23. (1/1)

И наступает момент, когда от собственной мечты не остаетсян и ч е г о. ***Дрожь. Меня колотит. Руки трясутся, как и колени, мое тело не способно устойчиво и прямо удерживаться на ногах, но я нахожу в себе остатки сил. Чтобы стоять, прислонившись лбом к стенке и запустив длинные пальцы во взъерошенные волосы. Чтобы вообще дышать, ведь мне это дается трудно от того, как шумно стучит у меня сердце. Костяшки на моем кулаке покраснели еще тогда, когда я от злости бил стенку, чтобы только не зарядить им по лицу Линдси. А сейчас на стенках видны отчетливые отпечатки моей крови. Я пересмотрел свои приоритеты. Нужно было ударить ее еще тогда. Эм обо всем знает. Вздох.Горло от страха хриплое, сухое.Мне страшно от того, что Эммануэль не берет трубку. Господи, как же мне, блять, страшно! В руки я себя беру не сразу. Нужно было для начала вывести себя из шока, плеснув в рожу холодную воду. Кожа неприятно покалывает, но я хотя бы могу мыслить хоть более менее адекватно. Ложь. Ни хрена я не могу. Как всегда. Я как всегда ничего не могу сделать.Она. Знает. Обо. Мне. Удар.Геолокация сердца и мозгов поменялись местами. Я чувствую, как пульс стучит у меня в голове, а мысли под кожей разносятся по всему телу вместе с кровью, качаясь по артериям. Это конец. Это. Просто. Мать его. Конец всему. Всему, чего я добивался, к чему стремился. Я так старался держать ее подальше от всего этого, так хотел, чтобы она могла спокойно спать по ночам, не зная, на что мне приходилось идти, чтобы только она оставалась со мной подольше, что забывал о том, что мне нужно было быть осторожным. Но теперь она знает, я это по ее взгляду понял. И, блять, как и Билли, она узнала обо мне совсем не с той стороны, что открывает меня в лучшем свете. Она знает. Выдох.Дышится так тяжело, словно болен я, а не Эмми. В груди — тонны бетонных плит, залитые внутрь еще в жидком состоянии. Мне настолько тяжело, что словами не передать. Собственное тело является грузом для души. И мне снова становится дико страшно, ведь Эммануэль опять не берет трубку. Мне писать ей СМС так как же, как и Эвелин? Добивать еще больше? Нет. С моей сестрой нужно иначе. Дать ей время? Блять, она ведь этого не вынесет! Пиздец! Пиздец! Эм, возьми трубку! Возьми трубку, блять! Я с ума сойду, если не буду знать, что ты в порядке! Возьми ее! Умоляю! Прошу. Гудки.На глаза накатываются слезы. Они все решили посмеяться над нами с ней. Они уже давно пускали различные слухи о нас с Эммануэль. Но им не понять. Им не понять, все то, что есть у нас. У меня, кроме нее, никого больше нет. У нее, кроме меня, тоже... Наверное. Если только не Фредди. И они все посмеялись над нами, использовав нашу с ней крепкую связь, исказив всю ее суть. Заставили меня выполнить заказ, где моей клиенткой оказалась собственная сестра. Это все Линдси. Мне, наверное, стоит умереть, чтобы она от меня отстала. Да, свобода наступит только лишь тогда, когда ржавые гвозди заколотят крышку моего гроба. — Возьми трубку, Эм! — ору в телефон, но прекрасно понимаю, что никто меня не слышит.Закрываю лицо руками, издавая всхлип. Чувство тревоги выворачивает мне все суставы, я чувствую себя сейчас таким бесполезным... Я просто не могу оставаться сейчас один. Или я натворю глупостей. Убьюсь к хренам об стенку. Вскроюсь, блять, или повешусь на люстре. Я не могу... Я не могу оставаться один, зная, что она где-то там, пытается осознать все. Я даже не могу представить, насколько ей тяжело, через что она проходит... Я не... Это просто невообразимо. Я лишь надеюсь, что рядом с ней будет кто-то, кто сможет помочь ей это вынести. И мне тоже нужен такой человек... Мне нужен человек, который верит мне, который знает, что я чувствую... Мне... Мне, блять, просто нужно, чтобы кто-то был со мной рядом... Дрожь в пальцах. Мой голос дрожит. Дыхание рваное и такое сбитое, словно только что пробежал Бостонский марафон. Я не уверен... Я так не уверен, но Эвелин единственная, с кем мне будет хоть немного спокойней..."Дилан? Привет, что?..." — она произносит это с совершенно спокойным голосом, но так и не заканчивает фразу из-за того, что я не могу себя сдержать: — Все... все хреново, Эвелин... — прикусываю костяшки неповрежденной руки, ощущая, как от боли дрожит ушибленная, прижимающая телефон к уху. — Все... дело совсем дрянь... Ты... Ты нужна мне, ведь я... Я не знаю, что мне делать, Билли. Я больше... Я больше не знаю, что мне делать..."Что случилось?" — настороженно и обеспокоенно спрашивает. — Эм... Она... — давай, Дилан, произнеси это вслух. Скажи это. Скажи то, чего так сильно боялся. — Она з-знает... — заикаюсь, до боли прикусывая нижнюю губу. — З-знает обо мне... И твой самый страшный кошмар обернулся реальностью.И твои руки связаны, ты более уже ничего не можешь сделать. И ты сделал достаточно. И нервная дрожь разъедает тебя изнутри, оставляя лишь кости. И ты чувствуешь острую нужду быть с кем-то рядом.И ты чувствуешь, как это жизненно необходимо для тебя — держать кого-то за руки.— Билли, ты... Пожалуйста... Ты мне... Ты мне так сейчас нужна... Я боюсь, она не выдержит. Я боюсь она этого не переживет, не сможет это принять. "Скажи мне где ты, я сейчас же приеду". — Билли, прошу... "Скажи мне, Дилан... Я... Я приеду, обещаю". — Обещаешь?"Я обещаю, Дилан".***Счастье — это не мечта.Счастье — это дорога к мечте.От лица Эммануэль.Выдох. Присвист. Тяжесть. Я не способна нормально мыслить, смотреть на мир. Мир. Кажется, он лопнул для меня, сдулся, как надувной шарик, и все, что я знала, во что верила — вмиг обернулось ничем. Я верила ему... Я... Я так ему доверяла... Я думала, что он честен с мной, что мы во всем равны. Нет. Вдох. Хрипота. Трудность. В теле дрожь, и я чувствую самую большую ненависть, которую когда-либо испытывала в жизни, — ненависть к самой себе. Он делал это для меня. Чтобы только оплачивать счета за мои лекарства и процедуры. То, чем он... Чем он... Я не могу даже думать об этом. Это просто... Это слишком. С л и ш к о м. Нет.Выдох. Присвист. Тяжесть. Мой глаз охватывает нервный тик, и я ловлю себя на мысли, что дышу слишком громко, но не так, как если бы пробежала бы эстафету, а так, словно что-то в моих легких служит фильтром, и я хрипло дышу, пытаясь в кармане куртки отыскать аэрозоль, баллончик которого с силой встряхиваю перед впрыскиванием. Вдох. Хрипота. Трудность. А аэрозоль не помогает... Я настолько потрясена, что даже не могу плакать. Он... Он делал это... Занимался этим из-за меня. Во все те разы, когда я спрашивала его, когда видела на его шее вишневые отметины, когда он подолгу задерживался, приходя домой поздно ночью... Он продавал сам себя ради меня — все сложилось в общую картинку, фрагменты которой я знала раньше. Работая в супермаркете, он не смог бы столько заработать. Да он и не работал там уже с момента ухода Рене. Выходит, он трахал женщин за деньги два... Выдох. Присвист. Тяжесть. Я закрываю рот по двум причинам: первая — мне кажется, что так я прерву и собственный поток мыслей, которые приносят неописуемую боль; вторая — я делаю это, чтобы только не закашлять, ведь мне кажется, что я вот-вот выплюну легкие. Встряхиваю баллончик с аэрозолем еще раз, обхватываю губами "горлышко", делая еще одно впрыскивание. Вдох. Хрипота. Трудность. Два года. Два года он занимался этим. Вот, что случилось, когда мать ушла от нас. Вот, кем стал ее сын. Вот, чем он жертвовал, чтобы только я была жива. Все во мне уже сжимается в ком, обхватывает коленки и рыдает так, как никогда, а тело лишь едва ли перебирает ногами, сжимая дрожащими руками ручку кислородного баллона.