Глава 4. Прямиком обратно (2/2)

Это сон. Это должно быть сном, потому что нигде в окрестностях Сеула нет такой сочной зелени, а настолько яркого солнечного света вообще не существует в природе. Ынхёка, впрочем, тоже не существует. Здесь нет ветра. Один удар сердца, и Хёкдже замечает, что они находятся в каком-то подобии огромного прозрачного гроба, заперты в стеклянном коконе, настолько безупречном, что до этого момента он его даже не замечал.

Чуть дальше, за стеклом, пшеничные поля - океан желтого, который стелется и ширится так далеко, что уходит в небо. Хёкдже лежит на спине, трава примята под его весом, а Ынхёк нависает над его телом, удерживая его в клетке. Его красные волосы крадут яркий солнечный свет, а руки он держит на шее Хёкдже. Сжимает пальцы.- Привет, - медленно произносит Ынхёк, глубоким, надтреснутым от напряжения голосом. Хёкдже хочет сказать что-нибудь, но Ынхёк душит слова в его горле. Его руки причиняют Хёкдже не боль, а скорее муку, вызывают притупленную панику.- Посмотри на себя. Ты сломлен. Но на этот раз я все исправлю. Просто закрой глаза. Сдайся.Какое-то время Хёкдже, затаив дыхание, рассматривает макияж и одежду Ынхёка. Его пудра, костюм и перчатки настолько белые и безупречные, что кажутся ирреальными среди других насыщенных цветов, а на фоне голубого неба выглядят просто пустым пятном. Впечатление, будто Ынхёк - след, оставленный белой стеркой на яркой картинке. Хёкдже убежден в том, что Ынхёк - лишь движущаяся капля небытия, поэтому призрачно сжимает свои пальцы поверх белого.И с этого момента сон искажается. Каким-то образом белоснежное совершенство Ынхёка обжигает кожу, на которой тут же проступают ожоги, агония убивает, но Хёкдже не может ни о чем думать, потому что руки Ынхёка по-прежнему сжимают его горло, лишая воздуха, лишая мыслей. Боль. Белая плазма просачивается в плоть Хёкдже.- Не пытайся бороться, - шепчет Ынхёк. - Будет не так больно, если ты прекратишь. Страдания исчезнут, если ты больше никогда не проснешься. Тебе не стоило засыпать, но теперь ничего уже не изменишь, правда? Так что будь паинькой. Закрой глаза и отпусти меня.Ынхёк прав, и Хёкдже знает об этом. Ынхёк всегда был прав и всегда будет, потому что рядом с ним боли нет, потому что он боль не чувствует. Единственный, кто испытывает ее - это Хёкдже, и ему следовало бы слушать советы, брать уроки, но он этого не делает, потому что боли его не остановить. Он глуп и живет несмотря на то, что приходится бороться, ради того, что нужно бороться. Поэтому он царапает рукава белого огня Ынхёка, достаточно сильно, чтобы ожоги на его руках вспыхнули, брызнули малиновыми мазками по ткани идеального костюма, как жидкая основа под макияж, как дешевый блеск, как клей и слезы, сочащиеся из мечты, которую слишком часто разбивали вдребезги, а затем собирали вновь. Это уродливый оттенок красного, и Ынхёк кричит: "Убери от меня свои гребаные руки! Ты портишь мой костюм, грязный ублюдок!", а Хёкдже лишь плюет ему прямо в лицо, слюна перемешана с кровью. Рваная тишина, а после Ынхёк кричит, красная кровь капает с него обратно на Хёкдже. Этот красный цвет совершенно абсурден на белом, но, несмотря на это, он выглядит живее, чем весь макияж на лице Ынхёка. Хёкдже продолжает расцарапывать его ногтями, пускает кровь, до тех пор, пока она не затапливает пустоту существования Ынхёка. До тех пор, пока он не перестает быть движущимся пятном небытия и не становится красным страданием, визжащим, царапающимся и остервенелым страданием. До тех пор, пока Ынхёк не начинает растворяться, медленно тая.- Не волнуйся, - выдыхает Хёкдже, когда воздух ударяет в легкие. Ынхёк падает на него, содрогаясь в рыданиях. - Все хорошо...Боль настолько сильна, что Хёкдже не может продолжать, поэтому замолкает. Обнимает Ынхёка за шею и закрывает глаза, а Ынхёк отрывается от земли и вытягивает их из стеклянного гроба-кокона. Трава напоминает вельвет, шепчет что-то и гладит спину Хёкдже, а он никак не может понять, откуда исходит такое немыслимое тепло - от солнца или от Ынхёка? Впрочем, возможно, это одно и то же...***

