I (1/1)

JAI VRISCHIKALI [1]!Священная дхарма — бык. Ее нельзя нарушать.Законы МануПодумаешь - бык! У него сила, у тебя - сердце!Рафаэль КэрнаОко за око, а за брехню — крапивой!Серпьент КулебринI— Серпьент, где это мы? — Рафаэль Кэрна оглянулся по сторонам.Вороной Алко, которого мириец держал под уздцы, переступил и всхрапнул, ощущая тревогу хозяина. Несмотря на прославленное бесстрашие байланте[2], сейчас Рито чувствовал себя не в своей тарелке. Все-таки не каждый день переходишь жалкий на вид ручеек — и внезапно оказываешься в каком-то неведомом, ни на что привычное не похожем месте. Впрочем, ручей с виду был тот же самый… но на этом и все. Буйная, явно южная растительность, красовавшаяся вокруг, не водилась ни в Арции, ни в Мирии. Разве что в Черном Суре.— Мне-то откуда знать? — привычно сварливо отозвался Крапивник. — Ты зашел — а я знать должен? Хотя, однако…Мохнатая гусеница шлепнулась с плеча Рито в ближайший куст и поднялась уже в человеческом облике.— Фух! — выдохнул Хозяин Крапивы и Сопредельного Серпьент Кулебрин, гордо разворачивая плечи и обводя окружающее восхищенным взглядом. — Бум-бум-бум... А силищи-то, силищи привалило, проешь меня гусеница! Прямо — родные места… Знатная, видать, крапива здесь родится! А ну-ка…Из-под ног Серпьента мгновенно вымахнул такой громадный крапивный куст, что привыкший ко всему конь испуганно шарахнулся, а Рито аж присвистнул.— Занятное место, — согласился Крапивник. — И ведь сил, считай, не потратил! Такое чувство, словно она по мне соскучилась. Прямо как всю жизнь дожидалась, словно ваши монахи полоумные — Судию Небесного… Ладно, сиди тут! А я полетел.— Куда? — осведомился Кэрна.— На разведку, куда ж еще… Сбежать не вздумай, ищи тебя потом! Вот тут прямо у ручейка сядь, и вспоминай, что ты сделал, чтоб мы сюда попали.— Да с чего ты взял, что это я? — запротестовал Рафаэль.— Ну, а кто, если уж точно не я? Ты тут еще кого-то видишь? Вот вспоминай, что ты думал, что хотел… Или ты тут решил навсегда остаться, а короля твоего другие искать должны? Ладно, это я сказал, это я предупредил…Среди зелени исчезла большая рыжая бабочка, чем-то похожая на качающийся на соседнем растении цветок. По большому счету Крапивник был прав, соваться без разведки невесть куда — глупо, а знать, как они сюда угодили — надо. Чтобы вернуться.Но неужто это и правда он? Странной способности внезапно оказываться невесть каким образом невесть где Кэрна за собой ранее не замечал. Хотя, справедливости ради, в свое умение отводить людям глаза Рито тоже долго не верил, а оказалось…Поэтому Рафаэль прилежно вспомнил все, что успел передумать, пока они срезАли дорогу через лес, решив догнать очередной королевский ?теятер? с лживыми представлениями. По всему выходило, что ничего особенного и не думал, кроме желания разогнать очередных клеветников, обливающих грязью имя Сандера. И вернуть разум людям, которых обманом и колдовством заставили поверить в гнусную клевету на безупречного короля-рыцаря, ничем не заслужившего своей горькой участи. Конечно, теперь уже и без них нашелся бы кто-то, кто спел бы лжецам ?крапивные куплеты?, но Кэрной внезапно овладел боевой азарт, как во время танца с быком…Крапивник вернулся неожиданно быстро.— Тут в двух шагах — дорога, — деловито доложил он. — Ведет в город, большой, я стены видел. Телега туда ехала, мужик полуголый, пацан такой же, и две бабы с ними, в простыни замотанные… в разноцветные. Еще зверюга прошел, здоровенный. Ну, серый такой, с ушами… а еще с зубами и носом… не помню, как его. И всадники следом. Кто-то важный на нем ехал, чуть телегу на обочину не свернули.— С ушами, зубами и носом? — озадачился Рафаэль, пытаясь представить себе серое животное, у которого эти присущие большинству живых существ части тела были бы какими-то особо выдающимися. — Элефант? Святой Эрасти! Это что — Берег Бивней?