Глава 1 (1/1)

Она смотрела на примадонну, как на чудо Господне.Поправляя неудобный костюм, сперва казавшийся ей унизительным - выйти полуголой на сцену? разве этого она ожидала от службы в Опере? - а потом в какой-то степени даже элегантным, привычным, пропахшим шумом аплодисментов, под который можно представить, что все они посвящены лишь тебе, или стоя за кулисами и отмахиваясь от пыли, летевшей от огромного старого занавеса, который ввиду размеров никто и не думал пытаться почистить - еще не хватало чихнуть посреди репетиции! - она почти не отрывала взгляда от нее.Она смотрела на примадонну как-то снизу и вовсе не потому, что была ниже ростом и намного младше, а просто место ее в иерархии театра было на много порядков ниже, и Кристина и не думала видеть в ней равную соперницу даже в тот момент, когда вокруг нее спешно сновал персонал, готовя к роли вместо потерявшей голос примадонны, и мысль в голове тогда была лишь одна - и вовсе не "выкуси".Карлотта смотрела на хористку как на пыль.Сверху вниз, и не потому что была старше и выше ростом, а потому что хористок было много, но среди них не было выскочек, кроме Кристины - а выскочек принято давить. Давить одним взглядом. Давить каждым движением. Давить собственным успехом. Карлотта всегда с головой кидалась в это соревнование, словно для нее это было выше всех на свете удовольствий - пройти мимо лишний раз, можно задеть плечом, можно и не задевать, можно посреди сцены шаловливо стукнуть веером, пользуясь располагающим к дерзости контекстом пьесы - но обязательно поднять голову как можно выше, всем видом показать, что гусыня свинье не товарка.Кристина, как и все, привыкла к такому поведению примадонны. Сначала неприятно, позже - легче, потом - вообще все равно. Никак. Кристина не сразу заметила, как спустя пару лет ей снова стало не все равно. От неприязни - переход к равнодушию, мертвое равнодушие длится долго, а затем снова сдвигается с мертвой точки, только уже со знаком плюс. Каждый раз, когда Карлотта толкала ее якобы непроизвольным, но на самом деле идеально выверенным жестом или попадала краешком легкого веера по плечу, у девушки резко замирало сердце. Ей не то чтобы нравилось, но она вовсе была не против, чтобы такое происходило почаще. Почему - объяснить не могла даже сама себе, списывая все на тот трепетный восторг, который испытывают девочки-фанатки, стоит объекту их обожаний появиться не на сцене, а в непосредственной близи, а то и вовсе прикоснуться, дав возможность малодушно представить себя одной-единственной, а не одной из многих тысяч таких же мечтательных девиц. Да и так, если посудить - никому, кроме Кристины, веером никогда бы не прилетело, делало ли ее это какой-то другой, какой-то особенной, раз сама примадонна марала об нее руки? Кристина предпочитала думать, что да. Каждой хотелось быть избранной, особенно когда вся твоя деятельность сосредоточена вокруг нахождения в толпе ровно таких же, как ты. Ни больше, ни меньше, ни лучше, ни хуже. Каждая по отдельности сущий ангелочек, а вместе - просто птичья стая. Глядя на Карлотту, страшно было и помыслить о том, что она тоже могла бы быть частью стаи - она была как одиночная звезда, которую сколько ни старайся, не впишешь в созвездие, не подойдет по яркости, по цвету мерцающего отблеска, будет всегда крупнее, светлее, пронзительнее окружающих светил. Каждый раз, когда Кристина засыпала, когда просыпалась, когда сидела на холодном каменном полу в часовне, мысли о Карлотте каким-то неведомым образом всплывали в ее голове. А ставила ли она вот так свечу перед чьим-то портретом, а складывала ли руки в молитве, а был ли у нее свой Ангел, такой же была она в возрасте Кристины, начинала ли так же свой путь, не смея надеяться на персональный успех? и каждый раз ответ был "нет". Карлотта казалась чем-то вообще не из этого тихого мира, Карлотта казалась демоницей, фурией - пламенем, но вовсе не таким, как на зажженной Кристиной ароматной свече, а настоящим дьявольским огнем. Карлотта была не из этого мира, и не то чтобы Кристина когда-то мечтала стать такой, как примадонна, просто... наверное, обычное любопытство юной женской души тянуло ее к таким, как она. Недосягаемым и от того до безумия интересным.Карлотту, казалось, ненавидел весь театр.