Глава II (1/1)

—?Урю!Сквозь пелену сна я услышал свое имя и с трудом пошевелился, пытаясь укрыть сползшим одеялом замерзающую ступню.—?Урю, поднимайтесь!Смутно знакомый голос доносился до меня глухо. Казалось, будто бы я был утопленником, уже который век спокойно лежащим на самом дне, укрытым толщей воды и обнимающим свой милый, поросший мхом, булыжник. Дном мне служила кровать, толщей воды?— одеяло, булыжником?— подушка. Я был умиротворен и доволен своей участью, уже было начал верить в то, что давно погиб, и это в полной мере устраивало меня!Я спал!—?Если вы сию же секунду не проснётесь,?— голос приблизился к моему лицу, и я с недовольством нахмурился, ощущая, как мое обескровленное мертвое тело старательно пытаются вытащить из родной могилы,?— я буду вынужден принять крайние меры.?Принимайте сколько угодно мер?,?— подумал я рассеянно, слыша, как где-то неподалеку плещет вода,?— ?Я все равно умер, и нет в мире вещи, способной воскресить мертвеца…?Такая вещь, к сожалению, нашлась.Из морской пучины меня вытянули в не менее мокрое царство, щедро плеснув из кружки прямо в лицо.Я моментально сел, вытираясь краем одеяла, что было, честно сказать, бесполезно?— ведь оно тоже промокло?— и, ощущая, как шумит у меня в ушах, попытался сморгнуть сонную темноту с глаз. Глубокий надлом родился в моем сознании, разделяя его на две равные половины, в одной из которых я все ещё был мертвым телом с булыжником под затылком, а в другой?— самим собой?— Урю. Ассасином, человеком, поклявшимся бороться с тамплиерами, возложившим свою жизнь на это и так позорно получившим водой в лицо от одного из их ярчайших представителей.—?Ну вот вы и умылись,?— улыбнулся Асахи, разводя руками. —?Bonjour…—?Объяснитесь! —?рявкнула, перебивая, живая моя половина, в то время как вторая торжественно сорвалась с места и поплыла куда-то ещё глубже, медленно растворяясь во мраке.—?Объясниться? Очевидно, что я по делу, pauvre fou. Мне плеснуть ещё воды, чтобы вы, наконец, продрали глаза и соображали нормально?Я угрюмо на него глянул.—?О, вы так любезны… Спасибо огромное за предложение, но не утруждайтесь. Я уже проснулся,?— слова ядом вылились с моих губ и капнули на голую грудь. Хотя, быть может, это была лишь вода. —?Который час?—?Четыре утра.—?Сколько?!—?Четыре утра,?— повторил Асахи с натянутой улыбкой, но после прошептал что-то наподобие ?sourd? и заткнулся, наконец, позволяя мне окончательно привести себя в порядок.Отгоняя сон, я встал, немного смущенный присутствием мужчины в моей комнате и тем, что я привык спать, избегая удушающих объятий ночных сорочек.Проще говоря?— я спал голым.Тамплиер?— спасибо ему огромное?— тактично отвернулся и, сложив руки за спиной в крепкий замок, неритмично принялся перекатываться с носка на пятку. Он нервничал немного. Точную причину его нервозности я не знал и, более того, совсем не хотел знать: дремота одолевала меня, недостаточно быстро оттесняемая адреналином и врагом в моем временном доме.—?Я все ещё жду объяснений,?— обувь, как на зло, не хотела застегиваться, и мозоль, натертая на изнеженной за два месяца плаваний пятке, уныло прижгла кожу. Я бросил сапог на пол; тот обиженно звякнул пряжкой, сгоняя в угол тощую мышь, и утих, дожидаясь своего часа.Асахи не дрогнул от грохота моего порыва, но обернулся, смеряя меня неясным, мутным взглядом. Он снова замечтался, видимо, и скривленные губы его выражали одну чистую и даже прекрасную в своей искренности эмоцию: неприязнь.Мы друг другу?— мягко сказать?— не нравились. В первые наши встречи ценой общего раздражения был лишь один взгляд друг на друга, и градус этот, накопленный, неделями не стихал, стекая во снах густой кровью с моих избитых рук.Мне снилось что-то невообразимо ужасное и приятное одновременно. Проснувшись, я мог вспомнить лишь боль и алые реки, и был я уверен в том, что реки те пестрели всеми оттенками бордо не из-за крови, а из-за высыпанных в них розовых лепестков.Я также был уверен в том, что мне снился кто-то смутно знакомый.Белым пятном он проплывал мимо меня, касался воздушно, и кожа под его ласками раздувалась волдырями, будто от ударов крапивой.Я не чувствовал к этому человеку привязанности, мне нечего было стыдиться перед ним, мы не говорили друг другу ни слова, у нас не было никакого прошлого?— и это было воистину, во всех гранях незримого, восхитительно.Просыпался я с тяжестью на душе.Долго не мог найти себя посреди тесной, погруженной во мрак, комнаты.