Выдох. Присвист. Тяжесть. Кладу ладонь себе на грудину, словно от этого мне станет легче дышать. Не легче. Каждый новый вдох дается мне сложней предыдущего. Я так... Я так хочу научиться дышать снова... Так хочу... Часто моргаю, пытаюсь найти в себе силы успокоиться. Не выходит. Мне... Мне сейчас нужен кто-то, с кем я могу чувствовать себя смелой и непоколебимой. Мне нужен кто-то, с кем я чувствую спокойствие, мир и гармонию. А в моей жизни полнейший дисбаланс, полнейший переворот всего с ног на голову. Дилан не прекращает мне звонить, а я не могу ему ответить. Не знаю, что сказать. "Спасибо"? За такое "спасибо" не говорят. Я ему всю жизнь собой испортила. Моя болезнь вынудила его заниматься эскортом. Я не могу... Я не могу принять это, я не могу снова посмотреть ему в глаза без того, чтобы мой взгляд не выражал отчаянное раскаяние и искреннюю жалость. Мне жаль. Мне так жаль, что ему пришлось из-за меня все это делать. Мне так жаль, что он из кожи вон лез, чтобы продлить мне жизнь. Мне так жаль, что он отказывался принимать как факт то, что я умираю, мне нельзя помочь, мои легкие не выдерживают. Я... Я умираю... И Дилану уже никак не изменить этот факт. Я з а д ы х а ю с ь.Пальцы практически не слушаются, никак не хотят набирать такой важный для меня номер человека, которого мне сейчас больше всего хочется видеть, который вселит в меня столько храбрости, что ее мне хватит с головой, чтобы кое-что сделать. Фредди не одобрит. Фредди это не понравится.Фредди станет меня отговаривать. Только тогда, когда он рядом, я сильна настолько, что могу разговаривать со своей матерью, не думая о том, как сильно она обидела Дилана. Только вместе с ним я буду смелой до того, что выскажу ей все. Все. В с е. За все те года, пока ее не было. За все то время, когда именно рука Дилана сжимала мою руку, а не ее. За все то, когда Дилан был рядом, а не она. Я хочу, чтобы она узнала, что принес в нашу семью ее уход. Я хочу, чтобы она знала, что сделал ее бестолковый сын ради ее умирающей дочери. Я хочу посмотреть ей в глаза. Я хочу наорать на нее. Хочу посмотреть, как она будет плакать. Хочу, чтобы ей было больно так же, как и нам с Диланом. Как больно ему. Как больно мне. Хочу, чтобы она узнала, что ее сын — шлюха. Я заставлю ее меня слушать. Я заставлю ее плакать. Только бы мне на это хватило сил. Только бы мне хватило сил и дыхания... Пожалуйста!А Фредди поймет.Фредди обнимет, и мою боль снимет, как рукой. Фредди научит меня с этим жить. Потому что я не знаю, как, не знаю, как встретить завтрашний день со знанием того, что дышу лишь потому, что мой брат занимался с кем-то сексом за деньги. Я не могу... ЯнемногуянемогуянемогуянемогуянемогуЯ не могу, Господи, я не могу! Всхлипываю, закрывая лицо руками, закрывая лицо от всего мира, словно он смотрит исключительно на одну меня, коря за то, что я сделала с собственным братом. Я не могу. Меня сейчас разорвет изнутри на сгустки боли. Я не могу сделать вдох, не могу стоять на месте, не знаю, куда деть себя. Каждая секунда становится неописуемо тяжкой, трудной, длинной. Нет, каждая секунда наоборот коротка до невозмозжности. Каждая секунда на счету. Я з а д ы х а ю с ь. — Ф-Фредди, — мой голос уже не похож на привычный, из-за затруднительного дыхания я сильно хриплю, не могу до конца прочистить горло. Кажется, сгустки слизи из легких обволокли стенки моей гортани, и я не могу избавиться от этого ужасного привкуса во рту. — Фредди, ты где?"Эм? Эмми, ты в порядке? Что у тебя с голосом?" — мое сердце пропускает удар, когда я слышу его голос. Один из самых лучших голосов на свете для меня. Один из самых лучших людей в моей жизни. — Мы... м-мы, — заикаюсь, пытаясь держать себя в руках, — м-можем встретиться? П-прямо сейчас? "Эмми, ты плачешь? Что происходит?" — мне кажется, что даже через телефонную связь я могу чувствовать его нервный и обеспокоенный, ускоренный сердечный пульс. Не слышать. Чувствовать. Ощущать. Мембранами улавливать удары. — Где ты сейчас?"Прячусь от Эрика Картера, я кое-что сделал, — произносит сбито и шумно. — За это я уже покойник, полагаю. А ты сейчас где?"— Не знаю... Я не знаю, Фредди... "Т-ты потерялась? Эмми, скажи мне, что ты видишь вокруг. Я найду тебя". — Нет, я знаю, где я, просто... Просто... Мне нужно. Мне нужен ты. Когда ты рядом, я чувствую себя такой сильной... Такой сильной, Фредди Хаймор, что мне не страшно ничего... Когда ты рядом, мне даже кажется, что я умею дышать без кислорода. Ты даришь мне храбрость, Фредди... Мне нужно... Мне нужно, чтобы ты был рядом, когда я буду говорить с Рене о Дилане. "Р-Рене? Эммануэль, я думаю..." — он роняет тяжкий вздох, но я не даю закончить ему фразу: — Я знаю. Я знаю, но я должна это сделать. Я должна сказать ей, понимаешь? Пока у меня еще есть время... Пока я еще могу... "М-можешь? Эммануэль, не пугай меня так, прошу. Не надо. Где ты? Где ты прямо сейчас? — слетает с его губ нервно и резко. Кажется, он бросает все, срывается на бег, только не знает, куда бежать. — Эм... Эм, где ты? Что такого о Дилане ты хочешь ей рассказать?"— Ты все услышишь сам... Просто... Просто, прошу, будь рядом со мной и не отходи... — и я знаю, что он мне ответит. Так, что это станет тем единственным лучом света пробившимся сквозь грозовые тучи, нависшие над моей душой. "Я никогда от тебя не отойду, ты меня слышишь? Никогда! Где ты? Прошу, скажи мне, Эм..."— Я возле главного банка, кажется... Ноги сами сюда принесли как-то... "Мне от тебя всего пять минут ходьбы, я на параллельной улице, в кафе сижу. Дай мне минуту, Эммануэль, ладно? И не отключайся. Будь... Будь на связи со мной, я хочу, чтобы ты все это время держала телефон у уха и не выключалась. Я уже рядом, родная, только... Только дождись меня, ладно? Только... Эм, я сейчас буду, не бросай трубку". И я жду. Молчаливое ожидание заставляет меня всхлипывать. "Не бросай ее, слышишь? Я рядом. Я почти рядом. Эм, ты здесь?"Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь разглядеть его синюю худи в толпе. "Эм? — кажется, сердце у него падает в пятки от моего молчания, я слышу, каким хриплым делается его голос. — Эммануэль? Я уже еду, стараюсь гнать, как могу". — Я здесь... — вздрагиваю, когда в трубке слышу резкий сигнал клаксона, а затем литературную ругань Хаймора, отвечающего более культурно какому-то водителю, чем он Фредди. "Фух, хорошо. Просто не бросай ее, Эммануэль", — его голос смешивается с вечерним ветром. — Я не брошу... "Не бросай меня". Вдох. Хрипота. Трудность. Мне не становится легче даже тогда, когда я вижу его серебристый велосипед, выезжающий из-за угла. Все во мне замирает, но легче не становится. Выдох. Присвист. Тяжесть. Удивительно, как я не откидываю телефон в сторону, чтобы обнять Фредди полностью всем, чем я только могу, чтобы он не просто был ко мне приклеен, чтобы стал мной, впитался в кожу, стал моей сущностью и понял, что я чувствую, как больше не могу всего этого вынести. Мне не хватает сил. Я не могу. Я не умею. Не справляюсь. Вдох. Хрипота. Трудность. У Фредди руки холодные, и губа снова разбита. Он все еще выглядит так, словно его за капюшон повесили на работающий вентилятор или в стиральную машинку засунули. Но это мой Фредди. Родной и любимый Фредди. Запускающий пальцы мне в волосы и прижимающий меня к себе так, что мне кажется, что он и не отпустит. Выдох. Присвист. Тяжесть. Не кашляй. Не смей кашлять, Эммануэль. — Что произошло?.. — практически шепчет мне в скулу, пытаясь словить мой взгляд. А я не плачу, просто шок все еще силен. Но ненависть к себе сильней. Он спал со всеми ними. Так себя выматывал.