8. Мф 6:19-21 (1/1)

Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляюти где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе,где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут,ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.— Папочка.Она кладёт голову ему на грудь, сворачиваясь на кровати в маленький комочек, будто котёнок, что ищет тепла, любви и заботы. Его пальцы зарываются в её мягкие шелковистые волосы, она прикрывает глаза, такая серьёзная, будто уже познала самую главную тайну жизни.Майк чувствует, как сбивается сердцебиение. Она такая беззащитная и маленькая, что кажется: одно лишь неосторожное движение может сломать и погубить её. Слишком много ответственности на него одного.Лили слушает, как бьётся его сердце, завороженая, убаюканная, а он все гладит её по волосам, перебирая пальцами вьющиеся локоны. Они не разговаривают, потому что, кажется, оба понимают, что это совершенно бессмысленное и глупое занятие именно в эту секунду. Она просто слушает, как стучит его сердце, он перебирает волосы, а остальное не важно.Утро пробирается в спальню лёгкими лучами солнца, которые протискиваются сквозь плотные шторы. Часы мерно отмеряют ход безумного времени. Постель кажется мягкой и тёплой.Майк не хочет разрушать идиллию, потому что знает, что будет дальше: громкий завтрак, топот ног по паркету, невнятные песни с зубной щёткой во рту и звонкий смех. Спокойствие улетучится до следующего утра, и они снова будут лежать вот так. Лили будет слушать, как бьётся его сильное сердце, Майк будет перебирать её волосы пальцами.Но уже завтра.Она забирается к нему под одеяло, шуршит, Майк терпеливо ожидает, когда маленький мышонок успокоится и наконец уляжется так, как будет удобно. Он рассеянно смотрит на приоткрытые двери спальни, портал во внешний мир, из которого и пришла Ли, и, чувствуя, как девчушка замирает наконец, обнимая его одной рукой, мягко поглаживает её по спине, от шеи до лопаток, потом вдоль позвоночника, к пояснице, легко и ненавязчиво, осторожно. Так, как может касаться только отец и только дочери.Он не понимает пока что, хочет ли поспать ещё немного, или все же стоит подняться, пока часы не перевалили отметку восьми. Тогда уж точно придётся вставать с кровати, хотя бы чтобы накормить ребёнка завтраком. Для начала его ещё и приготовить нужно.Анна спит рядом, мужчина слышит её ровное дыхание, к которому иногда прислушивается внимательнее обычного, будто боясь, что в один момент его вовсе не услышит. Он стал бояться больше в последнее время, хотя раньше считал это глупостью.Лили упирается острым подбородком ему в грудную мышцу, смотрит в его сосредоточенное серьезное лицо и не издаёт ни звука. Она взъерошенная, его Лили, тоже сонная, но такая же тёплая, мягкая и нежная.— Пойдём, — Шинода фокусирует размытый взгляд на кончике её носа и убирает руку от спины, — приготовим что-нибудь вкусное. Только ш-ш, — мужчина прикладывает палец к губам, осознавая, что громкие сборы наверняка разбудят жену, — дадим маме поспать ещё немного.Рутина врывается в спальню с первым шагом по прохладному полу. Она встряхивается, поднимает голову и вспархивает из-под кровати, как певчая птица. Фьюить — и уже поёт песни о бытовых мелочах, ежедневных маленьких традициях и привычках.Лили встаёт на цыпочки на его ноги, цепляясь за раковину в ванной. Шинода торжественно вручает дочери зубную щётку с горошком зубной пасты на ней. Принцесса с тюбика ослепительно улыбается и обещает вкус фруктовой жвачки.У Майка на тюбике нет ни принцесс, ни драконов, ни даже жвачки. Есть отбеливание и крепкая эмаль с мятным привкусом, который с непривычки обжигает язык. Взрослая жизнь на вкус такая же: резкая и обжигающая. Вдохнёшь полной грудью — и мороз врывается в лёгкие.