7. Тим. III, 4 (1/1)

Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут,но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху;и от истины отвратят слух и обратятся к басням. — Эй, неженка, — кто-то с силой пихает его в бок, да так, что мальчишка едва ли не сваливается с узкой койки на холодный пол прямо в майке и коротких шортах. — Не боишься проспать сборы?Сон как рукой снимает, и юнец, нашаривая на полке очки, тут же вскакивает с места, чертыхаясь про себя. Сосед заливисто смеётся, наблюдая за хаотичными поисками вещей по всем полкам маленького шкафчика у кровати.— Почему, чёрт подери, ты не разбудил меня раньше? — шипит взъерошенный, как воробей, паренёк лет восемнадцати, и снова раздражённо смотрит на часы, висевшие на стене. — Твою мать, Риввз не спрашивал обо мне?Шатен, скрестивший ноги на кровати рядом, отрицательно качет головой и цокает языком.— Ты так сладко спал, да и мне думалось, что после твоих полуночных похождений тебе захочется поспать подольше. Где ты ходишь ночами, Чеззи?Кареглазый ощеривается от слишком приторного произношения своего имени и походит в этот момент даже не на воробья, а на хорька. Или ласку: такой же увёртливый, тощий и прыткий. Запихивая ногу в штанину, Честер облизывает губы и наскоро натягивает через голову белую майку. Рубашка, галстук, брюки, ремень — форма есть форма, а здесь этот порядок возводился чуть ли не до уровня нерушимых законов.Тик-так, время начало седьмого.За окном вовсю светит раннее, пусть и холодное солнце.Шатен покачивает ногой, пока Честер прячет потрепанную книжку под подушку, и лениво поднимается с места, когда паренёк кажется полностью собранным. Кажется.— Поправь галстук, ты же не хочешь повторения прошлого инцидента? — юноша улыбается, Честер кривит рожицу и тщетно пытается поправить узкую удавку на шее.Видит бог, он ни за что в жизни не будет надевать такие рубашки, когда выпустится из этой тюрьмы.Если, конечно, его не вышвырнут отсюда раньше.***— Давай-давай, заправляй рубашку в штанишки, Чеззи, и побежали, — торопит его приятель, и они, схватив в руки книги и тетради, мелкими перебежками добираются до нужного кабинета. Самое главное — не попадаться на глаза директору, а там будь, что будет.— А... — Беннингтон даже не успевает спросить, как шатен морщится и закатывает глаза.— Чез. История.— Блять, катись ты, я ещё не проснулся, — возмущенным шепотом оправдывается парень, и они приоткрывают двери кабинета.Ему казалось, что так бывает только в фильмах. Словно в мультфильме про Тома и Джерри, когда нерадивый кот в попытке быть тихим, разрушает все на своём пути и привлекает еще больше внимания. Так и он, пытаясь быть тише воды и ниже травы, нечаянно сбивает на пол стоящий на пути горшок с кактусом.Прямо за спинами ребят, сидящих в последнем ряду.Да что ж за день.Честер зажмуривается, боясь самого худшего, и прикладывает палец к губам, когда добрая половина одноклассников дружно оборачивается на шум. Он присаживается на корточки, прижимая груду учебников к груди.— Честер. Чарльз. Беннингтон!Парень вздыхает так тяжко, как только можно в такой ситуации, и нехотя выпрямляется, даже смотреть боясь в глаза преподавателю.— Джек! Стоять.Приятель неудачника года тоже замирает на месте и, прежде чем начать молиться, бросает в сторону Беннингтона уничтожающий взгляд. Мол, знаешь, что, Честерби, после пар в ночи я придушу тебя подушкой и выгрызу тебе глотку, потому что ты идиот. Честер отвечает ему примернно похожим взглядом, кторый растолковать можно как "Попробуй, Джекки".Оба стоят, расправив плечи, подобно двум горделивым атлантам.— Вы двое прекрасно, надеюсь, знаете устав, — мужчина за сорок громко хлопает пресловутым учебником истории по парте, и Честер вдрагивает. — Но продолжаете нарушать все мыслимые и немыслимые правила этого заведения.— Извините, мистер Олсон, — встревает Джекки, до последнего пытающийся разрулить накалившуюся ситуацию, — Честеру было плохо с утра, он даже пропустил завтрак. Посмотрите на него, он же больной.