19. (1/1)

***От лица Фредди."Это так странно — осознавать, что все в жизни решает чья-то подпись... Во времена царей и королей подпись решала вопрос: жить ли человеку или умереть. В наши дни чья-то подпись решает все наше будущее: будешь ли ты нанят на работу после тяжкого собеседования; подпишешь ли ты с кем-то контракт, сделавший тебя в последствии знаменитым; свяжешь ли ты себя узами брака с кем-то еще. В тот момент, сидя в офисе адвоката отца, но в присутствии агентов матери, я вдруг ощутил, что вернулся в далекое средневековье, когда всего один росчерк пера заставлял тебя висеть на волоске. Кларк без сомнений взял в левую руку гелиевый дорогой паркер, оставив свои инициалы и подпись на всех необходимых полях для заполнения, после чего передал ручку Деборе. Что я чувствовал тогда? Как будто меня вешали без мыла, без угрызений совести выбили из под ног табурет, но моя шея не сломалась, смерть произошла от удушья. Восемнадцати лет цепкого удушья. Что я чувствовал тогда? Возможно, то же, что и каждый ребенок, чьи родители развелись. Или нет, ведь я не знал, что чувствовали при этом другие, было ли это облегчением для них или тем же ощущением опустошения внутри. Что. Я. Чувствовал. Словно мою голову собирались отсечь гильотиной. Словно в меня метали ножи, и те ранили не столько тело, сколько саму душу. Почему я так реагировал? Почему мне хотелось кричать? Казалось, я должен был быть рад тому, что семейным скандалам наконец пришел конец, в прямом смысле, это финиш. Я должен был быть рад тому, что отец перестал бы тиранить мать, а она вести себя так, что выводила из себя его. Я. Должен. Был. Быть. Рад. Вместо этого — лишь окровавленный сгусток боли".Мне невыносимо на это смотреть. Обязательно было тащить меня с ними? Раз я — часть поделенного друг между другом имущества, так почему бы не притащить с собой весь наш дом? Ах, да, он же выставлен на продажу.От моей прошлой жизни не остается ничего. — Мисс Роше, — в отличии от отца, адвокат Кларка обращается к матери вежливо, — вы уверены, что не хотите еще обсудить акции, которыми владеете? Мистер Хаймор готов заплатить и очень хорошо.Кажется, моя мать сейчас скажет что-то веское, типа, Кларк больше ничего от нее не получит. Но мама отвечает спокойно:— Нет, — делает некую паузу, — мы уже все распределили."Они посмотрели друг на друга так, словно переворачивали вместе тяжелый и новый лист их жизни. Или открывали ворота в неизвестность, у которой было две дороги, расходящиеся в одной точке и уже не пересекающиеся никогда".— Хорошо, Дебора, — мой отец тяжко вздохнул, но в кои-то веки обратился к матери спокойно. — Просто... Просто давай уже все это прекратим. Прекратим ссоры.Прекратим существование семьи Хаймор. Прекратим выносить друг друга.Прекратим смотреть один на одного, в глаза, слышать звуки голоса.Прекратим тянуть неизбежное.Прекратим отрицать, что семьи у нас никогда не было, была лишь маска. Прекратим. Просто все прекратим. Хватит ранить друг друга. Хватит трепать нервы. Хватит кричать, доводить до слез.Х в а т и т.— Твой ход, Дебби, — мой отец поджимает губы и одаривает почти бывшую жену коротким взглядом серых, как ртуть, глаз из-под кустистых черных бровей. У Кларка Хаймора всегда был пронзительный и уверенный взгляд; к счастью или нет, я совсем на него не похож. Все просто вот так. Пара букв, несколько красивых, изящных и трудноповторимых завитушек с нижним прочерком — и все, меня убили. Хорошо, не меня. Мои мечты. Мама сделала это. Она подписала. Что-то внутри меня словно миной разрывается, в хлам разнося осознание. — Значит... — голос женщины немного дрожит, не столько от испуга, как от неопределенности последующих пяти минут будущего. — Значит, это все? Они с отцом смотрят друг другу в глаза, молча. Сегодня он не такой ублюдок, как обычно. Сегодня мама выглядит на удивление потрясающе и не так выводит из себя папу. Почему они не могли быть такими всю мою жизнь? — Выходит, что так, Дебби.