24. (1/1)

— Ты же меня не бросишь, правда?— Никогда. А ты меня?(Писалось под: Sigur Rós - Dauealogn)***От лица Дилана.Это напоминает щелчок. Словно в один миг все меняется, оборачиваясь персональным адом. Меня все никак не покидает чувство чего-то плохого, даже Билли не может заставить меня избавиться от этого ощущения. Я не мог больше находиться в том номере, поэтому практически всю ночь мы с Шамуэй шатались по городу, ведь я знал, если и остановлюсь где-то, то снова начну сходить с ума. В конечном счете тело устало. Не было сил волочить его куда-то еще. И сейчас я отчаянно стараюсь держать себя в руках, сидя на лавочке в парке и наблюдая за рассветом. Эвелин только уснула, и я накрыл ее своей курткой. А мне как-то вообще спать не хочется, хотя тело требует обратное. Нет. Я приказал себе не спать до тех пор, пока не узнаю от Эммануэль какие-то новости. У них на двоих одна детская кровать и одна игрушка. Мальчик бьет по собственной коленке маленькой и пухлой ладошкой, держит игрушечного медведя за ухо, внезапно замечая, чтона него смотрит такая же пара карих глаз, следящая за мишкой в его руках. Мальчик, не задумываясь, передает игрушку своей сестре, котораяшироко ему улыбается и роняет изо рта соску.Друг от друга их внешне отличает лишь цвет футболок, так Рене может сразу понять,где ее сын, а где дочь. Дилану и Эммануэль полгода. Они понимают друг друга без слов уже сейчас, с первого их вдоха.Это так похоже на щелчок.Это происходит примерно в начале пятого утра, когда по небу разливаются персиково-малиновые краски. Становится вмиг так пусто... Так... Так одиноко. Это вызывает дрожь и очередную волну приступа паники. — Эмми... — шепчу, чувствуя, как уголки глаз пекут от горячих слез.Дыхание учащается. Сердечный пульс нервно бьется в клетке костей. Я... Я не чувствую ее. Я больше ее не чувствую. Поче... Почему я не чувствую ее? — Эм... В парке так шумно, так много людей.На лучах ослепительно-яркого солнца короткие волосы Диланаи хвостики Эммануэль отливают молочным шоколадом. — Мама, догони меня! — в свои два года Дилан не выговаривает несколько букв,звонко смеясь. И женщина поддается детям, наблюдая за тем, как эти двое перебирают своими маленькими ножками, кружа маленькими птичками вокруг нее.— Мама, я здесь! — Эмми все время бегает за братом, не отходит от него ни на секунду. — Мамочка! — запыхавшись, девочка начинает кашлять,и это вынуждает Рене Эскобар прекратить игру. — Малышка, так сильно набегалась? — опускается перед ней на колени,заботливо оглаживая ее щеку. А девочка все продолжает кашлять, и с каждым новым позывом все сильней. — Эмми, что случилось? — улыбка на ее губах меркнет. Женщина трогает лоб дочери на наличие температуры. Она так и знала, не нужно было покупать мороженое. — Я... — Эммануэль пытается что-то сказать, но скудненький детский вокабуляр не позволяет ей описать это чувство. Чувство нехватки воздуха в легких.— Эмми... — шепчет Дилан, кладя свою теплую и пухлую ладошкуна спину сестре и для чего-то начиная ее растирать неосознанно. И кашель отступает. Эммануэль потихоньку приходит в себя, снова начиная полноценнодышать. Щелчок.И я ощущаю какую-то пустоту под ребрами. Чувств я не лишен, нет, они наоборот обострились во мне. Резко поднимаюсь на ноги, мои глаза бегают взглядом по асфальту, а губы подрагивают. Я громко дышу, хватаясь за сердце. Ну, фигурально, в нагрудном кармане у меня лежит сотовый. Набираю номер Эммануэль в сотый раз за ночь и вечер. И теперь, вместо гудков, я слышу голос оператора, сообщающий о том, что абонент вне зоны досягаемости. — Блять, — низко рычу, сбрасывая, и спешно набираю номер Фредди. — Давай, Хаймор. Прошу. Прошу возьми эту хренову трубку! — Д-Дилан?.. — слух цепляет сонное бормотание Шамуэй за спиной. — Что... Что ты делаешь? Она выпрямляется. Трет ладонями уставшее лицо, окидывая меня сонным взглядом. — Пытаюсь дозвониться хотя бы одному из них, — пожимаю плечами, коротко демонстрируя экран телефона. — Что? — читаю оповещение на дисплее. — Четыре процента? Четыре процента заряда, блять?