Нормально не спал ночами.Занимался сексом с людьми за деньги.Жертвовал своими отношениями.Ничего для себя никогда не хотел. Унижал себя. Ненавидел себя.Не мог себя терпеть. И все это было ради меня. Таковой была цена, чтобы я оставалась жива? — Ты все узнаешь... Как узнала я, — отвечаю уже как-то сипло, и Фредди прислушивается к мою дыханию. — Эм, ты... Твое дыхание... Вновь нашариваю в кармане аэрозоль, взбалтывая содержимое перед впрыскиванием. Ментоловая горечь разливается по горлу, но вдох это мне не облегчает. Вот уже не помогает и аэрозоль. И кислородные трубочки так не действуют, как раньше. — Все... — хриплю, стараясь прочистить горло, а главное не закашлять. — Все хорошо... Я в порядке. Нет. Приказываю телу опуститься на раму велосипеда, цепляясь Фредди за плечи, чтобы за что-то держаться. Закрываю глаза не в силах смотреть на все вокруг, и утыкаюсь Хаймору в шею, ощущая, как встречный ветер начинает бить в лицо, развевая мои темные и спутанные волосы. И снова чувствую, как на мгновение мне становится легче. Когда он просто везет меня вперед на своем велосипеде, старается перегнать ветер. Но это временно, не так ли? Все в жизни временно. Кроме моей злости на саму себя и Рене. Они будут вечными.[...]Я не могу. Присвист в моей грудной клетке, безумная одышка; Фредди прислушивается к каждому моему вдоху и выдоху, с каждым разом напрягаясь все сильней. Говорит, что вместо визита к матери, мне нужно в больницу. А я так боюсь не успеть. Я так боюсь не успеть причинить ей боль напоследок, чтобы она плакала так же горько, как Дилан, когда она ушла. Я никогда ее не прощу за это. Никогда ей не прощу то, кем пришлось из-за нее работать ему, чем заниматься, где и как получать деньги, чтобы оплачивать больничные счета. Никогда ей этого не прощу. И только на подъезде к ее дому, я вдруг начинаю понимать, что у меня пекут уголки глаз, и фокус размывается сплошным цветастым пятном. И меня начинает рвать на части еще до того, как я переступаю порог ее дома. Вот он, отступивший шок. Я. Не. Могу. Это слишком. Слишком много для меня, слишком тяжко, я не выдерживаю. Дилан... Дилан прости меня, я так перед тобой виновата... Я так... Господи, почему ты не мог позволить мне уйти еще раньше? Почему не мог позволить отмучиться и родиться кем-то новым, кем-то здоровым? Помечу ты любишь меня настолько, что готов уйти вместе со мной? почему я важна для тебя настолько, что ты все это делал ради меня? Почему я люблю тебя так сильно, но этой любви к тебе мне не хватает, чтобы простить саму себя? Почему у меня так сильно что-то щемит в груди? Это сердце? Или все еще легкие? Не могу. Не могу. Не могу. Я себя ненавижу. Лучше бы я никогда не рождалась. Лучше бы Дилан был один, и мама бы любила его. Она ушла из-за меня, я знаю. Она бросила его по моей вине. А теперь пусть знает, о Дилане. О нем теперь знают все. Я хочу, чтобы она тоже знала. Знала, что ее сын — шлюха. Ты рада, мамочка? Ты счастлива за него? Посмотри на него! Посмотри на то, что ты сделала с ним! Соберись, возьми себя в руки. И вытеки обратно сквозь пальцы, как вода. Фредди не отходит от меня ни на секунду, но дает мне свободу действий, не сковывая мои руки своими. Мне... Мне сейчас так нужна его поддержка, мне так важно, чтобы он был рядом. Потому что я боюсь, что не выдержу, что меня не хватит. Потому что я не могу это вынести, это пожирает меня дюйм за дюймом.А собственный звонок в ее двери заставляет все внутри меня оборваться. Не дышу. Горло душит кашель, но я отчаянно пытаюсь подавить позывы. Только не кашляй, Эм, только не кашляй... Дверь открывает новый мужик Рене, и я не сильно напрягаюсь, чтобы вспомнить его имя. То, что он узнает меня, дает мне возможность без спроса ворваться к нему в дом, что я и делаю. И мне плевать на то, что он против. Мне плевать на то, что Рене может сейчас здесь и не быть. Я сяду и буду ее ждать до тех пор, пока мне хватит сил. Но она здесь, не так ли? — Ренни, будь добра, прикажи своим отпрыскам не врываться ко мне в дом, ладно? Увидев ее на кухне, моющую посуду, меня на секунду переклинивает, и я почему-то вспоминаю то, как она убиралась в нашей квартире, как готовила нам с Диланом завтрак, как была с нами, смотрела фильмы, покупала мороженое и катала на качелях. Наша мама. Но нашей мамы уже давно нет, не так ли? Наша с Диланом мама умерла в тот момент, когда покинула нас одних. А Рене — лишь биологическая мать, которую я сейчас ненавижу больше всего на свете. Бледная, щеки впалые, взгляд карих глаз немного безумен и сбит с толку. Синий свитер с закатанными рукавами обтягивает ее худой стан, а волосы растрепаны. Во что наша мать превратилась, живя с таким боровом? — Э-Эммануэль? — протягивает мое имя удивленно, кажется, еще чуть-чуть и вожмется в стенку за ее спиной. На скуле женщины виднеется ссадина, которую рассматривает Фредди, а я уже не чувствую того поднесения, с которым приходила к ней в прошлый раз. Она недоуменно и ошарашенно смотрит в мои заплаканные глаза, пытаясь понять меня без слов. — Что-то?.. Что-то случилось с Диланом? — как-то нервно и слабо кивает головой. Случилось. Как ты права, Рене. Ты так чертовски права. — Да, случилось... — мой видоизмененный голос начинает пугать Рене Эскобар не на шутку, она едва ли не роняет чашку на пол из дрожащих рук от моего ответа. Ага. Значит, ты за него переживаешь. Значит, ты любила его. Значит, он был для тебя дорог. А если я сейчас скажу, что Дилана больше нет, ты испытаешь ту же боль, что и он, когда ты ушла? А если я сейчас скажу, что, возможно, говорю с тобой в последний раз (вообще), ты будешь плакать, тебе будет так больно, как и мне, мама? — Случилось, мама, — всхлипываю, хрипло дыша, и Рене вздрагивает от того свиста, с которым приходится мой вдох. О да, Рене. Ты всегда так боялась этого, боялась заботы о больной девочке. Долбаная одышка, от которой уже даже аэрозоль не помогает. Встряхиваю металлический пузырек, нажимая подушечкой пальца на распылитель и делая вместе с этим вдох. — Это случилось еще тогда, кхм, — прочищаю горло, но хрипота в голосе не исчезает, — когда ты оставила его одного заботиться обо мне... Пятанадцатилетнего мальчика, у которого не было ничего, кроме любви ко мне. И ты бросила его из-за меня, я знаю, мама... — Это не так, Эмми, ты не виновата, это не из-за тебя, — качает головой, издавая всхлип, ведь знает, что я давлю на больное. Да. Я знаю. Знаю, что она любила его. И по тону ее голоса я знаю, что она любила и меня. Забавно, да, мам? Я выгораживаю перед тобой Дилана, беря всю вину на себя, а он делает все то же самое по той же причине. А мы ведь тебя любили. Мы так тебя любили... Посмотри, что сделала с нами любовь к тебе!