II (1/1)

* * *С самого начала глашатаи объявили, что исполнение ?Песни победы? будет длиться восемнадцать дней. Сперва Ашваттхама не понял, почему восемнадцать, потом певший вступление ученик Вьясы сообщил вычурными стихами, что восемнадцать дней шла война.Бред! Да один предатель Юютсу полгода удерживал захваченную Варанавату! Зачем выдумывать про восемнадцать дней, какой в этом смысл? И если бы это была единственная ложь!Ашваттхама не знал, зачем приходит на площадь. Глупо самому причинять себе мучение, но не прийти он не мог. Сюда, где его царя, его отца и его друзей убивали заново, куда страшнее, подлее и гаже, чем на окровавленном поле Куру. Махадэв, прими это как аскезу!Этой ночью сыну Дроны приснился странный сон.Поле отгремевшего боя, но это не была Курукшетра. И воин. Неведомый кшатрий был жестоко изранен, темные бронзовые пряди липли к испачканному лицу, из полуоткрытого рта стекала струйка крови. Раненый лежал, привалившись к потрескавшемуся серому камню, и, по-видимому, находился в глубоком обмороке. Хлынул ливень, смывая грязь и кровь. Воин пошевелился, приходя в себя. Раскрывшиеся глаза золотистого с зеленоватым оттенком цвета были знакомыми до сжавшей сердце боли. Безуспешно пытаясь подняться, воин повернулся боком, и последнее, что заметил Ашваттхама, — четкий профиль умирающего на фоне кровавого заката.Это не был Дурьодхана, не мог быть. И это был он. Ашваттхама даже обратился мыслью к Шиве в попытке понять, что это может значить, но Махадэв молчал.…Зато певец, вещающий народу творение божественного Вьясы, снова возвысил глас, возливая на народные уши изумительную чушь. Если логика — третье око человека, то для безболезненного восприятия ?Пятой веды?, как уже успели льстиво поименовать ?Песнь о победе?, оное око необходимо было завязать, иначе все герои сплошь представали постояльцами приюта для душевнонедужных. Хотя чему удивляться — быстро такое не сочинишь, и Вьяса беззастенчиво тащил кауравские песни, нещадно увеча их и влагая в уста героев слова, которых те никогда не произносили в жизни и произнести не могли. Контраст между приписанными речами и истинными деяниями, соврать про которые великий поэт, политик и интриган не мог, оставлял впечатление, что вся династия Куру поголовно безумна.Дурьодхану с братьями явно целились записать разом во все ?шесть разновидностей злодеев, убить которых не грех?, поэтому припомнили и извратили все, а где не хватило — досочинили, как историю с несуществующим ядом, что не оказал себя никак, но, несомненно, был.А уж как он перенес совершенно дикую песнь о посягательстве на одежды Драупади — Ашваттхама и сам не понимал. Хотя сильнее всего его почему-то ушибло повествование о битве с гандхарвами. Вернее — с гандхарцами. Отрядом известного наемника Читрасены, отвергнувшего власть царя Шакуни и объявившего, что отныне его единственный царь — Дэврадж Индра. На гандхарских ренегатов Кауравы наткнулись в лесу при объезде становищ пастухов. На вопрос, что они тут делают, Читрасена отвечать не хотел, а на законное требование в таком случае убираться вон с хастинапурской земли — ответил нападением. Это казалось полной дурью, царский отряд вынес бы их в подземелья Ямараджа, не утомившись, но тут…Да, волшебное оружие! Оно было на самом деле обычной раковиной-конхом, на звук которой сбежалась такая толпа ?божьих людей?, что света стало не видать. Чем опасны святые отшельники? А вы их с луком видели? А с кхандой? А с дубиной? С ножами? Мирные люди[1]? Ну-ну… Ашваттхама никогда не заблуждался на этот счет, ему, чтобы узреть брахмана, способного в одиночку разогнать отряд, достаточно было глянуть на отца. Или в бронзовое зеркало.Их было много, но Кауравы бы справились! Они почти загнали воинственных отшельников обратно в лагерь, где Пандавы уже пытались утащить от походного жертвенника Юдхиштхиру, вросшего в землю в стараниях наслать на двоюродных братьев слепоту, понос и бессилие.