Дилан теряется в загадках, почему мама так часто уводит куда-тоего сестру, а его с собой не берет. В свои четыре он достаточно смышлен,чтобы передвинуть стул на кухне ближе к подоконнику, поцарапав паркет,и встать на него коленками, чтобы выглядывать из окна, прислонив ладошку к холодной глади стекла. Одним вечером они возвращаются с Эммануэль домой, и мальчик замечаетизменения в точной копии самого себя, только в юбке. У Эмми в носу вставлены две тонкие трубочки, и теперь девочка везет за собой что-то металлическоеи громоздкое. Дилан хмурится, сдвигая брови к переносице. Подходит ко всхлипывающей Рене, тепло и нежно беря ее за руку. — Мамочка, а мне ты тоже такие трубочки купишь?Женщина переводит на него заплаканный взгляд, качая головой,но так отчаянно пытаясь улыбнуться сыну. — Я надеюсь, что мне никогда не придется их покупать для тебя.Щелчек. Или хлопок — не важно. Тревога во мне обостряется. Я больше не могу сидеть на месте. Мне снова нужно что-то делать, идти ее искать, звонить ей, звонить Фредди. Делать, мать его, хоть что-нибудь. Или я опять завожусь. Мне снова до чертиков страшно и тревожно. — Дилан, мы... — я не даю Билли закончить фразу: — Это как щелчок, понимаешь? — смотрю на нее с полной серьезностью, и девушка выгибает бровь, качая головой. — Не по... — ладно. Хорошо. Сама говорила про связь. Так вот если я ее как-то раньше ощущал, то теперь... То теперь все как-то подозрительно заглохло. — Мне... Мне так неспокойно, Билли. Так тревожно... Мне кажется, что что-то произошло с Эм? — Почему ты в этом так уверен? — Эвелин встревожено и аккуратно кладет свою руку на мое плечо. А все внутри меня обрывается, когда я произношу эту фразу вслух: — Потому что я не чувствую ее... Я больше... Я больше не чувствую ее. — Смотри, — Эммануэль шесть, и в этом возрасте они с Диланомуже знают очень много заумных взрослых слов. — Это мой муковисцидоз.Эмми закладывает за ухо прядь темных волос, демонстрируя брату свой рисунок. — Ты нарисовала его монстром с огромными и волосатыми лапами? Дилан выгибает бровь, издавая смешок. — А еще большой-прибольшой рот, которым он меня медленно ест. Уже в шесть лет Дилан знает, что люди не вечны, что им свойственно умирать. А смерть — это навсегда закрыть глаза и больше уже не дышать. — Секунду, — он роняет вздох, беря в руки зеленый карандаш Crayola,и неумело рисует человеческие легкие, которые больше похожи на два надувныхшарика. — Вот, — протягивает рисунок сестре, вызывая у нее смех. — С этими легкимиты будешь жить долго, Эмми. С этими легкими ты всегда будешь рядомсо мной. — А ты со мной будешь? — Всегда. У Билли не находится слов для ответа, но по ее глазам я вижу, как ей жаль. И все же она не сдается, берет себя в руки не теряя надежду. — У Эммануэль есть любимое место в этом городе? — Что? — не сразу понимаю, к чему девушка ведет. — Мы пойдем ее искать. Подумай, куда бы она могла пойти, Дилан? Где ей бы было спокойно? Где она бы чувствовала себя в безопасности. На языке вертится ответ, что ей спокойней всего везде, где есть Фредди, но я-то знаю, что это не все. Есть еще кое-что... Но туда она точно не пойдет сегодня. В место, которое раньше любила, и в котором по истечению лет разочаровалась в край.— Мам, ну, почему нам нельзя завести черепашек? Эммануэль крутится на месте, поправляет кислородные трубочки,ждет, пока Рене заплетет ей волосы в косичку. — Потому что я знаю, как вы за ними будете ухаживать, ребята.— Мам, то, что произошло с Чирокки, — случайность, — запихнув ложкус хлопьями за щеку, отвечает Дилан. Эммануэль до сих плачет из-затого, что ее любимый попугай вылетел через форточку. — Нет, никаких черепашек, Эмми. И не двигайся, пробор будет кривым. А ты не смейся, молодой человек, — смерив строгим взглядом, но с какой-то нежностью она обращается к сыну, мотыляющему ногами, сидящему на высоком стуле за кухонными столом. — Давай доедай быстрее, из-за тебя Эммануэль опоздает в школу. — Школа! — восторженно хлопает в ладони девочка, вынуждая Ренеобреченно выдохнуть и начать заплетать колосок по новой. А Дилан не разделяет такую радость вместе с сестрой. Он не любит учиться, особенно терпеть не может математику. Для девяти лет вся эта "взрослая" ерунда с цифрами кажется ему слишком сложной. Он ни с кем там практически не