Часть 3 (1/1)

Мы решаем извиниться друг перед другом одновременно - когда я выхожу из спертого воздуха своей квартиры, чтобы поскрестить в его дверь и объяснить, что не думал его обижать, я наступаю на отлетевшую от моего косяка записку."Ради всего святого, прости за вчерашнее, - он пишет мелкими чернильными кудряшками. - Ты просто ангел, а я - я полный псих. Заходи ко мне сегодня выпить часов в шесть. Mille tendresses, Курт Хаммел".Я жду до шестнадцати минут седьмого, чтобы у него не возникло мысли, что с прошлой ночи я живу только им. После того, как он выскочил в окно, что-то случилось во мне - я написал бестолковые смешные стихи, для которых не смог придумать музыку. Такое со мной впервые.Стихи я сжег, пепел слизал с пальцев, полночи потом блевал в уборной - но выпить с ним мне хочется, и в шесть шестнадцать я спускаюсь к нему, думая (хотя мне тяжело это делать, строчки мыслей срываются на его колени и прогиб поясницы) о том, каким он будет сегодня - с бокалом для мартини в костлявых пальцах и с моей сигаретой в зубах.Дверь мне открывает смахивающий на обрусевшего еврея тип с грустными глазами трезвенника на студенческой вечеринке. За его спиной я вижу грохот джаза и голые женские ключицы.- Тебя звали? - ревниво спрашивает он, посмотрев на меня сверху вниз, и в этот момент я отчаянно ненавижу свой рост.- Да, - но я говорю так неуверенно, что он повторяет:- Тебя пригласили?В этот раз я просто киваю и протискиваюсь в прихожую.- Детка в ванной, - говорит он, щелкнув перед моим носом зажигалкой. То, что он называет его деткой и ему хватает сил говорить это вслух, смалывает меня в черную муку каменными жерновами. - Ты пьешь что-нибудь?Я пробую покачать головой, но шарниры заедают - киваю с глухим щелчком, притиснутый спиной к чьей-то шелковой груди. Еврей наливает мне бурбона, щедро сыплет в стакан лед и смеется, облапав сухой ладонью качнувшийся мимо шпилечный зад.- Давно его знаешь?- Нет. Я живу этажом выше, - а его не волнует наша связь, он ему не любовник - или любовник из тех, которым нравится делить свою детку с другими. - Я познакомился с ним всего-то...- Что за дерьмо эта квартира. Твоя такая же? Вы не умеете выбирать жилье, вы все, молодые и с деньгами, селитесь в сараях. Ты посмотри на эту комнату, - бормочет он, присосавшись к своему запотевшему стакану. - Ты мне скажи, он - да или нет?- Нет, - пробую я. Слово на вкус соленое. - Нет, он - нет.- Значит, и тебя облапошил, - расстроенно плюет он. - Хотя это как посмотреть. Беда в том, что он из тех, которые да - отчаянные врунишки, мышата, мнящие себя соловьями, но он сам себе верит, а это значит - нет. Он - нет.Я уточняю:- Не врунишка?- Чист, как младенец. Он психопат, ты разве еще не понял?- Ты опять распускаешь обо мне дерьмовые сплетни, Шу, милый? - мой психопат вытекает из сквозняка, встряхивает мокрыми волосами, облепив Шу руками за плечи. - Зажги мне сигарету.Вокруг его ног разливается море лавандовой воды, Шу заталкивает в его податливый рот огромную, грубую, как член матроса, сигарету, а я торопливо и жалко ищу спички, но Шу щелкает зажигалкой - как в начале нашей беседы.- И все о том же, крошка. Что ты тронулся.- Финн знает, - он лукаво и нежно улыбается мне, халат на нем расползается, отсырев и, должно быть, неприятно потяжелев. Я вижу его ключицы и мраморные пятна синяков. - Шу, ты обещал позвонить кое-кому, помнишь?- Отстань, - Шу стряхивает его со своих плеч, как убитую молью львиную шкуру, и Курт стекает по стене до огромного чемодана, садится на него, вытянув худые ноги.- Но я не шучу, я ведь теперь агент нашего мальчика Финна. Ты должен почитать его стихи, все должны их прочесть. Я хочу, чтобы через неделю про него говорили даже в самых мерзких переулках Нью-Йорка. Он гений, настоящий гений.