Взрослая жизнь на вкус — тысяча "почему" и "что дальше". И вопросы плодятся у тебя в голове, как тараканы, размножаются паразитами, отравляют, тянут в свои лапы, и в одно прекрасное утро, глядя на себя в зеркало, ты безразлично думаешь: вот, в принципе, и дальше ничего нет. Завтра — такое же, как сегодня, вчера — такое же, как завтра, и у тебя нет возможности выбраться из этого Ада, потому что всё давно решено за тебя самого.Иногда всё, чего ты хочешь — тишины и спокойствия, и ты боишься в этом признаться, потому что думаешь, что это неправильно. Так не должно быть, ведь у тебя прекрасная семья, замечательная работа и жизнь, о которой ты когда-то давно мечтал. Мечтал.Майк поднимает взгляд на своё отражение. У него круги под глазами, потерянный взгляд, и единственное оправдание, которое мозг придумывает для него самого — это просто утро, Майк. Сейчас ты умоешься, сходишь в душ, выпьешь кофе, и всё сразу же станет лучше. Ты не несчастный, ты просто только что проснулся.Ты только что проснулся.Лили сплёвывает пену в раковину, Майк собирает мягкие волосы ребёнка в хвост на затылке. Раз-два-три — и эластичная розовая резинка фиксирует пряди на макушке.Раз-два-три, и холодные капли воды теряются в уголках глаз и губ.Раз-два-три, и полотенце собирает влагу с плеч, пока где-то там за дверями поёт странные песни его Лилу. Раз-два-три.Всё закончится на...Раз.Два.Масло на разогретой сковороде шипит, когда на него попадают первые капли жидкого блинного теста. Майк со смехом уворачивается от брошенной в его сторону муки из маленькой детской ладошки.Мир вокруг кажется медленным, как будто черно-белые заторможенные воспоминания из какого-нибудь фильма.Лили визжит, улепётывая со всех ног, но Майк ловит её за маленькую юбочку, подхватывает на руки и кружит по кухне.Её нос весь в муке, как и платье, и маленькие плечи. Как он сам.В её волосах отражается солнце, глянувшее сквозь окна.В её смехе слышатся тысячи птиц.Масло шипит, когда они вместе держась за ручку сковородки, подбрасывают плоский блинчик в воздух.Лили рисует краем ложки, измазанной в клубничном варенье, мордочку кота на румяной стороне блина, упавшего в тарелку.Майк улыбается, прижимаясь подбородком к макушке девчонки, и макает палец в варенье. Глаза-точки на косой морде хвостатого кажутся слишком большими, но Лили это даже нравится.Почему люди помнят плохое, но с трудом вспоминают хорошее? Почему мы, заставляя себя вспоминать, сначала отметаем мрачные воспоминания, которые лезут под руку, и только после этого достаём пылящеся светлые отголоски, чтобы рассмотреть их поближе?Плохое всегда идёт вперед хорошего, или память — особый случай?Что вообще такое "плохие" воспоминания и почему они так сильно влияют на каждого из нас? Чувствуем ли мы себя виноватыми за всё плохое, что когда-либо с нами происходило, и не потому ли они всегда впереди нас, чтобы мы наконец находили в себе смелость взглянуть своим вопросам в лицо?Кидаются ли они нам под ноги специально, чтобы мы наконец решили для себя что-либо?Указывают ли они нам на то, кто мы, и какие у нас слабости?Майк не знает. — Ты меня вообще слушаешь?! Это закончится на раз.Он слышит грохот и звон разбивающейся тарелки, инстинктивно отклоняется в сторону и не слышит ничего, кроме голоса у себя в голове.Это закончится на два.Он отводит взгляд от искривляющихся губ Анны и вылавливает взглядом фигуру Лили в дальней комнате. Она цепляется за дверной проём пальцами, боясь пошевелиться, и в расширившихся зрачках Майка навсегда запечатывается её бледное, испуганное лицо.Анна бросается на него с кулаками, и это всё тоже кажется ему замедленной съёмкой.Мужчина ловит ее за локоть, чувствуя, как она бьёт его ладонью по щеке, и обжигающая пощёчина возвращает Шиноду в реальность.— Сукин ты сын! Ты обещал мне, ты клялся мне в верности, а теперь?!