1. Исх. XXIII, 1 (1/1)
Не внимай пустому слуху, не давай руки твоей нечестивому, чтоб быть свидетелем неправды.— Вы не верите в бога?— Нет.Честер коротко вздыхает и улыбается уголком губ. Эта едва заметная улыбка скользит по его лицу, словно луч в темную погоду. В данном случае — луч в царстве отчаяния, влаги и настойчивого чувства обездоленности, от которого вниз от загривка до поясницы пробегает холодок. Мужчина закидывает ногу на ногу и успокаивающе поглаживает себя по запястью. Так происходит каждый раз, стоит ему только задуматься о чем-то нехорошем: словно кто-то невидимый сжимает пальцами твою руку, и ты чувствуешь себя защищенным. Котенок в коробке — так он мысленно себе это представлял, только за его плечами не картон, а уютные стены церквушки.Пауза затягивается, Честер не чувствует себя хозяином диалога или хотя бы тем, кто сможет его продолжить. Сидящий напротив него человек примерно схож с ним по возрасту, а значит, ему уже почти под сорок. Темные волосы, темные глаза и темные круги под ними. От недосыпа, кошмаров и, возможно, чувства вины. Насчет последнего Честер не уверен. — Зачем тогда я здесь?Мужчина слегка покачивается на стуле, Честер невольно напрягается. Ему кажется, он балансирует на острие ножа. Вот-вот сорвется вниз, а на лице — лишь задумчивая безмятежность, смешанная с абсолютным безразличием. Как эти эмоции и их в тот же момент полное отсутствие уживаются на загорелом лице, Честер понять пока что не может. И не хочет, если быть честным.Он выполняет последнюю волю, и не стоит сюда примешивать собственные чувства и ощущения.— Зачем? — он глупо повторяет свой вопрос, чувствует себя еще глупее, как мальчишка, попавший в капкан, и собеседник наконец-то смотрит прямо на него, ловит цепкий взгляд его карих глаз, и будто бы под его давлением ломается, крошится в ладони, словно сжатое неумелой детской ладонью печенье.— Мне больше не к кому обратиться.Честер невольно сглатывает ком в горле, который образовался бог знает, откуда, но старается не терять лица. Это его первый опыт в подобных делах. Он слышал, как проходит процедура, знает, что штат предоставляет исполнение последней воли тем, кого ждет смерть за все прегрешения, знает, ведь его учили этому в семинарии в течение долгих восьми лет: не осуждать, не судить, не сожалеть, быть отстраненным и спокойным, хладнокровным, и он — видит бог — таким был. Все несколько долгих лет после того, как его выслали в этот приход, он был прекрасным примером для подражания, с разницей в том, что в шкафу всегда прятались демоны, а под кроватью иногда появлялась початая бутылка крепкого церковного вина.У всех бывают и взлеты, и падения, а теперь посмотри на себя, Честер, ты боишься парня, на запястьях которого наручники, ты боишься человека, который сморит на тебя, как на последний оплот, потому что и сам ты в себе никогда не был уверен.Честер покачивает головой и кладет на угол пошарпанного стола не менее пошарпанную книжку в кожаном переплете, на обложке которой выгравировано лишь одно слово: Библия. Честер кладет ее на стол, а у самого сжимается сердце, потому что оказаться в самом центре событий для него невыносимая ноша. Он не был к этому готов, но такова воля Господа — будь добр, заткнись и выполняй свои обязанности.Не все радовать прихожан кропотливо исписанными листами новых проповедей.Вдох-выдох. Честер пытается прочистить собственные мысли и перебирает пальцами чётки под столом. Как будто это он осужден за убийство двух человек. Словно это ему нужно покаяться в грехах, но никак не этому... преступнику.