7 (1/1)

Полночи Кира решал во сне абстрактную задачу. Потом резко, без перехода, настал день. Кто бы знал, как это хорошо, когда никуда не надо идти... И вообще двигаться. Дом двигался сам. Разминка — чай — завтрак… Интересно, едят ли Фудзивара овсянку? Кира сам на заметил, как на него настала привычка к витию гнезд. На фазе ?помыть пол? он очнулся и задумался. Джин выглянул из своей комнаты, вдохнул запах мокрой древесины, фыркнул, глянул вниз. Внизу было море разливанное. Струйки мутной воды сбегали по ступенькам и лились через порог, падая вниз, на луг, где там и тут виднелись огромные белые валуны. Джин хмыкнул, снял таби и подобрал рукава. Хотелось бы знать, кто, кроме Киры, тут вообще убирает… Кира выгребся из кухни с мокрой тряпкой.— Доброе утро. Ты овсянку ешь? Это такая крупа… не очень вкусная, но абсолютно съедобная. — Которой породистых лошадей кормят, — кивнул Джин. Сегодня он чувствовал себя непривычно легким и разговорчивым. — Ем, наверное. Одно время мне васаби случилось питаться — и ничего.— Ага, тогда она в кастрюльке в духовке, а к ней можно сыр и яйцо. Или мед и фрукты, но это извращение. Сейчас я тут доморочусь и приду чай пить.Джин оглядел Киру с головы до ног. Да, та же порода. Более тяжеловесный и узловатый, много более умный, но… — Сыр — это тоже извращение.Овсянка имела цвет небеленого льняного полотна, запах замазки и вкус подсоленного клейстера. Джин вылил в нее пару ложек ягодного сиропа, перемешал и начал есть. В Доме он довольно быстро выяснил, что любит сладкое — и только привычка к аскезе не позволила ему впасть в чревоугодие, потому что половину гонораров Хаору составляли мед, варенье, засахаренные фрукты и прочие мечты голодного ученика. Поскольку серебряные братья, Эйрик и Наари предпочитали всему сырое мясо, сладостями была забита половина кладовки. Кира домыл пол, отыскал ароматические палочки, зажег их везде, где счел нужным, и пошел пить чай. В принципе, стоило придумать полезную деятельность на ближайшую неделю… но пока что было лень. А Джин все-таки ел сладкую овсянку. Воистину странные вещи делает с людьми… как бы это фигню назвать? Возможность? Возможность. На грани со вседозволенностью. Которой в Доме никто и никогда не замечает.Наверное, это счастье. Потому что в любом из миров и любом из краев дети, предоставленные самим себе, решают и действуют ?контра?, исходя из того, что запретно. Но где нет запретных плодов, там нет и плодов прельстительно сладких. Вот ведь чушь в голову лезет. Странная штука сообразность. И не менее странно то, что ее никто не замечает. Никто из детей Дома, даже падкие в принципе на человечьи пороки Дети Зверя, не цепляется за пороки повседневные. Курят — но в меру, пьют — но глинтвейн или по праздникам, а ничего более пагубного в Доме, наверное, и не бывало никогда. Загадка. Джин, успевший поставить чайник и вымыть плошку и кастрюльку, пока Кира задумывался, снова сидел за столом и ждал. Ему хотелось улыбаться. Хотелось услышать музыку. Хотелось взять бокен и позвать Киру на тренировку. Гармония мира временно пришла в соответствие. Как хорошо в Доме, когда в Доме никого нет… почти никого. Джин сидел и явно о чем-то думал. О полезном и приятном времяпрепровождении?А еще — как хорошо в Доме людям, которым никогда не бывает скучно. Джин заварил чаю — на свой вкус. Сортов чая здесь тоже было много. Странно — такое изобилие при такой сдержанности привычек. Главным излишеством Дома был сон. Только Эйрик был способен заняться делом, встав до полудня. Ну Кей… Кира потянулся и начал методично, сустав за суставом, разминать руки. Отдых — это такое время, которое надо использовать. На то, на что обычно времени не хватает.Наверное, это странно. В любой другой ситуации должна бы возникнуть — да и возникла бы — неловкость: от молчания, или от безделия. Но в том-то и фокус, что ни Джин, ни Кира не бездельничали. В тишине, чаепитии и молчаливом взаимопонимании прошел час. На подоконник села птица — синие крылья, белые бока. Джин покосился на нее и предложил:— На террасе достаточно места для двух боккенов. Кира встал — движением, которое у любого другого показалось бы нелепым. Резко кивнул.— А два боккена — найдутся?