— Это уже не важно, Рене, из-за меня, из-за него, из-за нас, из-за чего-либо, что сподвигло тебя закрыть за собой дверь и никогда не возвращаться. Фредди и Боб просто оцепенело смотрят на нас, немного приоткрыв рты. А я ведь еще ничего толком не сказала из того, что хотела. Но добилась ее слез, это уже плюс. Плачь, мама. Давай, сильней. Где были твои слезы во все те разы, когда Дилан, не ты, сидел со мной на каждой консультации и процедуре очистки легких? Где были твои слезы, когда Дилан зимой так заболел, что я думала, что он умрет из нас первым? Где ты была все это время? — Тебя, вероятно, мучает вопрос, как я еще жива... — пожимаю плечами, обильно жестикулируя. — Эм... — А это все благодаря ему, знаешь, тому, где и как твой сын доставал деньги на лекарства, — давай, произнеси это вслух, Эммануэль. Посмотри на ее реакцию. Сделай сама себе еще больней. — Твой сын работает в эскорте, мам, ты счастлива? ***Фредди не отходит от нее ни на шаг. Она такая бледная, такая хрупкая, ее состояние здоровья так его пугает, но совсем не в том смысле, котором боится ее мать. Нет. Эм нельзя здесь быть, она так тяжело дышит... Ей нужно к доктору Андерсену, и Хаймору не нужно столько же знать о кистозном фиброзе, как Дилану, чтобы понять, что Эммануэль не хорошо. Под ее глазами залегли красновато-фиолетовые тени. Ее одышка заставляет быть все время как на иголках. Фредди знает, что разговор с Рене — это всегда плохая идея, но то, о чем говорит Эмми ей, заставляет волосы на руках у Хаймора встать дыбом и зашевелиться. Дилан работает в эскорте. Что? Это... Значит, он не шутил, когда сказал, что... — Он оплачивал мое лечение посредством получения денег за секс с людьми! — Эммануэль срывается на крик, прикрывая рот тыльной стороной ладони. — Он... Он продавал себя ради меня, мама! Ты горда им? Ты горда тем, кем стал твой сын? Ты горда тем, что он первоклассная шлюха? — кажется, она дожимает всех здесь: Рене, себя саму, Фредди, у которого начинает все внутри болеть за Эм, ведь он физически чувствует ее боль; и даже Боба, кажется, дожимает, который никогда не вникал в дела семьи женщины, с которой живет, но сейчас его такая новость тоже ошарашивает. — Эмми, я не... — мисс Эскобар дрожит, кажется, она вот-вот на пол рухнет. Он... Он все это время...Значит...— Ты горда тем, какой способ нашел твой сын, чтобы заботиться о дочери, которую ты бросила? Ты горда тем, как он сломлен, как то, чем он занимается, сломало его? Горда, мама? — голос О’Брайен до невозможности хрипло сипит, и девушка задыхается от каждого сказанного собой слова, то и дело впрыскивая ментоловую жидкость себе в горло для облегчения дыхания, но, кажется, ее это уже не спасает... Черт. А ведь Дилан признался ему... Дважды. Он говорил о себе чистейшую правду, видимо, ему уже и самому надоело все это, но в оба раза Фредди посчитал все просто сарказмом, шуткой. Он... Он занимается этим с людьми за деньги. Б-бля-я-ять... У Хаймора от осознания расширяются глаза, и он запускает тонкие пальцы себе в пшеничные волосы. Фредди никогда не удавалось понять эту связь между Эммануэль и Диланом. Она всегда была настолько крепкой, что вызывала не столько ревность, сколько безысходность, ведь Фредди никогда не смог бы заменить собой все в жизни Эмми, ведь этим всем для нее был, есть и будет Дилан. Он до сих пор понимает, что ее брат для нее все равно на первом месте, и что она на первом месте у Дилана. Ему не понять эту их связь, но он так пытается... То, что он делал ради нее... Это даже еще хуже, чем отказаться от своего будущего, от всех своих желаний. И он ему признался... Он... Он не солгал.Бля...— Ты горда тем, на что его вынудил пойти твой уход, мама?! И чашка из рук мисс Эскобар все-таки падает на пол, разбиваясь. Сама Рене впадает в какую-то тихую истерику, но все в женщине буквально кричит о том, насколько это ее потрясло. Да, мисс Эскобар, ваш сын — первоклассная и отменная шлюха, "элитный" работник службы эскорта. Вы счастливы? ***Мне кажется, что Рене плачет. Я не могу видеть ее слез, так как перед глазами расплывается весь ее силуэт в целом, но мне действительно кажется, что я дожала ее. Я хочу, чтобы она плакала. Хочу, чтобы видела, что она сделала с собственным сыном. Мой Дилан... Мой бедный и родной братик... Сколько он всего вынес из-за меня... Видишь, мама? Ты видишь? В и д и ш ь?! В его глазах было столько боли, когда я вошла к нему в номер, где он ждал клиентку... Ни одни слова в мире не смогут это описать. И я чувствую эту боль, я ощущаю ее при каждом своем вдохе, каждой клеточкой своей кожи. И я не могу, не могу это вынести, это с л и ш к о м. Это, мать его, просто слишком для меня. Я не могу. Меня не хватает. Я не могу на нее смотреть. С пониманием, что Дилан — не отличим от нее внешне. С пониманием, что я — вылитая она. С пониманием, что она бросила нас, двух детей. Я не могу ее больше видеть. Что с Диланом сделал ее уход?Разворачиваюсь на каблуках резко, хватая Фредди за рукав синей толстовки. Он не сразу реагирует и идет за мной, поэтому едва ли не падает на ковер, заплетаясь в ногах и ударяясь об угол дивана коленом, из-за чего слегка прихрамывает и чуточку кряхтит от боли.Я хочу уйти отсюда. Это место душит меня. Оно отбирает у меня последний воздух.— Эмми... — ее голос звучит у меня в голове. Или нет, кажется, она действительно зовет меня по имени. — Эммануэль... Нет. Хватит. Я не могу.— Эмми постой! Я обхватываю ручку кислородного баллона так крепко, что она впивается мне в ладонь. Толкаю плечом входную дверь, с трудом различая проем, расплывающийся перед глазами пятном. Я не могу.Я не могу! Не могу принять то, что он делал ради меня. Сколько же боли я принесла ему? Сколь же из-за меня вынес? Впадаю в истерику, берясь за голову и глядя в никуда. А с уст слетает громкое рыдание, еще чуть-чуть — и я закричу, так отчаянно, так громко, так сильно, насколько мне вообще хватит объема маленьких легких. Я так хочу кричать. Так хочу упасть прямо здесь и начать бить асфальт. Потому что это слишком. С л и ш к о м. Едва стою на ногах, и меня немного ведет в сторону, но цепкие руки Фредди не дают мне упасть, вовремя подхватывая и прижимаясь к себе сзади, так сильно, что мои лопатки врезаются в его грудную клетку. Так сильно, так крепко. И тогда я просто кричу ему в локтевой сустав, который обхватываю своими дрожащими ладонями, ведь у меня нет сил это терпеть. Я не могу. — Я рядом... — шепчет мне куда-то в висок. — Я рядом, — как мантру, — я рядом, Эм, — как обещание того, что он никогда не отпустит меня. —Я тут, я рядом, я с тобой, Эмми, — не прекращает это повторять. — Я рядом, слышишь? — хрипло, сбито, ощущая мою боль. — Я здесь, я тебя не брошу, — всхлипывая. — Я тебя не брошу, Эм. Я рядом... Я рядом, ты меня слышишь? Я здесь... Я не отойду от тебя. А дышится мне все трудней...***От лица Дилана.Ничего уже не имеет смысла. Ни-че-го.Кроме того, чтобы она ответила мне. Хотя бы на СМС. Хотя бы на это. Пусть напишет мне гневный дифирамб. Пусть отправит мне какую-нибудь цифру, смайлик, скобку, букву, знак пунктуации (кроме точки). Что угодно. И тогда я пойму, что с ней относительно все хорошо. Я даже не могу спокойно сидеть на кровати и наблюдать за тем, как Билли гасит все свечи, не роняя ни слова. И эти сраные лепестки роз везде! Блять, не могу! Резко поднимаюсь на ноги, чем вынуждаю Эвелин вздрогнуть от неожиданности и легкого испуга. — Прости, — слетает с моих губ хрипло. — Я не могу сидеть, сложа руки, меня изнутри ломает от того, что она не берет трубку. И Фредди тоже. Я лишь надеюсь, что она с ним... Я лишь надеюсь, что он не позволит ей... Не позволит... — с тяжестью дышу, не в силах закончить фразу, высказав все то, что так вертится на языке. Я надеюсь, он не позволит ей навредить себе. Я верю ему.