Глава 24. Терзания (1/2)
Микки! Мой бедный Микки! Что же теперь будет?!..Из груди на волю рвался плач. Чтобы не разрыдаться, я крепче закусила губу и опомнилась только тогда, когда ощутила во рту металлический привкус, точно под языком оказалсяпятицентовик.
Это моя вина. Я не должна была ничего ему рассказывать. Он ведь не может не лезть в самое пекло! И я об этом знала – почему же меня ничего не остановило? Как эгоистично, жестоко, наивно с моей стороны было привести его! Каким местом я только думала?!Подтянув здоровую ногу к себе, я безвольно уткнулась лбом в колено. Дрожь пробирала все тело. Рваное судорожное дыхание разрешалось в сдавленные всхлипывания, парализующие горло и грудную клетку, словно предсмертные судороги. Осознание своей вины и обреченности терзало, точно клыки и когти незримого зверя. Ни собственное безнадежное положение, ни тугая, ноющая, почти нестерпимая боль в опухающей лодыжке не казались первостепенно важными. Только Микки. Его судьба. Его жизнь.
Поодаль послышались осторожные крадущиеся шаги, и я резко вскинула голову, непроизвольно задержав дыхание. На краткий миг сердце остановилось, а потом застучало, как бешеный дятел по стволу.
Убеждая себя, что страх за свою жизнь сейчас - непозволительная роскошь, я крепко стиснула зубы, молча ожидая, когда меня обнаружат. Смутная надежда еще жила во мне где-то по соседству с ужасом, хотя разум и нашептывал, что со сломанной ногой шансов на спасение не осталось. Грань, о которой пророчил Виктор, была прямо передо мной, но пока я шла вдоль нее, не переступая, хотя что-то внутри и подсказывало, что недалек тот час, когда страх приобретет животные формы, и я буду кататься по полу, заливаясь слезами, и молить о пощаде. Но не сейчас. Нет. Сейчас я была слишком опустошена, почти иссушена происшествием с Микки, и не могла прочувствовать ни одной полноценной эмоции. Я словно уснула в ванне с водой: звуки казались приглушенными, а конечности были как застывающий бетон: слабые, безжизненные, тяжелые и скованные. От напряжения виски взрывались болью. Сил держать дыхание у меня уже не было и я, захлебываясь, сделала жадный вдох.
- Кто здесь? – прорезал темноту вопрос, и дышать сразу стало легче. В мягких, обволакивающих интонациях слышалась тревога, но еще, и, наверное, это звучало только для меня, в них была надежда.
- Виктор! Это я, Сэнди! – позвала я срывающимся голосом.
Не проронив ни звука, он спрыгнул вниз, в яму, и выпрямился во весь рост. Сейчас он казался особенно высоким, каким не был по моей памяти, а каждая черта его бледного лица выражала гнев и негодование.С минуту мы отрешенно глядели друг на друга. Виктор молчал, как стражник в Букингемском дворце. За это время лицо его смягчилось, вместо разъяренного на нем появилось отрешенно-печальное выражение, словно часть гнева вытеснилась болью. Меня пугало его молчание, но какой-то внутренний маячок сигнализировал не нарушать тишину первой. Пока Виктор боролся с эмоциями, пытаясь успокоиться и взять себя в руки,я ждала его слов, словно подсудимый - вердикта присяжных.
- Значит, ты все-таки вернулась, - холодно констатировал он, с видимым усилием придавая себе непроницаемый вид.
- Да.
Я хотела оправдать себя рассказом Северины и поделиться своими умозаключениями, хотела дать ему надежду на скорое освобождение и сказать, чтобы он бежал выручать Микки, – да я много чего хотела. Но все это вылилось в короткое сдавленное ?да?, после чего я малодушно залилась слезами. Грань была пройдена. Рубикон перейден. Все мое хваленое самообладание полетело к чертям собачьим. Я чувствовала себя глупым ребенком, по ошибке попавшим в мир взрослых.Виктор так и стоял, глядя на меня сверху вниз, а я не могла даже решиться поднять на него глаза: сжавшись в комок, я только крепче втиснулась в каменную кладку, затылком ощущая ледяную стену. Ногу скручивало болью, словно ступня попала в мельничный жернов, и казалось, будто суставы в лодыжке натягиваются и рвутся - боль, как анаконда, опутывала ногу кольцами жара. Помимо стыда и отчаяния, меня мучил паникерский страх, что я больше никогда не смогу ходить.
Что чувствовал Виктор в тот момент, я могла только предполагать. Было ли это недоумение, вызванное несвойственной мне слабиной, или наоборот тщеславное удовлетворение собственной правоты? Быть может, разочарование или даже презрение и злость за то, что я так обманула его ожидания? А может, все сразу?