Беннингтон чуть ли не давится от возмущения, желая заявить во всеуслышание что-то вроде "Джекки, сам ты, твою мать, больной", но друг смотрит на него красноречиво, и пареньку не остается ничего, кроме как сделать самое жалобное выражение лица, на какое он только был способен.— Это всё мигрени, сэр, — он выглядит действительно бледным, но скорее из-за страха быть выгнанным из аудитории, чем действительно из-за того, что что-то там болит.Историк смотрит на него с подозрением, и все студенты едва ли не жарят на задних партах попкорн, ожидая развязки ничуть не театрального конфликта.Обманут или нет?Все знали, что Честер часто опаздывает, и изо дня в днь легенда о болезненном мальчишке обрастала все новыми подробностями. И почему-то ему постоянно везло. Как и сейчас, когда, приняв решение, мистер Олсон смотрит на Беннингтона, легко прищурившись, и отмахивается, позволяя оболтусам занять свои места.— Ещё один раз, и я не буду склонен верить в ваши сказки, мистер Беннингтон. Сам Честер облегченно выдыхает и быстро садится на закреплёное за собой место. Рядом с Джекки, который показательно пихает его локтем в бок, еле сдерживая улыбку победителя.— Сам ты больной, — шепчет ему парень, но тут же осекается, заметив метнувшийся в него взгляд преподавателя.— Линкольн. Вы прекрасно знаете эту фамилию, — историк возвращается за свой стол, и студенты, успевшие расслабиться, тут же зашуршали тетрадями. — Сегодня вы узнаете, надеюсь, о нём много нового помимо того, что его лицо изображено на купюре.***Джекки чувствует всё. Когда Честер просыпается среди ночи или когда не спит вообще. И, когда ночь опускается на угловатое мрачное здание их корпуса, паренёк опускает ноги на холодный пол, нашаривая под подушкой ту самую книжку, наскоро натягивает пиджак прямо на пижаму и уходит куда-то в кроссовках на босую ногу, практически бесшумно. Так, что только размытую тень видно у дверей. И эта тень снова растворяется в потёмках.Джекки чувствует всё, иначе они не были бы лучшими друзьями, из той категории, которые за тобой и в огонь, и в воду, и в само чистилище. Поэтому он шуршит тяжёлым одеялом и, зевая и потягиваясь, вылезает из кровати следом, потирая тыльной стороной руки глаза. Разгоняя остатки мягкого лёгкого сна.Он знает, куда Честер уходит каждую ночь, но до сегодняшнего момента не пытался никогда ни остановить, ни застигнуть его врасплох. Оставлял наедине с собой, полной луной и тусклым светом от уличных жёлтых фонарей.Сегодня он останавливается на пороге часовни и морщится, ощутив ударивший в лицо запах ладана. Приторно-сладкий, забивающий обоняние в мгновение ока, но все же переступает незримую границу "вне" и "внутри", опасливо оглядываясь на стены, которые в полумраке кажутся ещё более чёрными, пугающими.Честер сидит прямо напротив распятия, будто загипнотизированный тенью от деревьев, которые шуршат за окнами. Честер не вздрагивает, когда слышит ягкую поступь чужих шагов за своей спиной, но двигается на лавочке, когда мальчишка со светлыми взъерошенными волосами останавливается рядом и рассеянно смотрит туда же, куда смотрит он.— Следишь за мной? — весело спрашивает Беннингтон, хлопая ладонью по деревянной лавке, будто приглашая присесть, и Джек, вздохнув, все же опускается на место рядом с ним.— Уже давно. Что ты здесь делаешь?— Пытаюсь понять, — размыто отвечает Честер, и этот ответ рождает больше вопросов, чем должен был.Шатен вздыхает снова. Ему не нравится запах и атмосфера, а Честер тут вроде бы чувствует себя, как дома: расслаблен, улыбчив, спокоен. Выглядит странно-счастливым, что ли.— Что понять? — паренёк ёрзает на месте и закидывает ногу на ногу.Они оба в пижамах в ночи смотрят на Иисуса, как удто он вот-вот скажет им что-нибудь умное.Хотя Иисус молчаливо плачет, прибитый к кресту в позе, в которой обычно умирают мученики.— Всё. Почему происходит то, что происходит. Почему мы чувствуем что-то, что не должны чувствовать и зачем мир такой жестокий, — Беннингтон пожимает плечами, усаживаясь на лавочке по-турецки, и, хотя со стороны это кажется совсем неудобным, ему будто совершенно плевать. Джекки смотрит на него внимательнее обычного.— Тебе бы в семинарию, — улыбается он и Честер поворачивает к нему голову.