Шивон в ярости, и хотя подобное не в первой, Хёкдже недостаточно хорошо изучил эту его эмоцию и теперь, под пристальным взглядом менеджера, кажется скорее уставшим, чем напуганным.

- Мы уже говорили об этом, Ынхёк. Последняя фотосессия, провальное интервью. Помнишь? Или тебе нужно кофе, чтобы проснуться? Я искренне верил в то, что ты лучше. Что случилось с Ынхёком, который открывал 34 показа в Милане?

Хёкдже медленно пожимает плечами. Даже притом, что работа его совсем не волнует, она все же волнует Ынхёка. Когда-то они оба были подростками со слишком большими пальцами, ногами разной длины и ужасными бровями, но выросли и стали мужчинами, которые стоят на вершине мира, где-то над звездами. И Хёкдже думает, что, возможно, не хотел бы оттуда свалиться.

- Честно говоря, меня не волнует, что там происходит между тобой и Донхэ, - Шивон проводит рукой по волосам, и Хёкдже улыбается, заметив прядь седых волос, вспомнив, как в прошлую субботу нашел точно такую же. - Но ты должен понимать, что Ынхёк тебе не принадлежит. Ынхёк принадлежит агентству. Не будь подонком. Отработай как профессионал еще два месяца, оставшихся по контракту, а потом выметайся.- Хорошо, - кивает Хёкдже, потому что не знает, как еще можно себя вести. - Хорошо.- И поговори с Донхэ. Если ты этого не сделаешь, сделаю я.___И все же Хёкдже решается поговорить с Донхэ. Он так давно не звонил ему, что буквы, складывающиеся в его имя в телефонной книге, кажутся неправильными, но чувства, безусловно, верны. Слова, кружащиеся в мыслях, вызывают целый ворох старых эмоций, которые могут принадлежать только Донхэ, поэтому Хёкдже нажимает на зеленую кнопку вызова, и, к его удивлению, соединение проходит после первого же гудка.- Алло.- Эм, это Хёкдже.- Я знаю.Хёкдже думал, что все будет гораздо проще, ведь именно он еще в старшей школе настолько идеально справлялся с враждебностью Донхэ, что мог написать инструкцию по ее устранению. Но слыша тишину, он понимает, что они давно уже не в старшей школе, и его новая инструкция пока абсолютно пуста. Внезапно Хёкдже вспоминает первые дни своей стажировки, когда все было настолько просто, что слова не значили ничего.- Я занят. Если тебе нечего сказать, то—- Нет, подожди, - Хёкдже вцепляется в свой телефон так, как вцепился бы в рукав Донхэ, будь он рядом. - Подожди. Я просто— Ты... - Из-за неуклюжей паники все выходит не так. - Ты спишь с Кюхёном?Пауза. Хёкдже надеется, что если добавит "неважно", это слово отменит вопрос, но, конечно же, этого не случится, особенно потому, что Донхэ отвечает быстрее.- Ты не имеешь права спрашивать меня об этом, Хёкдже. Ынхёк. Кто ты теперь?- Я Хёкдже, - слабо представляется он. Это звучит странно. Хёкдже. Хичоль был прав - его слишком давно не называли по имени. - Я больше не буду Ынхёком. - И после этого все вырывается, даже те мысли, о которых Хёкдже не знал. - Послушай, я знаю, что ты расстроен и знаю, что допустил ужасную ошибку с Шивоном, совершил ужасные вещи по отношению к тебе, Донхэ. Но ты ведь знаешь, что я не могу без тебя жить. Тот, кого ты видел с Шивоном - это был не я, Хэ. Это был Ынхёк. Ынхёк не любит тебя, но я люблю! Я люблю тебя, я нуждаюсь в тебе. Хёкдже живет только ради тебя, и отныне я собираюсь быть Хёкдже. Я обещаю, я все исправлю...