Не поспоришь, когда-то в детстве и юности Берег Бивней и впрямь был затаенной несбыточной мечтой Рафаэля Кэрны, маркиза Гаэтано, старшего сына и наследника герцога Мирии, и он немало отдал бы, чтобы попасть в это удивительное место. Но сейчас воплощение мечты, если это оно, пришлось как-то уж очень не ко времени…— Вот что б ты без меня делал! — привычно возгласил Крапивник.— Пропал бы! — так же привычно согласился Рито.— Вот именно! Ладно, пошли уже, посмотрим, что за город. Да местным глаза отвести не забудь…Об этом Серпьент мог бы и не напоминать, но огрызаться Кэрна не стал. Хочет изображать всеобщего благодетеля, без которого мир не стоит и ничего не свершается — пусть его. Ему приятно, нам нетрудно.До города и впрямь оказалось недалеко, и путь верхом не занял много времени. Отвод глаз действовал исправно: местные, которых ближе к городским стенам становилось все больше, не обращали внимания на всадника, чья одежда никоим образом не напоминала их собственную. Здешние жители ходили полуобнаженными, лишь задрапировавшись ниже пояса тканью. Моду следовало признать разумной, учитывая несусветную жару. Наверное, это действительно Берег Бивней или что-то подобное, потому что архитектура величественной столицы (а это наверняка была столица) тоже не напоминала ничего похожего даже на гравюры в книгах о далеких землях. Вот только Новым Эландом, которым Рафаэль грезил в детстве, эта страна вряд ли являлась.Горожане тоже не оборачивались на странного чужеземца. Рито спешился и пошел, ведя Алко в поводу и прислушиваясь к гулу толпы. Происходящее вокруг оставляло ощущение неправильности и тревоги. В городе явно предполагались празднества, но на разукрашенных улицах царила какая-то угрюмая настороженность, нехорошо знакомая Кэрне по Арции после Гразской битвы. В какой-то миг он сообразил, что понимает местную речь, и это было удивительнее всего.Смотреть, слушать, а главное — слышать нужное он за время, миновавшее после Гразы, выучился прекрасно, лучше, чем хотелось, так что даже не добравшись до центральной площади, а потолкавшись на окраинах и базаре, вскоре Рафаэль уже знал, что была война, и что случилось великое сражение, в котором победила справедливость. Или нравственность? Или закон? Во всяком случае, слово ?дхарма?, кажется, трактовалось в каком-то таком смысле. Проще говоря, новыми властями было велено считать, что прежний царь был страшным грешником, и без махараджа Юдхиштхиры с братьями Хастинапур бы пропал. Одно уже это заставляло насторожиться. В памяти навязчиво всплывала сцена в харчевне ?Мечта путника?:— Много ты понимаешь, — тянет проезжий в одежде зажиточного мещанина. — Налоги — это временно. Надо же от врагов защищаться. Сообщников горбуна еще не всех выловили…— Погоди-погоди, — поднимается из-за стола лесничий, — это ты о покойном короле?!— Да какой он король? Убийца и негодяй! Детей малых, и тех не пожалел, чтоб на братний трон усесться. Жену отравил, чтоб на племяннице жениться. Совсем стыд потерял.— Ты думай, что несешь, подстилка кошачья!— Это ты думай, дубина зеленая! Все знают, что горбун — убийца, и что без Пьера Арция бы пропала…[3]Удивительно, но список обвинений, адресованных погибшему царю-наследнику, странным образом включал в себя практически все, в чем обвиняли Сандера, включая отравительство, посягательство на честь родственницы (правда, не племянницы, а какой-то другой) и даже попытку утопить собственного брата. Или кузена?