Трогал свое лицо руками и не понимал, что это я. Не понимал, что я живу и живу именно свою жизнь, но на подбородке от времени пробивалась лёгкая щетина и я кололся о нее с почти больным удовольствием, как о единственное, что могло вытащить меня из этой пахнущей розами могилы.Я оживал и вновь мог дышать.С каждым вздохом крепло подозрение, что я и сам этим пах: цветами и сырой землёй, солью, смертью, я пах мертвечиной, гнилью и закрывал себе раз за разом нос рукой, и от руки моей пахло чернилами и кровью, и руки мои, живые, сами тащили меня к свету.Я садился в своей постели, зажигал свечу дрожащим в пальцах огнивом и долго писал в дневнике события прошедшего и?— возможно?— грядущего.События настоящего были непонятны для меня, они были заволочены туманом и настолько неприятны не мне самому?— чему-то в глубине меня?— что я предпочитал вовсе не думать о них.Страх забвения застил мне глаза.Я не мог спать. Я шел среди ночи на крыши и там долго сидел, слушая, как вокруг меня живут своей тихой ночной жизнью люди.—?Ответьте хоть, как вы вломились в мою комнату,?— не имея цели останавливать свой гнев, я упорно добивался от тамплиера ответов и все больше хотел засадить ему саблю куда-нибудь поглубже, но?— вот незадача?— у меня был всего один шанс, и я уже упустил его.—?Спросил у хозяина про седого смуглого варвара с ярко выраженным британским акцентом. К моему искреннему удивлению, вы единственный из посетитей всех ближайших ночлежек подошли под описание,?— Асахи косо глянул на меня и протянул скрытый клинок, что уже несколько минут вертел в руках,?— Занятная игрушка.—?Этой ?игрушкой? я вас чуть не убил,?— мужчина в ответ на замечание только оскалился весьма спастически, готовый плюнуть мне в лицо очередной колкостью, но я, не желая более продолжать этот бесполезный диалог, только пожал плечами и отвернулся к своему осиротевшему сапогу.Со вторым клинком я возился дольше обычного. Закончил удачно: ровно до того момента, как Асахи готов был открыл рот для очередного упрёка.—?Пойдёмте. И, надеюсь, вы окажетесь достаточно хорошим рассказчиком, чтобы окупить сохранённую вам жизнь.Мы тихо поднялись на улицу.Я вдохнул, протирая глаза, и прямо в лицо мне дунула вдохновляющая предрассветная серость. Небо только начинало синеть вдалеке, предвещая скорый свет, и мачты кораблей частоколом чернели на фоне мирно просыпающегося солнца.Собаки лаяли в паре-тройке кварталов от нас, маршировали британские войска, но тихо, уподобляясь общей сонливости?— я слышал только тихий гул барабана и стройный топот тяжёлых сапог, ударяющихся о твердь мостовой; наливались золотом флюгера на крышах и в целом атмосфера, окружившая нас, была умиротворенно-дружественной.Даже Асахи не проронил ни слова насчёт моего лица или одежды; просто посмотрел в сторону рассвета и вздохнул, переводя взгляд на виснущие тяжёлым дождливым полотном облака. Гром должен был разразиться со дня на день, и я внутренне ликовал, ожидая одну из тех теплых летних бурь, что радовали меня в родном Лондоне или окрестных ему деревнях, когда я был ещё ребёнком.Когда мне ещё не нужно было думать, как состроить свое движение и рассечь кому-нибудь артерию быстро и?— по возможности?— безболезненно.Когда не нужно было думать о том, как человечнее подарить жизнь.Опускаясь к тому, что я не считаю смерть подарком, достойным упоминания в списке (если таковой имеется), посмею уточнить: разум мой рисовал радостные картины той беззаботной поры, когда не нужно было даже каплю внимания уделять планам о незаметной краже чьей-то жизни.—?Бенджамин,?— начал Асахи, прерывая мои утренние думы,?— нашел нескольких солдат, что могут знать о местонахождении нужного нам человека. Косвенно, конечно… но это все, что мы имеем, пока…—?О, а я думал, что тамплиеры знают все на свете… —?я невольно зевнул посреди слова и закончил его на невоспитанно-высокой тягучей ноте.—?Было бы так,?— мужчина и внимания не обратил на мои манеры, хотя в иной ситуации бы не пропустил возможности бросить пару уничижительных слов,?— мы бы с вами не разговаривали.Не в полной мере удовлетворённый таким ответом, я подался за ним.Чувствовалась его недосказанность и зажатость, на которую я, будучи не в самом лучшем расположении духа своего, не приминул надавить.—?Такое чувство, Асахи, будто от вас что-то скрывают. Мало финансируют, не хотят давать помощь или просто в вас… не верят.На последних моих словах тамплиер не дрогнул, нет, напротив, он встал, как вкопанный на Бикон-хилле столб, и я с тупым удовольствием наблюдал за двигающимся носком его сапога. Задел.