2. Притч. XIX, 21 (1/1)

Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом.— Да как ты можешь после этого считать себя хорошим мужем и отцом?***— Детка, ты уже собралась?— Да, папуль.Майк тихо смеется, когда девчушка в маленьком разноцветном платьице прыгает к нему на руки с разлету. Так умеют только дети, они бегут, и сверкают пятки, бегут, будучи уверенными, что их обязательно кто-нибудь поймает. Когда становишься взрослым, нередко жаждешь сделать то же самое, только возможностей становится меньше.И людей, которые смогут тебя поймать — тоже.— О-о, кто это тут у меня?— Это же я, твоя Ли! — звонкий смех походит на звон колокольчиков. Майк не может не рассмеяться в ответ и кружится по гостиной в странном подобии вальса.— О, да, как же я мог забыть, что эта девочка — моя Лилу, — мужчина останавливается под довольный вздох и слегка кружащийся в темных зрачках мир.— Пап, а мы долго будем ехать? Ее румяные от смеха щеки напоминают Майку два налившихся персика, аккуратный носик будто срисован с профиля Анны, а тонкие пальчики снова и снова дергают уголок на воротнике клетчатой рубашки. Её любимое занятие.Шинода удобнее перехватывает девчонку под юбкой, заглядывая в яркие глаза, подернутые пеленой наивной детский любознательности.— Очень долго, дорогая. Ты даже успеешь задремать, но когда проснешься, мы уже будем на месте.— Па, а бабуля нас не встретит, да?Майк хмурится, и дочь явно это замечает. Она кладет руки ему на щеки и словно заставляет посмотреть на себя, отключиться от всего происходящего там, снаружи, и оставить все внимание только ей. И кто такой Майк, чтобы сопротивляться? Кто вообще может такому сопротивляться?— Нет, детка, — мужчина качает головой и целует девчушку в мягкую теплую щёку, — бабуля не сможет нас встретить.— Мы останемся там навсегда? — искренний интерес кажется умилительным. Меж детских бровей вдруг пролегает едва заметная складка, нос слегка морщится, и Майк знает, что это значит: Лили задумалась.— Не знаю, — честно отвечает он, прижимая девочку к себе чуть крепче, и звонко чмокает её в подбородок, вызывая очередной приступ смеха. Лили потирает лицо пальцами и будто бы недовольно фыркает, прискакнув на чужой руке:— Ну пап, ты же колешься!— Пора привыкнуть, юная леди, — голос из-за спины вынуждает их обоих обернуться.Анна улыбается, упираясь локтями в перила. Лестница на верхний этаж залита ласковым, поистине весенним солнцем. Лили, тихонько попискивая, тут же спрыгивает с рук Шиноды и топочет уже в сторону мамы с той же детской непосредственностью, что и раньше.— Папа колется, потому что не бреется! — Ли оборачивается и показывает кончик языка, кривя мордашку.— У меня стиль такой, — неловко посмеивается мужчина, тыльной стороной ладони проверяя небритую скулу: правда ли царапается или это просто очередное преувеличение?— Милая, ты точно собрала все вещи? — женщина мягко улыбается, пока чертёнок вьется на лестнице у ее ног, и девчушка, уже взъерошенная, деловито поправляет волосы, почему-то влезшие в уголки губ.— Мам, честно-пречестно!— Мне кажется, я видела Тэдди на подоконнике. Сходи, проверь, ты ведь не хочешь, чтобы он остался один, — с лёгкой укоризной произносит Анна, и Майк практически восхищён ее умением управляться с несметным ураганом, которую зовут не Катрина, но Лили.Девчушка топочет по лестнице наверх, Шинода ловит на себе взгляд супруги и подходит ближе, ведомый плавным, нежным жестом руки. Подойди ближе, Майк.Ты можешь подбежать, сверкая пятками, так же, как и твоя четырёхлетняя дочь, упасть в мои объятия, прижаться к моей груди, и тебе станет легче. Даю слово.