего поддерживая во мне жизнь — самая незатейливая из его пыток.Я не боялся боли, но я чувствовал чудовищное, просто невыносимое разочарование.Это был нелепый конец.Я не льстил себе, не мнил себя национальным героем, но моя глупая смерть могла на несколько лет откатить конец Пабло. А я прекрасно понимал, что он сделает мою смерть максимально глупой.Если я его ненавидел, то он меня ненавидел вдвойне. Меня ждала жуткая, затейливая и позорная смерть.Я подумал о том, что люди перестанут верить в то, что с ним можно справится, в то, что он не имеет права предлагать свой идиотский выбор ?взятка или смерть?, в то, что он не всесильный Хозяин, а всего лишь разбогатевший на чужой боли психопат. Люди станут бояться этого подонка еще сильней, его жирная туша разрастется и покроет всю Колумбию, и тогда победить его не сможет уже никто... Ни генерал Маркес с его вездесущим АДБ, ни армия, ни УБН, никто...?Я выкопаю твою бабку, трахну ее, убью и снова закопаю!?Я эхом услышал его спокойный, глуховатый голос.Он победит. А я останусь в истории еще одним клиническим идиотом, который посмел замахнуться на самого Хозяина. И проиграл. Естественно.Те несколько минут были худшими в моей жизни.А потом я увидел самое прекрасное в мире лицо.Лицо Хавьера Пеньи.Он был каким-то серым, измученным и непривычно встревоженным.Но это был мой дорогой гринго!— Хави... — я попробовал заговорить, но голос меня не слушался.— Заткнись, — Пенья наклонился к самому моему лицу, так что я почувствовал сигаретный перегар и теплое дыхание на своей щеке.Я был очень даже жив!Странно. Логика подсказывала, что в меня влепили минимум пару обойм...Ужас отступил, и спокойствие, которое обрушилось на мою больную голову, просто отключило все органы чувств.Он просил заткнуться, и я заткнулся, как в последствии выяснилось, на двое суток.Когда сознание вернулось, свет был помягче и настроение получше, хотя чувствовал я себя так, словно по мне проехал М-41.— Восемь пуль, — сказал Пенья, — чего ты хотел? В твой дерьмовый броник попало всего две! А еще шесть, уважаемый доктор Эрмильо вытащил из тебя. Надо завести бронескафандр, не дело это!Его физиономия все еще была нездорового землистого цвета, но страх, который я почему-то явственно ощутил в первый раз, пропал, как не было.За его плечом я увидел лохматую голову и взволнованное лицо Горацио.Я плохой отец. Первое, что я подумал: какого черта младший интендант Каррильо не причесался?Но я хороший отец, я не стал ничего говорить при посторонних.— Что происходит, мне кто-нибудь объяснит?Но прежде чем я узнал подробности последних четырех дней, моя больничная палата некоторое время побыла проходным двором. Я так понял, мои ребята вместе с УБН, устроили на входе настоящий военный блокпост. Проверяли все, вплоть до содержимого заднего прохода.Работали на совесть.Когда поток желающих убедиться лично, что я жив, иссяк, и в палате остались только Пенья, Трухильо и мой сын, явился знаменитый доктор Эрмилио и потребовал, чтобы все выметались, иначе он лично меня пристрелит, чтоб не мучился.Хавьер включил свое убийственное обаяние на полную катушку, так что ему позволили остаться еще на час, при условии, что он меня не побеспокоит ни коим образом.Возможно, он дал взятку этому суровому господину. Но я не заметил.— Мне нельзя тебя нервировать, — когда все вышли, он сел на стул рядом и наконец на его физиономии появилось нечто похожее на улыбку, — поэтому давай потом, когда ты воскреснешь, я расскажу все в деталях.— Сейчас, — доктор вколол мне морфий, так что я чувствовал себя чуть менее раздавленным и был готов послушать все от начала до конца, — я рад, что ты здесь.Я хотел сказать совсем другое. Еще в первый раз, увидев его лицо на фоне резкого белого света, я хотел сказать совсем другое. Но мне так и не хватило смелости.— А я-то как рад, — мрачно отозвался Пенья, — но давай все- таки потом, хорошо?Но я его дожал.Ему не стоило даже пытаться сопротивляться.— Подкрепление задержалось ровно на пять минут, но уже почти все смылись. Удалось положить всего несколько бойцов и одного снайпера. — Сколько моих? — я подумал, что сердце мое остановится, но я должен был знать.— Двадцать пять, — тихо проговорил Пенья.Почти вся группа. Он помолчал несколько секунд, сосредоточенно разглядывая свои руки, потом снова посмотрел мне в глаза.