Имена (1/1)

— Как тебя зовут, волчонок? — Тебе мозг отшибло? — шипит тот. — Бродяга, это не так сложно запомнить. Брут рассеянно скользит пальцами по пластинам на его куртке — Бродяга ёжится, отстраняясь. — Это я помню. Но по-настоящему? У тебя ведь есть настоящее имя? — Не. Твоё. Собачье. Дело, — тот скалится, опасно перебирая пальцами по рукояти ножа. — И ничьё. Ты вообще мне никто, браслетник. — Брут, — улыбается тот. — Это не так сложно запомнить. Бродяга клацает зубами. ***Брут расслабленно барабанит пальцами по острой ключице — Бродяга пытается отдышаться, и глаза у него всё ещё мутные. У Брута болят искусанные плечи, так неосторожно подставленные под острые зубы изгоя; Брут думает, что надо бы проверить, не прокусил ли он где кожу до крови, но всё тело затапливает нега, и шевелиться совсем не хочется. Безумие. Это всё безумие. Срыв, который браслет почему-то не успел перехватить вовремя. Бруту нравится быть сумасшедшим.Бродяга чуть дёргается, когда Брут скользит пальцами по его рёбрам. Бродяга худой до болезненности — впрочем, когда Брут сдуру и из лучших побуждений притащил из Полиса полную сумку еды от консервов до питательных батончиков, Бродяга его только высмеял, заявив, что городские подачки не принимает. Брут рассеянно ведёт ладонью на впалый живот — и Бродяга, как очнувшись, торопливо откатывается в сторону, уходя от прикосновения. Скалится:— Это ничего не значит. Брут только хмыкает, наблюдая, как он торопливо натягивает одежду. Брут не удерживается от вопроса:— Как тебя зовут, волчонок? Бродяга фыркает, молча выскользнув из палатки. ***— Ну и что это? — скептически тянет Бродяга. — Шоколад, — Брут терпеливо держит плитку. — Это вкусно. И это не подачка, волчонок, — перебивает он неозвученные возмущения, — это просто… что-то, что, мне кажется, должно тебе понравиться. Ничего более.Бродяга фыркает с подозрением. Брут, вздохнув, отламывает немного и демонстративно кладёт в рот. — Не отравлено. — Я и не боялся, — дёргает плечами тот. И руку тянет так торопливо, выдавая свою неуверенность, что Брут невольно хмыкает. У Бродяги выражение скептическое-скептическое — по крайней мере, он изо всех сил пытается его таковым сохранить. Брут видит невольную улыбку в уголках губ и удивление с наслаждением пополам в движении опущенных на миг ресниц. Брут усмехается.— И не надо так самодовольно лыбиться, браслетник, — фырчит Бродяга, забирая у него плитку. — В этот раз ты, может, и угадал, но это не делает тебя самым умным.— Конечно, нет, — кивает Брут. — Все знают, что Икар самый умный. Бродяга шипит при его упоминании. Брут улыбается кривовато; приподнимает брови:— Мне, на самом деле, всё ещё хотелось бы знать имя человека, с которым я говорю. — Бро-дя-га. — Тот скалится. — Это не так сложно. Бери с меня пример, мне плевать, с кем я говорю, важно лишь, есть ли у него на руке чёртов браслет. У тебя есть. — Я заметил. — А своим именем, — Бродяга фырчит, — я бы не гордился на твоём месте. Предатель, да? Брут зубы стискивает. Откланивается холодно. Нахер.***В его дверь барабанят настойчиво и громко. Брут знает, кто это, ещё до того, как щёлкает замком. — Я не извиняться пришёл, — Бродяга скрещивает на груди руки. Брут хмыкает, кивая:— Разумеется, нет. Откуда ты взял адрес? — Икар сказал, — неохотно признаётся Бродяга. — Ну и кто после этого предатель, — ворчит Брут. — Все вы хороши, горожане, — Бродяга скалится. — Пустишь? Брут делает шаг в сторону, давая ему пройти. Тем вечером Бродяга подставляет под поцелуи горло и стонет, разметавшись под ним. Тем вечером Бродяга впервые не сбегает сразу после, а засыпает в его руках, и Брут впалый живот накрывает ладонью, будто защищая. Бродягу впервые от этого не передёргивает. Утром он сметает всё, что Брут ставит на стол, и долго с подозрением принюхивается к сладкому какао — а потом почти требует вторую кружку. Брут только посмеивается. Брут рад его накормить наконец-то по-человечески — он отшучивается, что набивает о его рёбра синяки и боится порезаться о ключицы. Бродяга шипит и скалится, но очередной бутерброд всё-таки ест. ***Брут не уверен, вернётся ли он. Он возвращается через несколько дней и уже не спрашивает — заходит, как к себе домой. А потом ещё через несколько дней. И ещё. Бруту вскоре начинает казаться, что он и правда здесь парадоксально дома: записал квартиру в свою территорию и освоился, обустроившись и выучив, как переупрямить кухонную технику, не раздолбав всё к чертям. Окончательно это чувство крепнет, когда в один из визитов Бродяга с порога стряхивает свою куртку-доспех. Плечами ведёт неуютно. Брут видит, как сильно он не привык оставаться в одной рубашке. Брут кидается в него пледом и не сдерживает улыбки, когда Бродяга в него заворачивается, как в кокон. Брут уверен, что при попытке его раздеть на пол привычно вытряхнется, как минимум, три ножа, — и всё-таки не может не расценивать это как жест доверия. Раньше Бродяга соглашался избавиться от куртки только в постели. — Персей, — бормочет Бродяга тем же вечером Бруту в плечо. Тот вопросительно мычит, рассеянно перебирая его волосы. — Моё имя, — вздыхает тот. — Персей. Но если ты хоть раз меня им назовёшь… — Понял, — фыркает Брут. — Я не буду. Тебе оно не подходит, волчонок. Бродяга хмыкает, расслабленно прикрывая глаза.