6. Пс. XXXVI, 1-2 (1/1)

Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие,ибо они, как трава, скоро будут подкошены и,как зеленеющий злак, увянут. Одиночество уничтожает тебя изнутри. Оно пожирает каждую клеточку твоего тела, будто неизлечимая, гнойная болезнь, подбирается все ближе к самому сердцу, оставляя после себя глубокие рубцы незаживающих ран. Одиночество — не змей, не выклёвывающий глаз орёл, не ядовитая рыба, что покоится на дне глубокого моря и выжидает, когда ты ступишь в её владения. Одиночество — это скелет в запертом гробу, призрак, выглядывающий из платяного шкафа. Оно отодвигает с тихим скрипом вешалки с твоими рубашками и брюками, осторожно касается костлявыми фалангами дверцы, выдерживает паузу, прежде чем показать тебе своё лицо, хотя ты и сам давно знаешь, что оно поселилось в твоём доме.Одиночество — это мучения и страдания, сгрызанные кончики ногтей, взгляд в своё отражение и разбитые зеркала. Одиночество — это отравленные мысли, избитые слова и смешок, срывающийся с таких же искусанных губ. Одиночество — это кара, воздающаяся тем, кто совершил самый страшный в мире грех.Майк смотрит в одну точку в стене, не сдвигаясь с места, кажется, уже не первый час. И даже не два. Майк выдыхает, прикрывая на секунду глаза, потому что в голове уже рябит от обилия одного и того же серого цвета, и сжимает пальцами переносицу.Ещё немного — и он увидит в неровности шероховатого бетона призраки давно ушедших лет.Ещё немного — и он сорвётся.И ему почему-то кажется, что только этого от него и ждут.Поэтому он молчит, давая своим мыслям передышку, и позволяет лавине холодных воспоминаний накрыть его снова.По утрам они голодными сиротами смотрят на него из-за углов, в течение дня подбираются все ближе и ближе и пугаются, разлетаясь в разные стороны, стоит ему широко распахнуть глаза в ночи.В глубине его зрачка пляшут демоны, разжигая свой собственный костёр инквизции.Голодные сироты жмутся к стенам решётки, попискивая, и обнажают острые клыки, когда он вновь засыпает.Голодные сироты вырастают до самого потолка и разносят все на своём пути, шаг за шагом подбираясь все ближе к своей жертве.Майк просыпается в холодном поту и вытирает ладонью лицо.Майк чувствует на своём плече чужое прерывистое дыхание.Майк до самого утра смотрит в маленькое окошко под самым потолком.Маленькие бесы испаряются с первыми слышимыми шагами офицера.Он перешагивает клетки напольной плитки, насвистывая не особо узнаваемую мелодию, и звенит связкой ключей, кольцо которых надето на указательный палец. Майк узнает по звуку шагов, кто именно к нему идёт. Майк знает, что сейчас полицейский протарабанит ладонью по прутьям решётки, остановится, улыбнётся ему с издёвкой, мол, а ты всё ещё здесь, маленький убийца? Майк знает, что ему швырнут по полу наручники, которые Шинода обязан надеть сам. Дополнительное унижение.Он знает, что камера откроется, только когда он покажет запястья и дополнительно сцепит пальцами железные оковы: не расслаблено. Он знает, что нужно выходить с руками, прижатыми к затылку, знает, что лишнее резкое движение сулит разбитые рёбра, знает, что сначала его отведут в душевые, знает, что за ним будет наблюдать кто-либо из дежурных, знает, что на завтрак ему не видать ни кофе, ни французских тостов. Он знает, что начался очередной мерзкий, полный дерьма день.Он знает, что сегодня придёт Честер, и жить становится легче.Потому что Честер уничтожает половину дерьма, происходящего вокруг. Честер не разговаривает с ним так, будто на нём стоит клеймо, не смотрит на него ни с жалостью, ни с гневом.Честер смотрит на него с улыбкой, и последние встречи только, кажется, сблизили их в определенном смысле.Честер должен прийти вечером и поставить точку на сегодняшей строке самоистязаний и мучений. Честер снова попытается прочесть ему пару строк из Библии, мотнёт головой по привычке, снимет очки и сожмёт зубами край пластиковой оправы, слушая его размышления о жизни или... о чём-нибудь ещё. Честер вспыхнет в гневе, если Майк заденет что-то слишком личное, и оскалит зубы, обороняясь от чужака, который уже почти свой.