- Хёкдже, - Донхэ вздыхает. - Давай не будем слишком эмоциональными.Пауза длится слишком долго, и Хёкдже начинает сомневаться в том, что Донхэ вообще ответил на его звонок.- По правде говоря, не имеет значения, кто ты. Когда я увидел тебя с Шивоном, я... Хёкдже, дело уже не в тебе. Дело во мне. Когда ты уволил меня, мне было больно. Мне было все равно, с кем ты спишь, или с кем сплю я, раз на то пошло, но—- Но, Хэ—- Нет, нет. Хёкдже, ты должен понимать это. Хэ мертв. Его больше нет.Донхэ долго молчит. Хёкдже слышит его дыхание и то, как он подбирает отравленные слова. Боится того, что он скажет, но Донхэ все равно озвучивает мысли вслух, выбрасывает их так грубо и быстро, что Хёкдже теряет собственное сердцебиение.- А ты, Хёкдже, устраиваешь весь этот фарс с Ынхёком и Хёкдже, как будто у тебя раздвоение личности или что-то вроде того. Возможно, тебе так проще? Я даже не знаю, тебе от этого лучше? Ты чувствуешь себя менее виноватым, играя с другими людьми, когда сваливаешь вину за свои поступки на выдуманного персонажа? Ты ранишь других, притворяясь, что это не ты. Ты предатель. Вот ты кто. Чертов изменник.- Нет, Донхэ, я—Донхэ захлебывается глотком воздуха, и только тогда Хёкдже осознает, что они кричали друг на друга, а теперь голос Донхэ звучит совершенно вымотанным, изнуренным.

- Прости, Хёкдже. Господи, мне так жаль... - всхлипывает он, а Хёкдже останавливает себя от того, чтобы присоединиться к его приглушенным рыданиям. Нельзя, чтобы одновременно плакали оба собеседника - они не услышат друг друга, а хотя бы один должен слушать, иначе не получится разговора.- Ты Ынхёк. А я Донхэ, и не знаю, просматривал ли ты когда-нибудь наши старые фотоальбомы или что-то еще, но теперь точно не стоит этого делать, потому что те дети с фотографий уже не вернутся, пойми.И почему-то мягкий, утешающий тон Донхэ ранит душу Хёкдже сильнее, чем все предыдущие скоропалительные выкрики. Так или иначе, искренность делает ситуацию невыносимой.- Гораздо проще двигаться вперед. Смотри в будущее. Ты станешь счастливее. Посмотри на меня, я счастлив - работа делает меня счастливым. Попробуй вернуться в игру, ради разнообразия. Прекрати висеть во вчерашних тиражах. Это не слишком хорошо для твоей карьеры, и я говорю, как твой менеджер... бывший.Бывший. Хёкдже не знает, что сказать. Во рту чувствуется соленая горечь. Бывший. На секунду ему кажется, что он вот-вот закашляется, что его легкие переполнены кровью. Бывший.- Скажи что-нибудь, - требует Донхэ, наконец. Хёкдже замечает, что прошло уже десять минут, а он совсем не слушал Донхэ. Не может ничего вспомнить.- Нет, - Хёкдже выдыхает свою мысль одним словом, даже теряя кровь с каждой секундой, потому что не хочет, чтобы его неправильно поняли. Его голос слишком сильно дрожит. - Я собираюсь бороться. И мне все равно, сколько—Когда Донхэ резко вешает трубку, Хёкдже поправляет себя. Боль - по-прежнему боль. Все осталось, как было, никак, и это причиняет зверские муки. Но, по крайней мере, Хёкдже есть Хёкдже, и, возможно, раз он остается собой, Донхэ тоже может быть прежним Донхэ, просто пока он похоронен под галлонами красивых коктейлей, хрустальными туфлями, огнями стеклянных люстр и дискотечными лучами, сигаретным дымом и постановочным смехом.И если так, Хёкдже вытащит Донхэ, так же, как Донхэ вытаскивал его бесчисленное количество раз. Вероятно, погребенный под всей этой роскошью, Ли Донхэ из прошлого умоляет Хёкдже любить его достаточно сильно, чтобы суметь поймать, когда они оба пойдут к одному дну. Поймать или умереть, пытаясь. И именно так Хёкдже поступит.- То есть, ты думаешь, это была безмолвная просьба? - спрашивает Хичоль. Сегодня он красуется одеждой Ынхёка и черной подводкой для глаз. - Но даже если на самом деле он ни о чем не просил, итог все равно один - тишина. Откуда тебе знать, что именно эта тишина повлечет за собой?***

