Глава 4: И они построили город, названный Вавилоном (1/1)

Наши дни. Дом Анзу. Начало КаннибализмаПервозданная, нетронутая чистота. Нуждается ли наш мир, такой изменчивый и несовершенный, в ней, до того безупречной? Зачем нам так сильно вдалбливают это столь расплывчатое и до скрежета в зубах абстрактное понятие в головы? Чистота морали, опрятность одежды, безупречность и строгое целомудрие деяний… Пускай у тебя дома хоть тысяча раз прибрано, чисто и уютно?— это всё дерьмо собачье, всего лишь жалкие высокопарные слова, если внутри сущий бардак. Беспорядок ведь?— это не пыль на мебели, не увядшие цветы в стеклянной вазе и не три дня тому назад перегоревшая лампочка, оставившая после себя жуткий запах гари. Это когда прошлое, разорванное на мелкие клочки, разбросано по всему дому: под замшевым диваном, на столе, за оконной, полупрозрачной шторой; даже в углу, где цветёт рубиновый гибискус в вазоне. И никаким отбеливателем это дерьмо не выведешь. Оно засаливается внутри стен, подгорает, болит и мешает, словно раковая опухоль у онкобольного. Каждая дверь, каждый поворот к комнатам?— всё это изживает тебя. Выжимает кровь из вен, сдирает мясо на руках, рвёт жилы в истерзанной груди. Ты словно бродишь восвояси, забыв свою настоящую оболочку в поезде, который давно умчался на Хоккайдо, пока ты считал ворон в 3Хаккейдзиме.Мы многого не замечаем, когда слепо любим. Но, к сожалению, это одиозное чувство может смело жить долго, затухая и разгораясь гибельным пожаром вновь. Особенно, когда сами стены кричат об этом. Мол, посмотри! Обернись! Дотронься до голой раны своей сломленной, изуродованной рукой! А затем отпрянь, как от огня.В этом зыбучем прошлом намертво засел Фукудзава?— такой одновременно близкий и далёкий. Но ещё более гибельным грузом для меня был сам лидер мафии?— искусности и коварству которого позавидуют даже самые отъявленные софисты; практик и теоретик двуличия, лжи и притворства. С вымученным вздохом встаю с корточек, надевая шляпу. Достаю из чёрной, классической сумки кучку звенящих ключей: несколько от квартиры и один от машины. По многолетней привычке поднимаю голову, исследуя блуждающим взглядом высокое, жилое здание. Этот дом определённо доминировал над другими небоскрёбами квартала?— что уж думать, элитная постройка; деньгами застройщики не поскупились. Мы с мужем заприметили его много лет назад. Когда, как я тогда полагала, наши повседневные дела пошли в гору и жизнь, наконец, дала зелёный свет, а не трещину, на самом деле разрушившую всё. Иногда, всё же, на меня накатывают старые, но такие приятные воспоминания о совсем другом, узком дворике, заставленном подержанными соседскими мопедами, где на каждом балконе стоит решётка и развешано жёлтое, застиранное бельё. Пять этажей, пустые стены, в которых роились вездесущие, гигантские крысы… а также тростниковый шалаш возле большого дуба, скользкие игральные карточки с роботами из помятых пачек чипсов от ?Calbee, затем безнадёжная влюблённость в парня постарше, неудержимая тяга к едкому дыму длинной сигареты, глоток горького алкоголя за соседским гаражом, первый секс в закрытой подпольной больнице и солёные слёзы в отрезвляющем пьяный рассудок душе. А потом наступает очередное замечательное утро юбилея и ты не понимаешь, во что превратилась твоя некогда оседлая, размеренная жизнь в том самом старом дворике и почему ты смотришь из бронированного панорамного окна на мост ?Йокогама Бэй, вместо избитого бордюра с припаркованным рядом ржавым велосипедом. Ты становишься вынужден носить широкополую шляпу, тёмные очки и чёрную медицинскую маску, спасающую лицо не от опасных микробов или инфракрасных лучей, вредящих коже, а от людей, способных на гнусность, погань и скверну.