Глава 4. Прямиком обратно (1/2)

О предстоящем разговоре легко думать. Не сложнее чем позировать перед фотографом, теряться на подиуме, просыпаться, когда незнакомец трясет за плечо со словами: "Извините, мы уже закрываемся, будьте любезны оплатить счет... С вас...", выгребать изо всех карманов наличку, спотыкаться на ходу и падать в такси.

Но поговорить по-настоящему гораздо сложнее. Сложно протянуть руку. Показать Донхэ сердце на кончике языка. Разжать губы - непосильная задача, а времени всегда слишком мало - Донхэ успевает исчезнуть быстрее, чем надежда в ладонях Хёкдже. Хотя с другой стороны он может с точностью сказать, сколько раз они виделись - всего дважды. В первый раз - в лифте, когда Хёкдже с таким усердием пялился на Донхэ, что еще чуть-чуть, и он смог бы просверлить взглядом отверстия в веках парня. Что-то неторопливо формировалось на языке, что-то сильное и смелое, но секунды шли, и Хёкдже умолял время остановиться. Стой, пожалуйста, остановись, прошу, остановись, ну же. Донхэ вдруг перевел взгляд на Хёкдже, а он осознал, что у него ничего не осталось, кроме бездыханного "привет" и молитв, обращенных ко времени.

"О, привет. Рад тебя видеть", - короткий ответ, и Донхэ уже вышел из лифта, оставив Хёкдже искать трещины и укромные уголки для слов, которые стерлись, так и не успев прозвучать. Хёкдже цеплялся за гладкие стены и притворялся, что это лифт едет вверх, а не он падает.Во второй раз они встретились в коридоре. Совершенство без единой пылинки, четыре безупречных белых стены, устремленные прямиком в красивую, мучительную бесконечность. Их взгляды встретились, и на долю секунды Хёкдже показалось, что он увидел в глазах Донхэ сожаление и одиночество. Он был уверен в том, что слышал, как Донхэ мысленно просил остановить его. Хёкдже жил им и с легкостью мог прочесть пустой взгляд, в котором оживала та ночь в песочнице и повисшее напряжение, когда Хёкдже был наполовину пьяным, наполовину раскаивающимся. Надежда была настолько сильна, что ему казалось, будто он может ощутить ее запах, а счастье виделось совсем близким, замершим в каком-то нанометре от его души. Хёкдже был готов ощутить его. Взрыв фейерверка. Облако ослепляющего волнения. Ошеломляющая дерзость. Хёкдже протянул руку, словно в замедленном действии разжимая пальцы, пытаясь поймать счастье голыми руками. Он хотел схватить его и притянуть к себе, притянуть Донхэ и сказать ему что-то, чего пока сам не совсем понимал, но в нужный момент он обязательно смог бы обличить мысли в слова. Он смог бы дать Донхэ то, чего он так ждал, то, чего они оба ждали. Все, что ему было нужно - немного времени, и он пытался сказать об этом Донхэ немигающим взглядом. Эй, пожалуйста, постой, задержись немного, я собираюсь спасти нас, и мне плевать на то, что ты сжигаешь меня, я справлюсь, но, пожалуйста, просто не уходи, остановись всего на секунду и позволь мне до тебя дотянуться. Но Донхэ не остановился. Не подождал, вероятно, он никогда не ждал, он только прошел мимо Хёкдже и зашагал прочь, чтобы столкнуться плечом с Кюхёном, который сиял и освещал своей наивностью все углы коридора, кроме того, где находился Хёкдже. Чернила залили корчащуюся в муках душу. Хекдже понял, что, возможно, не было никакого одиночества в пустом взгляде Донхэ. Возможно, он никогда не просил его остановить. Быть может, Хёкдже видел собственное отражение, хрупкий образ в черных зрачках Донхэ. Одну секунду он был здесь, а в следующую - уже исчез. Быть может, Хёкдже оказался единственным, кто о чем-то сожалел. Страдания заморосили дождем, и Кюхён ушел, распахивая на ходу зонт. Но все в порядке, - решил Хёкдже. Он тоже может стать зонтом, и он не боится ни дождя, ни страданий, поскольку нет такого ветра, который мог бы сбить его с ног.___Каждую ночь Хёкдже клянется себе в том, что позвонит Донхэ, как только проснется. Позвонит и все исправит. Повернет время вспять. Он не остановится, даже если Донхэ разорвет его на куски, чтобы покормить Кюхёна. Страдания могут затопить его жизнь, а сомнения сбить с ног, но он все равно останется на плаву, выплывет на сушу и побежит из последних сил, на истощившихся батарейках, ведь все это ради них двоих.