общается, лишь наблюдает за тем, как мальчишки посильней и повыше, типа Эрика Картера, клеят под парты жвачкии дергают таких девочек, как Линдси Стоув, за косички. Дилан не разделяет симпатию и стремление Эммануэль общаться с кем-то еще. Ему весьма комфортно просить запасную ручку у сестры,если забыл свою, и сидеть с ней в столовой, поглощая ланч. Потому что они двое. Он ее брат, он должен ее защищать от таких, как Эрик. — Ненавижу школу, — бурчит себе под нос, закатив глаза,и хмуро запихивает за щеку кусочек поджаренного тоста с арахисовыммаслом. — Я ненавижу то место, которое она когда-то любила, — отвечаю, бросая на Шамуэй короткий взгляд. — Скорее всего, она тоже его сейчас ненавидит. В этом месте ей сделали много чего плохого. А сколько мне? Ох... Даже заикаться не стану.— Что это за место? — Эвелин вскидывает бровь. Место, где все и началось. — Угадай с двух раз, — тяжко выдыхаю, поджимая губы, и Шамуэй тут же меняется в лице. Как много всего интересного может произойти в одной обыкновенной школе, не так ли?Эммануэль кашляет, стараясь подавить позыв. Стоит у зеркала, рассматривая свое "дутое" тело. Сбой в организме заставил ее набрать несколько килограмм, и девочкасмущенно тыкает себя пальцем в живот, кожа на котором отвратительно "пускает волну". — Какой же я жирный хомяк, — слетает с ее уст. И эта репликазаставляет Дилана отвлечься от прочтения "Робинзона Крузо". Поднимает на нее взгляд, понимая, что такие моменты становятся редкими. Эм уже не ходит перед ним так, как в детстве, для чего-то надевает странный топ, прикрывающий часть тела, и хотя бы домашние штаны. Рене говорила, что так нужно. Так положено. Мальчики и девочки не должны с какого-то времени видеть друг друга голыми. Особенно братья и сестры. Поэтому, когда Эм стоит перед зеркаломв одном нижнем белье, Дилан сам подает ей футболку. — Это не так, Эмми. Тринадцать — это возраст, когда смотришь на себя под другим углом.На себя и на других. — Так. Посмотри на мой живот, Дилан. На него можно поставить корабль,и он поплывет, — смущенно огрызается, вызывая у брата смешок. А между ними никогда не было такого смущения. Это так странно. — Ты же знаешь, почему ты стала плотненькой, Эм, — подходит к ней сзади,приобнимая со спины и пропуская свои руки через ее. — Плотненькой? — издает хриплый смешок, совсем не обращая вниманияна то, что так приобнимают мальчики девочек постарше. — Да я жирняшка, Дилан!— Хочешь, я для тебя растолстею, Эммануэль? Пойду сейчас и съем всю пиццу, которую мама заказала на ужин. И мы с тобой будем жирняшками вдвоем.Срань Господня. Мелкий хренов дождь. Откуда он, на хер, взялся? А где же апельсиновый рассвет и прочая красивая дрянь на небе? Нет. Я поднимаю голову вверх, ощущая, как водное крошево окрапляет кожу. А зонта-то нет. В о с х и щ е н и е прямо. — Школа открывается в семь утра, еще как минимум час нам нужно где-то проторчать, — процеживает Билли, закусывая щеку. — Нет-нет-нет! — сука! Мне охота к хренам выбросить этот телефон. — Сдох. А у меня нет с собой пауэрбанка. Ну, пиздец, просто. Все в этом мире не хочет, чтобы я связался с Эммануэль. — Можно я буду от тебя ей звонить? — спрашиваю, и Билли без вопросов отдает мне свой телефон. Краем глаза цепляю заставку локскрина на экране. Фотография немного смазана, и такое ощущение, что она всего одна, что получше у Эвелин нет. Парень со смугловатой кожей и темными волосами широко улыбается, выставив перед собой ладонь, которой пытался прикрыть лицо, чтобы оно не попало в кадр. И все же какие-то черты видно отчетливо. К примеру — мендалевидные ореховые глаза с зеленоватым оттенком. А эти брови — Эммануэль назвала бы их произведением искусства. Перевожу на Билли молчаливый взгляд, и она отвечает мне не сразу, видимо, подбирает нужные слова: — Это... Это Хавьер, друг моего детства... Она как-то называла его имя мне, но...