- Бедняжка, этот звонок тебе ничего не дал. Но все равно, работа - это работа, а любовь - это любовь. Ты не можешь пожертвовать одним ради другого и надеяться, что все сложится. Вот скажем я - отличный пример, - говорит Хичоль, когда Хёкдже уходит в прострацию. Его голос становится все мягче, а воздух вокруг него совершенно особый. Печальный, мертвый, реальный. - Я смешал работу с любовью и выпил этот коктейль до дна, а теперь я мертв.

- Я принесу цветов на твою могилу.- Да, принеси. Но что ты будешь делать после, Хёкдже? В чем ты хорош? Чем еще ты сможешь заняться, когда Шивон откажется продлевать твой контракт?

- Я могу танцевать.- Нет, не можешь.- Не могу.Они сидят вдвоем в гигантской гостиной - человек и его галлюцинация, окруженные тенями сна и отпечатками рук кошмаров. Два брошенных создания, надеющихся на надежду. Как фотографии, ведь именно это делают снимки - теплят надежду.

Спустя какое-то время Хёкдже заставляет себя встать на ноги, запрыгивает в самолет, летит куда-то, перевоплощается в Ынхёка и выходит на доску пиратского судна. Проходы по подиуму становятся все сложнее, а дизайнеры ожесточеннее, но люди все еще повинуются Ынхёку, как прежде, и Хёкдже впервые благодарен ему за существование. Иногда он просыпается в пять утра, чтобы успеть на репетицию. Иногда просыпается в шесть, чтобы побродить по площадям не то Праги, не то Лондона, не то Санкт-Петербурга. Разницы, в общем-то, никакой. Иногда он просыпается в одиннадцать, чтобы съесть йогурт, один и тот же, независимо от времени или гостиницы, потому он всюду, а "всюду" ничем не ограничено, и Хёкдже стоит на месте, невзирая на место и время.

Он ходит по подиумам до трех утра, совершает перелеты в разные страны, и Шивон говорит: "Ты стал значительно лучше. Критики думают, что ты готовишь камбэк". Возможно, так и есть. Не просто ведь так камбэк называют камбэком. Хёкдже ходит по пиратским планкам вниз, вверх к облакам, но идет в никуда. Возвращается прямиком обратно.