Точно задел, если он не может решить, поднять на меня руку, спровоцировав стычку?— вторую, или же нет.К счастью для меня, Асахи решил не терять на эту мелочь времени.—?Меня финансируют, Урю, и очень хорошо. Мне предоставили рекрутов, коим неравнодушно наше дело, комнату, билет на корабль. Расходы на поиски нужного нам ложатся всецело на плечи Ордена; мне, безусловно, доверяют, и я не знаю ни одной достойной причины, по которой вы могли заподозрить что-то… подобное озвученному. Разве что… —?он обернулся, все так же плавно, но я видел зажатую пружину раздражения внутри его груди. Пружину, которая могла прийти в движение от одного только моего неправильного слова. —?Разве что вы просто пытались меня задеть. В таком случае, Урю, вы лишь потратили наше драгоценное время. Идёмте.Мы прошли лишь несколько метров, когда Асахи резко завернул за угол и остановился, вглядываясь в вывеску, как в единственно-верный ориентир. Я, идущий следом, не ожидал от него такого и едва избежал столкновения. К сожалению, оценкой моего ловчайшего трюка был лишь косой взгляд на мое осунувшееся, небритое лицо.—?Сколько вы спали? —?спросил Асахи, помогая мне встать ровно.—?Около двух часов. Может?— немного больше. Может?— немного меньше,?— я сбросил с плеча его руку, сжимающую крепко, будто змея, и гордо выпрямился.Я пытался казаться выше.Рефлекторно.Асахи все равно смотрел на меня сверху вниз, и смотрел бы так, даже стоя на коленях.—?Что же вас тяготит настолько, что вы лишены сна? —?улыбнулся он.Улыбка должна вызывать приятные, радостные и теплые эмоции. Улыбка Асахи?— по крайней мере та, которой он одаривал меня в минуты нашего сотрудничества?— вызывала лишь холодок за ушами и в сердце.—?Звёзды,?— бросил я, не раздумывая.Тамплиер закатил глаза и вновь устремился вперёд. Я оглянулся. Тесноватые, но уютные переулки вели нас в сторону Фэньюл-холла, который в этот час явно не блистал количеством крикливых торгашей.—?Бросьте, Асахи. Звёзды здесь действительно прекрасны. Я слышал, в Париже смог не даёт разглядеть ни одной, даже если ночь ясна.—?У меня не было возможности насладиться красотой природы,?— с нотой горечи отрезал тамплиер.Он ясно давал понять, что не хочет говорить.Я говорил.—?Ни разу в жизни? —?и правда, не верилось, что такой человек ни улучил ни одной минуты для наслаждения прекрасным. Асахи, казалось, был создан для всего эстетичного с этой его белой кожей и правильными чертами лица, с идеальной осанкой, фигурой, голосом…Я уловил себя на мыслях, несвойственных мне и, более того, ненужных. Неправильных. Асахи, может быть, и был хорош собой, но тамплиерская гниль в его душе заволокла ему глаза и он шел напролом туда, куда ни одному человеку нельзя было ходить.Как бы громко тамплиеры ни базланили о мире во всем мире, процветании и блаженной святости всеединства, я не верил ни одному слову и даже подумать не мог о красоте душевной любого из них, потому как и красоты этой не было.И души.Тоже не было.—?Я был увлечен другим,?— простой ответ, но сколько он значил для меня тогда, сказанный тоном настолько робким, будто мужчина передо мной и сам сомневался в правильности своего прошлого.Быть может, оно и было неправильно.Я не бросался судить так горячо лишь из-за того, как Асахи мягко преподнес мне, незнакомому ему человеку, свои жалобы, будто хотел посмотреть, догадаюсь ли я о буре внутри него или же увижу лишь тот вечный штиль, что он рисует насупленными в напускном недовольстве бровями.В конце концов, всех нас к важным событиям жизни приводят зачастую обстоятельства, над которыми мы не властны, и в те часы, когда обстоятельства извне сами властвуют над нами, мы чувствуем всю боль и горечь будущих своих сожалений.Асахи, по всей видимости, много такого пережил и скопил, но за те четыре недели, что я следил за ним издалека, не показал ни одной трещины на безупречном своем фарфоровом лике.Быть может, трещин не было и в помине.Быть может, я плохо следил.Быть может, я не хотел видеть эти трещины и давить на них так сильно, чтобы создать целую сеть, раскрошить хрупкую оболочку и увидеть?— пускай ненадолго?— его настоящего.Я не убил его однажды и не жаждал убивать в том узком переулке, где нередко ночевала Бостонская голь, хотя желание убить всех остальных его ?братьев? все ещё горело во мне ясным пламенем истинной справедливости.За время проживания в Бостоне я усвоил, что ежедневные прогулки по пятам за одним единственным человеком заставляют невольно к нему привязаться.