Я перевожу взгляд с отца на мать, ощущая, как в уголках глаз скапливаются слезы. Тряпка. Не здесь, Фредди. Только... Только, блять, не при них. Ты же сильный. Это всего лишь развод. — Выходит, что так, — слетает с ее уст тихо, и она поджимает губы, опуская взгляд.Выходит, что так? Да... Да пошли вы! Оба! Порвите к чертям ту гребаную бумагу! Верните мне нормальную семью! Я... Я буду хорошим, я буду послушным, я не буду доставлять столько неприятностей. Я... Боже, просто скажите мне, что я должен сделать? Я так и сделаю, клянусь. Только... Только порвите ее и скажите, что мы по-прежнему едины. Зачем было производить меня на свет? Чтобы потом просто на хрен сломать? Да... Да ну вас! Идите к черту!— Раз мы уже закончили, — гаденько язвлю, ведь это единственное, что позволяет мне не расклеиться, — у меня будет куча к вам вопросов, мои разведенные родители, — мои слова привлекают к себе внимание, я уже не кажусь им мистером Невидимкой. — Например, с кем мне отмечать Рождество или... К кому из вас везти своих будущих детей на праздники? — мне не хочется давать им ни секунды на ответ, хочется, чтобы мое слово было финальным, чтобы они поняли, что я не смеюсь, а мне на самом деле больно, но отец опережает ход моих мыслей: — Мы с тобой закончили не на самой приятной ноте... — хрипло роняет, и я вдруг вспоминаю вечер знакомства Эммануэль с моими родителями и то, как отец выгнал меня из дома. — Я был для тебя не лучшим отцом, мы были не идеальными родителями для тебя, а ты — не самым лучшим сыном, но мы такие, какими мы есть, Альфред. Ты, я и твоя мама. Ты зол, я это знаю, я по твоим глазам вижу, — зол? Мягко сказано! — И все же ты всегда будешь частью меня и Деборы. Ты — наш сын, — не говори это. Прошу, пап, не говори. Или я тебе поверю. Или я поверю в то, что ты не такой уж и кусок дерьма. Или я поверю в то, что когда-то ты любил маму. Или поверю, что в то, что мы не сами руководим своей жизнью, ею распоряжается судьба. Прошу, не говори, или моя ярость падет, и ты увидишь, как твой "не самый лучший" сын вообще становится размазней. — И ты всегда им будешь, — спокойно договаривает за него мама. Добивая меня окончательно. Не до слез, но до того, что сарказм уже не в силах скрыть то, насколько мне больно. Что я чувствую? Словно мне вырвали сердце. С клапанами. Опускаю взгляд себе под ноги, пытаясь рассмотреть носки кед, а затем ощущаю, как теплая и нежная рука мамы приобнимает меня с одной стороны, а с другой рука отца — крепкая и надежная. Они впервые обнимают меня вдвоем просто так, не потому, что у меня день рождения. Зато я знаю, что это первое и последнее такое объятие. Объятие, когда мы еще семья... И я обнимаю их в ответ, понимая, что им тоже это нужно. Им тоже тяжело, возможно, даже тяжелей, чем мне..."