— Нервничаешь, падре? — мужчина скрещивает ноги под столом, слегка натягивает цепь на наручниках и смотрит на него чуть внимательнее обычного. Честеру кажется, что они как-то слишком быстро перешли к "ты", и это ему тоже не нравится. Ему не нравится в человеке вообще все. Его безэмоциональность, его усталость, его упрямство (оно чуется за версту), его молчание и его слабая, вежливая улыбка на губах, которая то тает в полумраке, то снова возвращается, немного освещая осунувшееся лицо. — Я не уверен, что я смогу вам хотя бы в чем-то помочь, — Честер снова улыбается, собеседник хмурится и переводит взгляд на часы. Честер смотрит — тоже, и тоже отмечает про себя, что свидание длится всего пятнадцать минут из отведенных им двух часов. Черт возьми, они ведь не могут сидеть молча все это время.Он вздыхает и потирает переносицу.— Расскажите о себе.— Тебя интересует что-то конкретное?— Нам нужно начать с чего-то, Майк. Хоть с чего-нибудь. Откуда вы?— Отсюда. Можно на ты. Мы ведь одного возраста, верно, падре?Честер снова смотрит на него внимательнее обычного, но лишь едва заметно кивает. Один кивок, и больше ничего. Ему кажется, это будет самая тяжелая исповедь в его жизни, но отступать нельзя. Господь не посылает испытаний не по плечу, верно?Почему-то очень захотелось покурить. Честер задавливает внутри себя это ужасное желание и раздумывает над продолжением диалога.— Что тебя вынудило вернуться?— Были причины, — Майк снова улыбается уголком губ, и становится задумчивее обычного. Удивительно, что Честер, толком даже не зная его, узнает даже малейшие проявления чувств на лице. Словно этих пятнадцати-двадцати минут достаточно, чтобы мало-мальски узнать человека.Вода капает с труб где-то неподалеку. Вообще-то, в камере очень холодно, но Честер осознает это только потому что ноги слегка подмерзли, и невольно вздрагивает, чувствуя мурашки, прошедшие от поясницы вверх до самых кончиков пальцев.Майк тоже ловит его эмоции взглядом, будто сканирует, и это не добавляет уюта в и без того не романтичную обстановку. Вода продолжает капать. Честер как будто слышит свое дыхание, стук своего сердца.— Чем ты занимаешься в свободное время, падре?— Готовлюсь к проповедям. Читаю. Помогаю в местном приюте. В городе, увы, достаточно обездоленных.Майк медленно кивает, вслушиваясь в размеренность чужого голоса. Будто Честера успокаивает еще и представление себя в привычной обстановке. Типичный способ защиты.— А... ты? — неуверенное "ты" тянется, как патока, и скрипит на зубах песком, — чем ты занимаешься?— Пишу музыку. Писал, - Майк сам себя подлавливает, снова едва улыбнувшись.Честер кивает головой.— Хорошее занятие.Пауза снова затягивается. Стрелка минут едва ли переваливает за полчаса, и ожидание окончания беседы выматывает. — Я не понимаю, зачем я здесь, — Честер очень хочет быть честным. Так завещал Господь. — Ты говоришь, что тебе больше никто не поможет, но моя работа — не суд на земле, а суд на небесах. Если ты в них не веришь, то зачем это все? Я никак не смогу помочь, если ты упираешься, в конце концов, времена пыток и экзорцизма давно уже прошли.— Думаешь? — Майк коротко смеется. — Я думал, Ватикан активно практикует подобное до сих пор.Честер замирает с открытым ртом и закрывает его, так и не найдя, что сказать.— Тобой отнюдь не демоны руководили, поверь мне.— Все может быть. Ты все еще не веришь в мою невиновность?— Как я могу поверить? Против...— Так же, как ты веришь в своего бога, поверь в меня, — фраза выходит резкой, и Честер невольно щурит глаза, а потом снова вспоминает, что не стоит ему сейчас быть вспыльчивым. И уж тем более не стоит осуждать.— Богохульство не выход, Майк. Я не вижу здесь очереди из сочувствующих тебе.Он не сдерживается, хотя не стоило, пожалуй, добавлять последние слова, но, если он правильно расценивает эмоции на лице мужчины, он все же попал в цель.