Временами, когда Хёкдже доходит до грани, оказывается слишком уставшим для слов или мыслей, и едва заставляет себя пропускать в легкие воздух, он сидит в углу и, легко раскачиваясь, представляет, что с ним разговаривает Хичоль. Чаще всего Хичоль одет в бледно-синий больничный халат, настолько большой, что его ноги кажутся тонкими палками. Он парит в воздухе, болтая ногами, и то улыбается, то хмурится - все зависит от его настроения. Хотя иногда он делает и то, и другое - хмурится, улыбаясь, и напевает: "Мне не грустно. Я не грущу. Я Ынхёк, сучка. Я бесценный и драгоценный..." Он поет настолько медленно и мягко, что выдуманные им строки звучат, как самая нежная колыбельная, и губы Хёкдже дрожат. Голос Хичоля напоминает черное вино, а все, что он может из себя выжать - остатки слез.Хёкдже находится в полусонном состоянии, а Хичоль рассуждает о справедливости.- Я что хочу сказать тебе, espèce d’idiot [фр.: идиот]... Что он вообще сделал ради тебя? Ты ради него пошел в модельный бизнес, а теперь, опять же ради него, хочешь этот самый бизнес бросить?

- В любви не говорится о справедливости. Она всегда ранит и... je ne sais quoi [фр.: я не знаю], - говорит Хёкдже, прикрыв веки. Его мысли заходят в тупик, а Хичоль фыркает, потому что он знает. Хичоль все знает. Спустя какое-то время, находясь на периферии сна и реальности, один из них заключает: "В мире существует множество видов боли, и Донхэ - тот вид, без которого я не могу жить". А потом они оба смеются, потому что все это печально, безумно и глупо. Это любовь, настоящая.В какой-то момент Хёкдже замечает в глазах Хичоля унылый, тусклый свет и понимает, что этот Хичоль - на самом деле Ынхёк, что люди видят в других лучшее, что есть в них самих. Когда Хёкдже достаточно долго моргает, образ Хичоля меркнет, и оказывается, что пару минут назад Хёкдже слушал не его пение и разговоры, а Ынхёка. Или Хёкдже. Они все равно две грани одной и той же ржавой монеты.

Пытаясь доказать, что он еще не исчез и что именно его лицо в конечном итоге останется после, Ынхёк хватает Хёкдже и борется, цепляясь ногтями и зубами. Он выдирает клочья волос Хёкдже, выжимает из него капли страдания, кричит бессвязные вещи о его непригодности к существованию, неспособности выживать, о слабохарактерности и сентиментальности, борется до тех пор, пока они не падают на землю вместе, окончательно выбившись из сил. Чуть позже, когда они оба вспоминают, как нужно дышать, Ынхёк заключает Хёкдже в объятия и пытается уговорить его, сыпля приятными обещаниями. Кнут оказался бесполезным, поэтому он пытается купить Хёкдже пряником. Если будет больно, Ынхёк справится с болью лучше. Если все оборвется, Ынхёк справится с неприятностями лучше. Если они провалятся, Ынхёк сможет оставаться для других корицей или любой специей, чем угодно приятным, ведь он умеет закрывать глаза на уродство, он знает секрет совершенства. Они смогут быть счастливы вместе - Ынхёк и Хёкдже. Боли больше не будет, если Хёкдже только отпустит Донхэ. Ну же, дорогуша, пожалуйста, вот вишенка на вершине торта. Слова, покрытые карамелью, запеченные под слоем ванильного сахара до такой сухости, что Хёкдже кажется, будто Ынхёк пытается похоронить его в кучке белой муки. И все равно, пусть он, лишенный мыслей, души и одежды, окажется лежащим на любой бесконечной поверхности, будь то стекло, дерево, шелк, что угодно - это неважно, Хёкдже все равно не сдастся. Он позволяет Ынхёку сломать себе кости, вырвать волосы, но все равно крепко держится, пока Ынхёк тащит его тело вперед по грязным дорогам и пыли реальности. По фитилю терпения Ынхёка проходит искра. Хёкдже отметает все его уговоры, и в конечном итоге остаются только усталость и недоумение.- Почему ты настолько глуп? - кричит Ынхёк, разбрасывая повсюду все, что, падая, издает громкий звук. - Остановись! Прекрати цепляться за него, идиот! Какой же ты гребаный сопляк! Ты жалок! Он больше не посмотрит на тебя. У него есть Кюхён. У него есть все, что он хотел от тебя - деньги, слава, статус. Почему ты думаешь, что он вернется? Зачем тебе страдать ради его внимания?- Эта боль, - отвечает Хёкдже мягким шепотом в свою душу, смахивая злые слезы с щек Ынхёка, целуя его холодные, стеклянные губы. - Она не настолько плоха, Ынхёк. Все в порядке.Но Ынхёк не отвечает, потому что видит фотографию Кюхёна на той странице журнала, где раньше всегда печатали его снимки, и слова Хёкдже уносит ветер. А Хичоль тем временем тихо поет: "Мне не грустно. Я не грущу..." Вокруг все рушится, и осколки падают бесшумно, мягко. Как сахарная пудра. А может, как обыкновенная мука.***