Анна мягко перебирает его волосы, пока он вдыхает полной грудью запах ее парфюма, смешанный с запахом геля для душа, шампуня, женских примочек, кремов в непонятных баночках. Женщины всегда пахнут по-особенному мягко, немного сладко, и от этого замирает сердце, стоит только прикрыть глаза.Майк замирает. Анна перебирает его волосы, почёсывает ногтями кожу, массирует затылок, Лили прыгает наверху, разыскивая куда-то пропавшего Тэдди, и мир кажется таким солнечно-летним, теплым. Полным своего счастливого великолепия.— Как ты чувствуешь себя сегодня? — шёпот сам рвется с губ.Одежда шуршит, объятия распадаются, будто их и не было, и Анна улыбается, качнув головой.— Отлично. Мы ведь все начинаем заново, верно?Шинода кивает. Лили торопится вниз. Тэдди бьётся головой о лестницу, но это совершенно не важно.***Вещи довольно скоро оказываются погружены в фургон неприметного грязно-белого цвета. Мелкий снег под подошвой высоких кроссовок пытается хрустеть, но выходит нескладно, и виной тому раз сто растаявшая и подмерзшая снова земля. В этом году Кливленд не радует зимой, хотя Майк давно уже не помнит, каково это — нормальная зима. Днем плюс, вечером минус, ночью вообще чёрт знает, что, и так на протяжении всего сезона.Анна кутается в шаль, наблюдая за действиями грузчиков и хозяина дома издалека. Коробки взаперти, погружены одна на другую, согласно правилам любого качественного переезда: снизу мебель, разобранные полки, столы и кресла, сверху аккуратной пирамидой нагружена посуда и прочие бытовые мелочи. Не то чтобы они часто переезжали с места на место, скорее даже наоборот, но Анна интуитивно понимала, как сделать правильно.Даже в нынешнем шатком равновесии.Майк щурится на бледном солнце и, повернувшись, машет рукой. Анна кивает и уходит в дом, покидая стылую улочку.— Вам продублировать адрес? — учтиво уточняет Майк, привлекая внимание ребят на колёсах, и один из них отрицательно мотает головой.— Не, у нас в бумажках все расписано, — улыбается странно, на одну сторону, и щурится. В остальном, кажется, внушает доверие, но Шинода все равно на всякий случай оформил страховку.Беспокоиться не о чем, верно?— Хорошо. У нашего друга есть ключи, контактный номер я оставил вашему агенту. Спасибо, — мужчина тянет руку для пожатия, еще одна традиция при переезде, как он думает, и грузчик крепко сжимает ладонь своей, грубой и даже немного грязной.— Все сделаем в лучшем виде, мистер. Не переживайте.— Постараюсь, — усмехается брюнет и стоит у калитки еще немного, пока не хлопает дверь водительского места и пока фургон не удаляется в сторону их нового места жительства.Снег под ногами все еще пытается скрипеть, даже когда Майк слегка притаптывает его в попытке не дрожать от резкого, пронзившего его до самых костей, ветра.Ему хочется постоять так еще немного. Втянуть полной грудью прохладный воздух уже не родного города, прочистить мозг: мысли становятся все темнее, опутывают, будто змеи. Что будет дальше? Справятся ли они? Они смогут справиться? Далёкий гул города убаюкивает, и Шинода стоит, почти завороженный, не двигаясь с места, пока совсем не замерзает. Куртка, накинутая на футболку, уже не спасает.Он вздрагивает от резкого окрика за спиной и тут же поворачивается, будто боясь, что случится или уже случилось что-то страшное.— Папа!— Да, детка, что случилось? — Лили надувает губы так обиженно, будто Шинода по меньшей мере уничтожил все сырные крекеры в доме, и бежит в его сторону. Почему Майк перестал бояться, что она упадет на скользкой тропинке и расшибет себе лоб? Пожалуй, наступает определенный момент, когда ты начинаешь относиться к такому проще. Меланхоличнее. Упадет — поднимется. Так ему всегда говорила мать. Упадет и поднимется, Майк, прекрати трястись за неё, будто она сахарная. В конце концов, все мы учимся на своих ошибках.