Он один из тех немногих людей, кому я могу доверить Эммануэль. Ведь если она что-то сделает, я... Я просто...— Ей нужно время, — тихо, осторожно и вкрадчиво отвечает Билли, задувая последнюю свечу, как на гребаный день рождения, отчего комната погружается во временный полумрак до того, пока девушка не включает свет у стенки. — Ей просто нужно время...— Билли, она даже не читает мои сообщения, — бросаю на нее взгляд, понимая, что во мне закипает злость, но я беру себя в руки и понижаю тон голоса, ведь мне сейчас меньше всего нужно обижать и делать больно единственному человеку, который не дает мне в край расползтись. — Она... Когда их тебе писал я, я был относительно спокоен, зная, что ты их читаешь... Я не мог себе представить, что было в твоей голове, как ты себя ощущала после того, что сделала Линдси, но я знал, что ты была хотя бы в порядке физически. А Эм... У Эм серьезные проблемы с дыхательной системой, понимаешь? Ей нельзя нервничать, это вызывает у нее приступы одышки. Ей... Мне нужно было еще утром сказать ей про операцию! — нервное сердцебиение не позволяет мне успокоиться. — У нее через десять дней операция по пересадке легких... Нам с Фредди удалось внести всю необходимую сумму... — шумно и сбито молвлю, наверняка, глотая большую половину слов. Кажется, я хочу сказать что-то еще, но мой заплетающийся язык считает иначе. Блять. Бью травмированной рукой по поверхности шухляки комода, и вскрикиваю от боли. Чтобы физическая боль затмила моральную. И не дышу несколько секунд, поджимая губы и кривясь от сильного ноющего ощущения в костяшках пальцев. Когда боль немного отступает, я завожу руку еще раз назад, чтобы снова ударить кулаком о дерево, но в этот раз, я едва ли не бью Билли в грудину, так как она слишком неожиданно резко оказывается между мной и шкафом, ловя мою руку. И это заставляет меня судорожно задышать, жадно глотая воздух в приступе удушья. — Дилан, хватит... — ее сильный обхват ослабевает практически сразу, как только она понимает, что ее я не ударю. — Вы... Вы с ней как-то связаны. Я никогда не могла понять эту связь между вами, и никогда не пойму. Вы чувствуете с ней друг друга. Она знает, когда плохо тебе, и ты — когда плохо ей. Если бы с ней что-то произошло, ты бы это почувствовал, думаю... — аккуратно и нежно накрывает мои разбитый кулак своей холодной ладонью. — Причиняя боль себе, ей ты не поможешь... — Я так или иначе не могу ей помочь. Отойди, Билли... — хрипло дышу, глядя ей в глаза и физически пытаюсь ее сдвинуть с места — Нет, — отвечает смело, сопротивляясь. — Я сказал отойди, мне нужно это сделать! — А я сказала, что не отойду, — и сжимает мою руку только крепче и уверенней. Не делай так, Билли. Не позволяй мне поверить, что ты можешь меня успокоить. Не позволяй мне поверить, что тебе под силу заставить меня дышать легче. Я не могу, Билли. Ты не понимаешь. Ты не... Вам с Хаймором этого не понять. Я всегда и во всем буду выбирать Эммануэль, а она меня. Она же будет, правда? Прошу, не заставляй меня верить в то, что ты — это тоже выбор, это альтернатива, с которой мне будет спокойно. Не смотри на меня так Эвелин. Этими своими зелеными глазами. И не говори так смело. Не старайся меня переубедить. — Отойди! — Нет! — Отойди, блять! — процеживаю сквозь зубы, уже на изломе, неосознанно делая шаг к ней, отчего вжимаю ее тело в комод.— Не отойду, блять! — отвечает мне в том же тоне, сжимая губы в тонкую полоску, отчего я напрягаю челюсть. Ненавижу тебя, Билли. Н е н а в и ж у. За то, что смотришь на меня так открыто, за то, что понимаешь меня, принимаешь меня, что по-прежнему со мной. А я ведь снова хотел заняться этим, Билли. Трахнуть кого-то, понимаешь? Я снова хотел получить деньги за секс. Снова хотел ощутить, как вколачиваю кого-то в постель, как кончаю сам, как заставляю кого-то кончать, принося удовольствие. Снова хотел заставить кого-то выстанывать мое имя, просить большего. Я снова хотел, чтобы меня обожали, считали гребаным богом. Я хотел этого. И прийдя сюда, ты знала. Ты поняла, к чему свечи, к чему лепестки роз. И все же ты, блять, все еще здесь. Не уходишь. Вызываешь во мне чертов ураган эмоций, и я на какой-то момент вообще забываю об Эммануэль. Я ненавижу тебя за это, Билли. За то, что собой даришь мне мнимое спокойствие. За то, что ты такая на самом деле хрупкая в моих руках. Я знаю, ты можешь мне сломать нос хуком справа, заехать мне коленом между ног, но ты не станешь. Ты не станешь меня кусать и царапать мне лицо. Я ненавижу тебя за то, что ты позволишь мне сделать это. Позволишь мне все. И виной здесь не просто жалость. Я ненавижу тебя за то, что ты призналась мне в чувствах. Ненавижу за то, что физически не могу ответить тем же, язык не поворачивается. Я тебя ненавижу всем, что есть во мне. Ненавижу за то, что сжимаешь мою руку, за то, что столько раз видела меня слабым, что знаешь наизусть мое вывернутое наружу нутро. Я ненавижу тебя за то, как ты дышишь, как твое дыхание гладью стелется по моим губам. Ты так близко ко мне. У тебя такой приятный запах шампуня, такая приятная кожа, пускай и постоянно в шрамах, царапинах и синяках... Блять. Я не могу тебя ударить, чтобы причинить себе боль, ведь если я это сделаю, одной болью здесь не обойдется, я еще сильней возненавижу себя. Я могу сделать это, Эвелин, ты знаешь. Я могу сделать тебе так больно, как сделали мне, чтобы ты просила меня остановиться, чтобы плакала и кричала, пыталась вырваться. Повалить прямо на эту кровать, усеянную лепестками роз, чтобы их соленый привкус и запах стали тебе поперек горла. Я могу. У меня на это хватит сил. Но, разве, после этого я буду человеком? Разве после этого я смогу себя простить? Насилие — не любовь. Любовь — это то, что заставляет тебя жить. И я ненавижу тебя за это, Билли, ведь часть во мне уже давно мертва, а ты все отчаянно вдыхаешь воздух мне в легкие. А другая часть хочет тебя. Хочет ответить тебе, и я почти уверен в том, что я тоже тебя люблю, но мне не хватает сил, чтобы произнести это вслух. Я ненавижу тебя за то, что позволяешь мне к себе прикоснуться. Без тех пошлых умыслов, о которых я думаю, как если бы ты была моей клиенткой. Не так целомудренно и бережно, как если бы ты была моей сестрой. Я ненавижу тебя за то, что ты находишься где-то посредине. Что позволяешь мне сейчас приблизиться. Что принимаешь прикосновение моих пальцев к своему подбородку. Ненавижу. Я ненавижу тебя за то, что о поцелуе с тобой я думаю в самое неподходящее время. Что смотрю на твои искусанные пухлые губы и невольно прикусываю свои. Я так ненавижу тебя за то, что что-то во мне разливается жидким электричеством вдоль хребта, когда я к тебе прикасаюсь. Что думаю о том, как бы все сложилось у нас, будь мы другими. Мы не хотим быть теми, кто мы есть, правда? Хотим вылезти из собственной шкуры и забыть всю эту жизнь, как страшный сон. Шлюха и Безымянная. Вызвала бы ты во мне столько чувств, будь у тебя все, о чем ты мечтала? Полюбила бы ты меня, если бы у меня было все, чего я хотел? Целовал бы я тебя просто так, без причины? Ты бы не смотрела на мир так недоверчиво? Я бы знал, что такое чувства и любовь? Прикасаться к тебе — было бы иначе? У наших поцелуев не было бы вкуса соли от слез? Но мы такие, какие мы есть. И пора бы нам это признать. Тебе — что ты не одна, что ты любима, что есть люди, для которых ты значишь все. Мне — что я все еще способен любить, что для меня ты — тот самый третий вид отношений, которых для меня не существовало. И я ненавижу тебя, Билли. За то, что, вместо удара, я тебя целую. За то, что позволяешь мне это не из жалости. Я ненавижу нашу с тобой с в я з ь. И с тобой мне становится легче, поцелуй топит ко дну мою злость, оставляя внутри лишь тревогу. Постоянную, непрекращающуюся тревогу. — Легче? — шепчет мне в губы, немного отстраняясь. И я действительно делаю более-менее спокойный вдох. — Да...