Донхэ, мне очень нужно с тобой поговорить. Я... разваливаюсь на куски... и... собираюсь уйти. Скоро.- Будь добр, повернись сюда. \Щелчок\ (Он что, не умеет позировать?) \Щелчок\ Посмотри вправо. \Щелчок\ (Я думал, меня пригласили фотографировать Ынхёка, а не какого-то деревенского имбецила) Давай в профиль. \Щелчок\ Отлично. \Щелчок\ (Боже, я что, должен все ему объяснять?) \Щелчок\ Покажи мне сердитый взгляд. Идеально. Да. \Щелчок\ (Какое счастье, что мы закончили).

Может быть, ты заглянешь ко мне домой? Пожалуйста. Может быть, ты зайдешь, и мы попьем чая или нет, давай поедим мороженого? Что скажешь? Тебя это устроит?

- Итак что ты думаешь о работе в Нью-Йорке этот опыт чем-то отличен от здешнего о так на тебя повлиял Диор понимаю что ты делаешь для того чтобы добиться такого идеального цвета лица значит ничего особого все дело в естественном образе жизни надо же как приятно слышать о модели которая никогда не изнуряла себя диетами ты слушаешь Мадонну назовешь какие-нибудь песни а разумеется у нее их так много кстати она уже довольно старая и морщинистая удивительно что она так хорошо получается на фотографиях о прошу меня извинить я не пыталась ни на что намекнуть я говорила не о тебе то есть не о возрасте но тебе не кажется что близится конец твоей модельной карьеры многие твои ровесники уже ушли в отставку кстати что ты думаешь о Кюхёне да о Чо Кюхёне похоже он выбивается в фавориты ведь он работал даже с Томми Хилфигером к тому же поговаривают что он планирует попробовать себя в киноиндустрии...Я буду ждать.- Послушай, Ынхёк. Так не пойдет. Что происходит? Все дело в Хичоле? Возьми себя в руки. На той фотосессии не было ни одного хорошего снимка, и посмотри на свое интервью. Ты должен был хорошенько подумать, прежде чем нести всю эту чушь. Разве ты забыл, о ком люди хотят читать? Они хотят читать о тех, кого не понимают. Прекрати вести себя как обычный человек, Ынхёк. Ты не такой. Ты мечта. Ты наша модель. Не просыпайся. Продолжай. Двигайся. Или вперед, или ко дну.Ты мне нужен.Уличные фонари, как и прежде, пролетают за окнами подобно лесам, но времена изменились. Сигаретный дым выветрился. Лимузины исчезли. Ынхёк ездит в обычных такси, потому что без камер нет нужды в затемненных окнах. Незачем прятаться, когда никто не преследует. Люди уже забыли его, так быстро, что это слегка жалит, причиняет сильную боль. Но Хёкдже думает, что все в порядке. Все в порядке, потому что ему наплевать.Пожалуйста, Хэ...

***

Хёкдже надевает любимые вещи Донхэ и думает, что, возможно, они смогут заняться любовью на кухонном столе. Солнечный свет будет проскальзывать между их ресницами и волосами, просачиваться сквозь белье, чтобы поцеловать кожу там, куда они сами еще не успели добраться с ласками, рассеивать темноту, как давно потерянные эмоции. Хёкдже хочет даже не секса, а просто поцелуя. Отсчитывает секунды. Крутит волнение между пальцами и забывает все заготовленные слова, когда Донхэ появляется на пороге. "Привет, Ынхёк, ты звонил?" Крупные слезы застят глаза, потому что Донхэ выдыхает в лицо невидимый дым. Хёкдже уже ничего не видит. Не чувствует. Не может думать. А затем они вдруг обнимаются, и Хёкдже не слышит слов, слетающих с губ Донхэ. Возможно, он сможет считать их с кожи Донхэ? К счастью. Донхэ быстр, как молния, а Хёкдже растерян, словно земля - глотает недоумение и заполняет душевную пустоту. Они целуются и целуются, снова и снова, снова и снова, и Хёкдже забывает, что значит дышать. Он падает, широко распахнув глаза, запрокинув голову. Ударяется о кровать и на секунду хочет отстраниться. Стоп. Нет. Все слишком быстро. Это не то, чего он хотел. Или все же то? Ведь Донхэ рядом, и они прикасаются друг к другу. И даже если не совсем так, как нужно, возможно, Хёкдже сможет соединить линии и притвориться, что счастье на вкус как кислота. Романтика на вкус как мука.

