4. Еккл. I, 18 (1/1)

Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания умножает скорбь.Майк внимает каждому слову, задумчиво почёсывая скулу, пока Честер не переворачивает страницу, замолкнув на мгновение.У него возникает настойчивое ощущение, что это где-то уже было. Дежавю. Что Честер уже сидел здесь с этой книжкой, читал все те же строки, поглядывая на него с ожиданием вопроса или иного слова, что он уже видел и эти татуировки, и этот внимательный взгляд, полный теплой карамели.Падре, я согрешил, но грех мой отнюдь не убийство.Беннингтон непонимающе смотрит на него, внезапно отвлекшись, и Шинода осознает, что только что произнёс это вслух. Он извиняюще улыбается, мотнув головой, и думает, что у него совсем уже едет крыша. То ли от одиночества, то ли от того, что происходит там, снаружи, пока он, словно в коробке, прячется внутри участка.— Хочешь рассказать мне что-нибудь? — Честер проводит пальцами по корешку книги, заламывая ее поудобнее, и этот жест кажется Майку практически интимным.Стоит отвести взгляд от руки, и ощущение тут же пропадает.Дежавю упархивает в маленькое окошко под потолком.— А ты?Честер хмурится, поджимая губы, и острые скулы кажутся еще более острыми. Майк вздыхает, потирая лицо ладонью, будто бы воздухом умывается, и в такой момент кажется, что он старее лет на десять, чем есть на самом деле.Скорбь — что огромная змея, свернувшаяся на твоей груди. Ты просыпаешься вместе с ней, вместе с ней засыпаешь, а она худеет с каждым днём все больше и больше, для того, чтобы в один момент, в ночи, поглотить тебя целиком, не оставив ни волос, ни костей. Она перемалывает тебя, сбивает в мелкую крошку, и, однажды проснувшись, ты внезапно осознаешь, что от тебя действительно не осталось ничего человеческого.Лишь круги под глазами и пустые глазницы.— Ты всегда хотел стать священником?Честер, уже желавший дочитать, наконец, главу, и уйти, вздыхает снова. Он не хочет, чтобы в его душе копались. Он не хочет отвечать на любые компрометирующие вопросы, но утаивание информации — все равно, что ложь. Ложь — это грех, черти б его драли.— Нет, — колеблется, но отвечает правдой. — Нет, не всегда. Но стал им.— Кем бы ты стал, если бы не это? — Майк кивает, указывая взглядом на книжку, зажатую в тонких пальцах, и Честер усмехается.— Я хотел быть рок-звездой. Сейчас звучит смешно.— Уверен? — Шинода не скрывает интереса, блеснувшего вдруг в тёмных глазах. — Может быть, в параллельной вселенной ты хороший певец. — Ты веришь в параллельные вселенные, но не в Бога? — Честер находит этот факт более, чем забавным, и изгибает бровь. Майк улыбается.— Анна верила. Беннингтон чувствует, как напряжение в мгновение ока опутывает его по рукам и ногам, медленно подбираясь к горлу. Будто чья-то невидимая рука, что еще пару дней назад бережливо гладила его по голове, сейчас крепко сжимает кадык сухими, чёрствыми, костлявыми пальцами.— Твоя жена.Они смотрят друг другу в глаза, люди, находящиеся по разные стороны баррикад, и решётка между ними подчеркивает это ощущение. Чувство, будто бы они на войне, и вот-вот за спиной раздастся грохот пушек, стрельба и тихие стоны умирающих солдат с крыльями ангелов за спиной.— Моя жена. А ты...— Священникам нельзя жениться, — Честер не меняет выражения лица и выдерживает очередной пытливый взгляд.— Разве... — Шинода тоже не дурак, и церемониться, судя по всему, не желает. — Разве священникам можно любить парней? Беннингтон втягивает носом воздух и надеется, что сейчас не так видно, как от внезапно обуявшего его гнева лицо наливается краской, и вены на шее вздуваются, как шар в руках клоуна на детской ярмарке.