— Пабло там и близко не было, зато своих боевиков он нагнал целую армию. Сработали они четко. Пулеметы, М-4, даже огнемет приперли... Настоящий ад. Чертовы ФАРК на этом фоне- дети малые. Ладно... Мы нашли тебя почти сразу, ты знатно погнул столб на Шестьдесят четвертой улице. И ты был жив, хотя я до сих пор не понимаю, как это получилось, везучий ты сукин сын.Я закрыл глаза. Мне расхотелось видеть этот проклятый свет.Двадцать пять лучших колумбийских парней. Самых преданных и честных людей в этом дерьмовом мире полном психопатов и шлюх.Я потерял двадцать пять сыновей. Кто бы мог такое пережить и не сойти с ума?Спас себя, не спас их...Чертова машина, которая поддерживала во мне жизнь, даже не пискнула. Сердце продолжало качать кровь.Чудовищное чувство вины не прикончило меня на месте. Значит, так тому и быть. Пенья молча взял мою руку. Я чувствовал, как его горячие пальцы гладят ладонь.— Их похоронят с почетом, президент уже подписал указ.— Что потом? — наверное морфий помог мне справиться со слезами и жуткой пустотой внутри. Но чтобы уменьшить вину, хотя бы до размеров моей души, пришлось бы извести весь мировой запас этой дряни.— Потом... Знаешь, когда тебя привезли из операционной, я думал все кончилось, но все только началось...Пенья, которого без конца рвали на на части, требуя срочного отчета здесь и сейчас, попрощался с охраной (ребята безо всяких приказов, сами устроили пост около моей палаты) и поехал успокаивать своих истериков.Вернувшись ближе к вечеру, он обнаружил, что вместо шести вооруженных бойцов, у дверей моей палаты ошивается только бледный и растерянный Горацио с одним единственным жалким пистолетом. — Он смелый парень, знаешь ли. Отличный парень. Работать одно удовольствие!Оказалось, что приехал какой-то хрен в эполетах, размахивая удостоверением АДБ и целым отрядом вооруженных гвардейцев, повязал моих ребят, под предлогом, что якобы охранять меня не было приказа, парни должны безотлагательно прибыть в расположение блока иначе самовол, а охраной займется тайная полиция.Горацио пришел и внезапно обнаружил, что у дверей ни души, а зайти ко мне может любой и с любыми целями. Это ему очень не понравилось. Потому он снял с предохранителя пистолет, позвонил Трухильо и сидел у палаты, пропуская внутрь только медсестру с капельницей. Таким его и застал Пенья.— Времени на то, чтобы разбираться что к чему, не было. Я взял за грудки дежурного доктора, как там его... Угарте, и потребовал другую палату и передвижную систему жизнеобеспечения. Ты не очень дышал в тот момент, если честно. Он так орал, что у меня уши завяли. Причитал, что мы тебя убьем, что перевозить в таком состоянии нельзя и еще какую-то хрень. Кукарекал как петух резаный. Пришлось надавить на него. Малец, кстати, подыграл просто блестяще. Может быть пугающим. Весь в отца!В общем, с горем пополам перевезли они меня в палату этажом ниже, нарекли Рахилью Суарес, кстати, ее именные лекарства нашлись на моей прикроватной тумбочке. Куда именно они дели эту несчастную женщину я так и не узнал. Надеюсь, с ней все хорошо.А в полночь мою прежнюю палату разнесли в щепки какие-то темные личности. Лупили из автоматов так, что от койки живого места не осталось. Подожгли больницу и исчезли так же стремительно, как появились.— Пришлось добывать новую медтехнику, эти гады расстреляли отличный немецкий аппарат. Я так понял, дорогущий... Пришлось везти новый вертолетом из Боготы. В общем, даже хорошо, что ты не застал всей этой кутерьмы, хотя пришел в себя в самый неподходящий момент...Он замолчал, устало потерев лоб.Резкий стук и глуховатая ругань за дверью напомнили, что милость доктора Эрмилио имеет временные пределы.— Иди домой, — я попробовал заставить связки работать, но получилось тихое шипение, — поспи. И не вздумай винить себя. Не напивайся. Не делай глупости.Но он напился. Я понял это утром, едва увидев его серое, помятое лицо. — Я же сказал спать, муфлон, а не вот это...— В гробу высплюсь. Я смотрю, ты на поправку пошел, болтаешь без умолку.— Какие новости?— Все плохо.Я понимал, что меня держат на этой земле чертовы провода доктора Эрмилио, и стоит подчиняться его приказам, поэтому постарался расслабиться.Однако от ярости и разочарования было не увернуться.