— Давай уйдем отсюда? Это место давит на нас двоих. Да, с этих пор я ненавижу розы. Их навязчивый запах забивается мне в нос и привносит в здравое понимание сладкий бред. И ассоциации вызывают они не самые лучшие.— С удовольствием, — отвечаю. А еще с каким-то спокойствием осознаю, что она все еще сжимает мою руку. А еще понимаю, что мне приятно, когда она меня так держит. Мне впервые приятны чьи-то прикосновения. ***(Писалось под: Max Richter – On The Nature of Daylight) От лица Фредди. Я чуть приопускаю голову вниз, немного сутулюсь, бережно кладя свою руку на ее плечо и пытаясь поймать заплаканный взгляд. Она дрожит, такая бледная, такая уставшая, смотрит куда-то себе под ноги, в пол, а мне бы сейчас так хотелось обладать двумя способностями: уметь читать мысли, чтобы понять, что ее гложет, и быть магнитом, чтобы притянуть всю ее боль к себе. — Эмми... — я не совсем уверен, слышит ли она сейчас меня. А нам важно куда-то зайти, в какое-то место, ведь уже стремительно темнеет. — Эмми, нам нужно идти. — К-куда? — поднимает на меня потерянный взгляд, пролепетав вопрос. — Уже темнеет. Хочешь, мы вернемся в мой номер, и ты немного поспишь? — аккуратно предлагаю, на что сестра Дилана всхлипывает, отрицательно качая головой и впадая в какую-то панику:— Т-только не туда, — машет головой из стороны в сторону, нервно обнимая себя за плечи, а потом встряхивает маленький металлический аэрозоль, впрыскивая его себе в рот и стараясь вдохнуть жидкость так глубоко, как только может. — Только не туда... А что с номером не так?— Там... Там он... Там я увидела его... Там Дилан.— Хорошо-хорошо, — крепко, но при этом как-то нежно обхватываю ее предплечья. Понял. Не мой номер. Значит, что-то другое. — Хорошо, мы туда не поедем. Может, мне отвезти тебя в больницу? — Нет, доктор Андерсен позвонит Дилану, и он узнает, где я, — а ведь Дилан за тебя, наверное, переживает дико, Эммануэль. Я его знаю. Он так за тебя переживает, что у него аж суставы выворачивает и хрящи. Но я уважаю то, что ты не хочешь ему ничего говорить. Я всегда это уважал. — Хорошо, конечно. Мы туда не поедем, — стараюсь ее успокоить. — Мы... Мы знаешь, — стараюсь сохранять спокойствие самому. — Мы сейчас сядем на мой велосипед и поедем куда угодно, хорошо? Куда ты захочешь, идет? Где тебе может стать лучше? — тихо и мягко спрашиваю, и Эммануэль поднимает на меня красные от слез глаза. — Я... — отвечает хрипло, и я отчетливо слышу в ее дыхании присвист. Черт, это меня не на шутку напрягает. — Я не знаю...— Тебе очень нужно хоть немного отдохнуть, Эм... Мы, знаешь, мы возьмем номер в другом отеле. Хочешь? Совсем другом. Где ты сможешь хоть немного поспать. Идет? Кивает головой слабо. — Ну, тогда отлично... Уже собираюсь сделать шаг в сторону велосипеда, как ее руки обвивают меня, прижимая к себе. Я даже как-то теряюсь от неожиданности, но обнимаю ее в ответ. Какие сильные у нее объятия. Это не мне кажется, что я сломаю ее, это, словно, она сейчас наоборот сломает ребра мне, мне аж тяжко в миг дышать стало. Ну, блин, в последний раз обнимает, что ли? Я же рядом. Я ни на шаг от нее не отойду. Все время буду рядом. — Эмми... — шепчу ее имя, заставляя всхлипнуть, но не заплакать. Встреча с Рене забрала у нее слишком много сил. — Ты готова? — спрашиваю, когда она наконец-то выпускает меня из своих объятий. Странный и тяжелый предмет падает ему на ногу, и паренькривится от боли, подавляя вскрик. — Прости, я не хотела, — лепечет девушка с кислородными трубочками, вставленными в нос. Губы поджимаются в улыбке, большие карие и немного детские глаза широко раскрыты.— Сильно больно? — Нет, — парень глупо улыбается, чешет затылок, переминаясь с ноги на ногу. За три года они впервые разговаривают.За три года они впервые "попались друг другу на глаза".— Да, готова... — позволяет мне довести ее до своего велосипеда и аккуратно усадить на раму. Сейчас я не позволю ей сидеть на багажном отделении, я хочу видеть ее лицо каждые пять секунд перед собой. — Хорошо, — говорю это сам себе, придерживая ручки велика и опускаясь на сидение. — Так... — начинаю крутить педали медленно, из-за чего по-первах колесо немного "ходит" из стороны в сторону, заставляя Эммануэль нервно впиться рукой мне в предплечье. — Прости... Сейчас будет легче, мы выедем на дорогу. На пол падает ручка прямо у ее кеда, и парень наклоняется, чтобы ее поднять, в последствии неуклюжеударяясь затылком о поверхность парты.— Черт! — Фредди ругается себе под нос, жмурясь от боли. — Привет, — Эммануэль улыбается, чуть прикусывая губу. — Прости... — извиняется так, словно своими действиями как-то причинил ей вред. — За что? За то, что уронил ручку и ударился головой? Или за то, что ты сказал "черт"?Ее смех заставляет его облегченно выдохнуть. — Все это, полагаю, — неуверенно тянет, улыбаясь. Впервые кто-то просто обращается с ним нормально. Впервые его никто не называет "Пришельцем". Она так крепко сжимает мое плечо и хрипло дышит мне в шею... Почему-то это заставляет меня гнать скорей, изо всех сил, до того, что аж мышцы болят. Быстрей.Просто быстрей. Чтоб ночной ветер аж обжигал кожу. Чтобы он запутывался в волосах. Чтобы от прохладного воздуха слезились глаза. Это всегда был наш с тобой способ убежать от самих себя, Эм, скажи? — Слышала, ты пишешь книгу? — она стоит рядом с ним на крыше высотногоздания, рассматривая город в огнях. — О чем она?— Она о человеке, который не прекращает метать, — отвечает ей с усмешкой, восхищаясь тем, какой это красивый вечер. — Вау, ты пишешь о том, как сбываются его мечты? — с неподдельным интересом, действительно желая узнать больше. — Нет, о том, как они разбиваются.Он зачитывает ей отрывок из своей книги, придуманный прямо на ходу, и Эмми искренне смеется, с первых строчек проникаясь всем тем, что делает Фредди Хаймор. Ему казалось, что вечер был испорчен. Если бы только не она со своей теплой улыбкой.— Девочке удалось спасти вечер Мечтателя? В тот самый день, когда ее кислородный баллон упал ему на ногу, она впервые встретила его. Нет, они виделись раньше, конечно, знали имена. Просто все... Просто все однажды изменилось...— Полагаю, что их теперь таких двое. Двое мечтателей, — отвечает, уже не в силахоторвать от нее взгляд.Целую ее в висок, пересекая практически пустую улицу. Я знаю, куда отвезу ее. Иногда в том отеле останавливался мой отец, возвращаясь из командировки. Номера там дорогие, конечно, но мне плевать. Плевать на все, кроме ее самочувствия. Она все еще всхлипывает и так тяжко дышит, словно я могу физически ощущать всю эту тяжесть. Словно мне самому бетонируют грудную клетку. — Мы почти приехали, Эмми. Сейчас станет лучше. Там есть мягкая постель... А хочешь, я наберу тебе теплую ванну?