— У тебя проблемы с гомофобией?— Нет, — Майк кладет подбородок на сцепленные пальцы рук. — Мне плевать, кто у тебя там в постели, я скорее недоумеваю, что даже в религии можно обойти правила.— Такие вопросы обсуждаются индивидуально с теми, кто посвящает в служители церкви. Очевидно, Господу было угодно, чтобы я стал священником, раз меня все же взяли.Лицо падре сейчас что камень, и ни единый мускул не дрожит. Удивительная выдержка, потому что хочется хорошенько проехаться по лицу Майка, даже если это нихрена не богоугодно.— Извини, я немного бестактен в последнее время. С кем поведешься, — мужчина хмыкает, намекая на отношение к первую очередь к себе, и Беннингтон прикрывает на мгновение глаза, чтобы мысленно сосчитать до десяти.— Ничего. Думаю, немного искренности тебе не повредит. И я бы искренне хотел закрыть эту тему.— Хотел бы ударить меня? — Майк посмеивается коротко и пальцем обводит своё лицо. — У тебя на лбу написано. Ты не умеешь лгать, падре.— Пожалуй, я хотел бы, — Честер покачивает носком начищенных туфель, закинув ногу на ногу, — но разве это возымело бы смысл? Гнев эмоция, которую не стоит раздувать до размера слона.— Все мы люди, — Майк пожимает плечами. — Не злятся только дураки.— Считаешь меня умным? — падре улыбается вдруг своеобразному комплименту так широко, что кажется, вот-вот рассмеётся. Майк с удивлением обнаруживает, что у Отче чрезвычайно яркая и тёплая улыбка.— Хотелось бы не разочароваться в твоих способностях, — кивает мужчина, задумавшись о чём-то вновь, и улыбка гаснет медленно, вновь разрезая острыми скулами чужое лицо.— Ты любишь игры, Падре? — спрашивает вдруг Шинода, и Честер пожимает плечами.— Все мы дети Господни.Майка почему-то раздражает постоянное упоминание или бога, или Иисуса, или еще кого-то из пожёванной книжки. Словно заведенная машина, Честер повторяет снова и снова, опять и опять: да славится имя твоё. Черт возьми, он не думал, что со священниками так сложно. С другой стороны, оно и логично. Профессия не позволяет восхвалить кого-то ещё.— Что ты хочешь предложить? — Честер напоминает о вопросе, и Шинода смаргивает, будто опомнившись от внутреннего монолога.— Вопрос на вопрос. Я отвечаю на твой, ты отвечаешь на мой. Честер задумывается. Он бы с удовольствием приходил сюда просто для того, чтобы читать. Что угодно: Завет, Заповеди, Писание — да все подряд, только бы не смотреть в глаза человека напротив и не чувствовать себя запертым вместе со зверем в клетке. С другой стороны, любопытство, каким бы оно не было грехом, овладевало мужчиной, накатывая волнами, вынуждая порой желать задавать неподходящие вопросы.Дозволение Майка спрашивать о чем угодно могло бы стать его путевкой.Но какие вопросы будет задавать сам Шинода? Наверняка они будут совершенно неприятными, выворачивающими наизнанку, мерзкими или просто внезапными, задевающими за нутро. И уж в этом-то Честер был уверен наверняка.Падре цепляет пальцем ворот рубашки, чувствуя горячую волну, пролившуюся на спину, от лопаток до самой поясницы.Стоит ли оно того, Честер?— Разве тебе не хотелось бы провести интервью? — Мы связаны тайной исповеди, Майк, — практически укоризненно произносит Беннингтон, и Шинода почему-то тут же начинает чувствовать себя дураком.— Хорошо, — он снова почесывает скулу кончиком пальца. — Но ты хочешь узнать правду.— Вероятно.