— Эй, эй, успокойся, — Майк старается быть отстранённым, хладнокроным и умиротворяющим. — Ты снова забыла принять таблетки.— Пошёл ты в задницу со своими таблетками, меня от тебя тошнит!Женщина брыкается, Майк держит её в объятиях крепче, так, как держат утопающего, желая вытащить его на берег, но что делать, если тот, кого ты хочешь спасти, на самом деле хочет утонуть?Ты не сможешь добиться своего, если кто-то не видит в этом смысла.— Всё будет хорошо. Посмотри на меня, — мужчина мягко гладит её по голове, но получает очередной плевок в лицо.— Я ненавижу тебя. Ты жалкий, Майк. Ты строишь из себя добренького, но на самом деле ты мудак, и я это знаю наверняка, — её покрасневшие и опухшие от слёз глаза полны боли. Отчаяния. И одиночества.Майк привык слушать это каждый день, и ему кажется, что ничего уже не изменится. Ему кажется, что нет никакого смысла притворяться, что у них всё в порядке, и порой ему кажется, что так, как было раньше, уже никогда не будет.Анна срывается на плач, бьёт его по груди сжатой в кулак ладонью, и мужчина делает сейчас то, чего, пожалуй, не делал никогда прежде.Он отпускает её. Она отталкивает его, повторяя снова и снова.Снова и снова.Снова. Снова. Снова.— Я ненавижу тебя. Я ненавижу этого ребёнка. Я ненавижу свою жизнь, потому что ты сделал меня несчастной. Я ненавижу всё, что ты сделал и что делаешь. Я ненавижу тебя. И я знаю, что ты тоже меня ненавидишь.Шинода сглатывает ком в горле.— Посмотри на нас, — её слёзы капают на растянутую мятую футболку. Её руки дрожат, когда она яростно жестикулирует, и Майк отмечает это на автомате, потому что обращать внимание на такие вещи легче и проще, чем слышать слова, которые ранят посильнее разбитой тарелки.— Посмотри, во что ты меня превратил!Шинода отступает на шаг назад и вскидывает ладони в знак защиты. Словно выстраивает вокруг себя невидимое поле, через которое не сможет пробиться ничто и никогда.— Посмотри!Она снова бросает в него тарелку, измазанную в остатках варенья, и Шинода инстинктивно закрывает лицо. Осколки царапают его ногу, когда тарелка снова рассыпается на полу. Он не хочет поднимать взгляд, но приходится пересилить себя.— Тебе нужно в больницу.Анна замирает с ножом в руке. Голос у Майка мёртвый, холодный, пустой и совершенно неумолимый. Майк смотрит на неё так, как смотрят на самого любимого человека на земле, когда тот умирает. Анна выдыхает. Майк шепчет, вытягивая руку вперёд.— Опусти нож, Анна. Убери его. Лили смотрит на тебя.Женщина рассеянно переводит взгляд на девочку и снова начинает плакать. Наточенная сталь падает на кафельный пол с характерным звоном. Анна падает на колени и кричит, пока Майк снова заключает её в плотное кольцо тёплых объятий. Она рыдает, он мягко поглаживает её по волосам.— Я люблю тебя. Я не оставлю тебя. Мы справимся, ладно? — мужчина ловит опухшее лицо в ладони и смотрит в глаза, осыпает поцелуями её щёки, не обращая внимания на осколки под ногами и зудящие царапины от них на коже. — Мы справимся. Всё будет хорошо.Это закончится на три.Звонок в дверь отвлекает, и мужчина, честно говоря, напрягается, предвкушая что-то нехорошее. Он поднимается на ноги, нехотя отпуская Анну, и снова смотрит на Лили, которая, заметив его взгляд, разворачивается и сбегает по лестнице наверх, в детскую.Он слышит топот ног по полу, следуя под них до коридора, и открывает дверь.— Привет, Гарри, — мужчина прижимается виском к проёму, не открывая шире и уж точно не желая впускать стража порядка к себе на порог.— Привет, Майк, дружище, — робкая улыбка вроде бы должна быть дружелюбной, но любое дружелюбие сейчас кажется наигранным. Полицейский заглядывает за спину Шиноды. — У вас тут всё хорошо? Соседи жаловались на шум.— Всё в порядке, — ответная улыбка спокойно-холодная. — Просто немного поругались. Так бывает, ты знаешь сам.Не лезь не в своё дело, Гарри, ради всего святого.