— Ты мне о нем не говорила, — выгибаю бровь, поджимая губы. — Я... — тихо но тяжко выдыхает. — Я никому о нем не рассказывала, вообще-то... Но тебе я о нем расскажу, — слабо улыбается мне уголками губ, отрывая взгляд от изображения. — Давай сначала просто найдем Эммануэль и убедимся, что она в порядке? — Такой план меня устраивает, — хмыкаю, проходясь кончиком языка по внутренней стороне щеки. У нее торчат лопатки, скулы и ребра. Дилан сидит рядом с ней, не может смотреть на то, какая она в буквальномсмысле зеленая. Какая-то трубка торчит прямо у нее изо рта, и Эммануэль отчаянно кашляет, сжимая руку брата и матери от боли. Дилан знает, он видит это в глазах Рене. Она ненавидит больницы. Терпеть не можетприводить сюда дочь на процедуры очистки легких от слизи. Эм сильно похудела, и теперь ее "море" в животе сменилось сухой пустыней. — Хэй, камбала, как ты? — как-то по-доброму смеется с нее, когда мама выходит из палаты вместе с доктором Андерсеном. — Камбала? — хрипло и слабо произносит Эм. — Почему камбала? — Потому что хомячком мы тебя уже назвать не можем. — Тогда уж лучше скелет, — закатывает глаза, усмехаясь, а затем ее улыбка слабеет, постепенно сходя на нет. — Все плохо, да, Ди? — Не-е-ет, — сжимает ее руку крепче. — Нет, что ты, Эм. Доктор говорит,тебе становится лучше...— Правда? — Правда, — кивает головой. — И тогда, когда я выздоровею, ты будешь рядом со мной? — она знает, что ответне нужен, ведь он очевиден: — Конечно буду, Эм. А ты со мной?Дилан знает, о чем доктор Андерсен говорит с Рене. Ей нужны лекарства подороже, те, что будут несомненно ей помогать. А еще Дилан, знает, что этим вечером их с мамой ждет разговор о том, чтов одиночку ей все самой не потянуть. Ей необходима помощь Дилана в материальном плане.Пересекаем довольно знакомые улицы, которые я так ненавижу. После операции Эммануэль, я свалю с той чертовой хреновой квартиры, устроюсь на н о р м а л ь н у ю работу, даже уеду из этого гребаного города. Не могу. Он душит меня просто. Слишком много плохих воспоминаний связаны с этими улицами, домами, стоящими на них, людьми, живущими в них. — А, кроме школы, где еще Эммануэль может быть? — Билли зачесывает назад каштановые распущенные и влажные от дождя волосы тонкими пальцами.— Да где угодно, куда бы ее не потащил Фредди. Хоть в одном из кафе, хоть на набережной, хоть в каком-то отеле. А еще... а еще она может быть в больнице... И от этой мысли меня снова начинает трясти. Я не чувствую ее. Я даже не могу объяснить это, как это, почему так... Просто... Просто внутри у меня какая-то пустота. Прошу, Эм, подай мне хоть знак. Хоть что-нибудь, чтобы я мог знать, что с тобой, жива ли ты. Я знаю, что я плохой брат. Я знаю, что всегда все делал недостаточно...Дверь за собой он прикрывает тихо, зная, что Эммануэль уже спит.Все тело болит, ужасная усталость валит с ног. И так уже более двух недель. Вот, каково это — совмещать работу и учебу. — Привет, мам, — шумно и устало произносит парень, опускаясь за кухонный стол. Ужинать в двенадцать ночи? Это новая привычка. — Добрый вечер, милый, — коротко целует его в лоб, возвращаясь к мытью посуды. — Как Эмми? Она уже спит? — запихивает за щеку маленький кусочеккурицы. — Спит, — отвечает Рене, не оборачиваясь к сыну лицом. Какое-то время Дилан просто без аппетита набивает себе желудок едой, и лишь тихое, едва различимое всхлипывание останавливает его. — Мам, ты плачешь? — поднимается из-за стола, аккуратно подходя к женщинеи заботливо кладя свою руку на ее хрупкое предплечье, отчего Рене Эскобар всхлипывает еще сильней. — Хэй, мама... — приобнимает ее со спины, целуя ее в плечо. — Мам,не плачь... Все будет хорошо.— Правда, будет, Дилан? — отвечает ему несколько резко, заставляя сынаубрать свою ладонь от нее. — Ты действительно все еще веришь в это? Ты все еще веришь в мечты? — Мам, если ты о том, что нам не хватает денег... — Да, Дилан. Нам не хватает. Ни ты, ни я не делаем достаточно, понимаешь? Твоей сестре нужна операция, или она умрет. Ты же это знаешь, правда? — Ну а что ты предлагаешь, мам? Отказаться от нее? Она твоя дочь. Она моя сестра. — Я предлагаю делать большее, Дилан. Стараться сильней. Ради нее. Потому что я так больше не могу, Дилан. Достаралась. Да так, что единственным способом решить проблему — стал ее уход. Я никогда не понимал, почему она все таки бросила нас. Из-за Эм? Из-за ее болезни? Из-за меня? Я же такой никчемный, из меня никакого толку. Ничего из меня не вышло, кроме