Ненавидел и боялся - впрочем, не отрицая при том своей вины, знали ведь, наверное, на что шли, возлагая такую большую ответственность, как должность ведущего сопрано, на человека с таким истеричным нравом. Сами посадили себя на пороховую бочку - так и сидите смирно, раз нежелание покинуть зону комфорта и привычная подсознательная тревога мешают что-то поменять. Каждый день проходил в тревожном ожидании, что она выкинет на этот раз - а не пойти на ее условия было невозможно, иначе насмарку шла моментально любая постановка. За все эти годы Опера Гарнье так и не умудрилась сыскать Карлотте хоть какую-то замену на всякий пожарный, чем примадонна успешно пользовалась. Она знала, что всегда ярче, всегда приметнее, ее имя всегда больше на слуху. К этому она и шла всю свою сознательную жизнь - этим сейчас и наслаждалась.Ненависть к примадонне, впрочем, неуклонно шла на спад в последние несколько лет.Нашлись в один прекрасный момент обстоятельства, которые в какой-то мере смогли оправдать наглое, нередко хамоватое поведение артистки - любая бы на ее месте просто сошла бы с ума от мании преследования и страха быть в один прекрасный момент убитой в одночасье после череды покушений от руки невидимого маньяка. Падающие декорации, разбитое зеркало в гримерке, а что дальше? подмешанное в туфли стекло? Карлотта, впрочем, не столь боялась, сколь злилась и вымещала эту злость на всех вокруг, даже если не было и намека на их вину в случившемся. Карлотта вообще никогда не боялась и не тревожилась - не умела, равно как и волноваться, и чувствовать неуверенность или же неловкость. Любые эмоции, связанные со страхом, были ей чужды, любой дискомфорт тут же превращался в раздражение, способное мгновенно перетечь в жгучую ярость, в потребность рвать и метать. Ее не пугало стекло в туфлях или перспектива быть убитой свалившейся на голову элементом декорации, ее могло испугать только одно - нависшая над ней опасность, что рано или поздно она перестанет быть в центре внимания, рано или поздно никто не прибежит по ее первому зову. И поэтому Карлотта делала все, чтобы напоминать всему театру, что любая ее жалоба должна моментально ввергать в панику всех вокруг, и никак иначе.– Последние три года это происходит постоянно!Ветер почти свистит в ушах, когда примадонна, подобрав неудобное платье и в какой-то степени даже изящно ругаясь на итальянском вполголоса, пролетает мимо стаи массовки вглубь закулисья. Куда-то туда, куда за ней, конечно, тут же кинется кто-нибудь из персонала театра - на то и тонкий расчет, и каждый раз он работает безукоризненно. Тишина повисает на несколько секунд, и за эти несколько секунд, кажется, все присутствовавшие на репетиции успевают недоуменно, растерянно, огорченно, раздраженно или даже со злостью переглянуться друг с другом. Сердце Кристины пропустило удар, когда она пронеслась мимо в нескольких метрах, пришлось сделать усилие, чтобы привычно не взглянуть вслед – привычно, потому что это далеко не первый раз за последнюю неделю, когда Карлотта вот так, театрально размахивая руками, с большой скоростью покидала сцену. Сердце, впрочем, тут же забилось вдвойне сильнее, чем раньше, когда она сама, она, Кристина встала на место примадонны в самом центре сцены перед пустым, но все еще пугающим своими масштабами залом. Зал казался совершенно другим, нежели по вечерам, когда в Оперу стекались тысячи пестро наряженных ценителей театрального искусства, зал казался поблекшим, безжизненным, словно заброшенным. Тоска, с которой сравнятся только золотые конфетти на полу зала, где накануне бушевало застолье и гремели тосты под звон бокалов, а теперь лишь пустые столы и золотистыми крупицами усыпанный пол. Никого, кроме уборщиц, не виднелось среди кресел, однако Кристина ясно ощущала на себе пристальные взгляды, и не со спины, где толпились сотрудники театра и любопытные мордашки ее соратниц из балетной труппы, а именно из зала. Боязнь сцены никогда не была ей свойственна, и она искренне гордилась этим до того самого момента, когда поняла - единственной причиной ее храбрости был тот факт, что она никогда еще не находилась в самом центре внимания зрителей."Расправь плечи.... нормально расправь, выпрями спину.... следи, чтобы грудь не поднялась, и не смей бояться..."Она неосознанно уже повторяла себе его слова, но это не помогало. Не помогали и воспоминания о наивных детских мечтах малышки, видевшей себя на сцене во сне каждую ночь и думавшей, что это будет совсем не страшно, а легко и приятно. Даже весело. Как новая игра взамен надоевших и постепенно уходящих в совсем глубокое детство старых. Она любила делиться с ним своими наивными грезами и нутром чувствовать на невидимом лице снисходительную улыбку, любила чувство предвкушения — но сам вкус триумфа оказался далеко не сладким. Вместо восторженного азарта страх, только страх сковывал ее изнутри, как промерзшую до дна реку. Сковывал, казалось, абсолютно безнадежно, когда на помощь вдруг неожиданно пришел витавший в воздухе над сценой запах тяжелого, тошнотворно сладкого парфюма, которым примадонна любила полить себя буквально с головы до ног и который мгновенно впитывался в кожу, одежду и волосы любого, кто оказывался рядом с ней.