***Хёкдже сидит в баре. Он настолько привык к накалу, что перестал думать о барах, как о месте, куда люди приходят, чтобы бесполезно провести время, напиться в хлам и высказать то, о чем обычно они молчат. Алкоголь стал чем-то вроде воды, красные огни освещения заменили невесомые одеяла, а мягкие сидения теперь напоминают дом. Бармен - безымянная родственная душа. Возможно, когда-нибудь они заснут вместе.Воспоминания приходят и уходят, спотыкаются о бессвязные мысли о Пруфроке и Микеланджело, а Хёкдже безразлично наблюдает за другими гостями бара. Вокруг огромное множество знакомых лиц, людей, которых он видел на страницах тех или иных журналов. Здесь генеральные директоры и знаменитости из мира кино. В их глазах Хёкдже, вероятно, такой же, какие они в его. Богатый, чертовски богатый и пафосный. Не такой, каким должен быть танцор на тридцать первом году своей жизни. Донхэ был прав - он больше не Хёкдже, и не важно, как громко он пытается доказать обратное. Но в то же время он уже не Ынхёк, который с легкостью лег бы в постель с кем угодно из этого бара - с мужчиной или женщиной, с юношей или почти стариком. К счастью. Хёкдже более сентиментальный, возможно незрелый, но он не сможет жить той жизнью, которую влачил Ынхёк. Он не сможет игнорировать надежду и слепые желания, не сможет побороть глупую тягу к вещам, которые, вероятно, причинят ему вред. Он кто-то замерший посредине, мужчина, сидящий в баре, которому по праву не принадлежит. Мужчина, который должен был исчезнуть еще много лет назад, потеряться в песчаной буре и океане вспышек профессиональных камер. Он должен был исчезнуть, но устоял на ногах. Его тень значительно больше, чем его сущность, и именно он навсегда останется в чьей-то памяти, пусть даже с неправильным выражением лица."Индустрия любит Ынхёка", - чуть раньше сказал Шивон, а обычно он говорит правду, когда надевает очки, поэтому Хёкдже мог бы надолго задержаться в бизнесе, игнорируя ноющие внутренности и пульсирующий стук в голове, тупую боль, которая только усиливается, несмотря на все его достижения. Эль, Тайм, Форбс и какие-то другие журналы ставят Ынхёка на вершину топа самых влиятельных и легендарных людей, и с помощью этого Хёкдже может воплотить пустую мечту в реальность. И пусть это ему не нужно, но, как и говорил Хичоль, что еще ему остается? Мода его любит. Камеры его любят. Безопаснее всего продолжать плыть в этом течении. И даже алкоголь говорит, что, возможно, провести остаток жизни в подобном чистилище - не такая уж плохая идея.- Я думал, Шивон сможет убедить тебя лучше заботиться о своем теле, - Хёкдже не различает из сказанного ни слова, потому что все его внимание уходит на обладателя такого чудесного голоса.- Донхэ?- Кю повредил на съемках коленную чашечку, поэтому поехал к родителям, чтобы отдохнуть и восстановить силы, - поясняет Донхэ свое присутствие, а Хёкдже находит забавным и одновременно печальным то, что его жизнь теперь вращается вокруг другого человека. - По-прежнему много пьешь? - спрашивает Донхэ, когда Хёкдже молчит так долго, что возникает неловкость. - Тебе стоит поберечь свою печень.- Я всегда переносил алкоголь лучше тебя, - бормочет Хёкдже и в доказательство своих слов опрокидывает в себя стакан какого-то там напитка. Он не помнит, что именно заказывал бармену и судорожно вздрагивает, когда понимает, что это был в буквальном смысле чистейший, неразбавленный спирт, который пламенем обжигает его горло и опускается по пищеводу. - Ужас.- Да уж, несомненно, - Донхэ смеется, вытаскивает из своего скотча кубик льда и бросает его в стакан Хёкдже. Вежливый смех стихает, стираясь в щебень, и Хёкдже ловит себя на том, что пялится на плечи Донхэ. В его воспоминаниях они не были такими широкими, впрочем, черты лица и глаза Донхэ тоже когда-то были мягче. И все равно, сейчас он отлично выглядит, только вот Хёкдже не говорит об этом, а лишь задает вопрос.- Как ты меня нашел?- Ты Ынхёк. Никому не приходится тебя долго искать, - Донхэ улыбается, будто это все объясняет, и это действительно так. Хёкдже неловко смеется над его шуткой, а Донхэ продолжает. - Извини, что в прошлый раз наговорил тебе столько всего. Было бы неправильно закончить все так.- Подожди, - язык тяжелый, но Хёкдже все равно старается говорить как можно четче. - Закончить? Донхэ, мы ничего не заканчиваем.- Ладно, как скажешь, - Донхэ кивает, но Хёкдже знает, что только затем, чтобы его успокоить. - Но послушай меня. Удели мне всего десять минут.- Здесь жарко, - говорит Хёкдже, и они выходят из бара, идут вниз по улицам, вдоль которых выстроены пыльные рестораны и пустые мотели. Здесь никто не узнает их, даже если они снимут очки и кепки, но они не снимают, потому что давно стали людьми, которые вынуждены носить камуфляж.