великолепной, первоклассной шлюхи. И все же мы решаем начать со школы. Гребаные ученики уже паркуют свои тачки на школьной стоянке. бросают в мою сторону какие-то странные взгляды, отчего мне становится не по себе. Опускаю глаза на лужу под ногами. Странно. Вроде, внешне, не выгляжу, как кусок дерьма, коим себя ощущаю внутри. Перевожу хмурый взгляд на Билли, которая тоже недоуменно пытается понять, почему на меня все пялятся. Что за хрень? И в один вечер дверь за Рене закрывается навсегда. Сначала Дилан и Эммануэль думают, что она долго задерживается на работе,но потом понимают, что утром женщина домой не вернулась тоже. К вечеру волнение захлестнуло их двоих настолько, что они обзваниваютвсех, кого могут, спрашивая, где Рене. Доктор Андерсен подтвердил, что в больнице их мать не появлялась. И только на работеим сказали, что Рене Эскобар стабильно отрабатывает свое, и закончила смену за час до их звонка. В отличии от Дилана, Эммануэль не сразу поняла, что происходит. И Дилан начал плакать не сразу. Изначально был шок. С Рене ничего не случилось. Она просто не возвращается домой. К ним. К больной дочери. К неудачнику сыну. А когда Дилан наконец начинает плакать, тогда доходит и доЭммануэль, что они остались совсем одни. Двое. Все, что у них есть. Все, что они знают. Все, что они помнят. Одни. Она оставила их одних. У меня учащается пульс и сбивается дыхание, когда я толкаю руками дверь школьного здания, заходя в него. Почему?.. Почему они все на меня так смотрят странно? Почему шепчутся? Что?.. Что происходит?Только ради нее. Только потому, что нужны деньги на лекарства.Дилан еще не совсем понимает, чем собирается заниматься, кажется, секс — это не так уж и сложно, правда? Подумаешь, поцелуи, голое тело, толчки. Странно, но женщинам он нравится, нравится все то, что он делает с ними. Но, нет, все это ради Эммануэль. И она ни в коем случае не должна узнать об этом, или это ее убьет. Я замечаю Вайолет Эйприн в коридоре у шкафчиков, а еще (какого хрена он здесь делает?) Оза Харрингтона, стоящего рядом с ней, и оба как-то напряжены, молча прижимают к себе учебники. Оз... Он что, теперь здесь учится? Кто-нибудь, объясните мне, какого черта здесь происходит? Почему, блять, почему все на меня так пялятся? Что я уже сделал? — А вот и наша новость дня, наш Потасканный здесь, — слышу знакомый смех за своей спиной и чувствую, как чья-то рука хлопает меня по плечу. Над моей головой пускают "салют" из десятка однодолларовых купюр, заставляющий меня едва ли не издать всхлип. — Не окажешь мне услугу, мудак? Я тебе уже заплатила, знаю, ты берешь деньги наперед, — все внутри обрывается от ее слов. — Какого хрена ты здесь забыл, Шлюшка? Разве тебе не нужно быть кое-где в другом месте? Отсасывать гробовщику за место на кладбище, к примеру, или трахать всех шаманов, чтобы жизнь вернуть?Эммануэль тяжело вздыхает, отчаянно стараясь не подавать виду,что расстроена. Но Дилана не обманешь, он ее, как облупленную знает. Она сидит на кровати, а ее брат опускается перед ней на колени, обхватывая ее руки своими. И элементарно просит у нее прощение за все. За то, что такой плохой брат. За то, что не смог удержать Рене, когда она ушла. — Дилан... — Прости меня за все Эмми, — даже смотрит на нее виновато. Но ему ведь не за что просить прощение, да? — За что ты извиняешь? Все ведь хорошо... — Нет, это не так, — и они оба это знают. — Именно так... — старается подбодрить, но ее голос говорит об обратном.Дилан знает. Он чувствует, когда ей плохо. Он ощущает, чувствует это ментально,интуитивно, сердцем. — Ты же не бросишь меня, правда?Ни за что на свете. — Никогда, — уверенно отрезает. Он лишь боится, что... — А ты меня?Ты меня не оставишь, Эм?Поворачиваюсь лицом к Ванессе Грейвз, краем глаза замечая, как Билли напрягается. Ванесса доставила ей столько боли, столько проблем...