Глава 2 (1/1)

В ту зиму был дикий мороз.Снега не было, а холод ударил как-то сразу, резко и сильно, от нуля градусов скакнув до минус пятнадцати почти за неделю - для Парижа это было сродни катастрофе, любая минусовая температура считалась поводом притормозить в городе жизнь, а такого минуса не было, наверное, уже лет так двадцать точно. Опера не умирала, Опера продолжала жить, но качество жизни ее трещало по швам - холодный ветер проникал повсюду, во все технические помещения и гримерки, по коридорам приходилось передвигаться, накинув на себя что-то из верхней одежды, которая на улице уже не грела, но здесь была в самый раз - зал удавалось сохранять в тепле, но вот все, что за кулисами, превратилось в подобие холодильной камеры. Без инея на декорациях, к счастью, обошлось - но коридоры, и без того способные пробрать до самых костей своей промозглой жутью, теперь становились действительно холодными - по физической температуре. Все тот же стук пуантов, раздраженные визгливые крики и успокаивающие, седативные голоса пониже, щебет малюток-балерин, возмущения артисток величиной повыше, вечные столкновения - но теперь все с каким-то незримым, ощущаемым лишь кожей и подсознанием причудливым морозным узором поверх.Счастье тем, у кого были свои экипажи – но эта привилегия все же давалась немногим даже в их развитое время. Карлотта, конечно, из кареты не вылезала — та, кто с детства привыкла греть кости на итальянском палящем солнце, любой минус переживала острее. Хоть и не подавала виду – ни на секунду не теряла лицо. Карлотта всегда четко разграничивала поводы изящно поскандалить и заставить всех целовать тебе подошвы туфель и позорные капризы маленькой девочки, недостойные такой звезды, как она. Делила неумолимо и четко, проводя жирную линию и ставя не менее жирную точку на конце. Жаловаться на холода относилось в ее голове ко второй категории – и Карлотта не роняла ни слова, стойко преодолевала путь от парадного входа – не будет же сама примадонна довольствоваться черным! – до ступеньки кареты. Лишь закутывалась в дорогие меха поглубже, имея для того отличное оправдание в виде голоса, который надо беречь. А так ей любые холода нипочем, все преодолеет, не глядя, любую неприятность раздавит каблуком. Этот имидж она создавала годами, и не могла позволить себе потерять. Предпочла бы лучше умереть, чем дать слабину. Сгореть? Да, но не угаснуть.Не имевшая никакого экипажа Кристина, конечно, редко выходила на улицу в ту зиму, но иногда все же приходилось. Мерзлячкой никогда не была - с севера, как-никак, а все равно не могла выдержать долгого нахождения на морозе. Мороз этот проникал в самую глубь организма, мороз хватал за руки, за лицо, как бы они ни прятала его старательно в плотный шарф, как бы ни совала руки в перчатках по карманам. Каждый раз, покидая стены театра, она ожидала, что руки окончательно откажут, и придется потом долго греть и разминать негнущиеся суставы, лицо потеряет остатки чувствительности, а кожа покроется сеткой мелких трещин, с волос придется снимать несколько ледышек - ожидала чего угодно, кроме того, что однажды оказавшаяся неожиданно рядом Карлотта не ограничится тем, что пройдет мимо, как каравелла по зеленым волнам.Кристина непроизвольно отскакивает, стоит примадонне сделать шаг в ее сторону. Взгляд хищной птицы, она всегда держала губы поджатыми, смотрела свысока даже на тех, кто был выше ростом - а Кристина вообще была ниже, гораздо ниже. Почти на голову. Разница вроде и не слишком большая, бывало и больше у Кристины, скажем, с ним... Да и вообще, ростом Кристина не вымахала, а потому привыкла. Не карлица – и слава Провидению. Карлотта приближается почти вплотную, обдает ее тем самым терпким и тяжелым запахом одеколона, обдает так, что у Кристины почти слезятся глаза. Слезящиеся глаза – это, конечно, неприятно, но сам запах Кристина неосознанно старается вдохнуть поглубже, вновь впитать в себя. Как тогда. Вдруг снова поможет справиться с ненужным волнением, ведь она затруднялась сказать, что страшнее – стоять на сцене перед аудиторией в пару тысяч человек или оказаться с глазу на глаз с Карлоттой. Аромат уже другой, более резкий, более пронзительный, а может, такая неудачная реакция парфюма на мороз, на который он явно был не рассчитан. Примадонна моментально скидывает с себя верхнюю одежду, очень быстро, одним привычным жестом, как будто специально ничего не застегивала, чтобы сейчас вот так выйти и скинуть перед молодой артисткой.