Я понял, что произошло еще до того, как Хавьер набрал в легкие воздуха, чтобы произнести это:— Они договорились. Подонок сегодня сдается. Трубы, фанфары фирменный вертолет министерства обороны. И премьер в роли сурового стража.— Как герой, — проговорил я, с трудом ворочая языком.— Все, давай сменим тему, — Пенья легонько коснулся моей руки.И мы замолчали. — Иди домой и выспись, — попросил я, — для нас пока все кончилось. Он вздрогнул и странно на меня посмотрел. — Если бы не я, ты был бы сейчас в порядке. И... Может быть, мы не позволили бы ублюдку выкрутиться, — сказал он, каким-то мертвым, равнодушным голосом, — если бы я не был таким тупым...Я ожидал чего-то подобного. Как бы плохо не соображал мой накачанный обезболивающим мозг, я отлично знал, что Хавьер Пенья хороший человек, а значит взвалит всю вину на себя.И надорвется.Я умел с этим жить — он нет...— Нет, — сказал я безнадежно, — нет. ?Бы? не работает. Ты не виноват.— Я мог бы проверить дезу, я мог бы постараться... — он чудовищно устал, его мучило похмелье и удушающее бесконечное кольцо рассуждений на тему, что он мог бы, но не сделал. Алкоголь уже не гасил внутренний ад, а других средств выживания у Хавьера Пеньи не было. Обычно я знал, что все будет нормально с этим упрямым бараном: найдет себе подружку на ночь, выпьет месячный запас горючего, выкурит целый табачный магазин, прикончит свою несчастную печень и все будет тихо, спокойно.Хотя бы изнутри.Но в то утро мне почему-то показалось, что Хавьер сдался. Что-то надломилось в нем. Что-то жизненно важное.А у меня не было сил помочь.Полутруп, которому даже простые слова даются с чудовищным трудом... Что я мог сделать для него?Он встал, попробовал мне улыбнуться серыми губами:— Давай, каброн, выкарабкивайся, я скучаю.— Наклонись, — я собрал все, что оставалось от меня прежнего, сильного и смелого, — надо кое-что сказать тебе.Он не сразу понял, что я от него хочу, потому что звучал я более чем плохо.— Ближе.И когда его щека почти коснулась моих губ, я сказал ему, то, что не стоило говорить никогда.Пенья выпрямился так резко, что едва не перевернул столик с лекарствами.Я, пожалуй, еще не видел на его лице такого ошарашенного выражения. — А теперь иди домой и выспись наконец!Сил у меня больше не было, я закрыл глаза и отключился.Он явился на следующий день за час до начала приема посетителей. Видимо все-таки сумел подкупить кого-то из моих парней. — Я отобрал у црушников и принес тебе суперагрегат, чтобы ты смог сам сказать своей жене, что не нужно прямо сейчас угонять гражданский самолет и лететь сюда, разбираться со всеми нами, — Хавьер Пенья прошлой ночью может быть не спал, но точно не напился. Это было заметно. И по запаху тоже, — только не больше трех минут, Каррильо. Да, не смотри так. Международные переговоры — дорого. Я экономлю. И если Эрмильо узнает, он нас обоих грохнет стетоскопом. Так что покороче.Юлиана была вне себя от злости:— Сколько там этот ублюдок Пабло дает за тебя? Миллион? Два? Я пожалуй возьму, зачем деньгам пропадать! Я изо всех сил постарался звучать уверенно, спокойно и ласково.— Brujita, — сказал я, назвав ее домашним именем, что обычно разряжало обстановку, — все хорошо, я почти здоров, обещаю, что больше такого не повторится.— Не верю! Я говорила этому твоему красавчику-гринго, что если я уеду что-нибудь случиться! Так и вышло. Я собираю чемоданы!— А если я поклянусь, что все хорошо?— Вы все сговорились, сукины дети! А ты еще и вздумал улизнуть на тот свет, vejete! Даже не пытайся меня обмануть! Я не уверен, что мне удалось успокоить ее надолго, но было слышно, что она чуть улыбнулась, когда называла меня ?старикашкой?. — Твоя жена сказала, что я красавчик, — Пенья кисло улыбнулся, на мое ?спасибо? и спрятал радиотелефон куда-то за пазуху, — она что слепая?— Не знаю. Может спутала тебя с Мёрфи. Вы, гринго, все на одно лицо.— Ага, — он наклонился ко мне, опасно сощурив глаза и поджав губы, — а Мерфи красавчик, значит?— Откуда мне знать, я что петушара по-твоему?? — Ты каброн!То, чего я опасался так и не случилось. Пенья разве что был чуть более нервным, и несколько чаще пытался вогнать меня в краску своими пошлыми шуточками. И все.Он, похоже был в порядке, а моя утренняя доза морфина потихоньку ползла по артериям, убивая боль и слегка преображая мир вокруг.