11. Брут/Икар (1/1)

Икар на ногах едва стоит.Икар улыбается очаровательно, широко и абсолютно точно не трезво, и разводит руками:— Мне насрать, — сообщает с искренним похуизмом.У Брута спина деревенеет, он нервно облизывает пересохшие губы. Тянет непривычно робко:— Но...— Мне. Насрать.Икара качает в очередной раз; Икар за его плечи цепляется, дышит в лицо перегаром и безразличием. Удивительно серьёзно смотрит в глаза.Удивительно — молчит.Брут читает в этом молчании что-то вроде "ты пиздец проебался, дружище".Брут хотел бы, чтобы Кудряшка сейчас сморозил какую-то очередную хуйню, как обычно, чтобы пьяно заржал, чтобы привычно сыграл заносчивого самовлюблённого уёбка, которому проще врезать, чем объяснить что-то.Брут всё-таки пытается объяснить.Хуй его знает, зачем.Брут судорожно воздух губами хватает, Брут повторяет ещё раз. Тихо. Твёрдо.— Я люблю тебя. Понимаешь? Всю жизнь люблю.— М-н-е н-а-с-р-а-т-ь, — Икар шипит по буквам. И в плечи впивается ещё больнее.Он сейчас так близко, его засосать так просто. Брут мог бы.Брут не хочет его целовать.Брут хочет его — всего — целиком — себе.Но не судьба, видимо.Он заставляет себя усмехнуться — мрачновато, скептично и холодно:(он никогда холодным не был)(к Икару — никогда)— Ну да. Как обычно, верно?Он тоже умеет взглядом давить. Он тоже умеет быть и обаятельным, и пугающим, и непроницаемым. Успел научиться.Икар его отталкивает всё же. Разочарованно цокает языком и, шатаясь, выходит за дверь.Брут падает в потёртое кресло — единственное в маленьком отельном номере — и прячет лицо в ладони. Не плачет — просто маски не держатся, слетают, а он не хотел бы, чтобы кто-то увидел. И сам боится невовремя бросить взгляд в зеркало. Ему кажется — без масок его лица просто не существует. Белая вспышка, серый туман, чёрная дыра.Его нет. Он выдумка. Идиотская сказка без счастливого конца. Персонаж десятого плана.Это обидно до чёртиков.(Это не имело бы значения, если бы только...)Он стонет и давит пальцами на виски. В груди поднимается обжигающая волна ненависти, смешивается с горчащей на языке любовью и стреляет снопами искр по рёбрам."Он ни при чём, — сознание старается оставаться беспристрастным. — Ты себе сам придумал. Насочинял. Будто ты ему нужен. Будто он без тебя не справится. Будто он тебя п о л ю б и т однажды. С хера ли, солнце? Сам себя обманул. Сам расхлёбывай".Он сгибается пополам и орёт беззвучно, зажав уши и подтянув колени к груди.Болит челюсть. Трескается кожа справа в уголке губ.А он всё кричит."Я, блять, заебался расхлёбывать".*Его студенчество было совсем не похожим на сказку.Но какое-то подобие принца всё-таки нашлось: на полголовы ниже, зато в крутой кожаной куртке, с длинными волосами и охуительно горячим голосом.— Я зафигачу вам концерт, готовьте программу.Он ввалился к их группе на репетицию, судорожно цепляясь пальцами за лямки рюкзака, лохматый и взбудораженный, без привета и ответа. Сурово ткнул пальцем в растерявшегося принца, вбросил и унёсся.Познакомились по-нормальному они гораздо позже.— Икар. Мехмат, третий курс.— Я знаю, да. Экономика, второй. Брут.Подружились, наверное, после первой общей пьянки.После первого большого мероприятия — полноценного, со светом, со звуком, с билетами и с толпой в около трёхсот дрыгающихся человек под сценой — Икар его засосал. Сияя ошалелыми без капли алкоголя глазами, дрожа на адреналине от макушки до пяток — просто сгрёб за ворот куртки и впечатал в стену коридора за сценой.Брут даже не пытался потом поднять тему. Брут не задавал вопросов, Брут всё-всё-всё отлично понимал. Брут видел, как ему крышу рвало — от музыки, от выплеска энергии, от вопящих фанаток.Просто он оказался для Икара самым удобным способом, чтобы держаться ногами поближе к земле, чтобы не улететь в совсем уж неведомые ебеня. Просто... так надо, окей? Так надо.А сердце, глупое, тарабанило в груди довольно и радостно, блять.Наверное, это сердце виновато, что после очередного концерта и очень алкогольного афтепати он стоял в туалете какого-то клуба перед Икаром на коленях. И, кажется, это сердце заставило его, абсолютно трезвого, на вечеринке у кого-то из друзей под Икара лечь. Сознательно. Добровольно.Больное, тупое, злоебучее сердце.Почему-то казалось, что так, правда, надо. Что так хорошо, так правильно, так должно быть.Интересно, Икар вообще помнит, сколько раз его трахал?