— Мы можем договориться. — О чем? — Честер улыбается снисходительно, снова качнув ногой. Майк откидывается на спинку стула.— Тайна будет обоюдной. Никто не узнает, о чем мы говорим, кроме нас двоих. Это будет честно по отношению к тебе.Честер склоняет голову набок, будто пытаясь посмотреть на заключенного под другим углом. Майк тарабанит пальцами по колену.— Хорошо. — Считай, это место свободно от бога, — Майк улыбается как-то утешающе, будто на лице падре написано сейчас, что ему эта свобода жизненно необходима. — Закатай рукава рубашки, сними воротник и отложи, в конце концов, эту книжку. Мне не нужна исповедь, мне нужен друг, и я хотел бы, чтобы им стал именно ты.Честер колеблется, смотрит испытующе, но взгляд Шиноды будто поощряет его смелость. Будто вот-вот он кивнёт и скажет что-то вроде "я не съем тебя, Честер", и хотя бы в этом мужчине хочется ему верить.С другой стороны, стоит ли вообще верить человеку, на котором висит двойное убийство?Не узнаешь, пока не попробуешь, — шипит в ухо змей. Честер потирает виски кончиками пальцев и убирает в сторону книгу.— Я не сниму воротник и не закатаю рукава, Майк, — улыбка полна сожаления, — но я перестану третировать тебя Писаниями. И у нас обоюдная тайна исповеди, — чуть погодя добавляет он, чувствуя на себе его взгляд. — Я не говорю о твоих словах, ты не передаешь никому мои. Договорились?Майк кивает и протягивает через решётку руку для пожатия.Честер знает, что это сделка. С демоном или с ангелом, он пока не знает, но чувствует, что узнает совсем скоро, и сжимает прохладной ладонью его ладонь, отмечая, что первое прикосновение за всё время их знакомства почему-то отдаётся внутри неясным трепетом.Предвкушением.Рукопожатие распадается через мгновение. Честер усаживается удобнее в кресле, отметив про себя, что придвинул стул ближе к решётке. Правила безопасности? Чёрт с ними.— Твой вопрос первый, — Майк снова подпирает голову рукой и смотрит на него выжидающе.— Как давно ты женат? — Честер приглаживает ткань брюк на колене.— Почти восемь лет. Беннингтон кивает, подумав, что семь лет — это очень много. Для отношений, для брака, для осознания, что человек тебе действительно подходит, а не является игрой или большой ошибкой. Самому Честеру, пожалуй, было не понять подобного.Он был лишён хорошего примера для подражания.— Твоё второе имя? — Майк не меняет позы, Честер нервно дёргает уголком губ.— Чарльз.— Неплохо, — Майк едва заметно улыбается. Беннингтон фыркает в ответ, и это как-то совсем не вяжется с его священным образом.— Сколько лет твоей дочери?Почему Честер намеренно не упоминает её в прошедшем времени? Словно они за чашкой чая обсуждают погоду, а не прощупывают друг друга, как два тигра в клетке.Майк убирает руки от лица и ёрзает на стуле, отводя взгляд. Прочищает горло, будто пересохло, и Честер его не торопит. Ему кажется, что он уже знает человека напротив, и это ощущение почему-то не пропало еще после первой встречи.— Три.Шёпот отчетливо слышен в тишине, нарушаемой лишь отдалённым гулом редко проезжающих за окном автомобилей.Беннингтон чувствует буквально шкурой заново разросшееся, подобно плесени, напряжение.— Ты веришь в мою невиновность?Честер вздыхает глубже. Вопрос слишком сложный для второй встречи.Он не знает и не может ответить на него ни положительно, ни отрицательно. Слишком мало фактов и много слухов, домыслов, сплетен, которые не утихают, не умолкают до сих пор.— Я не знаю, Майк. Я не знаю, чем я могу помочь, я не знаю, что там произошло, и не понимаю, зачем я нужен тебе.