Мне гораздо спокойнее, когда я вижу их, а не они меня.Мне всегда казалось, что если это стройное здание, вдруг, словно живое, решит стать больше, то соседние дома обязательно посторонятся, уступая место ему?— такому великолепному в своём изяществе исполину. Я прохожу через латунные, автоматические ворота, минуя каменную дорожку, окружённую вокруг стриженным, изумрудным газоном. Поднимаю ногу на ступень, затем на вторую. Вхожу в роскошный подъезд с лепниной. Меня встречает всегда приветливый, словно музейный экспонат, консьерж: точно выходец из хост-клуба для девушек. Любезно киваю ему головой, направляясь к скоростному, зеркальному лифту. Смотрю на себя со стороны с каким-то брезгливым сожалением. Насколько сильно я постарела? Возможно, это астма так? Или же, нервы? Да, скорее всего расшатанные, потрёпанные жизнью нервишки. Длинные чёрные волосы нещадно спутываются на концах, как самое что ни на есть естественное следствие постоянных осветлений на скорую руку в бурной, давно минувшей юности. Дотрагиваюсь тонкими пальцами к лицу, кожа которого была такой, словно я минуту назад восстала из морга?— бледной, совсем нездоровой, несколько шершавой от летней влаги портового городка. Единственное, что осталось живым, это глаза. Янтарные, обрамленные густыми ресницами глаза человека, который не сдаётся, даже когда задыхается.Вхожу в прохладную после уличного зноя квартиру, со звоном бросая охапку ключей на низенькую, полированную тумбочку. Ни тебе лепнины, ни зеркал, ни красной ковровой дорожки. От роскоши парадного входа не осталось и следа. Всё было каким-то бело-серым, широким и бездонно пустым. Казалось, что если я сойду с ума, то потеряюсь здесь в тысяче стен; буду царапать каждую ногтями, так и не найдя выхода. Мой вердикт?— здесь слишком тоскливо жить одной.Прохожу на кухню. Звуки моих шагов отдают эхом. Наливаю себе воды из-под крана. Душа не на месте, сердце колотит, пот струится вниз по спине холодными каплями, подступает тошнота; кажется, даже жар начинается. А всё из-за последних, до боли ужасных событий. Делаю мелкий глоток, отсутствующим взглядом смотря в панорамное, гигантское окно. Дазай был прав. Я хоть и зла на него, но из песни слов не выбросишь. Он как никто другой знает, чем чревато моё беспечнейшее раскрытие. И, если в городе орудуют те, о ком я думаю, то мне и правда лучше всего не высовываться. Я мало в чём могу помочь. Я полезна лишь в одном. В остальном же?— тотальная проблема; та, которая никогда не была одной из бесконечно красивых, величественных женщин романов восемнадцатого века, ради которых сокрушают целые государства и разжигают столетние войны. Максимум, что ради меня сделал однажды мужчина?— это запретил въезд известному певцу в Йокогаму и вырубил старого посетителя-извращенца, порвавшего мне и так до неприличия короткий медицинский халат. Всё.Непроизвольно верчу пустой стакан в руке, смотря в сторону. Больно уж зазорно выходит. Мне стыдно за то, что в таком положении я стою и жду с моря погоды, наблюдая за перистыми облаками, беззаботно снующими на юг. Мне совестно стоять на последнем этаже гигантского небоскрёба с дурацким стаканом в руке, когда еле живой Фукудзава сражается за свою жизнь в летаргическом сне. И неумолимо ненавистный Мори в таком же незавидном положении, как и Юкичи. С Дазаем я вообще по сущей глупости потеряла условную связь, разломив единственную прослушку туфлей, и теперь не знаю толком ничего о происходящем за стенами этого дома. Однако, есть вещи, в которых я разбираюсь наверняка. Вооружённое детективное агентство и Портовая мафия теперь не будут разбираться, кто прав, а кто виноват. Обе стороны будут сражаться до тех пор, пока кто-то из глав не погибнет. Исходя из того разговора, который мне удалось услышать, я могу с достоверностью делать подобного рода выводы. Понятное дело, эти гипотезы меня не греют. Они враз рушат все воздушные замки сумасшедшим неуправляемым демолятором. Мафия будет вести борьбу за право существования, ценою собственных жизней защищая своего босса. Они зайдут с козырей?