— Не понял... — окидываю ее хмурым взглядом, чуть отклоняясь назад. Грейвз смеется, откидывая на спину свои длинные и ухоженные темные волосы. Переминается с ноги на ногу, надувая щеки: — Оу, так ты не знаешь, О’Брайен? — Не знаю что? — подозрительно и недоверчиво щурюсь. — Ты серьезно? — она с улыбкой вскидывает бровь, и все во мне напрягается. — Ты не знаешь? Так вот поделюсь с тобой новостью, Элитный наш. Твоя сестричка, сдохла, — спирает воздух, останавливается сердце. Тот самый щелчок. Я физически чувствую, как бледнею, как приоткрываются у меня губы, но с них не слетает ни слова. Лоб покрывает испарина, а содержимое желудка отрывается от его стенок. — Узнав о тебе всю правду, она с крыши сбросилась, кажется. Да, вроде так, мне сказали. Или машина сбила, не помню точно. Да и насрать. Эрик искал Фредди, чтобы шкуру с него спустить, и увидел, как Пришелец доставлял твою сестренку в больницу, — с такой улыбкой на губах, что это ранит меня еще сильней, чем она ожидает, сильней, чем я думал это должно было ранить. Не-е-ет... Нет... Эм не могла...— Или в морг, — принимается еще шире улыбаться. — Так что теперь вы уже не потрахаетесь, Дилан, все знают, как вы с ней были "близки".Все как в замедленной съемке. Я больше не воспринимаю ничьи слова. Щелчок. А ведь я не чувствую ее. Я ее больше не ощущаю... Дрожь в коленях. Кажется, Билли не сдерживает себя и заезжает Ванессе кулаком по лицу. Или мне это кажется. Или мне кажется, что Грейвз взвизгивает, когда Билли выворачивает ей руку и со всей дури впечатывает лицом в шкаф. Я не знаю. Я уже ничего не знаю. Хватаюсь за голову, ощущаю, как Эвелин дрожащими руками касается моей щеки, а я не могу поднять на нее взгляд, мое состояние сейчас очень близко к смерти. Я умру прямо здесь и сейчас. От разрыва гребнутого сердца. Не могу дышать, легкие жжет от нехватки воздуха. Кажется, Шамуэй зовет меня по имени, а я неосознанно пячусь. Шаг за шагом. Куда-то назад. Они все на меня смотрят. Потому что знают. Они все узнали об этом раньше меня. Блять... — Дилан, — силуэт Билли троится у меня в глазах. Я даже едва ли могу чувствовать руку Оза на своем плече и видеть встревожено-виноватый взгляд Вайолет. Все к черту. Все. Блять. К черту. Эммануэль... Она не... — Дилан.Она не... — Дилан! Нет! Нет! Нет! — Ты же не бросишь меня, правда?— Никогда. А ты меня?А она мне так и не ответила...Срываюсь. Меня не просто сейчас порвет. Меня уже порвало. На гребаные ошметки просто разнесло. Покидаю школьную територию, буквально вписываясь плечом в фонарный столб. И от того, насколько мне сейчас плохо, я его обнимаю. Закрываю себе рот ладонью, подавляя крик. А лучше бы закричать. Да так, чтоб голоса лишиться. Ее нет... Ее не... Нет-нет-нет! Господи! Оглядываюсь по сторонам. Я не вижу дороги. Я не вижу людей. Я не чувствую себя самого. Я не уберег ее. Я сделал недостаточно... Закрываю лицо руками, всхлипывая. Че-е-ерт... — Дилан!А теперь мне остается лишь одно — увидеть ее в последний раз и убить себя этим. Я уже больше ничего не хочу. Ничего. Мне больше ничего не нужно. — Дилан! — слух различает голос Оза, но восприятие не придает этому значение. А теперь нужно дойти до больницы так, чтобы меня не сбили к хренам. Что будет после — мне уже абсолютно насрать. — Дилан, не верь ей! — меня даже Вайолет не заставляет передумать. — Ванесса лжет и утрирует! Твоя сестра в больнице, но она не умерла! Ты слышишь? Эммануэль не умерла! — то, что заставляет меня остановиться.Ч-что?..Ступор. Без дыхания. Без пульса. Это так просто — заставить меня поверить в то, что самого близкого мне человека уже нет.Это так легко — сказать, что это была шутка. Мне смешно. Вы видите, как мне смешно? Видите, я сейчас лусну. Скулы сводит. — Что?.. — с уст слетает сиплый хрип. — Моя мама работает медсестрой в больнице. Если бы Фредди доставил Эммануэль в больницу несколькими минутами позже, то уже ничего бы нельзя было сделать! У нее надорвалось легкое, и она начала задыхаться, но она жива, Дилан! Ее ввели в искусственную кому, чтобы подготовить все к операции, но она не умерла! — слова Вайолет делают во мне какой-то перезапуск. А теперь я просто обязан добраться до больницы еще быстрей.[...]