Она мне не отвечает, а я и сам не понимаю, почему не могу закрыть рот и позволить тишине накрыть нас с головой. Нет. Молчать нельзя. Лично меня молчание убивает. Она отчетливо ощущает вес чьего-то тела на своей ступне. Он — что его снова огрели кислородным баллоном по ноге. — Прости, кажется, встречаться так — скоро станет нашей с тобой привычкой.— Похоже на то, — уголки губ Хаймора растягиваются в улыбке. — Прости за то, что наступил тебе на ногу. — Все в порядке, — она так мило смеется, что у него внутри вседелает тройное сальто. — Во всяком случае, ты всегда страдаешь больше моего.— Что ж, я готов страдать и дальше, чтобы, столкнувшись, сказать "привет". И по лицу за такое себе же заехать хочется. Что он вообще городит?— Послушай, я подумал, что, может быть, ты сходишь со мной сегодня куда-нибудь?И мысленно сам себе все же заезжает по роже. — Ну-у-у, — она тянет, а затем отвечает спешно: — Хорошо, да, конечно. Серьезно? Свидание. Как с девушкой, с которой ему весело от души и по-странному спокойно?Оставляю велосипед у широкой ели, которые выстроены вдоль всей террасы, ведущей ко входу в дорогой и большой отель, который называется "Iceberg" из-за того, что окна в них зеркальные и практически во всю высоту стен. Сам отель больше напоминает какой-то бизнес-центр, если не считать, что на самом верху находится пентхаус. — Эмми... — тихо роняю, наблюдая за тем, как девушка шмыгает носом и взбалтывает жидкость в аэрозоле, чтобы нажать на распылитель и вдохнуть лекарство, которое должно ей помочь. Она позволяет мне взять ее за руку и завести в холл отеля, яркий свет в котором немного раздражает глаза. — Все будет хорошо... Вечерний ветер ласкает кожу, а в глазах рассыпаются тысячи огоньков.Взрыв фейерверка, кажется, происходит где-то под ребрами,а уголки губ вымазаны мороженым. Они сидят на чертовом колесе, зачарованно наблюдая за всем происходящим.Рука в руке. Тело к телу. Дилан такое не одобряет.— Давай просто побудем теми мечтателями, которые встретились тем вечером на крыше? — слетает с его уст, и Эммануэль улыбаетсяему так широко, что он забывает, как дышать. — О чем ты мечтаешь прямо сейчас?— Я... Я мечтаю о том, чтобы этот вечер никогда не заканчивался, — девушкатянет задумчиво. — А о чем мечтаешь ты?А в эту секунду ему не нужны мечты. Он счастлив без них.Ощущает тепло ее пальцев, чувствует ее сердцебиение. Она смотрит на фейерверки, а он смотрит на нее.И они вдвоем. Два безнадежных мечтателя.— Если я попрошу тебя здесь посидеть на одну секунду, ты посидишь, Эммануэль? — нежно беру ее за подбородок, заставляя посмотреть мне в глаза. — Я тебя не брошу. Я всего на секунду, оформлю нам с тобой номер, малышка, — чувствую, как она сжимает мою руку крепче, прямо практически до боли. — Эмми, я рядом, я все это время буду рядом, в паре шагов от тебя... Ты просто... — черт. Нервная дрожь охватывает мое тело. Целую ее в лоб, жмуря веки. Я здесь, родная. Я все это время буду рядом. — Дай мне... Дай мне две минуты, Эм, и я ни за что не выпущу твою руку из своей. Ни за что, хорошо? Дай мне всего две минуты, малышка...И она слабо кивает головой, опускаясь на мягкий пуфик. Направляюсь к девушке на рецепшене, которая все это время не сводила с нас взгляд. И все время оглядываю на нее, мысленно избивая себя до полусмерти за то, что мне приходится оставить ее одну. — Здравствуйте. Мне нужен номер на двоих...— Стандартный у нас стоит... — начинает она вежливо, но не заканчивает, так как я ее перебиваю: — Мне не важна цена, просто запишите все это на имя Альфреда Хаймора, хорошо? Я оплачу все карточкой.— Х-хорошо, — кажется, девушка смотрит не столько на меня, как на Эм. — С вашей девушкой все хорошо? Нет. Всего лишь ее брат сломал себе жизнь ради нее. Ничего ужасного, правда? — Нет, не хорошо, — роняю тяжкий вздох, глядя на Эм. И все во мне сжимается от боли. Я не могу. Я не могу видеть ее такой... Это слишком. Я не могу вынести этого. И гложет меня то, что я и помочь ей ни чем не могу...Это не самый лучший день в его жизни. Отец унижает мать, говорит так много всяких вещей, которые ковыряют раны в груди. И Эм сидит рядом и понимающе сжимает его руку под столом. Единственное, что не дает ему взорваться. Она чувствует его, она понимает его. После ухода из дома она позволяет ему у себя заночевать. Такое вот странное второе свидание. И тогда он спас ей жизнь... Он смог остановить приступ удушающего кашля И тогда он стал для нее героем. Тем, кому она может действительно доверять. Ее писателем. Ее Фредди. А ему хочется. Ему так хочется спасать ей жизнь, хочется о ней заботиться...По уши влюблен? Наверное, это случилось еще тогда, когда ее кислородный баллонсвалился ему на ногу. С первого ее взгляда, с первого слова, с первой улыбки. Он пропал в ней с концами. — Эмми... — приседаю перед ней на корточки, пытаясь обхватить ее руки. Не дает, все пытается трясти пустой баллончик с эвкалиптовым лекарством.— О-о-он пуст, — поднимает на меня заплаканный взгляд. — Пуст... Мне нечем дышать...— П-пуст... — шепчу, а затем мои глаза расширяются от понимания, и я резко поднимаюсь на ноги, отчего меня немного ведет в сторону, но снова добираюсь до рецепшена. Я куплю.Я куплю ингалятор! — Мне срочно нужен адрес ближайшей аптеки! У нее закончились лекарства! Где ближайшая аптека?! — спрашиваю резко и импульсивно, а сердце у меня внутри бьется с такой тяжестью, что аж голова болит. — П-по ту сторону улицы есть аптека... — Супер! — нервно щелкаю пальцами. — Класс! Я одной ногой здесь, второй там! Вы... Вы сможете присмотреть за моей девушкой? Прошу Вас. Это очень важно...— Д-да, конечно, — девушка выходит из-за регистрационного стола, направляясь к Эм. Да, прошу. Просто не бросайте ее. Не оставляйте ее одну. — У тебя с собой, случайно, нет вале... — Эммануэль не дает ему закончить фразу.Становится на носочки, пробуя его губы на вкус. И внутри зарождается что-то такое, чего оба не испытывали прежде. Он краснеет. Она заливается краской. Он улыбается шире. Она смеется. — ...рьянки?— Все еще нужна валерьянка?— Теперь она нужна еще больше, чем прежде, — отвечает немного глупо. И тогда она целует его снова.— А теперь нужна?И она ч у в с т в у е т. Она так много всего ч у в с т в у е т.Что живет. Что живая. Что дышит. Что для этого ей не нужен кислородный баллон. — Теперь валерьянка не поможет и вовсе.Пуля — это мягко сказано. Ракета — ближе к теме. Скорее, падающий метеорит — примерно с такой скоростью и внезапностью я сваливаюсь на голову аптекарю, демонстрируя ему пустой ингалятор. Без слов, легкие от бега жжет так, словно там пожар. Благо, такие продаются без рецепта, это в разы упрощает мне задачу. — Спасибо, — странно, но выкрикиваю я это уже на улице. А еще по пути меня едва ли не сбивает машина. Второй раз за этот гребаный день, который никак не заканчивается. Мышцы безумно ноют. Игнорирую боль где-то в печени. Или то селезенка... Насрать. Пускай по биологии у меня и тройбан, но мне сейчас слишком не до того, чтобы думать, в каком месте у меня словно нож вставлен. Горло печет, вдохи и выдохи судорожные. Сегодня всем как-то в разы трудно дышать, верно? Беги, Фредди. Просто не останавливайся. Не пуля. Не ракета. И уже даже не метеорит. Я перегоняю скорость света, стремясь попасть быстрее в холл отеля "Iceberg". И когда я это делаю — все во мне падает в пятки. А на мягком пуфе нет ни Эммануэль, ни девушки с рецепшена. Он приносит ей букет цветов, и она чувствует, что самая счастливая на свете.— Это мне? — Эмми не может поверить своим глазам.А Дилан никогда не дарил ей цветы...