— начнут с Чёрных ящеров во главе с Хироцу-саном, затем пришлют Акутагаву. Уверена, никогда мафиози не желали крови столь сильно, как сейчас?— ни в борьбе за деньги, ни в гонке за власть. Портовая мафия убьёт за Мори. А Детективное агентство?— за Фукузаву.Я же всегда находилась где-то посередине. Ещё с тех самых времён, когда четыре года назад вместе с Дазаем перечеркнула все свои связи с ними?— болезненно и, казалось, навсегда. Поставила крест и жирную точку с кляксой. После?— будто нищая?— приползла к Фукудзаве, моля о защите. И сейчас я, возможно, могла бы спасти его, просто находясь в офисе. Потому что пешки Мори трогать меня не станут. Одна часть меня встала бы за директора горой, другая же совсем потеряла стыд.Сердце болит, а горло сжимает. Я начинаю чувствовать нехватку кислорода и лихорадочно шарю по карманам в поисках ингалятора. Нащупываю твёрдую ёмкость и распыляю спасительную жидкость внутрь горла. Становится легко. Вместе с нервным смешком моё тело опускается вниз по окну, на пол, словно тряпичное. Смотрю на свои влажные, холодные руки. Буквально недавно я держала ими ослабленное тело Фукудзавы, дотрагиваясь подушечками пальцев к липкой крови на его обнажённой, крепкой шее. Мягкие волосы директора ниспадали на мои запястья, а дыхание было таким, словно кислород в его лёгких испарился. На место прежних восхищения и пиетета пришли глубокая жалость, страх и отчаяние. Я не могу знать точно, выживет ли он после вируса. Он нуждается в спасении. Он заслуживает его, как никто другой. Я бы хотела этого больше всего на свете, но……я омерзительна в своей преступной слабости. Это полное безволие питает моих самых прожорливых демонов внутри. Это дефект, изъян страдающей души, что выбрала беззаветную преданность вместо сознательного, но парадоксально правильного вероломства. Эти чувства?— словно свинцовый шар, застрявший в мозгу, который не достать, иначе умрёшь. Приходиться жить с ним; уживаться, словно с сумасшедшим, больным соседом, отравляющим жизнь. Казалось, я бежала от непреодолимой потребности в самом ужасном человеке, но наткнулась на давящую ложь самой себе, приносящую ещё большие разрушения.Любое событие неизбежно, а время течёт сквозь пальцы, словно песок. Четыре весны прошли и остановить их?— не человечий дар. Я пыталась всё начисто стереть, умудрялась забыть об этом хотя бы на жалкое мгновение. И что? Нас не связывает ровным счётом ни-че-го. Но какого чёрта? Скажи мне, какого чёрта… почему так болит? Если всем уже всё равно. А всё равно ли?..Дурацкий гранёный стакан с водой на донышке летит прямо, ударяясь о скользкий, холодный кафель. Крупные осколки разбрасываются по влажному полу; робот-пылесос тут же с характерным звуком обозначает свою готовность убрать следы этой сиюминутной истерики. Плечи вздымаются. Резко встаю и поворачиваюсь лицом к йокогамским видам, колотя ни в чём неповинное стекло кулаком:—?Да чтоб тебя! Чтоб тебя! Чтоб тебя! Чтоб тебя! Чтоб тебя! Чтоб тебя! А-а! Чёрт! —?