Только в тот момент я вдруг ощутил это призрачное чувство. Чувство нужности, чувство заботы, некой любви. Чувство уже, может, не единства, но определенно чего-то большего, чего-то такого, что могло бы быть большим. Почему нельзя было так сразу? Почему нельзя было, вместо кучи денег, подарить моим родителям любовь? Не нужен нам был такой огромный и элитный дом. Мне не нужны были все те дорогие игрушки, привезенные родителями из заграницы. Мне нужны были мои родители... Мне просто... Мне просто нужно было знать, что я не был обузой их существованию, что они меня любили, я имел для них ценность и важность. Мне было важно чувствовать заботу матери. Важно услышать жизненные советы отца и ощутить его крепкую руку на своем плече. Но все, что у меня было, что будет до конца моих дней, — это всего лишь объятия, длящиеся на протяжении десяти секунд. Объятия, навсегда запомнившиеся мне тем, что на какой-то короткий срок я наконец-то ощутил, что такое семейное счастье... Так поздно, правда? Так мало, не так ли?"— Я улетаю в Нью-Йорк сегодня вечером, — произносит папа, когда отстраняется, — ты можешь приезжать ко мне, когда захочешь и... Если захочешь, Альфред. — Фредди, — исправляю его, и мой отец недоуменно хмурится. — Фредди, не зови меня Альфредом, хотя бы сегодня, пап.— Хорошо, Фредди, — уголки губ Кларка немного растягиваются в призрачной улыбке. И... И все равно. Пошли в жопу вы оба! Особенно сейчас. Особенно после того, как обняли меня так, как никогда прежде... Я вас ненавижу! Н е н а в и ж у!Кларк предлагает мне подвести меня до мотеля, в котором я живу, но я отказываюсь. То же предлагает мне и мать, и я даю ей тот же ответ. Больше никаких крутых машин. Фредди Хаймор сам по себе, у него есть крутой велосипед и масса информации, с которой нужно смириться и которую нужно просто переварить. Покинув здание и сев на свой велик, я, не оглядываясь назад, начинаю спускаться по улице вниз, поставив на плейере в ушах что повеселей. Песни Марины Диамандис, к примеру. Или у меня сейчас перед глазами все заплывет от нахлынувших чувств, я впишусь в какое-нибудь дерево или еще хуже, меня собьет машина. И тогда семейное объятие повторится, только уже обнимать будут мой хладный труп, рыдая над гробом, украшенным лилиями. Быстрее, Фредди. Просто крути педали быстрее. Тебя отпустит, обещаю... Со временем тебе станет легче... Перестанет болеть внутри. Отпустит? В лицо бьет ветер, который с каждым днем становится все теплей. Скоро выпускной, и я знаю, что на него придет лишь мать, Кларк будет очень занят, пытаясь обустроиться в Нью-Йорке. Возможно, мы увидимся с ним, если я стану писателем, начну издавать свои книги. Еще мы увидимся на моей с Эммануэль свадьбе, а затем иногда будем встречаться на какие-то праздники, типа Дня благодарения. Дыши, Фредди, воздух помогает. Просто... Просто дыши. Развод — это самая мудрая мысль, к которой пришли твои родители, смирись с тем, что нет у тебя больше семьи.Не могу. Резко торможу, едва ли не падая на асфальт. Бросаю велик, отходя от него на несколько шагов и упираясь ладонями в каменное ограждение на мосту. Я не могу. Кусаю костяшки пальцев, понимая, что меня сейчас порвет. Дышать трудно, практически нереально вообще. Не могу. Резко и грубо вынимаю наушники-капельки из ушей, выключая плейер. Шмыгаю носом, торопливо утирая с щеки слезу. Холодные и дрожащие пальцы суетливо шарят в широком твидовом сером пальто на предмет сотового, и я спешно набираю номер Эммануэль — просто не знаю, как мне себя унять, мне больше некому позвонить, у меня больше никого нет, кроме нее. Нет того, кто понял бы меня. Меня никогда и никто не понимает.Гудки. Невыносимо, ведь каждый из них давит мне на мозг, сжимая его. Пожалуйста, Эмми, просто возьми трубку. Ты мне нужна. Мне нужно услышать тебя. Просто... "Привет, Фредди, я так рада, что ты мне позвонил, я как раз сама собиралась... — ее звонкий голос заставляет меня издать хриплый, но счастливый смешок. Моя Эм. С ней я просто самый счастливый человек на свете. — Я... Должна кое-что рассказать тебе".