Почти (1/1)

— Может, полёт — это просто не твоё, — сочувственно говорит Икар. Бродягу его доброжелательность бесит. Бродяга думает, что глотку бы перегрыз, будь эти слова и этот мерзкий ободряющий тон обращены к нему, — слишком уж хорошо считывается подтекст ?ты слишком приземлён, попробуй себя в чём-то попроще, где не нужно мечтать?. Бродягу Икар в принципе бесит, как и то, что он в их лагерь притащил эти свои крылья. Крылья опасны. Недаром его друг с именем предателя старается не взлетать слишком высоко — а при попытке набрать высоту путается в воздушных потоках. Бродяга успел понаблюдать, как его швыряло только что в воздухе; Бродяга готов что угодно сделать, чтобы Муза не оказалась на его месте. А Брут что-то спокойное отвечает в ответ на икарову снисходительность, улыбается даже. Соглашается будто, пожимает плечами. Говорит, что небо, правда, не для него. Говорит, что ему хватит и двух метров от земли — практично и быстро, удобный способ передвижения, зачем забираться выше, есть столько других дел. Только вот Бродяга знает, что после этого он тренируется снова, снова и снова. В белом, всегда в белом. Бродяга замечает в небе над лесом белоснежную фигуру с крыльями — день за днём, раз за разом; его упрямство Бродягу почти восхищает. Почти. Если изгой вообще может восхищаться браслетником. Бродяга не то чтобы за ним наблюдает, просто взгляд невольно цепляется. Его там, в небе, первое время мотает, как оторвавшийся от ветки лист. Затем манёвры становятся более сложными и управляемыми, сам полёт — более ровным и уверенным. Бродяга почти за него рад — почти горд, что единственный хоть немного умный браслетник с именем предателя сумел утереть нос этому их ?гению?. Бродяга не то чтобы следит за ним, но когда он вдруг стремительно падает, ёкает сердце. Бродяга не то чтобы о нём беспокоится, но с места срывается сразу же, едва понимает, что белая фигура так и не поднялась над деревьями снова. Бродяга этот лес достаточно изучил, чтобы в нём выжить и даже место крушения найти. У браслетника же вряд ли есть хоть один шанс. Тот лежит на спине, прикрыв глаза и раскинув крылья и руки. На запястье браслет сверкает — не золотом на солнце, каким-то экранчиком, будто Брут зачем-то прицепил на руку яркий фонарь. Бродяга благодаря этому свету, если честно, его и отыскал — без луча света плутать пришлось бы дольше. Белый костюм уже не очень-то белый — запачкан зелёным, серым и красным, изорван ветками. Бродяга отвешивает ему затрещину сильнее, чем нужно, чтобы привести в себя. Брут страдальчески морщится, трепеща ресницами, и тихо стонет. — Браслет сейчас… диагностику, — разбирает Бродяга из еле слышного бормотания. — Не дёргай меня пока… Тьфу. Браслет. Конечно. — Может, он тебя ещё и вылечит? — ядовито шипит Бродяга. — И выйти отсюда поможет? Брут слабо качает головой: — Сигнала нет… не могу даже позвать на помощь кого-то из своих. Как ты?.. — Увидел, что-то падает, — бурчит Бродяга. — Обрадовался уже, пришёл полюбоваться и станцевать на твоих костях, а ты жив, оказывается. Сплошное разочарование. Брут тихо хмыкает и кривится от боли. Замирает, глядя в небо. Бродяга отпинывает поползшее к нему насекомое, прикидывающееся очень любопытным листиком со впечатляющими жвалами, и осматривает его на предмет кровотечения. Везучий. Кроме нескольких ссадин и согнутой под неестественным углом ноги, ничего видимого нет. Может, и выкарабкается даже… если Бродяга сможет выволочь его из леса. Интересно, удастся ли приспособить крылья или они сломаны непоправимо… Браслет пищит и приятным женским голосом сообщает о повреждениях позвоночника, левого плеча и правой ноги, дополняя отчёт медицинскими терминами, на которые Бродяга не обращает внимания. Брут матерится вполголоса. Потом глубоко вздыхает, явно пытаясь не застонать. — Ты будешь танцевать на костях или всё-таки помочь пришёл? — спрашивает тихим ровным голосом. Бродяга пожимает плечами, прикидывая, как его вытаскивать, чтобы не доломать позвоночник. Брут его размышления перебивает, подозвав к себе