Асахи не казался таким уж плохим, когда я следовал за ним укрытыми тенью или листвой, своими тропами.Он подавал бедным, улыбался несчастным и помогал беспомощным, пока самого его снедала мрачная скука и желание действовать, которое ничем нельзя было удовлетворить.Он пытался отыскать свою цель?— нашу цель?— и схватить её за хвост, но цель эта свой хвост тщательно прятала и цепкие руки молодого тамплиера всё никак не могли ухватить промасленный конец.Он не мог раздражать своей злостью или бесчестьем, но меня раздражал.Раздражал своим постоянным присутствием в моей жизни, раздражал тем, как ходит, как смотрит и как дышит, раздражал тем, что живёт, потому что жизнь его нынешняя была моей оплошностью, плодом моей слабости и я корил себя за это, сидя на крыше Капитолия или церкви, корил и смотрел на бескрайний бархат ночного неба, с которого на меня, кутаясь в черную вуаль свою, глядели безжизненно и грустно алмазные россыпи звёзд.Тогда я задумывался о Боге и смотрел украдкой в узкие окна церквей, чьи крыши служили мне постелью и приютом более ласковым, нежели снятая комнатушка. Золотые своды, блестящие в мерцании свечей, ослепляли лики святых и их неравнодушные взгляды, заволоченные слезливой пеленой, полузатерянные, навевали мысли о моей грешности и о том, что взгляд, подобный им, преследовал меня во снах и жизни, придирчиво цепляясь за мои глаза всякий раз, когда я заводил с Асахи речь.Мог ли я скользнуть однажды в конфессионал, усесться, покорно сложить на коленях руки и рассказать все, что до?лжно было??Я убивал, святой отец, убивал людей и животных, убивал, потому что защищал свою жизнь и убивал, потому что мне было приказано убить. Я чувствовал за все эти смерти стыд и сожаление, но кровь умерших стекла с моих рук и впиталась в землю вместе с моей жалостью, а грех на душе остался лежать лишь из-за того, что однажды я не убил?.Это было бы смешно.Это было бы грязно.Это было бы ненужно.Потому как блажь эта святая, несчастная, залегла в глубине глаз моего врага, и я смотрел в эти глаза, глядящие в мечтах своих сквозь меня, смотрел и думал, цепляясь из последних сил за свою выдержку и желание не согрешить ещё раз:?Если Асахи и будет плакать, то только миррой?.Мог ли я исповедаться тому, кому было суждено умереть от моих рук?Тому, кто не был против своей смерти, но, лишь получив разрешение жить, рванулся вперёд с такими силами, будто вела его нечеловеческая жажда, и даже не божественная, и не дьявольская?Тому, в ком не было ничего человеческого и в то же время всё человеческое, скопленное тысячелетиями нашей жизни здесь?Мог ли я однажды взглянуть ему в глаза и, не чувствуя вины за то, что он живой и смотрит в ответ, высказать всё, что скопилось на душе?Не держа руку на рукояти сабли?Не поглаживая пальцами грубую резьбу гарды или спусковой крючок пистолета?Не сжимая в ладони верёвку шенбяо так, что она потом мокрой плетью колотила мне по ляжке, оставляя на бриджах следы страшнее всех тех, что я мог оставить на теле Асахи?Я не знаю.—?Стойте,?— выдохнул тамплиер, взмахом руки останавливая моё рассеянное преследование,?— и слушайте.На крыльце, привалившись к колоннам, стояли сонные караульные и бормотали что-то об офицерах и улицах. Я слышал знакомые названия, запоминал информацию, нужную нам?— смена караулов, маршруты, форты?— и иногда смотрел на Асахи и то, каким взглядом он впивался в лица облаченных в красные мундиры солдат. Британцы, такие же британцы, как я, но, казалось мне, что кровь у нас абсолютно разная и мечты разные, и разум разный, потому как они убили бы меня, не раздумывая, и я бы убил их, если бы мне сказали убить, и не было между нами никакого единства нации и ничего общего, что могло бы остановить их от последнего удара.Ничего, что могло бы остановить меня.Что же помешало мне убить Асахи, в чьих жилах текла кровь ненавистных Короне французов и разум чей был одурманен мечтами тамплиеров?Его слова?Его глаза?Его собственные мечты?Мечтал ли он о чем-то своем или в действительности все мечты тамплиеров были единые и общие, и эти мечты не давали им убивать своих братьев, несмотря на их вероисповедание, их нацию и их расу?Я не знал.Я не спрашивал.—?Трое,?— шепнул Асахи, утягивая меня в темноту переулка,?— их трое.—?Кого?—?Вы не слышали? —?он изломил брови, придирчиво смерил меня взглядом и на губах его проклюнулся уже знакомый мне неприязненный изгиб. —?Вы не слушали.—?Слушал, Асахи. Но как я пойму хоть что-то, если вы за эти четыре недели ничерта и не объяснили?Изгиб черных бровей стал ещё более крутым.