— Я тоже, — собираю в кулак все ничтожные остатки самообладания, ведь не хочу, чтобы она поняла, что я в печали. "Начни ты тогда".— Мои родители... — мой голос хрипит. — Они... Они сделали это. Они развелись.Наступает секундная тишина, и в последующей реплике Эмми совсем забывает о том, что тревожило ее, все свое внимание она уделяет мне. "Ф-Фре-е-едди, — сбивчиво протягивает по слогам мое имя, и в тоне ее голоса я читаю искреннее сочувствие. — Мне... Мне очень жаль".— Мы... Мы можем увидеться сейчас, пожалуйста? — жмурю веки, поджимая губы. — Я... Мне нужно тебя увидеть, Эм, мне нужно, чтобы ты была рядом... "Где ты?"Без секунды колебания и сомнений. Без каких либо отговорок, решительно. "Скажи мне, где ты, Фредди, я к тебе приеду". — Я на мосту у набережной, — сипло произношу, прочищая голос. "Только не смей мне прыгать и умирать, Хаймор, или я тебя убью, тебе ясно?"Хриплый смех сквозь слезы душит мое горло. Конечно, Эм. Я прыгнул бы, если бы в моей жизни не было тебя. Не знаю, что бы я без тебя делал. Все мы. "Я скоро буду ты, главное, только держись"...[...](Писалось под: Iko – Heart of Stone)Легче. Легче, Фредди. Не держись за гранитную перекладину так, словно ты способен ее сломать. И, Господи боже, дыши. Все хорошо. Если и не хорошо, значит, будет... Когда-то. Обязано быть хорошо. Не может же всегда быть плохо, верно? Когда я вижу ее вдали, переходящую с обычного шага на бег, все во мне как-то сжимается в ком. Эммануэль тащит за собой кислородный баллон, шумно и жадно дыша, ведь бег явно не ее, она переоценивает свои способности. И мы даже не здороваемся... Не говорим друг другу "привет". Просто она обнимает меня так крепко, как никогда прежде, прижимая к себе, и я утыкаюсь носом ей в шею, уже просто не сдерживая себя. Я н е м о г у. Это слишком. Я не выдерживаю, не справляюсь. А если в моей жизни случится что-то еще скверней, переживу ли я это? Хотя, куда уже хуже, чем расколотая семья? Без слов. Она просто обнимает меня без слов, позволяя всхлипывать у нее на плече. Я не умею прятать эмоции, я слишком эмоционален. Все в моей голове шумит, где-то под тяжестью стенок хрупкого черепа извергается целая Мауна-Лоа слов и мыслей. Так шумно, так громко, что хочется кричать. И лишь тогда, когда я обнимаю ее, я чувствую, как шум в моей голове становится тише, заменяясь звоном. Я даже не слышу, как дышит Эм. Я не слышу шум клаксонов машин на проезжей части. Даже собственное сердцебиение будто замерло. А перед глазами лишь темнота. Тише, Фредди, тише. Такое бывает. Боль — ее ощущают все. Не знаю, в какой момент я сажусь на велосипед и начинаю ехать вперед, ощущая, как Эммануэль надежно прижимается ко мне сзади, едва ли не целует мне спину сквозь пальто. Я даже не понимаю, откуда у меня взялось столько удачи и везения по дороге до придорожного мотеля, в котором я временно живу, не попасть в аварию, угробив не только себя, но и Эм. Тогда уже Дилан, наверное, повторно бы меня убил, свернув и так сломанную шею.— Фредди, — голос у Эм мягкий, спокойный и вкрадчивый. Я чувствую, как она берет меня за руку, нежно, аккуратно и медленно, палец за пальцем, сантиметр за сантиметром сжимая мою ладонь. — Где твои ключи? Где-то в кармане, кажется, или в рюкзаке. Свободной рукой зарываюсь в широкий карман, пытаясь отыскать ключ. Нет, все-таки, он здесь. Делаю все как-то на автомате, не осознанно. — Ф-Фредди... — с уст Эммануэль слетает сбитый шепот, она едва ли успевает словить мою руку и не дать мне рухнуть на пол, так как я заплетаюсь в ногах. — Та-а-ак, присядь-ка.— Не уходи, — из меня наконец вырывается пара слов, когда я опускаюсь на край кровати в номере. — Прошу, не бросай меня...