Последний удар приходится плечом. Шторм, он утихнет, я точно знаю. Я обязательно буду продолжать запускать сигнальные ракеты, кричать, паниковать и бесполезно лупить полимерное бронестекло кулаками. Но, не сейчас. Не представляю, как буду залатывать дыры в пробоине собственных действий после того, что собираюсь сделать.Ринтаро… нет. Не так.Мори. Кто такой Мори Огай в своей привычной среде обитания? Начнём с истоков.Этот человек всегда казался обычным, простым, но чертовски талантливым доктором-обывателем; я завидовала его уникальным умениям и тому, как он себя ведёт?— невозмутимо, выдержано и до деталей просчитано. Он был из тех, к кому бы сухонькие, сгорбленные все как на одно лицо старушки выстраивались в очередь с самого утра; кого бы расхваливали, будто собственного сына, потому что он такой весь из себя внимательный, галантный и умеет красиво говорить. На людях он всегда казался топорным, неловким и обеспокоенным мужчиной средних лет. Он являлся прямо настоящим джентльменом, коих не сыскать и днём с огнём. На самом же деле, Мори?— это синоним хладнокровию, жестокосердию, негуманности и внушению животного, первобытного страха. За всю свою жизнь он сломал тысячи, морально уничтожил сотни, довёл до суицида десятки людей. И это лишь жалкая эпитома его деяниям. Он был самым умелым манипулятором, которого я только знала. Если я о чём-то думала, он уже понимал, что я буду с этими мыслями делать. Но, самая монструозная его черта следующая: для него никогда не было разницы ни в возрасте, ни в гендерной принадлежности человека. Когда дело касалось способностей, которые можно использовать в свою пользу, он не обращал внимания?— ребёнок это, или взрослый. Я слишком поздно прозрела; поняла это, когда поезд ушёл. Он всегда считал, что детей контролировать проще и выгоднее в силу их недостатка в жизненном опыте. Поэтому наше знакомство было наиболее бесполезным для такого жуткого человека, как он. Я не была эспером. Тогда, что же стало причиной его альтруизма ко мне? Отвод глаз? Помощь в работе? Рот на замке? Что? Я не знаю. Мафия многое обрела в его лице. И, как не прискорбно, Йокогама тоже. Несмотря на мою максимальную осведомлённость во внутреннем мире этого человека, я ловила себя на ужасных мыслях, каждый раз преклоняющихся в одну сторону?— в его. Каждый день самые близкие люди вдалбливали мне, что я?— бестолочь. Обуза, которая всем должна. Манипуляция ли это с его стороны или нет, но только он один доказал мне, что я?— не пустое место; не пепельница, где тушат окурки.Медленным шагом подхожу к навесной книжной полке?— в этой квартире их было не менее дюжины?— и смотрю на подставную декларацию. Это анонимное письмо пришло мне ровно один год тому назад. До сих пор оно лежит нетронутым на стопке запыленных книг, которые я не собираюсь читать, но выбросить не позволяют принципы. И, если сейчас я в скитаниях сомневаюсь, как мне быть и что делать, то после его прочтения моё стойкое предубеждение явно пробьёт ледоколом. Я страшусь этого. Но руки сами тянутся к пергаменту, измученному идиотским, неряшливым почерком. Я своими же руками закапываю себя в могилу. Глупая, глупая Анзу…Беру в руки конверт, аккуратно разрывая его у самого края. Достаю белоснежный листок, предвкушая расшифровку убористых курсивов и прочтение текста, насквозь пропитанного парами наигранной обиды и едкого сарказма по-настоящему задетого человека. Оно не было подписанным, но нужно быть полной идиоткой, чтобы не догадаться, кто истинный отправитель сего творения.—?Ну же, удиви меня и в этот раз,?— про себя говорю я, водя большим подрагивающим пальцем по нижней, треснувшей губе с неким предвкушением?— нетерпеливым и волнительным одновременно. Дёргаю щекой, про себя считая до трёх.?