В ответ я получил лишь взгляд, сдержанный вдох и тихий выдох сквозь видную кромку белых зубов.Асахи тронул кольцо на своем пальце и, всё так же молча, двинулся вперёд.Я решил вступить в эту безмолвную беседу; отчасти от того, что хотел спать, отчасти от того, что беседы с Асахи никогда не превносили в мою жизнь душевного покоя, и молчание рядом с ним было, пожалуй, наилучшим вариантом.Тамплиер шел пружинистым быстрым шагом?— маршрут его был мне знаком?— однако сам мужчина стремился вперёд без конкретной цели. Ноги сами несли его, и я наслаждался стуком искусно подбитых каблуков, хотя это тоже немало раздражало меня по той простой причине, что сам человек, носящий эти сапоги и каблуки эти, молчал.Крутил кольцо на пальце.Молчал.Поправлял треуголку и смотрел в небо, нервно кусая губы.Молчал.Хватался то за рукоять рапиры, то за пояс, то клал ладонь на пистолет и большим пальцем гладил металлический узор и зажатый в стальных зубах кремень.Молчал.Остановившись около пекарни, он обернулся ко мне, и серебро в тонком узоре его серого аксамитового плаща уныло блеснуло желтым, отражая тусклый свет висящего над вывеской фонаря.Так же уныло блеснула тонкая полоска его зубов и?— позже?— тонкая полоска боязненной улыбки на его губах.Он сдержанно вдохнул и я, не дожидаясь, пока он скажет слово, выдохнул сам:—?В восемь утра.В ответ знакомый излом бровей и молчание.—?Каждый день в восемь утра вы приходите в эту пекарню, покупаете здесь круассан и всухомятку съедаете его, пока идёте до таверны около причала. Перед тем, как войти, снимаете треуголку,?— это не было желанием похвастаться мастерством слежки, просто я, как и сам Асахи, изнывал от безделья, что и послужило причиной, ради забавы, шататься за ним по всему Бостону.—?На завтрак яйца и чай. Чай не пьёте?— сидите, держа кружку в двух руках, думаете. Желток съедаете не весь. Уходите обычно спустя около получаса, по пятницам позволяете себе сыграть в мельницу. Ставите десять фунтов. За все время три раза выиграли, один раз проиграли, хотя могли и одержать победу, если бы составили ещё один ряд и убрали фишку с доски. В тот день вашим соперником был француз, до того?— три недели?— британец. Не знаю уж, связано ли это. Треуголку надеваете немного криво поначалу и сдвигаете вбок. Влево,?— уточнил я, наблюдая за тем, как все больше и больше вытягивается лицо моего невольного союзника. —?Часто смотрите в небо. До обеда гуляете по причалу, собирая сплетни. Не скупитесь подавать сиротам и нищим, всем, с кем заводите беседу, улыбаетесь, но по лицу видно, что разговор ведёте с нежеланием и скукой. На рынке по пути покупаете пару яблок. Держите в правом кармане, сами не едите. Обедаете всегда в ?Зелёном драконе?, всегда мясом. Овощи, фрукты и сладкое не любите и не берёте, даже если угощают. Спрашиваете новости у Бенджамина, если он на месте. Купленные яблоки скармливаете коню. Чистите левой рукой, за поводья ведёте правой, оно и неудивительно?— вы правша, и рапиру свою носите на левом боку. До вечера гуляете по дворам, любите просто посидеть на лавочке или зайти в ?Виноградную гроздь?, там читаете книги, любые, без разбора. Во время чтения часто трогаете волосы, потому как они спадают на глаза и мешают видеть. Возвращаетесь в ?Зеленый дракон? поздним вечером, если выходит старик Дуглас, беседуете с ним некоторое время. Если Дугласа нет, наслаждаетесь диалогом с Чёрчем и идёте спать, чтобы следующим днём всё повторилось вновь.Я закончил монолог и сложил руки на груди, приваливаясь к бочке около той самой пекарни, где Асахи так любил покупать выпечку.Сам Асахи, заметивший меня в первый день, но не замечавший на протяжении четырёх недель, повертел кольцо и, заправив за ухо локон длинной челки, поправил треуголку.Двинул её влево.Прищурился.—?Не хочу никак комментировать ваше поведение, но, признаюсь честно, я впечатлён. Пребывать в таком унынии, чтобы днями бродить за другим человеком?— это ведь талант надо иметь.—?Избавьте меня от ваших острот и говорите уже по делу,?— перебил я, будучи не в настроении пререкаться.Асахи вдохнул?— сдержанно?— и выдохнул?— сквозь зубы.—?Я клялся не разглашать тайны ордена людям, не причастным к нему. Но вы?— удивительное исключение. Я сам в этом виноват и мне, по всему видимому, придется свыкнуться. Свыкнуться и рассказать…Он глянул на меня исподлобья, без энтузиазма, и я понял его чувства, зная вес клятвы и её значение в жизни любого благородного человека. А Асахи был благородным. Или, как минимум, казался.—?