— Ну, как бы... — он несмело прикусывает нижнюю губу. Кто ты такой, Фредди Хаймор? Ты даришь ей всегда так много себя...Ты заставляешь ее улыбаться, радоваться остатку ее жизни. И с тобой она чувствует себя живой, представляешь?— Я принес сюда свою книгу...— Ты будешь мне читать то, что ты написал? — с живым блеском в глазах.А ведь ей так нравится, когда он читает свой роман... Она так любит, когда он ей читает... Она верит в него, в его силы. Даже тогда, когда он не верит сам в себя.Мои глаза расширяются от страха. Я буквально перестаю дышать. Делаю робкий шаг вперед, ощущая дикую дрожь в коленях. Где?.. Где она? Где Эмми? Где Эммануэль? Девушка с рецепшена выходит откуда-то из комнаты для персонала, вынося стакан воды, и я встречаю ее испуганным взглядом. У нее и так руки трясутся, а сейчас и вовсе вода начинает переливаться из-за краев стакана. — Где она? — Ч-что? — нервно и хрипло переспрашивает. — Где Эммануэль? — мы оба смотрим на пустой пуф, замечая рядом с ним кислородный баллон и трубочки, которые она сняла. — Я-я... — принимается объяснять. — Я не понимаю, девушка попросила стакан воды... — Без... Она без трубочек... Ей... Блять, ей нельзя их снимать! Куда она пошла? — срываюсь на крик. — Где она? Девушка вздрагивает, молча отходя куда-то в сторону. Замечаю приоткрытую лестничную дверь, которая, кажется, была закрыта, когда мы сюда пришли.— Куда ведет эта лестница? — указываю пальцем, а все внутри меня холодеет, покрывается корочкой льда. — Н-на все этажи... — И все? — А еще на крышу... И тут я резко меняюсь в лице, ощущая, как кровь отливает от щек. Бля-я-ять... Забегаю на лестничную площадку, принимаясь спешно взбираться по ступенькам. Смотрю вверх — и все внутри узлом связывается. — Эмми! Эммануэль? — рву горло в крике, в ответ слыша лишь собственное эхо. Я знаю, ей трудно подниматься по лестнице вверх, она задыхается, ей нечем дышать. Ебаный пиздец, сколько же здесь этажей? — Эммануэль! Эмми, я иду! — Ты не размазня...— Нет, я именно такой, Эмми! — кричит на нее, а самому охота нос себе за такое сломать.Она впервые видит его таким. Он так сломлен. Он так разбит.— Не будь так слепа, открой уже глаза наконец! Он отталкивает ее. Так отчаянно, так сильно, что она практически ему верит. Но не отходит, не оставляет его одного. — В следующий раз, если тебе вздумается сказать, что ты Пришелец, вспомни, что я девушка, медленно отбрасывающая коньки. — Я по уши влюблен в эту девушку.— А я не просто влюблена в Пришельца, я люблю его! И целует. Так сильно, так крепко. Чувствуя, как внутри словно лилии раскрываются. Он не один проходит через все это. Он не один чувствует всю эту боль. — Я хочу, чтобы ты понял, что я всегда буду рядом, будь ты смеющимся,злым или плачущим, Альфред Хаймор. Ты меня понимаешь? Он это понимает. О понимает ли она, что он хочет быть рядом с ней в разы сильней? Ее любви ему всегда хватает, чтобы заглушить боль... А хватит ли этого ей? Хватит ли ей его?Когда я добираюсь до последнего, верхнего этажа — от меня уже не остается ничего, кроме сгустка страха. Эм делает это. Она делает то, чего я так боялся, о чем подумал, еще начиная сюда подниматься. Она стоит на самом краю гранитного бортика, плача и смотря куда-то вниз, в самый-самый низ. — Эмми!— Нет, не останавливай меня, Фредди! Я не могу... Ты не... Ты не понимаешь! И все перед моими глазами так же плывет. Блять. Блять, Эм. Не надо. Прошу... Прошу, не надо... — Я не могу... Я не могу жить с пониманием того, что ему пришлось сделать для меня... Он же... Он же мой брат... Все, что у меня когда-либо было в жизни! Все, что я когда-либо знала! Я... Я не могу так жить, Фредди... Не могу... Я не смогу просыпаться по утрам, зная, что он... Чем он занимался! Проделываю к ней аккуратные шаги, и Эмми начинает плакать еще сильней. Ей... Ей меня не хватает. Ей не хватает моей любви, чтобы заглушить свою боль. Мне тогда хватило. Мне хватило того, что она держала мою руку и плакала вместе со мной, когда мои родители развелись. А ей... Ей меня не хватает. Тогда мне придется пойти ва-банк. — Он делал это не ради тебя, а ради себя, Эммануэль. Он хотел, чтобы ты жила ради того, чтобы жил он, — я знаю. Знаю, что мы с Билли никогда не сможем стать им настолько близкими, как они друг другу. У них есть такая прочная связь, которой нам никак не понять. — Он знает, что живет ради тебя. И если ты умрешь — ты убьешь его, Эммануэль. Это убьет Дилана.Она всхлипывает, поворачивая ко мне голову. — Если тебя не станет — это убьет нас с ним двоих, понимаешь? И если ты сейчас хочешь сделать это, то я сделаю это с тобой! — хватаюсь руками за металлические прутья, взбираясь на гранитное возвышение. — Нет, Фредди! — Если ты умрешь сейчас, значит все, что он для тебя сделал — будет напрасным! — обхватываю ее руку. А теперь лишь два пути: либо вперед, либо назад. Если ты сейчас умрешь, значит, я зря говорил, что ты для меня важней всего, Эммануэль, что я не хочу становиться писателем, если ты этого не увидишь. — Фредди...— Если ты сейчас умрешь — значит, некому будет пересаживать легкие через десять дней, и все наши с Диланом труды будут напрасными. Мы с тобой спрыгнем с крыши, а у Дилана разорвется сердце. Возможно, как и у Билли. И нас будет четверо, Эм. Четверо мертвых мечтателей... И вижу это по ее глазам, в которых сейчас столько жизни, как никогда прежде. Ей не хочется умирать. Она так хочет жить. Так хочет...Мой ва-банк позволяет мне выиграть. Я знаю, что не мои чувства смогут заставить ее передумать. А Дилан. Всегда он. Всегда ее брат. Мы с Билли другие. Мы очень сильно на них влияем. Но нам никогда не смочь заполнить ту пустоту внутри них, если кого-то из них не станет. Они всегда вместе. Слазит с гранитного возвышения обратно, высвобождая свою руку. Делает несколько шагов вперед, а затем ее резко сгибает втрое от кашля, рвущего наждаком горло. Только не кашляй, Эмми. Только не кашляй. Ты же знаешь, что это значит...Делает резкий вдох, хватаясь за грудину, а на лице ее застывает такой ужас, что все внутри меня обрывается. Пытается что-то мне сказать, но и вдох сделать не может. Только жалкое шипение и свист выдает ее отчаянные попытки. Хватается за мою руку так сильно, словно это конец. И тогда я понимаю, что она задыхается. Совсем задыхается. С о в с е м. От сильного кашля, кажется, у нее надорвалось легкое, что вызвало удушье и невыносимую боль в грудной клетке. — Эм... — а в горле застревает крик. — Эм...Она умирает. Здесь. Сейчас. И прыжок с крыши для этого не понадобился. — Эмми! — подхватываю ее, когда у нее подкашиваются колени, и поднимаю на руки. Она умирает. Здесь. На этой крыше. На моих руках. Страшно и мучительно.— Эммануэль, дыши! Дыши, родная! Умоляю, дыши! — вызываю чертов лифт, который как на зло едет слишком медленно. Она сминает в кулаке ткань моей синей толстовки, и я замечаю, как от удушья ее лицо краснеет. — Нет! Не смей мне умирать! Не смей умирать, Эмми! Кто-нибудь! Помогите! Помогите ей! Помогите! Эммануэль! — мои дрожащие от слез губы касаются ее горячего лба. — Эмми! Эммануэль! По-пожалуйста! Нет! — а она лишь смотрит на меня слабо кряхтит в попытках сделать вдох, а с уголков ее глаз скатываются слезы, стекая по вискам и теряясь где-то в темной копне волос. — Эм... — ее хватка ослабевает. — Эммануэль... — она закрывает глаза. — Эмма... Эммануэль...Она так боялась, что это произойдет в полнейшем одиночестве...— Эмми!