Здравствуй, моя дорогая, очаровательная А.Как всё-таки жаль, что из-за такой необходимой предосторожности я не могу лицезреть твоё миловидное, встревоженное личико. Моей скромной гордости понадобилось всего пару часов свободного вечера и бутылка вина, чтоб упасть перед тобой в эпистолярном стиле. Ты довольна? Всецело поддерживаю свою точку зрения про то, что мне не стоит этого делать. А именно?— писать тебе. Но сердце, будь оно неладно, велит иначе. Я, как ты знаешь, никогда не дружил с ним. Поэтому о способах, как заткнуть его, я не осведомлён. Но, мне точно не стоит ломать эти твёрдые, незримые границы, так заботливо возведенные тобою, моя милая А, для нас двоих. Не имеет смысла рушить и так разоренную мною столь наивную и доверчивую душонку, не так ли? Бесконечно желаю, чтобы ты знала одну вещь… да, ты была безоговорочно, абсолютно права, когда кричала, что я бы и тебя использовал, была бы ты эспером. Сломать такого ребёнка, хоть и взрослого, не заняло бы недели. Таков твой характер?— покладистый и очень консервативный. Я бы сказал?— для меня он был прямо ангельским, хоть в нём изредка и проскакивали танцующие в рыжем пламени бесы. Я занимаюсь этим всю свою жизнь, моя дражайшая А. И тот день, когда мы встретились, не был исключением: я нашёл новую пешку в лице того ребёнка, Кью. Но, несмотря на всё, что случилось, ты как никто другой знаешь, что я не железный, и нервы мои не литые из дамасской стали. Когда в моей жизни происходит нечто омерзительно неприятное, рушащее мои планы и душевное равновесие, я не даю волю излишним эмоциям, а лишь спрашиваю у себя: сколько времени мне понадобится, чтобы случившееся потеряло всякое значение? Обычно, я решаю все насущные дела очень быстро. Но, в нашем же случае, моя сказочная красавица А, это для меня имеет слишком высокую цену, чтобы не придавать ситуации весомого значения. Надеюсь, старина Фукудзава заботится о тебе лучше, чем это делал я. Иначе, зачем нужно было уходить? Признаться честно, теперь я ещё больше хочу убить его.Опережая время, скажу?— будь проклят и этот раз. Потому что я знаю наверняка, что ты выльешь на это письмо фтористоводородную кислоту и не удосужишься даже отправить своему ярчайшему поклоннику самых отборных ругательств из-под фазаньего пера, ненаглядная моя А. Даже для такого, как ты говорила?— мерзавца и садиста,?— должен существовать человек, которому будет приятно знать, что тот, кто ему дорог, жив и здоров.С наилучшими пожеланиями, твой Р. Береги себя.?Прост как правда, напыщенный нахал. За неприкрытой, кричащей лестью прятать свою сущность?— это полностью в его стиле. Но, что-то внутри меня ёкнуло. Воспоминания одно за другим пронеслись с бешеной скоростью в моей голове…Гробовая тишина дома звенит в самих ушах. Пространство вокруг будто засосало в чёрную дыру вместе со мной. Между большим и указательным пальцами держу влажное от рук письмо, которое я никогда не собиралась читать. И вот, собственно, я сотворила то, что зарекалась не делать. После стольких лет я не могу не увидеть его, зная, что он может умереть. Он заботился обо мне, хоть и был форменным мерзавцем. Желать ему мучительной, голодной смерти без почестей в мыслях?— это одно. Знать наверняка?— совсем другое. Не отпуская письма, подбегаю к окну. Центральные улицы уже перекрывают; едва слышимым, гулким звуком доносятся звуки автомобильных клаксонов, чьи хозяева находятся в полном недоумении о причинах столь резкой остановки дорожного движения. Если потороплюсь, то успею проехать окольными путями. Смотрю на часы. До подставной ?Mori Corporation? на машине ехать всего ничего; надеюсь, он там. Мне повезёт, если попадусь на глаза Хироцу-сану. Или?