Можете не переходить рамок, если они есть. Мне достаточно причины и личности.—?Я уже перешёл рамки, не убив вас, Урю,?— устало ответил тамплиер, порядком раздраженный моим благосклонным тоном, но, помолчав ещё немного, продолжил. —?Я уже упоминал о том, что наша цель?— убийство.—?Вы упоминали лишь о возвращении артефакта. Про убийство речи не было,?— я затылком тронул холодную стену, и во рту у меня поплыла кислая оскомина лишь от мысли об очередной смерти. Сколько ещё страданий принесет эта нескончаемая война?..—?Не перебивайте,?— спокойно осадил меня мужчина. —?Этот человек долгие годы служил ордену. Мы приняли его в свои ряды, надеясь на верность, и мы получали её?— но со временем верность эта иссякла, и, как результат… мы здесь. В колониях. Гонимся за Сасори, который в своем умении убегать и прятаться известен блестяще. В узких кругах, правда…—?Постойте… как, вы сказали, его зовут?Мне казалось, что это сочетание звуков я уже слышал, и что слышал я их от человека родного и мудрого, от того, кому я доверяю…—?Сасори,?— повторил Асахи, покручивая свое кольцо,?— Это имя вам знакомо?…от своего учителя.Я стушевался, хмурясь, и не сразу ответил тамплиеру, что успел за время моего молчания подойти и встать рядом.Мы понаблюдали за проснувшимися чайками, которые, подобно лёгким белым стрелкам, написывали по небу кривые круги.—?Он наставлял моего учителя. Но… я не понимаю. Он стал тамплиером? После того, как пропал? Братство считало его мёртвым.—?О,?— мужчина улыбнулся,?— я ведь говорил, что он умеет прятаться. Как результат… Сасори?— бывший ассасин, бывший тамплиер?— ныне враг нам всем.И пусть трижды буду проклят я и все мои потомки, если тогда Асахи был неправ.Осознав, что предательство было безнаказанно, осознав, что предатель тот спокойно сидит в одной из своих свежеотстроенных резиденций и строит воздушные планы по захвату мира, я, кажется, перенял то пламя из груди Асахи и вспыхнул им мгновенно, как просохший на солнце пустыни сосновый трут.—?Вижу, мои слова задели вас,?— заметил тамплиер, стоящий в паре шагов от меня неподвижной величавой статуей. —?Parfaitement.—?Parfaitement… —?повторил я за ним и, отлипнув от бочки, прислонился уже к зелёной раме окна.Глаза болели от витающей в воздухе соли, недосыпа и ночей перед дневником, голова моя пухла, пытаясь переварить информацию и решить уже, наконец, чью жизнь мне следует украсть следующей.—?Смена постов?— через час. Вы помните, куда идти?—?Помню,?— разбито выдохнул я, колупая пыльную трещину в подбитом каким-то сорванцом стекле. —?Рынок, церковь, Капитолий.Мужчина кивнул, улыбнулся, и ноги его неугомонные вновь понесли нас навстречу смертям, смертям и ещё раз смертям; то есть навстречу всему тому, что я должен был стойко вынести и что должен был подарить самому Асахи, хотя, как мы выше выяснили, смерть?— не подарок.Асахи тоже подарком не был, и я, видимо, рассмотрев в них какое-то невидимое сходство, решил ничего не исправлять.***Как оказалось, сам Асахи смерть дарить умел?— весьма галантно и неожиданно, смею заметить?— и это было тем самым сходством (с подарками или самой смертью, не знаю) которое я, прочувствовав впервые, увидеть своими собственными глазами смог лишь позже.И привалившийся к забору офицер?— обмякший, будто бы беззаботно спящий?— был лишь верхушкой этого кошмарного айсберга.Я смотрел на его стеклянные глаза, обращённые в посветлевшее небо?— глаза, заволочённые той же лёгкой дымкой ладана и копоти свечей, будто пеплом присыпанные, такие же, как у ликов святых на иконах?— и невообразимо сильно хотел закрыть свои.Но нужно было смотреть.Нужно было действовать.Отвлёкшись от тела, кровь из шеи которого выплёскивалась короткими слабеющими толчками?— сердце все ещё билось, едва заметно, но багровая лужа все текла и текла по земле, собирая пыль и помёт согнанных минут пять назад индюшек?— я посмотрел на силуэт мирно воркующего над своей рапирой француза. Он платком утирал кровь с клинка, весь такой прямой и правильный, решительный, статный?— Асахи был старше меня и чуть-чуть выше; разница всего в дюйм, но она казалась мне огромной от того, как заметно тамплиер показывал себя, будто кричал на всю толпу о своем присутствии, черной точкой над ?i? выделяясь в любом месте и в любых, даже самых диких, обстоятельствах. Мне, привыкшему скрытно сутулиться и смотреть на всех из плена капюшона, становилось не по себе от его осанки и взгляда, что хранил внутри и благородство, и звериное отсутствие любой жалости ко всему живому.И мечты.