Майк цепляется за Честера так, как не цеплялся даже за своего адвоката.Холодная вода отрезвляет, возвращает на землю. Или в ад? — Хватит нежиться, Шинода, — озлобленно выплевывает полицейский, и Майку приходится выключить воду. Правда уж, на что он надеется каждый день? Майк предпочитает не нарываться. Ему хватило первых дней, кгда на нём срывал злобу будто бы весь участок, избивая за каждую мелочь или в сердцах брошенное слово. Некоторые потёки на ребрах напоминают о былом.У него все еще сжимает рёбра в плотное кольцо при слишком глубоком вдохе.Полотенце жёсткое, но Майк думает о том, что ему повезло даже здесь. Что будет через пару недель, когда его отвезут в тюрьму штата, он не знает. Но думает почему-то, что здесь еще курорт.Его выводят на прогулку, даже на целый час, во время которого Майк пытается хоть немного размяться. Да, здесь нет тренажеров на улице, но никто не мешает пробежать несколько кругов подряд и отжаться с десяток, а то и больше, раз.За ним наблюдает несколько пар глаз, а проходящие мимо случайные прохожие отшатываются в сторону, будто даже через плотную металлическую сетку Шинода, занятый тем, чтобы снять помятую футболку с широкой спины, сможет убить.Снова.Часовая стрелка не торопится перевалить даже за четыре часа дня.Ветер бьет в лицо, мужчина разминает затёкшие мышцы и чувствует на себе внимательный цепкий взгляд. Этот взгляд был чем-то новым, пытливым, прожигающим насквозь, всепоглощающим и липким.Майк оборачивается в попытке уловить, чьи глаза следят за ним так пристально, но шпиона не находит, и списывает это ощущение на снова обострившуюся паранойю.Мужчина выдыхает, припадая к земле. Мышцы на спине прокатываются вверх-вниз от резких, рваных отжиманий. Взгляд продолжает преследовать его даже когда по рукам пролетает первый спазм, вызванный физической нагрузкой, и брюнет снова поднимает голову, замирая в том же положении.Его руки напряжены. Через дорогу от него, остановившись на полпути, стоит сам Честер. Они смотрят друг другу в глаза, и Майк, наконец, поднимается на ноги, отряхивая ладони от мелкой крошки с асфальта. Шинода неуверенно поднимает руку выше, чтобы помахать мужчине.Всё та же рубашка, все тот же белый ворот и шляпа. Он отмечает в тонких пальцах падре блеснувшую алым сигарету, и качает головой скорее своим мыслям, чем непосредственно ему.Ему Майк улыбается краем губ, но Беннингтон, постояв так еще пару мгновений, отворачивается и торопливо уходит.Шиноде кажется, что что-то глубоко внутри дрогнуло от осознания, что для Святого Отца их общение может быть и простым выполнением долга перед Господом.Улыбка гаснет на губах. Майк снова опускается на землю и отжимается даже резче, чем до неловкой встречи.Шинода просит подать ему книгу, и это, пожалуй, первые слова, сказанные им за день. Офицер фыркает, но просьбу выполняет, правда, нехотя и с заметным презрением.На это Шинода уже давно не обращает внимание.Часы переваливают за шесть.Майк пытается не считать секунды до встречи.— Иллюзии привлекают нас тем, что избавляют от боли, а в качестве замены приносят удовольствие. За это мы должны без сетований принимать, когда, вступая в противоречие с частью реальности, иллюзии разбиваются вдребезги.*Шинода выпрямляет ноги на койке и старается не смотреть на часы. Изводит сам себя, словно наркоман в предвкушении новой дозы. Он перелистывает страницы книги в мягкой обложке, увлеченный психоанализом настолько, что приходится перечитывать одно и то же слово по нескольку раз, только бы понять его смысл.Майк совершенно не настроен читать.Майк настроен ходить кругами, смотреть в окно, дёргать прутья решётки, будто зверь в предвкушении охоты, и следить неустанно за стрелкой, которая отсчитывает секунда за секундой так долго, что не остаётся ни капли терпения.Но вместо этого Шинода снова и снова перечитывает одно и то же слово, зависает на секунду, чтобы позволить себе отвлечься и помечтать о том, что вот-вот случится, но почему-то не случается.Потому что Честер не приходит.Ни в семь вечера, ни после ужина, состоящего из переваренных макарон и дряных сосисок с быстро заваренным пакетированным чаем без сахара.