— Ты беспристрастен. Честер снова давится воздухом, чувствуя, как на плечи вновь ложится та самая змея скорби.— О тебе много слухов по городу ходит. Что ты не судишь людей, что ты и правда хороший священник, — Майк говорит тихо, но достаточно для того, чтобы быть услышанным. Беннингтон моргает и бросает взгляд на часы.Один час и тринадцать минут.— Торопишься? — Шинода отмечает его действие, падре почти чувствует себя виноватым.— Да. Не знаю. Нет, — наконец отвечает он очередной правдой и потирает переносицу, снимая очки. Он кладёт их туда же, где лежит книга, и выглядит таким же уставшим, как и Майк.Будто они оба не спят уже очень много времени.— Я выбрал тебя не потому что ты... нарушаешь определенные правила, — мужчина за решеткой в контраст тактичен. — Я выбрал тебя, потому что ты единственный, кто может поверить мне. И я знаю, что меня казнят, — усмешка кажется горькой, вяжущей губы, — но я буду уверен, что на земле найдется хотя бы один человек, который будет знать правду. Всю правду.Честер облизывает губы, вздыхает и качает головой.— Вообще-то, я все старшие классы мечтал, что буду петь где-нибудь в клубах, задымлённых барах, скакать по сцене, будто для того и был создан, — он неловко смеется, потому что Майк смотрит на него удивленно, и вытягивает ноги, усаживаясь поудобнее. — И я страсть, как хочу закурить прямо здесь, Майк. Поэтому давай свернём лавочку неуютных диалогов, и приятно поболтаем остаток нашего времени о погоде и сезоне дождей.Шинода кивает, глянув на мужчину внимательнее обычного.Честер все же закатывает рукава рубашки, обнажая татуировки на руках, и ловит очередной внимательный взгляд.— Не очень-то праведно ты выглядишь, падре.— Ты не сильно выглядишь раскаявшимся, — парирует Честер скорее из-за выбранной линии поведения, и Майк хмыкает.— Мне не в чем каяться.— Неужели? — Беннингтон качает головой и почему-то улыбается. Будто читает его, видит насквозь.У Майка складывается стойкое ощущение, что Честер не прост даже настолько, насколько сам Шинода раньше не подозревал.Иронично, что у священника за спиной скелетов может быть даже больше, чем у него самого. Сейчас Честер выглядит не как тот, кто проведет тебя на Земли обетованные, а как тот, кто закопает в самые топи Ада.Кто с кем заключил сделку, Майк?Порой мы сами не замечаем, как нашими устами начинает говорить сам Дьявол. Как он проникает в самое наше нутро, отравляет наши мысли, очерняет воспоминания и ведет нашу руку своей рукой, будто мы едины. Порой нами так же руководит и сам Господь, разве что реже, ибо он предпочитает смотреть со стороны.На то мы и люди, чтобы ошибаться, или думать, что ошибаемся, и принимать в моменты моральных мучений поистине самые верные решения.Честер улыбается, поднимаясь с места, когда слышит за спиной шаги офицера. Это значит, что время свидания подходит к концу. Честер улыбается самой светлой своей улыбкой, опускает рукава рубашки, цепляет очки на нос и ловит тонкими пальцами корешок Ветхого Завета. Честер улыбается, Майк вежливо кивает ему в ответ, прощаясь до следующей встречи.— Сегодня все в порядке, падре?— Терпимо, спасибо.Честер садится в машину и шарится по бардачку в поисках запрятанной пачки сигарет.— Да простит меня Господь, — бормочет мужчина себе под нос, щёлкая зажигалкой, и выезжает с парковки, провожаемый взглядом того самого офицера вплоть до ближайшего перекрёстка.Чётки, закреплённые за зеркале, мерно покачиваются в такт дороге.Честер опускает стекло и выдыхает едкий никотин.Гореть тебе в аду, падре, за твои мысли