Бой кончился внезапно, когда Дурьодхана, обеспамятев от ран, упал на площадку своей колесницы, а гандхарский мятежник, встав над ним, заорал, что Кауравы не увидят живым своего царя, если не примут их условий. Условия обсуждали несколько дней, Пандавы ходили вокруг Читрасены и ныли, требуя отдать заложника им. Гандхарец, по счастью, был умен и гнал их в шею. Время играло против Кауравов: измученный ранами и лихорадкой юврадж был уже близок к тому, чтобы оставить земное тело, тем паче, что зная нрав своих ?родичей?, все время в плену он не принимал ни питья, ни пищи, предпочитая праведно преставиться вследствие суровой аскезы, чем гнусно сдохнуть от отравы.Сошлись на безопасном проходе до Химавана для самого гандхарца с отрядом и Пандавов. Народ потом сложил песню, в которой говорилось, что Дурьодхану выменяли на пять золотых стрел из колчана Великого Бхишмы, предназначенных сердцам сыновей Кунти. Вришнийским подкидышам пришлось утереться. Возможно, Арджуна уломал бы брата натравить на Читрасену своих ?святых людей?, но тут решал не Юдхи, а Вьяса, в планы которого не входила ссора с нынешними хозяевами гандхарского наемника. С ними, этими хозяевами, разбирался уже царь Анги Карна, прошедший по Химавану и разъяснивший ?богоравным? раджам старой династии, что засылать на земли Хастинапура всякое отребье — неправильно.Зато теперь божественный мудрец поистине утешил Арджуну, описав, как тот героически истребил всех гандхарцев… то есть — уже гандхарвов, отдав пленного в руки брата, который проявил великую милость.Ашваттхама еще мельком подумал, как удивится Читрасена, если жив, узнав о своей внезапной гибели от руки Арджуны двенадцать лет назад, но тут певец с готовностью поведал о том, как явился бог Индра и совершил чудо, воскресив всех убитых гандхарвов… видимо, для того, чтобы никто не заметил победы его великого отпрыска. Этого сын Дроны уже не вынес. Он оправдал свое имя. Троекратно. Стократно.[2]Его не удержали ноги. Он рухнул на колени, продолжая ржать. Как конь. Как табун коней. Как все кони армии предков-арьев, только что переваливших Химаван. Люди вокруг изумленно слушали певца, а воин-брахман сидел на булыжниках мостовой, борясь с болезненным хохотом, мешающимся с рыданиями. Внутренности скручивало болью, а из глаз потоком текли слезы. Впервые Ашваттхама благословил проклятье Кришны — люди не замечали его, не слышали обращенных к ним речей, а натолкнувшись, шарахались в испуге и шептали мантры, подозревая присутствие рядом незримого демона. И в тот день никто вокруг не видел и не слышал его постыдной истерики.…Ученик Вьясы продолжал петь о подвигах юного сына Арджуны, и Ашваттхама зло усмехнулся, с мрачным удовлетворением отметив, что в список претензий, высказанных Абхиманью Духшасане, самое страшное деяние второго принца — сорванную уттарью Драупади — в очередной раз вписать позабыли.Солнце пекло, незаживающая язва на лбу саднила, обещая вскоре открыться и воспалиться вновь. Растительный клей, которым Ашваттхама крепил когда-то на это место свою драгоценную тикку, был хорош, но уж не настолько, чтобы пользоваться ножом и сдирать украшение с клочком кожи. Однако что поделать, если Бхимасене нравится причинять боль, а Арджуне — видеть ее?Уставший ученик Вьясы сменился, и теперь голосил другой. Описав смерть царя Джаядратхи, песнь неумолимо подходила к описанию гибели ачарьи Дроны, и сын великого гуру был не уверен, что выдержит лживую сказку о гибели своего отца. Он поднял исполненный бессильной ярости взгляд на царский помост. На благообразном лике Юдхиштхиры трудно было что-то прочесть, близнецы, как всегда, прятались за спинами братьев, а вот Арджуна, Бхима, их матушка и общая супружница сидели с довольными рожами. Не говоря уже о Кришне…Ашваттхаму затошнило от ненависти. Святые души, сожри их пишач! Которую из своих жен Кришна заполучил, устроив налет на одно из княжеств Гандхара во время сваямвары дочери тамошнего раджи? Естественно, далее выбирать невесте уже не пришлось. Прочих приехавших женихов, носивших царские титулы, впрягли, как скот, в брачную колесницу, изрезав их плоть бичом, словно они родились быками или лошадьми [3]. С полным презрением к воинской дхарме, гласящей, что царь, даже пленный, не должен быть подвергнут истязанию… Поистине праведное семейство — не продохнуть от любителей чужой боли[4]!