Навряд ли. Всегда же был бухой вдребезги.Тонкая, блять, натура. Ранимая, сука, душа. Творческого, нахуй, человека.А то, что у Брута душа, драная, клочками и ошмётками внутри едва теплится — разве кому-то вообще когда-нибудь было дело?..Сколько раз... Интересно всё-таки, сколько раз. Сколько лет. Сколько уже тянется эта муторная канитель, в которой один — пылает с-в-е-т-о-м на сцене, в лучах славы и всенародной любви, а другой — сбивается с ног за кадром, сидит в кабинете ночами и бесконечно висит на телефоне, ведя счета, переговоры, переписки, контролируя график и безжалостно урезая сон вполовину в те не такие уж редкие дни, когда первому нужно сбросить напряжение, или выбраться из очередной депрессии, или... или просто приспичило трахнуть лучшего друга? Снова? Ну, так, по дружбе?Не жизнь, а ебаный цирк.Пора с этим завязывать. Правда, пора — он вдруг осознаёт это так чётко и ясно; даже не докуривает сигарету (это, кажется, уже шестая или седьмая подряд, он не считал).Он оставляет на столе все бумаги, ноутбук и даже телефон.Сверху кладёт золотой браслет — самый странный подарок на свете, но это был подарок Икара, и Брут честно носил его много лет, не снимая.Закидывает за спину давно ставший родным рюкзак.Ключ-карту от своего номера пихает в щель под дверью номера Икара.Он выходит из отеля. Его никто не останавливает — вся компания уехала кутить, отмечать экватор тура и релиз нового сингла, за сутки набравшего лям с чем-то просмотров.Он идёт по ночным улицам. Горят фонари, прохладный ветерок обдувает лицо. Они сейчас в Европе, это, кажется, Прага... или Будапешт? Он не помнит точно, они все давно потерялись в датах и городах. Да это и неважно. Важно, что ему хватит денег на билет до Москвы.Его поражает тишина. Отсутствие музыки, которая много лет была везде — на концертах, в клубах, в наушниках и у Икара во рту — он постоянно что-то напевал. А сейчас ни звука. Только подошвы кроссовок с лёгким шорохом касаются асфальта, да проезжают мимо какие-то машины раз в пару минут.Даже собственное сердце почти не слышно. Сердце почти не бьётся. Ни довольно, ни тоскливо — вообще никак. Брута это устраивает.Он впускает т и ш и н у вовнутрь.*— Мы без тебя не справляемся.Брут усмехается и поводит плечами.Он не особо удивлён, когда Икар появляется на пороге его московской однушки неделю спустя. Он видел новости об отмене пары концертов. С Берлином было даже немного обидно — полгода назад он себе все нервы вытрепал, пока договорился с тамошними оргами...Икар смотрит серьёзно. Внезапно — трезво; Брут его, кажется, со студенчества таким трезвым не видел.Икар поджимает губы, и на лбу пролегает глубокая складка.Икар шепчет:— Вернись. Пожалуйста. Ты нам нужен. Мне нужен.— Я оставил графики и договора. Там всё структурировано, кто угодно разберётся...— У меня голос пропал, когда ты уехал.Икар его перебивает; Икар дрожит — не по-хорошему, как после концертов, а нервно так, нездорово.У Брута уголок губ дёргается всего на мгновение.В следующее он уже сочувственно поднимает брови, качает головой:— Херово, дружище. Ты, должно быть, простыл?.. Или перестарался тогда в Будапеште. Орал так, что уши закладывало...— Я был у врача. Технически, связки в норме. Но петь я не могу. Брут, — Икар неуверенно тянет к нему руку — и тут же безнадёжно её опускает. — Вернись... Умоляю, только не забирай у меня это, это вся моя жизнь! Ну, чего ты хочешь? Меня? Вот он я. Весь твой, если надо. Брут! Ну... Ну что мне ещё сделать, на коленях тебя просить? Давай, без проблем, я встану на колени, я извинюсь, я виноват перед тобой, я очень сильно виноват, но Брут, Брут, прошу, пожалуйста, Брут...— И всё-таки я почти уверен, что у тебя грипп.Брут смотрит непроницаемо. Почти сочувственно качает головой.Икар вдруг усмехается. Обречённо, неровно, надломленно:— Ты любил меня всю жизнь, да?— Да, — Брут кивает. — С тех пор, как впервые увидел. Любил.Он думает — никогда ещё глаголы прошедшего времени не звучали так восхитительно, господи.Икар уходит; Брут тщательно закрывает за ним дверь. Тянет из кармана сигареты — и тут же пихает обратно: курить не хочется. Он просто стоит у окна и щёлкает зажигалкой. Огонёк загорается. Огонёк гаснет.Метафоричность зашкаливает.Внутри тишина, злоебучее сердце в кои-то веки молчит.Внутри немного холодно, но Брута это, в целом, вполне устраивает.