— Чуе. Но, если первым меня встретит заносчивый и всегда чем-то недовольный Акутагава (а он до сих пор уверен, что Дазай сбежал из-за моей женской хитрости), то планы могут попасть в зону турбулентности. Да и до побега он не особо-то жаловал меня, как человека; считал, что я предам Мори при любом удобном случае. Плевать на Акутагаву. Плевать на всех. Я пала ниже самого глубокого дна подземного океана. Пробивать пучину больше некуда.Прости меня, Юкичи. Я должна сделать выбор.Срываясь с места, бегу в коридор, захватывая ключи. Дорога до парковки казалась сущим наркотическим сном?— я впервые делаю нечто столь сильно противоречащее всем моим принципам о мире во всём мире. В детстве всегда твердили, мол, добро обязательно победит зло, Анзу-чан, а монстр под кроватью никогда не утащит тебя за ногу в свою глубокую, чёрную пещеру! Когда же всё случается с точностью наоборот?— ты просто не готов действовать, потому что тебя просто-напросто не учили, как этому противостоять. Фары спортивного купейного автомобиля игриво мигают, выводя меня из забвения. Сажусь в машину, поправляя зеркало заднего вида, стараясь не смотреть в свои стыдливые, бесстрастные глаза. Проверяю бардачок. Всё на месте: кольт, спрингфилд и тяжёлый кимбер, купленный за пятьсот баксов у контрабандиста. Рядом лежит круглая пачка с патронами. Завожу машину и трогаюсь с места. Всё же, что-что, а стрелять я умела неплохо.Ехать и правда пришлось окольными путями. Самый выгодный маршрут?— через заброшенную стройку, стоячий водоём и чьё-то незаконное километровое складское помещение. Огромное стеклянное здание подставной корпорации Мори уже возвышается над всеми другими близстоящими. Ещё один внушительный небоскрёб в Йокогаме. Плавно выезжаю из-за поворота, совсем не ожидая такой тёплой, радушной встречи, коей одарили мой неожиданный приезд в столь неоднозначное время. Резко останавливаюсь, с досадой хлопая себя по лбу. Вот же тупица!Точно сотня вооружённых здоровых охранников на одно лицо целятся своими пушками прямо в мою машину. А я чего хотела? Это кое-что мне напоминает, ударяя болезненным уколом ностальгии в живот. Где-то сверху на крыше отбивается солнце?— явно от снайперского прицела. А стёкла у меня тонированные, меня через них не видно. Я плавно опускаю сиденье, соскальзывая вниз с кожаным скрежетом, чтобы поразмыслить, как мне из этой ситуации лучше всего выйти. В этот самый момент с оглушающим грохотом дверь справа от меня пронзает чёрное, будто горящее лезвие, пробивая насквозь дверцу со стороны пассажира. И в эту же секунду, с той же скоростью, проделывает аналогичный трюк назад. Я даже пикнуть не успела. Паника пришла запоздало.—?Расёмон,?— со злостью шиплю я, намертво вжавшись в спинку кресла, с настежь открытыми глазами, пялясь на пробоину сбоку от себя. ?Ну привет, Рюноске??— безрадостно думаю я. Пытаюсь отдышаться. Такое чувство, словно у меня сейчас кипящая кровь из ушей пойдёт от пережитого тотчас шока. Ситуация застала меня врасплох, словно граната. А затем, как следствие, звон в ушах, контузия… к счастью, в моём случае лишь испуг. Пара-тройка сантиметров и он сделал бы меня единым целым с соседней дверцей. Я могла умереть!Как легко с их стороны покушаться на чью-то жизнь.—?Ах ты ж подонок! Ну всё,?— кричу в сторону я, с грохотом выбивая ногой и так висящую на честном слове дверь. Я очень зла. Просто демонически свирепа. Он точно знает, что это я, но тихо злорадствует, не спеша отдавать команду. Или же, такой команды больше не существует… Прицелы опускаются чуть ниже, метя в меня. Показываю Акутагаве средний палец, не выходя из машины. —?