— Ты... не будешь против, если я проверю? — Гарри снимает фуражку, приглаживая редкие волосы на макушке, и Майк со вздохом распахивает дверь перед его носом. — Пожалуйста. Можешь не разуваться, у нас тут хаос.Майк смеётся, и смех у него лающий, хриплый, будто сыгранный на натянутых струнах изрядно потрёпанных нервов. Впрочем, так оно и было.Это всё очень невовремя.Офицер осторожно проходит через коридор на кухню, оглядывая окружавшие его предметы с внимательностью борзой, почуявшей страх кролика. Кроликом здесь является, само собой, Майк.Анна всё ещё сидит на полу, окружённая осколками некогда подаренного на свадьбу сервиза.— Вот дерьмо, — полицейский меняет скорость передвижения и в следующий миг оказывается рядом с женщиной. — Анна, с тобой все в порядке?— Слушай, это... — Майк хочет начать говорить что-то, но Гарри бросает на него взгляд, который тут же лишает его права голоса.Даже если он жертва, никто не поверит на слово. Майк осматривает царапины на руках, Анна захлёбывается слезами на глазах у доброго блюстителя порядка, и Шинода пытается дышать даже когда она смотрит на него, как на предателя.— Пожалуйста, заберите меня отсюда, это всё он, он виноват, посмотрите, что он сделал!— Не думай разводить здесь свои сцены, Анна, чёрт тебя дери! — Майк наконец переходит на крик, чтобы его улышали, но у полиции своя правда, и офицер тут же бросается к нему, выволакивая из кухни.— Успокойся, Майк. Успокойся.— Разве ты не видишь, что в этом нет моей вины? — мужчина рвётся из его хватки, Анна плачет громче.— Он угрожал мне! Он хочет меня убить!— Анна, нет!— Майк! — Гарри тащит его на улицу.Майк пытается вырваться и чувствует, как земля уходит у него из-под ног. Такое чувство появляется, когда ты вдруг осознаёшь, что всё, что ты так долго строил, выстраивал буквально годами, разрушается от чьего-то неосторожного слова, поступка, взгляда. Разбивается, как зáмок из стекла. Он видит, что сквозь слёзы она улыбается, стоя там, на пороге кухни, среди осколков их былого счастья. Она кричит, но улыбается, и уголок её губ дрожит, пока за спиной у Шиноды звенит связка наручников.Рация шипит, когда Гарри сжимает его плечо, сообщая код домашнего насилия диспетчеру. Майк поднимает глаза. Лили прижимается к окну носом и смотрит на него так, словно её мир тоже сломался и разрушился. Шинода опускает голову. Лили кладёт ладонь на холодное стекло и беззвучно зовёт его, но он уже не слышит.***— Вы не можете держать меня здесь без оснований, — произносит Майк, переплетая пальцы рук, и цепь на наручниках звенит первым сопрано. Полицейский вздыхает, но не отвлекается и продолжает печатать.— У неё депрессия, ясно? Она сидит на таблетках и постоянно закатывает мне истерики, чёрт вас подери, у меня маленький ребёнок дома с женщиной, которая представляет для себя и окружающих реальную угрозу!— Мы разберёмся. Ясно? Просто подождём старшего по смене, — Гарри вздыхает, качая головой, и снова смотрит в монитор, продолжая там, где остановился. Бумажная волокита — это тебе не задержание опасного преступника.Майк бьёт наотмашь по столу, но, закрывая глаза, будто бы восстанавливает пошатнувшееся спокойствие.У него дома есть карта. В карте всё написано. У психиатра есть данные, он поможет. Он скажет, что Майк ни в чём не виноват. Он просто хотел как лучше.Он просто хотел её спасти.Взгляд задерживается на покачивающихся ветках за окном.Майк замечает силует мужчины, проходящего по дорожке мимо участка. Шляпа, чёрная рубашка и белый воротничок. Священник.Он, будто почуяв его взгляд, слегка сбавляет скорость и поворачивает лицо к окну.Майк замечает острые скулы и чёрные, как вороново крыло, глаза.Священник проходит мимо. Шинода смаргивает и снова смотрит на полицейского, но тот, кажется, не замечает ничего, кроме писанины на слегка тормозящем экране монитора.