— Я бы хотел, — мальчишка с вечно озорной улыбкой на губах сейчас выглядит настолько серьёзным, что Джеку становится неуютно. Он-то пошутил.— Это из-за матери?Честер встряхвается, подобно мокрому коту.— Думаю, она бы этого хотела.— Но она мертва, — возражает шатен, и эта фраза больно проезжается по мыслям друга. Это заметно по тени, тут же скользнувшей по его лицу. Или это тень деревьев?— И что. Мне нравится думать, что она все ещё рядом со мной.— Тогда что ты здесь делаешь? Ты можешь сбежать, начать новую жизнь, или поругаться с отчимом и забрать свои вещи. И идти туда, куда сам захочешь. Даже если ты хочешь всю жизнь выслушивать от людей всякое дерьмо.Джек тоже кажется серьёзным. Настолько, что прижимается плечом к чужому плечу, будто в немом знаке поддержки. Что-то вроде "любая твоя дурость для меня кажется важной, потому что мы братья". А братья никогда не бросают друг друга.Честер качает головой.— Я не могу. Не сейчас. Сейчас мне нужно закончить эту дурацкую школу, чтобы не опозорить отчима, иначе он меня просто убьёт. — И что потом?— Я пойду в армию, уверен, меня это дерьмо ждёт. Может быть, мне придётся убивать, или, не знаю, сидеть и перебирать какие-нибудь документы, пока кто-то другой убивает за меня и за всю нашу страну. И только потом я смогу пойти туда, куда я сам захочу.— Это долго, — замечает Джек, Беннингтон коротко кивает, потому что и сам понимает, что это точно лет пять-шесть, вычеркнутых из жизни.— Долго.— И зачем тогда ждать, если ты сам хочешь другого? Джек продолжает сверлить Иисуса взглядом. Иисус, кажется, начинает недобро посматривать на него в ответ, и только тогда юноша морщится и отворачивается, теперь уже глядя на самого Честера. Тот задумчиво почёсывает подбородок короткими ногтями и пожимает плечами.— Ты хочешь отмучиться, — почему-то произносит парень, глянув на книжку в кожаном переплёте, которую Беннингтон сжимает в свободной руке. — Я не психолог, но у тебя в голове что-то непонятное творится, знаешь? Ненормально ставить крест на своей жизни просто потому что это понравилось бы твоей матери.— Я знаю, что мне это нужно. Зачем-то, — Честер упрямо гнёт свою линию. Джек вздыхает. — Слушай, Джекки, есть вещи, которые никто не может объяснить. Мне нравится религия, потому что так есть надежда, что я нахожусь под чьей-то защитой. Мне нравится думать, что даже если я останусь совершенно один на всём белом свете, я никогда по-настоящему один не буду. Мне нравится думать, что моя мать где-то там, счастлива и наблюдает за мной, потому что если это не так, я окажусь самым большим идиотом из всех. Самым несчастным идиотом, понимаешь?Шатен неуверенно кивает.— Но у тебя есть я. У меня есть ты.— Это другое, — усмехается парень, поворачиваясь к нему, и кладет ладони ему на плечо.Иисус продолжает недобро на них поглядывать.В полутьме Джек замечает, насколько черны глаза Беннингтона.— Ты никогда не знаешь, когда нас разведёт жизнь. Мы можем стать врагами, или кто-то из нас может внезапно умереть, или случится что-то, и ты окажешься в Африке, а я в Британии, на разных сторонах баррикад. Всё, что у нас останется друг от друга — только воспоминания, и больше ничего. А я говорю о другом. О глобальном. Понимаешь?Джек перехватывает его запястья пальцами и качает головой.— Нет, Честер, я не понимаю. Я не хочу понимать, нам, твою мать, восемнадцать, нам нужно кадрить девчонок, напиваться и не думать об этом всём. Я не хочу думать, что потеряю тебя. Потому что мы друзья, и я не хочу понимать, что это всё может закончиться из-за какого-то там Бога.Честер убирает руки, Джек поднимается с места.— Я пошёл спать. А ты, святоша, хорошенько подумай, потому что начать страдать можно в любой миг, а времени на радости у тебя осталось не так много, как ты думаешь. И вообще, с такими темпами у нас из воспоминаний друг о друге останется только этот дебильный диалог в часовне.Честер провожает его взглядом до самого порога. Иисус смотрит на Беннингтона с высоты своего креста.— Эй! Джек! Погоди.Паренёк подрывается с места и бежит следом, не забыв прихватить книжку со скамьи.Тень от деревьев скользит по изнемождённому лицу сына божьего.