Рито едва удержался, чтоб не спросить, уж не в вине ли топили бедолагу. К счастью, тот же вопрос с готовностью задал кто-то из обсуждавших новости горожан. Сами того не зная, собеседники охотно пояснили так и не замеченному ими чужаку, что звали кузена Бхимасеной, и топить его в хмельном не было смысла, потому что он и сам в нем топился лет так с пятнадцати. Да, все помнят, как упился вусмерть и на краю скалы задрых. Ну и, ясное дело, навернулся в воду, чем еще такое кончиться могло? А теперь рассказывает всем, скотина, что это двоюродный брат его спихнул. Да нет, вряд ли сам придумал, глуп слишком. Матушка благочестивая постаралась, научила, больше некому.Да, а еще — слыхали? — теперь велено считать, что арсенал в Варанавате сжег юврадж Дурьодхана. Что? Каждая собака знает, что его Бхима подпалил[4]? Собаки много чего знают, но им проще — им Боги речи не дали. И вообще, идите, люди добрые, на главную площадь, там вам объяснят, в чем надлежит винить прежнего царя (храни Махадэв его справедливую душу!), чтобы быть угодными новому (поглоти его преисподняя вместе с братцами!). Чтоб не ошиблись ненароком, да не обмолвились при каком-нибудь брахмане. А то вон отшельника Чарваку-то, духовника царского — на костре сожгли, правду вам говорю! Да-да, вышел навстречу принцу Юдхиштхире, вступающему в город, и высказал прямиком, что тот никакой не праведник и не спаситель страны, а братоубийца и мразь последняя, и будет он проклят, и быть ему в аду, в то время как справедливо сражавшийся царь Дурьодхана с доблестными братьями на небесах на престолы воссядут. Зря он это… Лучше б жить остался, да свою песню сочинил, правдивую. У него б получилось, не зря же его Чарвакой — ?Прекрасноречивым? — звали. А теперь то лишь и останется, что Вьяса выдумает себе и новому царю в угоду.— Бум-бум-бум… Сдается мне, знаю я, с чего мы сюда угодили! — еле слышно забубнил на плече Крапивник. — Зря я брякнул про Судию. Накликал. В общем, давай на площадь! Ох, чует мое сердце, не обойдусь я вашим Тартю. Труды мои тяжкие… Не миновать мне и здешнего ?богоугодного? узурпатора свергать!Главная площадь перед великолепным дворцом была разубрана еще больше, чем весь остальной город. Похоже, новый царь не скупился на празднование своего восшествия на престол. Чему удивляться — Пьер Тартю ради такого случая тоже раскошелился, даром что скупердяй, каких поискать.Царское семейство восседало на роскошном помосте, сплошь укрытом тканями и цветами. В центре помещался, видимо, сам махарадж Юдхиштхира. Лицо новоиспеченного царя было заученно-благосклонно и уныло-благочестиво. Казалось, он даже не рад своей победе. Зато сидевшая рядом не первой молодости, но еще очень красивая дама в золотой тиаре и темно-красных шелках откровенно любовалась ситуацией и собой. Если кто и торжествовал сейчас победу — то именно она! Жизни и силы в царице явно было куда больше, чем в ее затюканном супруге.Рафаэлю она, впрочем, не понравилась: слишком уж напоминала лики равноапостольной Циалы, как ее рисуют в Мирии. Говорят, первые иконы Циалы, ставшие каноном, писались с прижизненного портрета. Художники из кожи лезли вон, стараясь изобразить святую поблагостней, но никакие ухищрения живописцев не прятали холодного, властного взгляда существа, безгранично влюбленного в самое себя. Такие без колебаний обрушат мир, если им пообещают трон на развалинах. Кэрна не удивился бы, окажись, что именно похожая на Циалу принцесса и заволокла мужа на престол, который самому ему даром не сдался…Хотя в местной женской моде определенно что-то было. Сам не понимая, с чего, Рито вдруг представил Дариоло в этих украшениях и платье, или что это есть. Ей бы было к лицу! Малявка, такая же смуглая и чернокудрая, была намного красивее жены узурпатора. И каким восхищенным взглядом смотрел бы на нее Сандер!