Держи. Холодно.Два слова – больше бы не сказала, и дело, наверное, вовсе не в неприязни, не в нежелание метать перед свиньями бисер, марать руки – просто языки давались Карлотте куда хуже, чем вокал. Акцента не стеснялась, конечно, но и выпячивать его напоказ не собиралась – все же изъян, все же досадная недоработка, а ей, идеальной, как ограненный со всех сторон драгоценный камень, не положено иметь недоработок. А не можешь поправить – прячь.Впрочем, тут ей только на руку – лишнее панибратство со вчерашней хористкой тоже не в ее характере. Не надо лишних фраз. Невдомек ей, как долго Кристина будет проворачивать в голове эти слова. Невдомек ей, что два этих слова той вчерашней хористке заменят долгую пламенную речь с признанием в многолетней любви.Темно-розовый полушубок с богатым меховым воротником падает Кристине на плечи. Она не разбиралась в мехах - это что, соболь? - но не сомневалась, что это чуть ли не самая дорогая вещь, которую ей доводилось на себе носить. Пока Кристина ошарашенно смотрит на Карлотту, та, не удостоив ее ответным взглядом, уже спешит прочь к теплой карете, где ее заждались - все понимают, что не станет же примадонна ходить пешком по такому холоду, даже в своих соболях. А дорогие меха цвета фуксии остаются лежать на Кристининых плечах, давят на нее, словно пригибают к земле… зато греют так, что девушка моментально забыла, что находится на морозе. Прижимается щекой, гладит мех, мягкий-мягкий, она никогда не трогала ничего настолько нежного и приятного, вспоминает резкий тон звучного голоса, которым ее, казалось, послали по матери, прежде чем накинуть на плечи полушубок, лишь бы Кристина не мерзла.Кристина больше действительно не мерзла, но точно не могла сказать, почему. Меха действительно прекрасно грели ей кости, грели суставы закоченевших пальцев, которые она торопливо совала под самый воротник, но почему на душе-то стало резко теплее? Неужели тоже проклятые соболя? Чудеса да и только. А чудес, как известно, не бывает. Кроме, пожалуй, одного-единственного – но о нем Кристине было слишком страшно и стыдно помыслить.Засыпает с мыслями о ней, но тешит себя лишь последствиями немалого потрясения. Потрясена оказалась не одна лишь Кристина, все, кому довелось быть свидетелями сцены, долго не могли прийти в себя – в самом деле, и еще вот так, на виду у всех... Карлотта бы никогда. Карлотта бы не стала. Но это случилось, и это была не галлюцинация, не выдумка чьего-то больного сознания, и Кристина это знала, и от этого становилось только страшнее. Засыпать с мыслями о Карлотте было не страшно, страшно было – в каком ключе. Воспринимать как соперницу, над которой надо возвыситься и воспарить, которую надо вдавить навечно в пыль, где ей и место – абсолютно нормально. Но Кристина чувствовала сейчас что угодно, кроме желания отомстить конкурентке. Это и пугало.Подумать только, еще недавно молилась своему Ангелу и одновременно с вожделением ловила на себе каждый взгляд красавчика виконта, любовь к которому пронесла сквозь года. Металась меж двух огней. А сейчас... неужели третий огонь все же смог оказаться ярче?Самым неловким и страшным, конечно, было возвращать полушубок владелице.Кристина не думала об этом в тот вечер, когда грелась об мех и радовалась, что он не намокнет, ведь сегодня нет снега. А поутру, пряча стыдливо соболя на дальней полке в гримерке, лихорадочно поджидала момент, когда пронзительный голос Карлотты раздастся где-то в лабиринтах театра - появление примадонны никогда не происходило тихо.Не раздается. Тишина.Театр, впрочем, вообще в те дни совершенно затих. Тяжело продолжать поддерживать человеческое общение, когда за каждым выдохом следует облако пара, а если тебе на сцену? Греть горло еще долго, попутно учась чертыхаться, не размыкая губ. Особый талант, доступный далеко не всем. Остальным остается практика, выработанная годами, но нескольких лет не дано. Мороз бьет по хребту и связкам прямо здесь и сейчас. Замороженная жизнь тянется медленнее, чем обычно, вынуждает осторожничать и лишний раз не подниматься во весь рост, не всплескивать руками, не заявлять о себе, не сиять слишком громко... даже таких, как Карлотта.