Честер не приходит и в девять вечера.Честера нет даже в десять.Офицер отключает свет, Майк сидит на кровати, не отводя взгляда от часовой стрелки, которая перешагивает порог полуночи.Воспоминания поглядывают на него белыми пустыми глазницами, сидя в углах комнатушки, пока мужчина, глубоко вздыхая, касается кончиками пальцев верхней губы. Одиночество поскрипывает дверью и бесшумно шаркает по кафелю костлявыми ногами, протягивая к нему свои сухие ладони.Честер не приходит, и Шинода не слышит его шагов ни утром, ни после обеда.Честер не приходит, и ожидание становится совершенно невыносимым, а страх снова остаться одному, теперь уже окончательно и без вариантов выбраться, сжимает его глотку.Он давит на рёбра, окольцовывает горло, и нет возможности освободиться от тяжелых пут.— Где твой священник? — хмыкает полицейский, на которого мужчина даже не смотрит.Холодная вода стекает по спине вниз, до поясницы, и брюнет поднимает голову вверх, чтобы жёсткие капли не попали в рот или глаза.— Небось, решил, что никакой бог тебя не спасёт, м? — хохот разносится по помещению. Майк сжимает зубы так, что скулы выделяются на загорелом лице.Бег. Отжимания.Пристальный взгляд больше не чувствуется на ровной линии позвоночника. Майк надеется увидеть его ещё хоть раз, но улица оказывается пустой.— Мы выбираем не случайно друг друга. Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании**Майк швыряет книгу в стену.Майк, будто безумный, разбивает стены кулаком, упираясь в бетон свободной, дрожащей от эмоций, рукой, пока кто-то из полицейских не покрывает его матом, чтобы заставить успокоиться.***Майк узнаёт его по звуку шагов. Майк отрывается от книги, развалившись на койке, и поднимает взгляд в стену, а потом переводит его на часы.Половина третьего. Он даже не ходил на прогулку.Майк узнаёт его по звуку шагов, потом — по лёгкому флёру туалетной воды, слегка сладковатой, но свежей, которая расстилается по помещению вместе с ощущением дебильной защиты.Спасения.Честер останавливается напротив решётки, решительный, другой. Не такой, каким он был в начале их знакомства, не такой, каким был в прошлый свой визит.Честер останавливается и сжимает пальцами железные прутья, будто бы еще мгновение — и он попытается достать его через этот самый ощутимый барьер.Честер сверлит его яростным взглядом карих, практически чёрных глаз, и разворачивается, прекрасно зная, что позади него стоит один из полицейских.— Откройте.— Но....— Мне плевать, я хочу зайти внутрь, и либо вы отроете мне сейчас же, либо будете разбираться со своим начальством. Я пошёл вам навстречу, солюдая ваши дебильные правила, но моему терпению тоже есть свой предел.Офицер, нервно облизнув губы, торопится выполнить просьбу священника, и Беннингтон, оказываясь внутри, сначала оглядывается, критично осматривая владения заключеного, а потом направляется к нему, в считанные секунды преодолевая расстояние.Офицер нервно наблюдает за происходящим со стороны.Шинода напрягается, усаживаясь на тонком матрасе, и откладывает книгу в сторону прежде, чем падре хватает его за ворот футболки.Вместе с ощущением тепла на щеке от его дыхания, Майк чувствует ударивший в голову запах геля для душа, смешанный с тем самым парфюмом.— Ради всего святого, скажи, что это был не ты. Поклянись мне, глядя мне в глаза. Поклянись, — его сдавленный от злости и решимости шёпот обволакивает, и Шинода невольно перехватывает его запястья своими пальцами, чувствуя, как под подушечками трепещет пульс.Бам-бам-бам-бам, — бьётся сердце.— Я не понимаю, о чём ты, — так же шёпотом отвечает Майк, не отводя взгляда от горящих глаз.— Поклянись, что это не ты убил свою жену и дочь, Майк, клянись мне перед самим Господом. Клянись, что двадцать три года назад не ты поджёг учительскую в школе и поклянись, что ты не имеешь ни малейшего понятия о том, кто придушил чёртову кошку миссис Марбл, когда тебе было двенадцать, и подкинул её под двери дома директора.Майк выдыхает.Честер чувствует, как дрожит от переизбытка эмоций. Честеру кажется, что он смотрит в глаза самому Дьяволу.Майк облизывает нижнюю губу и отпускает чужие руки.— Я расскажу тебе всё.