Далёкие великие мечты, путь к которым следовало проложить?— очевидно?— кровью и костями врагов.Мне казалось тогда, что Асахи, протирающий лезвие с такой бытовой лёгкой полуулыбкой, будто он только что резал им хлеб, а не человека, мог бы убить и неживое (пусть это и невозможно в силу логичных обстоятельств).—?Вы убили его,?— озвучил я очевидное.—?Да,?— подтвердил Асахи и, щёлкнув по набалдашнику гарды, кинул небрежный взгляд на труп. —?Нельзя не признать, что убил хорошо…—?Убивать?— не хорошо,?— сказал я прежде, чем он договорил. Прежде, чем подумал. Сказал, увлечённый порывом, озвучил свои мысли, плюнул в воздух несформированный комок душевного, потерял хладнокровие?— ненадолго?— но и того Асахи хватило для сочувствующей улыбки и, казалось даже, виноватого вдоха.Для сдержанного выдоха.Для шёпота сквозь зубы?— для громкого шёпота?— тамплиер даже не потрудился скрыть от меня свои мысли и это его, уже приевшееся, ?pauvre fou?, разрезало воздух быстрее и чище, чем резала людей моя сабля, и быстрее?— и чище?— чем умер мирно спящий в крови офицер.Его глаза все ещё были открыты.Он всё ещё был тёплым.Он смотрел на меня своими чистыми открытыми глазами и его окровавленные губы скорбно приоткрылись, будто он хотел что-то нам сказать перед смертью, но передумал.Он всё ещё был человеком.И кровь из его ровно разрезанной шеи все ещё текла, тёмным ручейком подбираясь к сапогам Асахи.Подбираясь к моим собственным сапогам.Я шагнул назад, чувствуя себя омерзительно грязным, хотя убил?— не я. И вел допрос тоже не я. Нашел его я.?Не зря ведь нашел?,?— пронеслось в моей голове, и чёрным прямым пятном?— полоской?— отпечаталось в памяти то, как Асахи синхронно со мной перенес вес на носок и, не покачнувшись, отплыл назад.Подальше от красной лужи.Подальше от полос света, играющих серебряными нитями в его одежде.В его волосах.В его глазах.Подальше от глубокой кровавой полосы на теле умершего.Подальше от меня, глядящего на него затравленным немым зверем?— животным?— слишком своевольным и упрямым, чтобы зваться собакой, но слишком наивным и человечным, чтобы зваться волком.Всю дорогу к Капитолию он быстро шел впереди и молчал.Ускользал в тень дворов, нырял под высохшее за ночь бельё и сгонял носком сапога сонных кур с дороги; огибал ловко утренние патрули, но, когда обогнуть не получилось и я столкнулся с десятком британцев?— таких же злых и невыспавшихся, как я сам?— будто сквозь землю провалился.?Туда ему и дорога?,?— подумал я, насаживая человека на саблю, чтобы сделать его?— дышащего, мечтающего, подвижного?— недышащим, немечтающим, недвижимым.Мёртвым.Думать о том, что мои действия?— неправильны?— только то я мог делать, потому как руки мои и тело мое, повинуясь заученным до рефлексов движениям, уклонялись, напирали и били, когда было нужно, били наотмашь, оставляя ровные глубокие раны на мягких влажных телах. Страшные раны. Смертельные.Но в моих планах и не было пункта, в котором я должен был оставить им жизнь.В моих планах не было также и пункта, в котором я должен был её украсть.Эта стычка была незапланированной и девять лишних смертей, лоснящихся на моих ладонях багровыми струпьями, тоже были незапланированными.Асахи, пропавший невесть куда?— провалившийся в самое пекло Ада, в геенну огненную, к ему подобным чертям?— тоже пропал не по плану, но, добивая последнего патрульного, я не думал о том, где тамплиер и почему он бросил меня в тот момент, когда его помощь была мне…?…не так уж и необходима, раз я справился сам?,?— прозвенел колокольчик в моей голове и тишину утра прорезал звон стали, грохот удара тела о дерево и болезненный стон полуживого мужчины.Моя сабля рассекла воздух и вошла?— будто в масло?— в плечо офицера.Он был второй за сегодня.Ещё одна ступень к нашей святой цели.Ещё одна нить кожи для плети, удар которой должен будет обрушиться на голову предателя и труса, на голову того, кто когда-то давно учил моего наставника всему тому, что знает он, и тот, в свою очередь, учил всему, что знаю я, меня.Сам того не подозревая, Сасори собственными руками приблизил свою скорую смерть.Пусть я и не хотел.Пусть мне и твердило об этом лишь Кредо и братство?— тогда в голове моей слова ?Кредо?, и ?Разум?, и ?Честь?, были одним целым, неделимым и единственным.Тем единственным, что заставило меня взглянуть в глаза умирающему и спросить, надеясь лишь на то, что среди бесконечного рвущегося из него потока жизни и ?за что??, и ?почему?? промелькнёт нужное мне слово.Одно лишь слово.Одно лишь имя.Удивительно, но он нашел в себе силы ответить.