Акутагава! Сукин ты сын, Акутагава! Я к тебе обращаюсь! Засунь себе в задницу свои лезвия смерти, подонок! Ты меня слышишь?! Кто мне за тачку платить будет? Святой дух? Всадники Апокалипсиса? Авель и Каин? А, Акутагава?! Срать на тачку, ты чуть меня не убил! А-а!Внимательно слежу за вялой реакцией Акутагавы, явно недовольного лицезреть меня перед собой. Он наконец что-то говорит людям. Знать бы только что. Не могу понять, о чём он шевелит своими губами, но охранники оружие в итоге опускают, начиная между собой перешептываться. Рюноске выжидающе испепеляет меня взглядом. Наконец, выходит озабоченный Хироцу-сан, на немолодые плечи которого, скорее всего, сейчас всё и свалилось. Он вздыхает, мотая головой. На его лице прорисовывается едва заметная, мягкая улыбка. Монокль, седые волосы, зализанные назад; короткая, козлиная бородка?— казалось, он всю жизнь был таким.—?Госпожа Мори,?— деликатно обращается ко мне, выходя на нижнюю лестницу. Еле встаю с машины, распрямляя чёрную длинную юбку и поправляя съехавшие набекрень очки от солнца. Смотрю на него. —?Вам стоило сперва позвонить мне. Номер тот же. На улицах сейчас опасно.—?Не опаснее этого места. —?Наконец нахожу в себе силы двигаться дальше. Акутагава здорово так меня напугал, сукин сын. Хироцу-сан по-отечески протягивает руку. Я подбегаю к нему, не обращая внимания на очередных вооружённых до зубов зевак, увидевших ту, о которой здесь ходят легенды, одна лучше другой (в плохом смысле этого слова, естественно). Без лишних формальностей?— я скучала по этому старику. —?Хироцу-сан. Как он? —?последнее шепчу одними губами.—?Пройдёмте внутрь. Не дело лишний раз светить вами. —?Он берёт меня за плечи и быстрым шагом проводит к центральному входу, пару раз оборачиваясь назад. Акутагава, с тем же надменным, таким же болезненным лицом, как и прежде, сжигает меня дотла. Уверенна, он когда-то таки заденет меня своей вшивой способностью.Моё первое появление в стенах этого здания (после столь дерзкого бегства) могло стать для меня последним. Я думала об этом, когда ехала сюда: понимала все риски и червоточины. Четыре года назад я, глазам которой открылась вся нагота неоспоримой истины, ушла от Мори, оставив лишь банальный огрызок бумаги с нацарапанным наспех ?я так больше не могу? и с кучей информации, зная которую, люди обычно долго не живут. Он не давил на меня неустанными поисками, не устраивал рейдов и внезапных захватов в самых тёмных переулках ночью, не пытался убить?— я жила относительно спокойно. Осев в агентстве, я стала неким ?хранителем спокойствия?, занималась всяческой мелкой работой, помогала в следствиях. Всё, что я знала о мафии, никогда не выходило дальше моей головы. Всё, что мне известно об агентстве, умрёт вместе со мной, если на то будет надобность. Таковы мои принципы?— нерушимые, словно утёс, переживший войну.Четыре года стекли миазмами в местный сток.Четыре года?— слишком много для любви, в подлинности которой я сомневаюсь. Чересчур долго, чтобы тебе могли доверять, как раньше. Скорее всего, моя протекция давно уже стала лишь куском иллюзорного, фиктивного самовнушения. Если бы не одно громкое ?но?. За все эти четыре года жизни ?после мафии? я исправно подавала заявление на расторжение такого священного и неудачного брака каждые два ясных месяца, пока мне мягко не намекнули на то, что в Йокогаме это сделать невозможно в силу распоряжения, которому противиться муниципальная структура никак не может. Какой прок для него в никчемных бумажках?