Уже переодевшаяся для номера, Кристина, стараясь не стучать пуантами, пробегает по коридору быстро-быстро, пока никого нет на горизонте. Она не хотела, чтобы кто-то, кроме вчерашних случайных свидетелей, застал ее с мехами примадонны в руках, не хотела, чтобы проскочил хоть малейший слух, хотя казалось бы, какие в этом случае могут быть слухи? разве о том, что они любовницы, неожиданно подумала Кристина и зачем-то глупо улыбнулась. Любовницы. Кошмар какой-то, дурочка, вслух только не брякни это где! лучше стучи своими пуантами быстрее, а то и вправду кто из персонала замаячит из-за угла. Гримерка Карлотты не так далеко, как может показаться, но для Кристины этот путь - словно вечность. Небольшая лестница, еще один темный коридор и вот, вот она. Святая святых. Сердце стучит неприлично громко, предательски рвется из грудной клетки, Кристина жмурит глаза — успокойся, прекрати, только не сейчас, только бы ничем себя не выдать. Ни за что на свете. Безмолвная дверь, куда массивнее и куда более устрашающая, чем у гримерки Кристины. Или это кажется так… неважно. Тишина, давящая тишина нагоняла панику, не давала шагнуть. Вдох, выдох. Спокойно. Ей ли бояться.Осторожный стук в дверь. Несколько секунд, больше похожие на вечность. Если бы где-то рядом на стене были бы часы, Кристина не сводила бы с них глаз. И ей все казалось бы, что секундная стрелка невозможно тормозит, и ругалась бы, сложно, что ли, поторопиться, когда так нужно! Когда ненужно, летит, как проклятая, а сейчас - медленней минутной, ну где это видано...Секунда, еще одна - и каждая все мучительнее! - и Карлотта птицей выпархивает наружу. Прямо из красиво состаренных дверей, прямо из позолоты на почти белой – слоновая кость? - лепнине. Противно щебечущий на высоких тонах слащавый голос кого-то из директоров постепенно пропадает, растворяется в темноте коридора – и Кристина неловко переводит дух. Она одна. Они одни – вчерашняя хористка и стойкая примадонна. Карлотту она боялась отчего-то меньше, чем все начальство, хоть и знала, что у начальства куда меньше потенциала причинить ей вред. Равно, как и желания, впрочем. Начальству на таких, как хористки, было просто наплевать, а к новоиспеченным примам вроде Кристины они были и вовсе крайне благосклонны. Чего не скажешь о Карлотте, целеустремлённо давившей всех новых звезд, так или иначе встающих на ее карьерном пути. А они вставали, и вставали всегда, так было заведено – вот только одна Кристина так и не упала. Страшно было представить, как Карлотту это бесило – и ее можно было понять. С ее-то нравом. Прогрызала себе путь, не опираясь ни на удачу, ни на невиданные таланты – не для того, чтобы этот путь в единочасье перекрывала поцелованная небесами оппозиция. Все бы ничего, но Кристина не могла взять в толк, не могла сопоставить отданный ей полушубок с этой ее чертой.Возьмите. Это Ваше. Вы мне вчера дали.Сердце, пожалуйста, тише! Не слушается. И правильно.Кристина явно чувствует, как от накатившего волнения валится с ног. Краем глаза видит улыбку примадонны – но вместо того, чтобы ненавидеть, почему-то рада. Плевать, какая там эмоция – снисхождение или презрение, не благосклонность, в конце же концов! Кристине радостно все равно. Счастлива до седьмого неба. Вот же проклятье.Вы меня не поняли, дорогая. Можете забрать себе.Нет, все-таки это слишком.Новоиспеченная прима оказывается без сознания в тот же миг. Как нелепый карточный домик, построенный десятилеткой – одно дуновение ветра в виде непристойно острых слов, дающих под дых, как каблуком, и она мгновенно летит на пол. Неважно, подхватят там или нет. Если бы подхватили, то она бы сделала это специально, а так... оно само, оно самое, честное слово, как скажет она потом. Слабовата психикой. Карлотта бы в жизни не упала. Не в ее духе.Кристина падает – и никогда уже не знает, сколько проведет вне сознания. Когда она проснулась, волновало ее вовсе не это.