В его стекленеющих глазах я видел собственный горький оскал и пятна крови?— чужой, конечно?— на моих щеках.На все ещё зудящих и шелушащихся от близости океана и соли, щеках.Металл моего оружия портился в едкой крови, но я все стоял, думая:?Может ли человек так же проржаветь, купаясь в чужих жизнях?и?Не проржавел ли я?..?Взгляд вернувшегося Асахи, прямой и горячий, продавил ощутимую яму в моей неподвижной напряжённой спине и я, выдернув все же саблю, кинулся к подошедшему сзади человеку в порыве проснувшейся злости, в порыве обиды от несправедливости моих собственных действий, но порывы мои так и остались порывами: в лицо мое глядела кокетливо неподвижная черная мушка?— дуло кремнёвого пистолета.Как бы быстр я не был, Асахи был быстрее.—?О-о-о,?— протянул он, взводя курок,?— не сегодня, pauvre fou. Не сегодня.?Когда?!??— взревело во мне злое и голодное Кредо.—?Вы меня бросили! —?взревел уже я, и снова очевидное, вызывающее сочувствующую улыбку на бледном лице и укоризненный взгляд, будто смотрел он не на ассасина, не на мужчину, что убил людей за свою жизнь больше, чем выпил чашек чая, а на неразумного ребенка, докучающего своими назойливыми и мелкими, но забавными проблемами.—?Пока вы здесь возились, я прикончил третьего,?— он поправил треуголку, подхваченную лёгким утренним ветром, и указательным пальцем легко-легко, любя, погладил спусковой крючок.Кадык мой заметно скакнул вверх-вниз, когда палец его дрогнул, сдвигая мою смерть на пару линий.Воображение тотчас же нарисовало ярчайшую картину того, что бы произошло, сдвинь он палец хотя бы на дюйм.Остро заточенный кремень бы ударил по огниву, высек бы сноп искр, искры бы подожгли порох, производя выстрел.С небольшой вероятностью произошла бы осечка. Искр могло быть слишком мало, порох мог промокнуть, в конце концов?— Асахи просто мог забыть зарядить оружие?— но вероятность эта, учитывая его любовь к порядку и структуре, как и у всех тамплиеров, была слишком мала.Он целился мне точно промеж глаз и я слишком хорошо знал такие раны и такие смерти, чтобы не бояться.С этого расстояния выпущенная пуля пробила бы мне голову насквозь и вылетела бы куда-нибудь в сторону излюбленного тамплиерами Флит-стрит, а я валялся бы с двумя лишними дырками в черепе и возможностью умирать очень долго и очень мучительно.Скорее всего, смерть была бы почти мгновенной: я мог бы почувствовать боль, но вряд ли осознал бы, что мне больно, вряд ли осознал бы, что умираю.Если бы он попал.Если бы промахнулся и пуля прошла по касательной, меня могла ждать участь худшая, нежели смерть.Но он не выстрелил.Он склонил голову, и на глаза его легла масляная чёрная тень, будто лента, обернувшаяся круг головы.Асахи был чёрным на фоне рассвета, чёрно-полосатым и золотым, он был спокойным и злым настолько, что я, не привыкший бояться за свою жизнь, боялся. Настолько боялся, что стоял смирно и готов был ответить на любой его вопрос.И боялся скорее не самой смерти и пули в голове, а его самого, мерцающего в моих глазах дикой смесью золотого, красного и синего, невозможным мельтешением роя несоединяемых точек, мерцающего целью, врагом и другом, мерцающего всем и одновременно ничем.Я в ступоре замер, чувствуя лишь его горячий?— будто кипятком облили?— взгляд, и противоположно холодную каплю пота на подветренной стороне более не укрытого капюшоном лица: он слетел от порыва ветра, и капля другая?— дождевая?— холоднее и тяжелее, ударилась о мою щеку и потекла в ворох чёрно-красных, пахнущих железом, складок одежды.—?Что он сказал вам перед смертью, Урю? —?напомнил о своем существовании в реальности Асахи. Напомнил и улыбнулся. Изломил брови, складывая пистолет в нагретое место кобуры, соединил руки за спиной и, покачнувшись вместе с порывом ветра, перевалился с носка на пятку.С пятки на носок.С носка на пятку.—?Индепенденс,?— пробормотал я, наблюдая, как полосит его лицо чёрно-красно-сине-золотой массой.—?Индепенденс,?— удовлетворённо кивнул тамплиер и, будто успокоив звенящую внутри него бурю, засветился голубым.Дружественным.Добрым.И золотым.Он всё ещё был моей целью.Буря вокруг нас подхватила отпущенное Асахи и, решив, что уже можно, взвыла протяжно и многоголосо тысячей солёных глоток пробудившихся ветров.Она не была тёплой, как в моём детстве.Она, как и многое другое в тот день, напомнила мне о том, что я уже давным-давно вырос.Двадцать восьмое июня тысяча семьсот пятьдесят третьего года началось со смерти,грозы,и ревущего в моей голове голодного и злого:?Когда?!?