— загадка, окутанная чернильным мраком. Но безутешной вдовой я прослыть точно не хочу. Точно так же, как и потерять друга, смерть которого вне всяких сомнений разломает меня. Пока Хироцу-сан вёл меня по нескончаемым коридорам, то поведал мне всё?— от начала до конца. О том, что взорвавшаяся машина, о которой тут же написали в новостях,?— это автомобиль Мори. Получается, на авторитетного доктора покушались, но вмешалась Элис. Затем, его пырнули ножом, таким образом заразив вирусом. Он всё время спит и состояние его не столько критичное, сколько кризисное. Кто-то целеустремлённо и жутко успешно пытается натравить одну организацию на другую. Слушая всё это, я понимала, как сильно ненавижу того, кто за всем этим стоит. Когда мы подошли к нужной двери с запароленным замком, он слегка поклонился и хотел было уйти, но я его задержала:—?Хироцу-сан,?— глухо говорю, прислонив лоб к холодной двери, царапая её ногтем, издавая мелкий шорох,?— зачем я пришла сюда? Мори рассказывал вам о нашей первой встрече? Для него это всегда было забавной шуткой, которую можно рассказать старому другу. —?Он кивает. —?Я будто снова вернулась туда?— в заброшенное место, вся измазанная в соке, словно в крови. До чего же нелепое моралите! Это было так же безнадёжно глупо, как и сейчас. Только тогда я была восемнадцатилетней глупой девчонкой, я могла простить себе всё. А сейчас мне двадцать семь. Год назад он послал мне письмо. И только сегодня я прочла его. Вы мудрый, Хироцу-сан. Он-то и забыл уже обо мне.—?Как бы не так, Мори-сама. Спешу откланяться. Много дел скопилось. Если что-то понадобится, здесь любой будет рад вам помочь. И, пока не забыл. Пароль: дата вашего рождения.Его шаги заглушила темень коридора. Опять это скользкое чувство, когда пространство сдавливает до хруста в костях. Приближаю пальцы к холодной, металлической поверхности. Огоньки на ней мигают красным. Нужно ввести лишь восьмизначный пароль и я увижу его. Впервые за четыре невыносимых года вспомню каждую черту его лица, которое в оные годы боготворила, словно икону несчастный, слепо верующий адорант.Это прямо-таки напоминает мне одну библейскую легенду, как однажды с Востока люди пришли на землю Сеннаар, где решили построить город пышных дворцов и благоухающих садов, названный Вавилоном. Гордые за красоту державы в зените славы, они возвели башню до небес, чтобы сделать себе имя. Но, по преданиям, их ждало наказание. Неужто и мы, создавшие свой собственный Вавилон, будем говорить на разных языках? Столько времени уплыло зря… я не смогу проронить ни слова.Ты единственный, кого любит и будет любить во веки веков моё сердце, Ринтаро. Едва слышимый писк даёт понять, что дверь только что отворилась.Я вхожу. Делаю шаги, будто иду в отвесную пропасть. Абсолютно тёмное, словно сама ночь, помещение было завешено плотными шторами, дабы ни один солнечный фривольный луч не мог сюда проникнуть, тревожа мучительный, тягучий сон. Тихо запираю дверь, оборачиваясь на силуэт, кажется, огромной кровати. Подхожу к ней, случайно задевая ногой небольшой стул. Слышу кроткое шуршание волос по подушке. Оно затихает.—?Ринтаро,?— нежно, едва заметно шепчу, передвигая стул ближе. Сажусь. В кромешной тьме нахожу своей рукой его предплечье?— ещё совсем тёплое. Едва слышимое дыхание не даёт забыть о том, что здесь живой человек. Дотрагиваюсь тыльной стороной ладони к его влажной щеке?— горит. У него чертовский жар. Мышцы лица напряжены, испарина капает на подушку. И никто ничего не может сделать. Кладу свою голову на кровать рядом, скромно упираясь виском в его плечо, до того знакомое и родное. Всё тот же запах, то же дыхание. Но огромная, бездонная пропасть.