Я удушливо, до тошноты, краснею, вперившись глазами в его рот. Он говорит это. Говорит так просто.- Я хочу, чтобы он разбогател, - он смотрит мимо меня, я становлюсь в этой комнате вазой, вешалкой, смятым пальто с мокрыми насквозь рукавами, и я еще никогда не был так счастлив.Шу криво усмехается, проводив его грязными глазами до спальни.- Видишь? - клокочет он. - "Шу, позвони, Шу, я хочу". Хоть в лепешку разбейся, а сделай - и получи в благодарность кошачье дерьмо в золоченой коробочке. Он меня ни во что не ставит, да ты спроси, ставит ли он хоть кого. Говорит, у него своя голова на плечах, но и того нет - только эти безумные идеи.Я заталкиваю в рот еду, чтобы утихомирить сердце - оно сейчас лопнет, перегревшись, переполнившись до краев горячим и липким, маслянистым, застревающим во всех трещинках.- Давно ты его знаешь? - еда склеивает мне рот, и я говорю невнятно, но думаю вдруг, что очень по-нью-йоркски - срать я хотел на собеседника, вот что. Мне важнее пожрать.Но Шу слушать ценно - он знает Курта и говорит о нем, и мне больно все это слушать (я до смерти хочу быть на месте Шу и чувствовать мокрые руки на плечах и заталкивать в его рот сигарету, толстую, как матросский хер), но боль эта - как после хорошей драки.- Я его нашел, - говорит Шу таким тоном, что это все равно что "с рождения". - Он взялся из ниоткуда, и рот у него, поверь, был как свалка. Думаешь, славный у него акцент, правда?Я киваю, голова моя болтается на шее самым бесполезным органом тела. Я думаю о Курте животом, грудью, руками. Головой только мычу и киваю.- Это он сейчас славный, - гордынно восклицает Шу. - А был настоящий кошмар. Он говорил как деревенщина, со всеми этими "тута" и "тама", и было ему, дай боже, лет пятнадцать. Худой, что спичка, а поет, как птичка. - Шу тонко смеется над своей шуткой, и меня до зелени в глазах коробит. - Мы с ним учили французский. Вышел из этого толк, а? Вышел, - он не дает мне втолкнуть в свои слова ни звука. - Только детка научился делать вид, что знает французский, и с английским дело пошло на лад. А потом я стал таскать его на пробы, ты же знаешь, как это сейчас в моде - эти кости и героин в глазах. Но клянусь тебе, Финн, он не пробовал ни крошки героина.- Я Блейн, - шепчу я, выглядывая за ним чужие локти, стаканы с бурбоном и детку.- А я думал, ты Финн, - он оборачивается, гадая, что же я там вижу. - Но с пробами вышла катастрофа. Думаешь, поехал бы я добровольно в Нью-Йорк?Он визгливо и нервно смеется, с ненавистью посмотрев на теснящих его гостей.- Ночью он звонит мне и говорит: Шу, милый, как тут здорово. А я его и спрашиваю: где? Детка, где ты, тебя не слышно совсем. И он так: я в Нью-Йорке. Черт его дери, он звонил мне из Нью-Йорка среди ночи и не собирался возвращаться, потому что, видите ли, не хочет сниматься в кино. Он был бы звездой, знаешь. А сейчас что? Попойки в сарае и дружба с мудаками вроде Смайта. Разве в рекламе зубной пасты сняться хуже, чем напиться со Смайтом?Я не знаю, кто такой Смайт, но заранее его ненавижу слепой и нежной ненавистью влюбленного преступника.Шу от меня отрывает пышнотелая модница с карамельными губами, и я остаюсь один - меня толкает от стены до стены вскипяченным морем тел, я отираюсь о стол и держусь за него. Курт от меня невыносимо далеко - мягко дирижирует мундштуком, скаля мелкие верхние зубы в ответ на чью-то бесспорно плоскую шутку. Его глаза мутно блестят скукой, и мне хочется выбросить его в окно, убить, лишь бы спасти от вонючих ублюдков вокруг. Я проталкиваюсь к нему, думая только о том, как под моими пальцами предсмертно хрустнет его шея.- Финн, милый, - он пьет и пьет и пьет, не пьянея, и я восхищаюсь им, потому что меня от бурбона (и от любви) уже тошнит. - Как тебе?