Вокруг монаршей четы на тронах поскромнее устроились еще несколько человек, среди которых выделялись огромный рыцарь (или как их тут называют?), и старуха в шафрановом покрывале, с такой же старательно-праведной физиономией, как у царя, и таким же холодным жестким взглядом, как у царицы. Царская матушка? Тогда даже странно, что две ?праведницы? еще не слопали одна другую, но, возможно, все еще впереди. Интересно, кто выиграет? Рафаэль поставил бы на красотку в багряных шелках.На втором помосте, украшенном не менее, устроились, видимо, почетные гости. Выше всех восседал неприятный смазливый тип, увешанный золотом даже по здешним меркам сверх вкуса и здравого смысла, ни дать ни взять — пастух из сказки, нашедший разбойничий клад. Рядом, в кресле пониже, сидел очень похожий на него мужчина помоложе с брезгливым лицом монаха-антонианца, вздумавшего как раз сейчас восскорбеть о людских прегрешениях. Впрочем, рука брезгливого небрежно опиралась на лук, так что жрецом он, наверное, не был.На третьем, расположенном посередине и убранном скромно, как раз надрывался местный пиит. Речь, насколько сумел разобрать Рафаэль, шла о подвигах некоего юного героя. Доблестный юноша на колеснице, запряженной трехлетними конями (кто до такого додумался?!), метался в кольце вражеских военачальников, пачками убивая каких-то не названных по имени ?братьев? и ?советников? своих врагов, а также коней — табунами, слонов — стадами, и вражескую пехоту — полками. Дома Рафаэль самолично удавил бы того, кто пустил в бой оруженосца на только что взятом под седло коне-трехлетке — не иначе, праведный махарадж, отправивший на прорыв вражеского строя шестнадцатилетнего мальчишку на таких же неопытных лошадях, желал племяннику смерти. Враги, правда, вели себя как-то странно — создавалось впечатление, что они столбами стоят вокруг, ничего по-настоящему не предпринимая, хотя автор скрупулезно и донельзя нудно подсчитывал количество стрел, которыми воины якобы пронзали друг друга. Страдали от стрел преимущественно возничие, кони, знамена и зонты. Причем именно зонты вызывали у юного героя какую-то особенную ненависть. Видимо, потому, что главные противники были принципиально неубиваемы. Они крайнем случае получали раны, после которых тут же возникали на поле боя вновь. Так хоть на зонтах зло сорвать…Хотя — нет, какого-то Паураву юнец все же убил. Убивал нелепо и неумело (судя по тому, как долго длился детально описываемый процесс), не забыв затем в очередной раз сокрушить царский зонт и знамя, разломать колесницу… ПрОклятый, ему что, посреди поля боя заняться больше нечем?!В конце концов Кэрна заключил, что автор песни от сражений держался подальше и понятия не имел, как они происходят, либо вниманию слушателей представлено очередное ?творение Перше?[5]. Кончилась грустная история тем, что непобедимого подростка, одной левой сокрушавшего толпы взрослых рыцарей, внезапно прибил ничем не выдающийся ровесник, даже не удостоенный быть названным по имени. К этому моменту Рито уже утратил способность воспринимать всю эту ахинею серьезно и никому не сочувствовал.— Вправо погляди! — ожил на плече Серпьент. — Только осторожно, чтоб он не заметил.— Кто?— Вон, видишь? Мужик с клеймом на лбу…— Вижу, — еле слышно отозвался Рито.Замеченный Крапивником человек стоял словно в одиночестве. Толпа и город вокруг, казалось, не имели никакого отношения к нему. Одет как местный жрец, которых Рито уже научился отличать, но мощное тело выдавало воина. Трудно было понять, сколько ему лет. Молодое, без морщин, с благородными чертами лицо — и полуседые волосы, стянутые в узел на затылке. И выражение лица этого рыцаря… Нет, Рафаэль не взялся бы его описать.— Хочешь знать, какая у тебя рожа была, когда ты в первый раз тартюшный ?теятер? увидел? — хмыкнул на плече Крапивник. — Смотри на него. Вот точно такая и была.