жестом. — Смотри, — он дёргает здоровой рукой, — видишь на браслете, на запястье… кружок такой? — Ну, — Бродяга неохотно садится рядом. — Ты сейчас снимешь с меня браслет и добежишь с ним до вашего лагеря. Мы с Икаром смогли так настроить, чтобы сигнал добивал туда, так что… зажмёшь этот кружок, пока не загорится экран. Пойдёт вызов. Скажешь Икару, что нужна помощь. И… возвращайся сюда. С браслетом. Хорошо? — Доверяешь? — ядовито спрашивает Бродяга. — А у меня есть выбор? — невесело вздыхает Брут. — По крайней мере, ты здесь. Бродяга ещё раз отпинывает от него хищное насекомое и, подумав, вкладывает собственный пистолет в руку Брута. Тот, слабо усмехнувшись, качает головой: — У меня на поясе кобура. Дай? Бродяга вытаскивает какой-то странный приборчик, с недоверием повертев его в руках, и отдаёт Бруту. — Оно хоть от чего-то защитит? Приборчик в руке Брута плюётся ярким синим лучом, и от насекомого остаётся кучка пепла. Бродяга хмыкает, забирая свой пистолет обратно. Брут делает глубокий вдох и стискивает зубы. Предупреждает честно: — Браслет обезболивал, снимешь его — я буду орать. — Снова воздух глотает, глаза жмурит изо всех сил. — Снимай. Бродяга зажимает его рот ладонью и стягивает чёртов гаджет. Брут, дёрнувшись, мычит отчаянно и хрипло, горлом; Бродяга чувствует, как напрягаются под руками все мышцы. Бродяге кажется, что браслет за кожу цепляется. На белом запястье остаются красные следы. Брут хрипло, сорванно дышит, часто сглатывая и бессильно сжимая кулаки. Из глаз слёзы текут, смешиваясь с грязью на идеальном лице. Бродяге бы сейчас злорадство испытывать, что идеальность с браслетника несколько пообтряслась, но… честно говоря, это чувство почти похоже на жалость. Почти. Изгой не может жалеть браслетника. Бред. — Я вернусь, — обещает Бродяга, отворачиваясь. Он не уверен, правда ли он слышит тихое ?вернись?. *** Обратно его гонит бешенство на Икара, сначала долго не отвечавшего, а потом начавшего разговор с агрессивно-испуганного ?что ты сделал с Брутом, где он?!?, и беспокойство. Человек с повреждённым позвоночником не сможет сбежать. Лес слишком хорошо чувствует слабость. Браслет в руке светится прожектором, и это тоже бесит. Бродяга находит место крушения как раз вовремя, чтобы пристрелить крысу-переростка, почти вонзившую в шею Брута ядовитые зубы. Тот выдыхает хрипло и вздрагивает, когда Бродяга приземляется рядом. Бродяга видит, как отчаянно он кусает губы и смаргивает текущие по вискам слёзы. — Браслет, — хрипит Брут через силу, будто у него горло пережато удавкой. — Прицепи куда-нибудь… повыше. Чтобы Икар поймал сигнал… и увидел. Бродяга, осмотрев ближайшие деревья, хлопает Брута по плечу — тот стонет, и Бродяга только сейчас соображает, что, забывшись, тронул раненое, но извиняться, конечно, не собирается, — и, зацепившись за одну из нижних веток, ловко карабкается наверх. Браслет цепляет почти на самую верхушку. И пусть достают потом, как хотят. Ха. Туда и дорога проклятым гаджетам. Брут стонет, когда Бродяга снова оказывается рядом. Его трясёт всем телом; длинные пальцы бессильно скребут по земле, вырывая мелкие травинки. Под идеальные ногти забилась грязь. — Я не могу ногами пошевелить, — бормочет он сорванно. — Я не могу… не могу… — Да ладно, — Бродяга рассеянно хлопает его по бедру, усевшись на землю рядом, — а как же хвалёная городская медицина? — Мы… не волшебники… — он всхлипывает тихо и как-то совсем жалобно. — Вдруг… Бродяга легонько нажимает ладонью на его сломанную голень. Брут хрипло кричит и бьёт кулаком по земле, до слёз жмурясь. — Ну вот, — равнодушно говорит Бродяга. — Чувствуешь же. Значит, восстановится. Брут задыхается, безуспешно пытаясь отдышаться. Бродяга чувствует, как его колотит. Бродяге, честное слово, его почти жаль — почти больно видеть панику в спокойных обычно глазах. Почти. Изгои ведь не привязываются к браслетникам, правда? Брут цепляется за его запястье, стискивая до боли. Признаётся хрипло: — Мне страшно. Бродяга пожимает плечами, чуть сжав в ответ его руку, и стреляет в какую-то очередную