- Я ненавижу их всех, - мне удается взять его за руку, благовидно накрываясь страхом потерять в тесной толпе. У него смертельно холодные пальцы.- Я тоже, - он улыбается без зубов, сыто и жирно. Бежит глазами по головам, сдержанно зевнув. - Смотри, там мисс Мотта, нравится?Я послушно смотрю на разорванную происхождением на два континента мисс, и Курт мокро диктует мне в ухо:- Ее отец - один из пятидесяти самых богатых американцев. У тебя есть замечательный шанс бросить свою старую декораторшу и навсегда забыть о том, что нужно порой тратиться на ленту для печатающей машинки.От потерявшейся в паузе пощечины у меня горит ладонь. Курт смотрит на меня с нежной жалостью.- Почему ты сам не воспользуешься этим шансом?- У нас с ней есть одна крохотная тайна, - Курт бьет меня мундштуком по пальцам и дергает подбородком в сторону не закрывающейся входной двери. - Или Фабрей. Тоже дочка подходящего отца.Лицо Фабрей в путанице светлых локонов кажется мне самым страшным лицом, когда-либо виденным в жизни. Она уродлива особой американской красотой насквозь пропитанной пластиком куклы.Над моим оплавленным сплетнями ухом Курт издает задушенный вывороченный писк.- Себастьян! - стонет он, выломав мне руку, и тащит вперед, отдавливая чужие ноги. - Смайт!Разжав пальцы, оставив меня тонуть в бурбоне, он повисает на высоком, как сбежавший из зоопарка жираф, сопляке и размазывает по его лицу всю свою пудру.- Не думал, что ты придешь.- Мы шли мимо, - скалится Смайт. У него на редкость чарующая улыбка, от нее мороз по глотке. - И крошка напомнила мне, что у тебя сегодня пьянка.Он толкает вперед испанку с лицом, искореженным тошнотой, и она мажет кровавой помадой щеку Курта в ритуальном поцелуе.Я умираю, оставшись за бортом. Глазами хватаюсь за всех вокруг, но они, эти все - как в Лувре, вокруг Венеры - пялятся на Курта, жрут его, трогают, лижут ему пальцы. Только один, которого я еще сегодня не видел ни со спины, ни пьяным, смотрит иначе - с глухим теплым любопытством. Я разеваю рот, чтобы спросить, кто он, почему он не хочет детку, как остальные, и Себастьян толкает его вперед и впивается пальцами в плечо:- А это мистер Кроуфорд.Курт едва смотрит на него, он все не может надышаться Смайтом, разевает рот, отчего щеки у него пролегают по лицу двумя глубокими жирными тенями.- Приятно познакомиться, мистер Кроуфорд, - он толкает гостю свою узкую костлявую ладонь, дрябло пожимает его пальцы.- Мне еще не доводилось бывать в обычной американской квартире, - кутаясь в шерстяной британский акцент, говорит Кроуфорд.Испанка Смайта визгливо хохочет, плеснув себе виски в пластиковый стаканчик - до бокалов пробираться через пьяное болото.- Обычная американская квартира, - повторяет она с видимым удовольствием и хохочет снова, широко распялив свой сексуальный рот. Курт криво шипит на нее, став от злости только красивее.Мы остаемся с Кроуфордом одни. Ему здесь так же мерзко, как мне, но меня спасает моя любовь, а его не может спасти ничего. Я заговариваю с ним, представляюсь, утягиваю в тишину закутка у окна - и мы единственные видим, как Курт со Смайтом вылезают из окна ванной комнаты на пожарную лестницу, хватаясь друг за друга пьяными руками и роняя сигареты.- Он ваш близкий друг? - бархатно спрашивает Кроуфорд, взглядом растапливая лед в своем стакане.- Нет. А Смайт вам друг?- Слава богу, нет, - и мы утомленно смеемся, потому что нас в этой квартире больше ничего не держит, кроме усталости. - Это что, сирена?Я снова смотрю в окно - меня скручивает от ужаса и смеха. Кто-то из соседей вызвал полицию, и Курт, повиснув на плече Себастьяна с невинностью впервые глотнувшего вина подростка, показывает стянутому в форму мужчине на свои окна - на меня. Мы встречаемся взглядом, и он нахально улыбается мне, махнув на прощание пальцами.