Я ненавижу этот запах. Он заставляет меня думать о бренность жизни, а я и так о нем думаю. Я не могу быть до конца спокоен даже после слов Вайолет, и вряд ли вообще смогу успокоиться. Я лишь знаю, что лифт в больнице едет как всегда медленно, и что Билли храбро заходит в него вместе со мной, держа меня за руку то ли ради поддержки для меня, то ли для того, чтобы удостовериться, что я не позволю ее страхам взять над ней верх. Я помню, как сильно она не любит замкнутые пространства. Помню, как ее закрывали в кладовке. И я безмерно ценю все то, что она для меня делает. Нервно отстукиваю ступней ритм, дожидаясь, когда створки дверей наконец разъедутся. По-моему, гораздо быстрей и безопасней идти пешком, здесь бы Эвелин со мной согласилась. В коридоре стоят несколько людей: доктор Андерсен разговаривает с Рене (?), которая уверено кивает ему головой, выслушивая все, как это было когда-то. Она опять здесь? Снова? Ну, все. Я больше не позволю ей разбить нам с Эм сердце. Ни сейчас. Никогда. А затем мое внимание приковывает Фредди, сидящий на полу у дверей ее палаты. И я решаю, что он стоит моего внимания намного больше моей матери. Услышав мои шаги, он принимается скованно и спешно подниматься на ноги. Пытается что-то сказать, но я ему не даю, налетаю с братским и крепким объятием. Ха, а он не такой уж и дрыщ, как мне казалось раньше... Фредди не сразу обнимает меня в ответ, для начала пытается переварить и осознать мои действия. — Спасибо, — сбито говорю ему. — Спасибо, что уберег ее. Что не позволил ей... Спасибо... — Я так боялся не успеть... Я... — его все еще трясет, голос дрожит. — Дилан, я так боялся не успеть... Ей стало плохо... Она... Она начала кашлять, взявшись за грудину, а потом... Я думал, она умрет у меня на руках... Дилан я думал... Я так боялся, не успеть. Она задыхалась...— Но ты спас ее, — и мои объятия становятся еще крепче. — Я так боялся... — Ты спас ее, Фредди... Ты ее спас. Ты не бросил ее. Ты не бросил нас с ней. Ладно, Эм. Хорошо. Я одобряю твой выбор. Я полностью его одобряю. — Теперь нам всем нужно надеяться на то, что Эммануэль окажется сильной и переживет операцию, — доктор Андерсен подходит ближе, хлопая меня по плечу. — А я знаю, что она сильная. Потому что у нее есть такая любящая ее семья, ради которой ей стоит бороться за жизнь. Я мог бы сейчас начать язвить о том, что Рене — не часть этой семьи. Мог бы начать говорить, что вся ее семья — это я. Но это не так. У нее есть Фредди, Пришелец, пишущий книги о том, что цепляет до глубины души; мальчик, чьи родители развелись, разорвав его на две половины. У нее есть Билли, Безымянная девочка из приюта с нелегкой жизнью и приемной мамой, которая очень ее любит. У нее есть Рене. Которая оставила нас с ней в те самые трудные времена, но как бы в то же время была с нами. Я не готов простить ее, и вряд ли когда-то смогу, но дать самому себе на это шанс я попробую. Заглядываю в палату через маленькое окошко, наблюдая за ниточкой пульса, отображенной на аппарате. Она все еще со мной. И это заставляет меня быть счастливым...*** Но иногда так происходит, что мечты все-таки сбываются, и ты обретаешь то, что так давно хотел. От лица Эммануэль. Странно. Темно. В нос что-то забивается. Что-то странное, но безумно приятное. Я еще никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Это что-то похоже на шоколад и соль. А еще персики. Такое вызывает у меня лишь вкусовые ассоциации, а запахи я ощущаю впервые. Я умерла, да? Чей-то тихий и вкрадчивый голос, кажется, читает мне что-то. И я пытаюсь разлепить веки, чтобы увидеть, где я. — А ты здорово пишешь... Она приходит в себя, смотри, — голос Билли я узнаю сразу, как и голос того, кто прерывает свой рассказ, чтобы ей ответить:— Я же говорил, что мой роман — это то, что способно поднять ее на ноги. — Я... — пытаюсь что-то сказать, но голос слабо хрипит. — Я бы слу-у-ушала его и слушала... — открываю глаза полностью, улыбаясь уголками губ. С одной стороны от меня сидит Билли, держа за руку, а с другой — Фредди откинулся на спинке стула, зачитывая строчки своей работы. А на прикроватном столике стоят цветы, целый букет, запах которых я впервые могу чувствовать. А еще дышать.Свободно.Легко.Без препятствий.