голодную тварь, решившую закусить раненым браслетником. Бродяга её даже осуждать не может. В Полисе наверняка мясо повкуснее, чем то, что бегает по этим лесам. — Икар, — Брут вдруг истерично смеётся, сбившись на всхлип, — на смех поднимет. Куда… в небо полез… идиот… куда мне, ходил бы по земле… — Я ему горло перегрызу, — обещает Бродяга, скалясь, — если он хоть пикнет. Ты лучше него летаешь. Я видел. — Ты… смотрел, как я… — Заняться мне больше нечем, — фыркает Бродяга. — Просто пару раз взгляд падал на какого-то придурка в белом, который выделывал кругаля над опушкой. Брут снова смеётся — невесело и хрипло: — Ну, теперь… не в белом. Бродяга только хмыкает. — Успеется ещё. — Если позвоночник восстановится, — снова срывается Брут. Бормочет, задыхаясь, неразборчиво почти: — Если я вообще ходить смогу, если, если, если, мне страшно, мне так страшно, ты не представляешь, мне страшно… — Представляю, — фырчит Бродяга, нависая над ним лицом к лицу. — Мы живём с этим всю жизнь, вообрази только. Это называется чувства. Брут задыхается под ним. У Брута глаза сейчас серые совсем, затуманенные ужасом и слезами; Брут хватает воздух и за руку Бродяги х-в-а-т-а-е-т-с-я, будто пытаясь из омута паники вынырнуть, удержаться. Бродяга любуется на это ещё секунд десять — а потом ниже наклоняется, жёстко кусая его за нижнюю губу. Это не похоже даже на поцелуй — Брут мычит, распахивая глаза, и дёргается от боли; у него взгляд проясняется, будто пелена паники спадает. Бродяга выцепляет в привычном шуме леса незнакомый звук и задирает голову, отстраняясь. — А вот и твой дружок, — хмыкает. — Летит на помощь. Брут растерянно облизывает губы. Бормочет негромко: — Спасибо. Бродяга только хмыкает, отходя, чтобы дать место для посадки странноватого летательного аппарата. Когда из него выпрыгивает Икар, Бродяга уже скрывается за деревьями. Он почти надеется снова увидеть над лесом белую фигуру. Почти. Изгоям ведь вовсе не нужны браслетники. *** Он не появляется. На следующий день. Неделю. Месяц. Небо пусто, и в нём никто не летает, кроме пристрастившейся к крыльям Музы и изредка присоединяющегося к ней Икара. Бродяге хочется выть. Подойти к Икару и спросить, что с Брутом, не позволяет гордость. Бродяга ждёт. Бродяге от себя тошно — он кажется себе похожим на брошенного хозяином пса; и всё-таки он ждёт, глядя на небо будто случайно, но каждые несколько минут. Зима заваливает их снегом и новыми хлопотами, но привычки разглядывать облака не отгоняет. Может, он вовсе не пережил падения. Нет, конечно нет. В Полисе хорошо с медициной. Может, он так и не восстановился. Снег лежит долго, слишком долго; под конец Бродяге становится не до неба. В животе почти постоянно урчит от голода. Попадающаяся в лесу дичь либо радиоактивная, либо такая тощая, что пытаться насытить ей лагерь — идея безнадёжная. Во время очередной охоты Бродяга, замёрзший и голодный, устало приваливается к стволу дерева, обречённо поднимая глаза. Белая фигура вдалеке на фоне облаков почти незаметна, но Бродяга в-и-д-и-т её — и на миг замирает. А потом — срывается с места через сугробы, забыв обо всём. Лёгкие разрываются от слишком холодного воздуха. Через снег бежать тяжело и слишком медленно — но он, чёрт возьми, вылетает на опушку как раз вовремя, чтобы застать снижающегося Брута. Зря он, что ли, ещё тогда выследил, откуда он взлетает и куда приземляется. На всякий случай. Пригодится. Пригодилось. Он почти рад его видеть. Почти. Сердце колотится, конечно, от бега. Не от радости. Изгой не может быть рад браслетнику. Зачем он так улыбается… Бродяга не успевает среагировать, когда Брут вдруг обнимает его, рывком притянув к себе. Бродяга зачем-то обнимает в ответ. Под руками что-то жёсткое вроде корсета. — Я почти восстановился, — говорит Брут над ухом. — Хожу… всё почти в порядке. Хотел поблагодарить, но в лагере сказали, что ты на охоте, так что… У него руки тёплые, это даже сквозь куртку чувствуется. Бродяга рывком прижимается губами к губам. Он скучал. Без ?почти?. (На следующий день снег тает.)