Шинода улыбается. Лили Обнимает его за ногу и прижимается носом к штанине.— Папочка, мама сказала, что пора обедать. — Да? — он смотрит на часы, блекнувшие на солнце, и озадаченно кивает, — надо же, а ты права. Пойдем скорее, не будем огорчать маму. Согласна?На ней забавно топорщатся джинсы, и ботиночки кажутся такими маленькими на ножках, что мужчина не может не улыбнуться снова. Он улыбается так часто, глядя на неё. Он становится самым счастливым человеком на земле, когда она держит его за руку, слегка приподнимаясь на цыпочках, чтобы казаться еще чуточку выше.Лилс мотает головой так, что волосы снова расползаются по щекам, и она снова заправляет их за меховые наушники, которые наверняка сказала надеть Анна. Чтобы не замерзнуть.— Что сегодня на обед, госпожа повар?— Сосиски и паста!— Ты готовила сама?— Я помогла маме натереть сыр, пап. Я самостоея..тельная.Майк смеётся.Маленькие ботиночки перескакивают воображаемые линии на тропинке.— Самостоятельная. Умница.Майк чувствует себя счастливым.Анна долго смотрит на него сквозь стекло кухонного окна, прижимаясь лбом к пластику рамы. Майк ловит ее пустой взгляд, и на мгновение его улыбка становится слабой и беспомощной.— Какой ты копуша, пап!— Прости, детка.***— Ради всего святого, Анна, не кричи.— Я имею право кричать, это, чёрт тебя подери, мой дом так же, как и твой!Майк пытается поймать её за руку, поймать, чтобы прижать к себе, но не может, и выглядит это, мягко говоря, не очень выгодно в первую очередь для него.— Я не больна. Я не схожу с ума. Я видела, как ты общался с той девицей!— Лили спит. Пожалуйста, — его тон мягок, он все еще не оставляет надежды урегулировать конфликт без рукоприкладства.— Ты изменяешь мне, так и скажи. Я чувствую это. Я же все вижу, я не глупая, Майк!— Я никогда. Ни с кем. Не был, кроме тебя. Все семь лет нашего брака, я не думал даже ни о ком, кроме тебя. Успокойся. Пожалуйста, Лили спит, она проснется. Ты знаешь, она плохо засыпает. Ты пила таблетки сегодня?— Ты тащишь меня в эту деревню, чтобы я окончательно там загнулась, да? Почему ты просто не можешь продать этот чертов дом, зачем нам платить ипотеку в городе, который ты ненавидишь, нахрена нам сраная память о твоей мамаше?!Шиноде становится страшно просто потому, что перед глазами взрывается белая пелена. Ему кажется, что он задыхается, и именно в эту секунду он ловит сам себя, потому что никто больше поймать не смог бы. Он ловит себя и сдерживается, думает о чем угодно, но не о словах, которые вонзили нож куда-то очень и очень глубоко.Шинода вздыхает, и страх понемногу отступает, угасает вместе с блеснувшей злостью, которая могла бы перевернуть и этот дом, и его жизнь сразу.— Тебе нужно выпить воды, успокоиться и лечь спать. Милая, все будет хорошо. — Ты трахаешь эту суку, и потом считаешь себя хорошим мужем и отцом?Её лицо искажается. У Майка дрожат пальцы, а сердце колотится так, будто вот-вот разорвёт грудную клетку.— Я считаю себя хорошим мужем и отцом, потому что я хороший муж. И я хороший отец. Я принесу тебе воды.Майк направляется в сторону кухни и поднимает взгляд в полумрак лестницы, на которой отмечает едва заметное движение.— Малышка, ты не спишь?— Вы громко ругаетесь, — шепчет девочка, прижимая к себе злосчастного медвежонка, и Майку становится ещё страшнее. Он поднимается на ступеньку и останавливается, когда Лили поднимает на него печальный взгляд. — Мама поправится?— Мама не болеет. Ей просто грустно.Шиноде кажется, будто он слышит чужие приглушенные рыдания, и протягивает руку дочери.— Пойдем в постель, детка. Завтра тяжелый день. С мамой все будет хорошо. Веришь мне?Она кивает и сжимает пальцами его ладонь, легко топая по ступенькам наверх.Майк впервые в жизни хочет молиться, чтобы все наконец-то было хорошо.