Впрочем, чему удивляться? Что еще могло родиться из чрева женщины, бестрепетно опоившей шесть человек, чтобы бросить в огне за своей спиной шесть трупов[5], прикрывая бегство сыновей во вражескую страну и возводя очередную клевету на наследного принца? Кришна, правда, не сын Кунти, а племянник, но все равно — та же кровь, та же семья, тот же нрав.Ашваттхама опустил руку, перебарывая желание дотронуться до раны. Других язв он на себе пока не замечал. Проклятье Кришны до нынешнего дня явило себя лишь в незримости для окружающих. Пускай! Повторись все, сын Дроны проклял бы Пандавов снова. Такое плодиться не должно. Такое и жить не должно!Когда беглецы всплыли при дворе Друпады, давнего врага Хастинапура, да еще и со сказкой, что их пытались убить, Шакуни и Карна требовали немедля предать их смерти руками тайных агентов, и Дурьодхана был согласен. К сожалению, к тому времени, как Пандавы набрались наглости вернуться, юврадж уже перебесился и успокоился, и не мешал милосердному Дхритараштре вынести самое мягкое из предписываемых шастрами решений: государственные изменники, поджигатели, убийцы и клеветники отделались высылкой в неосвоенную местность, лишенную ресурса, потребного для создания беспорядков и мятежей, а махарани Кунти и вовсе не понесла никакого наказания. Каково же было изумление царя и наследного принца, когда они узнали, что Юдхиштхира воздвигает себе столицу и прикармливает отряды шпионов и воинствующих аскетов! На чьи деньги он это делал — Панчала, Двараки, или всех врагов Хастинапура разом — выяснить не получилось даже на суде, остроумно обозванном Вьясой ?игрой в кости?. Может, Юдхи и сознался бы, но Кришна разумно не спешил доверять своим куклам — место тайной сокровищницы и наполнявшие ее источники знала одна Драупади. Не пытать же ее было…Одно утешение: судя по лицам слушавших людей, в длинные многословные заклинания о ?зависти Дурьодханы?, которая якобы и была единственной причиной гнева принца, никто не верил. Даже шудры, ни разу в жизни не помышлявшие о политике царств, все же не настолько наивны.Знакомое ощущение чужого пристального взгляда заставило изумленно оглянуться, отыскивая смотрящего. На расстоянии десятка шагов, у самых ступеней небольшого храма Сурьи стоял, держа под уздцы красивого вороного коня, молодой кшатрий. Ибо никем другим, кроме как кшатрием, он не мог быть, несмотря на странные чужеземные одеяния, и волосы, стянутые в короткую косу, словно у брахмана. Но больше всего изумляли не эти одежды, и даже не то, что чужак его видел, несмотря на проклятье, а лицо этого человека. Такое безумно знакомое…Кшатрий, поняв, что его взгляд замечен, сделал несколько шагов навстречу. Конь шел за ним, как привязанный.— Вришасена… — выдохнул Ашваттхама, не успев одернуть себя. Он уже заметил, что ошибся. Этот молодой мужчина не был старшим сыном Карны. По крайней мере — законным сыном, ибо внешность кшатрия не оставляла сомнений, что с его матерью Карна все-таки согрешил. Лет этак в пятнадцать…— Вриша-сена… — раздельно повторил странник в чужеземных одеждах, словно вникая в смысл произнесенного имени. И внезапно кивнул: — Да. Как вы узнали?— Да погоди ты, Рито! — перебила человеческим голосом восседавшая на плече чужестранца крупная пушистая гусеница. — Вот ты, местный, скажи, это все брехня? — Она совсем по-человечески кивнула в сторону помоста, с которого ученик Вьясы оглашал творение своего гуру.— Это не просто брехня, — вздохнул Ашваттхама, с некоторым даже облегчением уверившись, что наконец-то сошел с ума. — Это хуже.— Тогда пошли! — с властностью бывалого сенапати распорядилась гусеница. — Надо составить план действий!