Кристине подумалось, что этот запах действительно впитался в нее и именно благодаря нему она с неожиданной для себя самой решимостью выстояла на сцене даже тогда, когда пустой зал и в самом деле наполнился внимающей ее голосу и разглядывающей ее во все глаза толпой.Дрожащая, еще минуту назад готовая погаснуть от любого дуновения ветра свечка из часовни заняла место дьявольского огня.Кристина стояла ровно на той же середине сцены, на которую всегда был устремлен ее взгляд из-за кулис. Она хранила в душе неосознанное, непонятное желание приблизиться к примадонне, и, кажется, случайно перестаралась, заняла ее место - как там говорится, бойтесь исполнения желаний? Кристина, будучи маленькой, не могла понять, почему так говорят, почему мечты, которая наполняет ее душу светом во сне и наяву, надо бояться? а теперь, кажется, выросла достаточно, чтобы понять. Трепетное ликование подкатило к горлу, когда она осознала, на какую высоту воспарила - но вместе с тем в сердце залегла необъяснимая тяжесть, моментально списанная на волнение. Наверное, когда успех сваливается на голову нежданно и мгновенно, как скинутый с крыши снег, оно всегда так. Наверное, успокаивала себя Кристина, все еще слегка ошалело бродя по задворкам театра под руку с восторженно щебетавшей Мэг.Мэг. Поддержка и опора, от которой сейчас почему-то становилось даже хуже - Кристина не стала терзать себя вопросами почему, привычно утешившись мыслью, что ей просто стоило побыть одной, переварить в голове события последних дней, дать им абсорбироваться мозгом, занять свое законное место, залечь на дно очередным воспоминанием посреди многих и многих - впереди была долгая жизнь. И не было сомнения, что эта жизнь резко перевернулась верх дном за эти пару суток.Стукнула красивая резная дверь гримерки, уже полной цветов, красиво оттенявших агрессивно-красные стены. цвет мокрого кирпича, блестящий паркет, все, как полагается восходящей звезде, не сравнить ни с общей спальней в балетной школе, ни даже с домом у моря, где доводилось ей жить в детстве - интерьер дома слабо отпечатался в памяти крошки Лотти, гораздо больше места занимал морской пейзаж и сама жизнь, ее кусочки вроде истории с красным шарфом, но она точно помнила, что никогда не называла домом место роскошнее этой гримерки. Кристина и не заметила даже, как Мэг, всегда понимающая и никогда не ставящая свое любопытство выше комфорта других Мэг послушно убежала куда-то вглубь здания театра - и стоило балерине убежать, рядом с Кристиной, словно приняв эстафету, оказалась ее мать.– Он был тобой доволен, – с фирменной лукавой улыбкой произносит мадам Жири, и великолепная, огромная ярко-алая роза с изумрудным стеблем, перевязанным траурно черной атласной лентой оказывается у Кристины в руках. Женщина удовлетворенно кивает, увидев, что дебютантка приняла цветок, отходит в сторону и покидает гримерку совершенно бесшумно, но даже если бы она продолжила говорить или громко хлопнула дверью, девушка вряд ли расслышала бы хоть что-то.– Да... доволен, – спустя полминуты машинально повторила вполголоса Кристина, растерянно вертя в руках розу и смотря сквозь нее куда-то в пол.***Немного, однако ж, проходит времени с тех пор, когда скованная страхом Кристина впервые ступила на сцену, уже будучи не частью пестрой массовки, а полноправной примой. Совсем немного времени, а регулярные выступления почти стали для нее обыденностью, привычной и неотъемлемой частью жизни - к хорошему быстро привыкаешь, горько усмехаясь, говорила она про себя. Смешанная с ликованием первичная радость быстро улетучилась, развеялась в воздухе, как будто и не была счастлива Кристина в тот миг, а та тяжесть, залегшая в ее душе, как сейчас она помнила, после первой строчки второго куплета, никуда не делась, наоборот, стала ощутимо тяжелее и ощутимо невыносимее. Она не знала, кому можно довериться, чтобы было не так тяжело нести одной, хоть после взмывшей карьеры одиночество окончательно перестало ей грозить. Подружиться с бывшей соратницей была готова вся балетная труппа, рядом всегда была Мэг, подруга на вес золота, были, так сказать, и "старшие товарки" в лице Валериус или той же мадам Жири, в конце концов, был даже Рауль - хотя ему было в последнее время почему-то все сложнее и сложнее смотреть в глаза. Но никто из них почему-то не казался человеком, на которого можно бережно переложить хотя бы грамм сгустка непонятных чувств из ее души. Был, конечно же, еще Эрик. Эрик бы понял, конечно, Эрик не из этого мира, не из ее обыденного круга, и не было еще случая, когда ему было бы не понять - но эту мысль она гнала от себя еще усерднее. Она не боялась его, бояться было нечего, ведь вряд ли этот разговор сможет дать ему почву для ревности - хотя черт его знает, повод для ревности ему могло дать буквально что угодно - просто... не хотела открываться, даже имея для этого шанс. Может, и вправду, в глубине души это была приятная тяжесть, как будто в душе ее зарождалось что-то прекрасное, что только на первых порах казалось невыносимым.Снова второй куплет. Строчка, ставшая роковой. Роковой стала вся эта ария из третьего акта "Ганнибала" - ее неоднократно приходилось повторять на бис. Кристина была к этому готова, она знала, что так обычно и бывает, дебютное выступление почти всегда становится визитной карточкой, особенно если вещь в меру знаменитая и пользующаяся популярностью у просвещенной публики. Она с трудом - а вы как думали? на сцене стоять - не труд? - из последних сил не дает волю чувствам, не проглатывая ни слова, смиренно вынося еще один шквал аплодисментов, смиренно опускаясь в изящном реверансе, смиренно принимая часть букетов из первых рядов. Из первых рядов всегда самые роскошные, пестрые, тяжелые букеты, приготовленные специально с расчетом на то, что сама артистка возьмет их в руки. Очередная театральная тонкость, к которой ей теперь было необходимо привыкнуть - и это тоже жизнь.Остальные букеты тащат по коридору один за другим, она привычно ныряет меж них, забегает сквозь старинную, эстетично обшарпанную деревянную дверь в пеструю гримерку. Розы, множество роз, иронично одноимённого цвета - розовые розы, и лишь одна красная – да букет белых, в очередной знак внимания принесенных Раулем. Цветы в том букете заслуживают звания белоснежных, без единого пятнышка, сияющие чистотой, как и сам Рауль – непорочная, святая невинность. Красная роза же пахла дьявольщиной, отливала кровью, огнем в его глазах, темно-алая пышная роза с траурной черной лентой – могильный холод и адское пламя в одном. Кристина меж них была как тот самый розовый цветок, еще не столь искушенная для красной дьявольской розы, но уже давно испорченная для невинной белой – и для того, кто подарил их целый букет.Розовый. Любимый цвет примадонны. Пышные платья и полушубок цвета фуксии, малиновая помада, нежно-розовый бант на голове или шее любимой собачки. Почему-то зажатая в угол цветами Кристина по-прежнему не могла выгнать ее образ из головы, не могла прогнать звонкий голос, надменный взгляд, резкий стук каблуков по полированному паркету, и то была уже не зависть, ведь после головокружительного дебюта на волне стремительно летящей вверх карьеры Кристины в тандеме завистницы и объекта зависти они могли смело меняться местами. Кристина раньше и подумать не могла, что это окажется... горько? а сейчас сидела, смотрела на свое отражение в зеркале бессмысленным, пустым взглядом, позабыв давно, куда это зеркало способно открыть дверь, не видит даже своего отражения, и отчего-то повторяет про себя – "allora, allora, allora", неосознанно пародируя итальянский акцент.Что-то новое в жизни неизбежно рождает тоску по старому, и чтобы двигаться дальше, ее просто стоит пережить. Так всегда говорил Рауль, когда Кристина, будучи выжатой, как последняя долька лимона, падала ему на грудь с бессвязным бредом о том, как тяжело ей в условиях навалившейся славы. Сейчас она ясно видела, что дело вовсе не во славе, просто.... просто хотелось еще хоть раз украдкой выглянуть из-за кулис, изо всех сил стараясь не чихнуть от пыльного занавеса, только чтобы лишний раз увидеть вечно идеально прямую спину примадонны Карлотты.Резкий отрывистый стук в старинную дверь. Мадемуазель Дайе? - тяжелый вздох – ну конечно. Выйти к гостям банкета. Она торопливо начинает зашнуровывать по привычке распущенный ей при входе в гримерку неудобный корсет, поправляет платье. Сейчас, секунду, обязательно буду, так даже эффектнее, правильнее, если опоздать на пару минут.Мысли в голову лезут странные, непонятные, она устало гонит их прочь, пока возится с замком, запирая на всякий случай гримерку на ключ."Интересно, опоздала ли бы хоть на минуту в той же ситуации Карлотта? Точнее, на сколько минут предпочла бы опоздать?""Умоляю, заткнись."