— Прошу меня извинить, — все же торопится священник, переводя взгляд в сторону маленькой решетки, где могло бы быть вполне сносное окно.— Все в порядке, падре. Можешь себя не сдерживать. Мы оба немного вымотаны.Между ними расстояние от силы в метр-полтора, которое будто увеличивается от решетки, отделяющей камеру от стула со столом, которые поставили прямо в проходе только ради пришедшего падре. Падре не особо нравилось такое внимание со стороны шерифа, но деваться было некуда.— Тебя здесь хорошо устроили? — глупый вопрос, ведь это все еще полицейский участок, а Майк все еще ждет отправления в город побольше. Куда именно его отправят, священник не знал. Может быть, в Бэдфорд, а там... Кто знает. В таком маленьком городке, как Чагрин-Фолс, нет подходящих условий для содержания и... и серьезных судов над людьми, как Майк. Пожалуй, так. Всего-то четыре тысячи человек, смешно. Ради четырех тысяч человек никто не станет стоить даже тюрьму. Здесь было безопасно. До определенного момента.Может быть, поэтому Честер остался здесь.— Сносно, — Майк кивает. Ощущение безопасности окончательно растворяется.Честер смотрит на часы, слегка ерзает на стуле и все же задает вопрос, мучивший его с того самого момента, когда офицер, кашлянув, стал мяться перед ним после проповеди. Он поймал его улыбающегося, с распростертыми для прихожан объятиями, и был мрачен настолько, что сам Честер невольно помрачнел. Честер не любил попадать в такие ситуации: сразу становилось ясно, что покой ему не светит в ближайшее время. Офицер тоже это понимал, оттого, скорее всего, и мямлил что-то несуразное о вере, о долге перед церковью, человеческом понимании и сочувствии.— Почему я?— Что? — Майк будто тоже задумался о чем-то. Честер мягко повторяет вопрос.— Почему я? У нас есть лютеранская церковь, община Жанны Д'Арк, у нас даже баптисты есть, но ты почему-то предпочел именно католическую церковь. Мой приход. Если тебе плевать на Бога, какая разница?Майк снова смотрит на него слишком внимательно. Честер облизывает уголок губы, и что-то подсказывает ему, что Майк знает о нем больше, чем стоило бы знать.— Я слышал, ты весьма прогрессивен. У Честера воздух застревает поперек горла.— Диалог закончен, — он поднимается с места.— У нас еще сорок минут.— Диалог. Закончен. На сегодня, — повторяет падре, хватая дрогнувшими пальцами книгу, и спешно удаляется, хлопнув дверью.— Как прошло, падре? — офицер приветливо ему улыбается, столкнувшись с мужчиной практически нос к носу, и Честер улыбается в ответ через силу. Край губы подрагивает от эмоций, но каких? Стыда, смущения или злости? Или все вместе.Он слишком долго добивался безопасности для себя, чтобы какой-то... заключенный разрушал его идиллию всего за пару слов.Чертовы сплетники.В этом городке совсем не умеют держать язык за зубами.Честер восстанавливает душевное равновесие и вежливо кивает.— Сегодня не очень. Но я надеюсь, мы найдем общий язык, — он тарабанит изящными пальцами по кожаному переплету Библии и наконец дает себе волю высказаться. — Отвратительный человек.— Да, и надеюсь, месяц быстро пролетит, — офицер сочувствующе сжимает его плечо. — Не переживайте, падре. Вы знаете, что всегда сможете обратиться к нам за помощью, если этот буйный начнет творить что-нибудь не то.Честер улыбается снова и почему-то задерживает взгляд на пожарной машине, припаркованной неподалеку. — Спасибо, офицер. Во имя Господа, я надеюсь, что справлюсь.Полицейский провожает его взглядом до потрепанного внедорожника, в котором Честер слегка ослабляет белый воротничок, будто бы змеей давящий на кадык.Кто ему рассказал? Он ведь совершенно недавно в городе.Неужели это будет преследовать его всю жизнь?