— Ну привет, чемпион, — Билли оглаживает мою руку подушечкой большого пальца, улыбаясь. — Как ты себя чувствуешь? — Так, словно могу дышать, — смеюсь, а затем ощущаю боль на коже в районе легких. Господи... Это же... Что? Это шрамы? Я же... Я же теперь как Франкенштейн! Так, лучше мне пока не смеяться, да. А то еще швы разойдутся. Но... Но как? Мне... Мне сделали операцию, мне же... Боже! Это значит... Я буду жить! — Мы за тебя так переживали, Эмми, — Фредди растягивает губы в улыбке, и я перевожу с него взгляд на Эвелин, понимая, что в комнате нет еще одного человека. — А где Дилан? — роняю вопрос, заставляющий Шамуэй и Хаймора переглянуться. — Я... — протягивает Билли, поджав губы, кожа на которых наконец-то зажила после трещин и ранок. — Я его позову. Мне кажется, что я не готова его видеть, не готова с ним говорить, и я уже серьезно набираю в легкие воздух, чтобы ее остановить, когда девушка открывает двери и приглашает моего брата войти в палату. И тогда все во мне обрывается и я впервые понимаю, каково это — забывать, как дышать. Когда ты умеешь, но что-то у тебя его перехватывает. И он заходит. Медленно, неспешно. Неуверенно и осторожно. Я впервые вижу его отдохнувшим, выспавшимся и, кажется, относительно счастливым. — Думаю, нам нужно оставить вас, — предполагает Фредди, и Дилан с благодарностью кивает ему головой. Того момента, когда дверь закрывается, и в палате мы остаемся одни, я жду с трепетом и каким-то страхом. Нужно начать говорить. Нужно начать хотя бы с элементарного:— Уже не ненавидишь Фредди? — я даже улыбаюсь, и легкость в моем голосе позволяет Дилану относительно расслабиться и опуститься на место Билли. — Нет, — отвечает спокойно. — Не ненавижу, — улыбается уголками губ. — И даже не удивишься подаренным им цветам? — издаю смешок по мере своих сил. — Нет, не удивлюсь. Мы с ним скидывались на букет, так как разошлись во мнениях. Он хотел подарить тебе герберы, а я — ландыши, поэтому мы взяли всего понемногу, — принимается объяснять. Они. Они вместе? Погодите, с каких пор эти двое стали друзьями? Что я еще пропустила? — А еще я принес тебе тут кое-что... — он извлекает из кармана какой-то старый рисунок, на котором изображены легкие человека, больше напоминающие два огромный, бесформенных надувных шара. — Я нарисовал это, когда нам с тобой было шесть, и тогда я сказал, что с этими легкими ты будешь жить долго... Не знаю, перебирал старые вещи в шухлядках письменного стола и нашел, вот... И я вдруг понимаю, что не могу его отталкивать. Всю мою жизнь он был рядом, он столько всего для меня делал, а я никогда не понимала, что такого я давала ему в ответ. И сейчас, глядя на него, я осознаю, что не смогу его отталкивать. Никто не говорит о том, что спать я буду спокойно, но многое не будет бередить мои мысли... Но я... Я не могу. — Ты можешь меня обнять? — спрашиваю как-то даже внезапно. Дилан немого удивленно приоткрывает рот. — Если это сделаю я, то у меня либо швы разойдутся, либо все эти проводки повылезают. — Д-да, — он улыбается мне чуть шире. А ведь ему так идет улыбка... Я так люблю, когда он улыбается... — Да, конечно... И я чувствую, как его теплые руки аккуратно приобнимают меня за плечи, а еще я стараюсь как только могу глубже вдохнуть запах его кожаной куртки, его кожи, запах стирального лавандового порошка, мятной жвачки и аромат его одеколона. Запахи... Блин, их так много... — Давай с тобой просто начнем все сначала, Ди... Ты и я. Мы двое. Как это было всегда. — Мы обязательно все начнем, Эм. У меня есть предложение даже получше... — его слова заставляют меня нахмуриться. — Предлагаю начать все сначала нам четверым. Тебе, мне, Эвелин и Фредди. Блин, я до сих пор в шоке, что он пишет книгу о нас. — Он станет знаменитым, вот увидишь. И, да, я согласна. Он прикасается к моей руке, накрывая ее своей, и на секунду в комнате повисает молчание. Теперь я знаю, насколько важна для него. Знаю, насколько он важен для меня. А так же мы оба знаем, что есть люди, которым мы с ним не безразличны, и которые не безразличны нам. Дилан никогда не хотел никого впускать в наш с ним круг общения. Что ж, новый старт — новые мы. А еще я знаю, что ему хочется от меня услышать. То, чего раньше я не могла ему обещать. А теперь гарантирую. — Ты же меня не бросишь, правда? — слетает с моих уст, и Дилан отвечает твердо и уверенно: — Никогда, — делает короткую паузу, после чего добавляет: — А ты меня? — Ни за что.