— Эйрик… играл, — сообщил Джин. — Бук. Белый дуб. Тис. Падуб. Двух других я не знаю. — Он поднялся, чтобы принести боккены. — Идем. Подберешь по руке. Эйрик всегда знал, что делает. И всегда делал это хорошо. Чуть короче, чуть длиннее, чуть тяжелее, чуть легче — но были они все с правильным балансом и правильным изгибом. Кира прокрутил в руке один боккен, примерился к другому и в конце концов выбрал. Падуб — за кажущуюся легкость и почти забытое тепло в ладони. Джин взял уже привычный боккен из белого дуба. Холодок отшельничества, осенние горы. Терраса — десять шагов от арки до края, двенадцать шагов от стены до стены — умела становиться шире, когда нужно. Было искушение тренировать Кея прямо тут, но… много чести. Не достоин пока. Поклонились и начали. Сначала медленно, примериваясь друг к другу… Четко, почти классично, на четыре стороны света. Каждое движение Джина было изысканным и завершенным. Каждое движение Киры казалось корявым и только в самом конце обретало глубинный смысл. Это все-таки кэндо, а не уличная боевка. В уличной боевке у Джина не было бы шансов. У Киры не было бы шансов в честном бою. Джин был осторожнее, чем обычно. После массажа и долгого сна тело вело себя и ощущалось слишком непривычно. Слишком свободно — не закружилась бы голова. Плечи расправились — стойка получалась неправильной. Непонятно было, что делать со слишком четким фронтальным зрением. Мешали очки. Кира все время напоминал себе, что боккен — это модель меча, а не удобная надежная палка. И что заниматься стоило бы чаще…В общем, партнеры стоили друг друга.А потом что-то изменилось, и дыхание нашло общий ритм, и Джин нашел для себя золотое сечение, а Кире надоело стоять на месте. И неровный узор превратился в танец, сопровождаемый выверенным ритмом. Ударов, с которыми сталкивались деревянные клинки. Если бы кто-то увидел это со стороны — не сразу бы и увидел. Но смотреть так или иначе было некому.И Джин перестал быть скалой, и Кира перестал быть блудливым туманом… А потом — словно и вовсе перестали быть. Только ветер от одежд и блики на светлом дереве — больше ничего. Танец стрекоз над водой.Солнце поднялось в зенит. Джин шагнул назад и опустил клинок. Поклонился. Принял поклон. И спросил:— Завтра?— Обязательно! — Кира не улыбался. Странное у него без вечной полуулыбки оказалось лицо.Казалось бы, день был обычен. Казалось бы, солнце — солнца — светили по-прежнему. И все же, что-то изменилось. Джин понял это, еще не проснувшись до конца.Кира пел. Пел тихо и отчетливо, сидя на перилах веранды. Его подняло с условным — нет, уже безусловным, просто не здесь-не сейчас — рассветом."время чувствовать сон, время жечь янтари, посмотри как горит инфракрасный глюк"Джин смотрел на него молча. Поза у Киры была — словно он сейчас прыгнет вперед и вверх. И — улетит? упрыгает? кувыркнется, обернется и растает?Песня была с чудовищно жестким, ускоряющимся ритмом, без рифмы, с внутренней чеканной аллитерацией... Песня была про дорогу. Песня оборвалась — обещанием безмолвия и безумияКира обернулся, из того положения, в котором он сидел, это получилось дико и неестественно: плечо вверх-назад, голова под прямым углом — воплощенная нелепица.Джин поправил очки. — Пора?— Вчера, — отозвался Кира.Вид у него был то ли встревоженный, то ли взбудораженный.— Спасибо за чудесный отдых. — Спасибо за знания. И тренировки. И массаж. Джин чувствовал некоторую растерянность. Или как назвать это ощущение, когда ты не можешь уловить чужого ритма? Он просто не привык прощаться. Он явно не знал, как это делают. Ну да, и к песням лорда Девятого Дома тоже еще привыкнуть надо. Особенно в исполнении хаоли.— Джин. На всякий случай. Я бывают разные. Джин прищурился и дернул ртом в намеке на улыбку. — Да. И не только Кира. Но я не о том. — О! А о чем?Кира, практически не двигаясь, пнул ногой рюкзак. Был ли рюкзак до этого — непонятно.— Сейчас у меня больше близких, чем за всю предыдущую жизнь. Есть место, где ждать, и место, куда возвращаться. Я не привык. Я рад, что ты был здесь и что ты сюда вернешься.Кира улыбнулся. Почему-то хищно.— Принято и услышано.Он и в самом деле нелепо шагнул, качнувшись вперед, с веранды, опираясь на воздух. Дернул за лямку рюкзака. И...провалился в черное, с разрывами молний, небо?пошел по дороге в узком ущелье?Полыхнула ветвистая фиолетовая молния, в лицо Джину ударил колючий, пахнущий металлом ветер — и Киры не стало. Когда Джин проморгался, небо снова было привычно синим, в полосах высоких облаков.