Когда Донхэ врывается в мир Хёкдже, Хёкдже умоляет его остаться, но Донхэ все равно отдаляется. Толкается в его тело снова, движется, не останавливаясь. Вспарывает старые раны, ударяет по больным местам, рвет кожу зубами, и это больно, словно сверху рассыпана соль, словно слезы на языке. Но Хёкдже не хочет, чтобы все прекратилось. Он может вытерпеть что угодно, пока Донхэ рядом. Донхэ вместе с ним, и только это важно, даже притом, что Донхэ оставляет его пустым с такой же скоростью, с какой вселяется в его жизнь.Проблема в том, что ничто не длится вечно. Хёкдже не может связать и двух слов, когда всему приходит конец. Все обрывается слишком просто, и Донхэ исчезает, уезжает вместе с Кюхёном за затемненными стеклами лимузина. Хёкдже наблюдает за ними из окна, и Ынхёк бросает речь, которую он помогал Хёкдже хранить. Глухой стук удара о пол. Невидимые бумаги, корявый почерк - взрываются в воздухе, словно перья и исчезают, оставив Хёкдже без сил.___- Он был зол, - медленно объясняет Хёкдже Хичолю, который носится по этажам, как какая-то балерина, вспоминая старые времена. - Расстроен, знаешь. Он должен был выплеснуть свою злость, и это не его вина... То есть, это ведь я заварил эту кашу, я причинил ему боль, вполне естественно, что он теперь так ведет себя, но все будет хорошо. Просто дай нам немного времени.- Он использовал тебя, - резко отвечает Хичоль. -Пришел, разъебал тебя на куски и ушел. И в любом случае, могу поспорить, что он действительно спит с Кюхёном. Слухи об этом ходят даже в журналах. Ты ведь сам пролистывал их.- Да, но про меня и Шивона тоже ходили слухи, и ты знаешь, что мы с ним не... - Хёкдже замолкает, понимая, что допустил ошибку, но уже слишком поздно, чтобы забрать свои слова назад.- Он даже не удосужился позвонить тебе, Хёкдже, - сокрушается Хичоль, показывая кривую улыбку. - Кстати, когда он в последний раз называл тебя "Хёкдже"?Когда у Хёкдже не получается ответить, Хичоль подлетает к нему и приподнимает кончиками пальцев его подбородок, заглядывает в глаза.- Не будь идиотом.Хёкдже не должен слушать, потому что Хичоль - это всего лишь Ынхёк, а Ынхёк - это яд, но он ничего не может с собой поделать. Не может вспомнить, когда хоть кто-то в последний раз обращался к нему по имени, и эти мысли тяжелые, темные, кружат над его головой. Еще более унизительно то, что Хёкдже может представить, как Кюхён прожигает взглядом его старые фотографии, возможно, ту самую, что висит в спальне Донхэ, если только он еще не снял ее со стены. Хёкдже может представить жалость, недопонимание в глазах Кюхёна. И имя Донхэ на его губах.Тучи сгущаются и сжимаются. Хёкдже складывает себя в небольшой шар. Упаковывает свою плоть в кости, сухожилия в мозг, и может только всхлипывать, задыхаясь от хриплого плача о том, что возникло и снова исчезло, о том, что теперь его, скорее всего, окончательно выбросят - сначала с офисного стола Шивона из красного дерева, а затем прямиком в бутылку водки или джина. Все будет примерно так.- Вставай, ты создаешь бардак, - вздыхает Хичоль, и Хёкдже немного двигается в сторону. Дело не в том, что он не хочет уйти, а в том, что его квартира огромна, коридоры слишком длинны, и даже безупречная белая кровать - не слишком уж успокаивающее место.

- Я не создаю бардак, - отвечает Хёкдже. - Я не плачу, слышишь? Я просто репетирую эмоции. Для следующей фотосъемки.Но ложь не может зайти еще дальше.

***