Она одаривает меня таким взглядом, словно мысленно переубеждает в обратном. — Я тебя не брошу, — от ее слов я лишь крепче сжимаю ее руку, и только тогда, когда она опускается рядом со мной, мне становится немного легче. Немного. Всего на капельку. Все внутри окаменело, стало тяжелым, невыносимым, даже дышать трудно. Опускаю голову, всхлипывая и жмуря веки. Эммануэль видит меня таким слабым, такой размазней и все равно остается рядом. Я же тряпка. Сижу и рыдаю, как последняя девчонка. Даже Билли, уверен, куда сильней меня. Сколько всего она вынесла. А Дилан? Я даже не знаю, с каким трудом ему дается забота о сестре, что он для нее делает. И он до сих пор не сломался. Эм еще сильнее. Она борется не просто с социумом, а играет в шахматы со смертью, выкраивая лишний вздох. Я знаю, насколько все хреново у нее со здоровьем, лекции Дилана не прошли мимо моих ушей. И все же она такая сильная, такая стойкая... А теперь посмотрите на меня. Тряпище. — Фредди, — ее сбитый шепот обжигает мне щеку, и я ощущаю, как она оставляет поцелуй на моей скуле. — Хей, я с тобой, ты меня слышишь? — она аккуратно переплетает наши пальцы, и я перевожу на нее заплаканный взгляд. З а п л а к а н н ы й. Дилан бы сейчас засмеялся. С какой тряпкой встречается его сестра? Я должен быть зол, просто супер-зол, мега-зол, гига-зол, но вместо ярости я испытываю лишь боль. Адриатическое море боли, целый Тихий океан. Жалкий. Жалкий Пришелец Фредди. Может, Эрик был прав?У Дилана бы случился приступ от смеха. Только посмотрите на этого Хаймора, его вдребезги разбила пара подписей на клочке бумаги. И от ожидаемой реакции О’Брайена меня вдруг пропирает на хриплый и нервный смех. — Что? — Эмми неуверенно лепечет, не совсем понимая мою реакцию.— Какой же я все-таки слабак, — прохожусь кончиком языка по дрожащим губам, чувствую соль во рту. — Тебе, должно быть, противно меня терпеть, Эммануэль, — и все же, нет, ярость и злость не ушли, они слоями копились где-то под ребрами. — А... — она произносит всего лишь звук, хмурясь и недоуменно приоткрывая рот.— Ты не обязана отвечать, я знаю, — хмыкаю, шмыгая носом. — Потому что я тряпка, я Пришелец, как говорит Эрик.— Ты не Пришелец...— Нет-нет, он прав... Я... Если я не понимаю даже самого себя, так как меня могут понять другие? В моей голове есть лишь куча мыслей, которые мне некуда деть. Я не похож на вас с Диланом. Вы, ребята, самые сильные духом люди, которых мне приходилось встречать. А я не такой. Поэтому тебе должно быть противно находиться с размазней. — Ты не размазня...— Нет, я именно такой, Эмми! — срываюсь на крик, ведь ее тщетные попытки меня защитить от себя самого вызывают жалость. — Не будь так слепа, открой уже наконец глаза! — резко поднимаюсь на ноги, отчего даже голова немного кружится. — Я такой! И тебе должно быть противно держать за руку такого, как я.— А знаешь, что тебе должно быть противно, Фредди? — в уголках ее глаз скапливаются слезы.Черт. Я довел ее. Кретин. Где Дилан, когда он так нужен, чтобы задвинуть мне по роже?Эй, Дилан, посмотри, твоя сестра из-за меня плачет! Посмотри, что такая тварь Хаймор делает!Где ты, О’Брайен, блять?Посмотри только, с каким уродом встречается Эммануэль!Сука, сверни мне шею, вытащи хребет, как хотел. Она плачет из-за м е н я.— Знаешь, Фредди? — спрашивает чуть громче, и я переминаюсь с ноги на ногу, спешно дыша ртом. — Отвратительно смотреть на меня, когда мне прочищают легкие от скопления слизи. Противно придерживать мне волосы, когда меня тошнит от убойной дозы медикаментов. До неприятных мурашек по коже наблюдать за тем, как я кашляю, и как слюна стекает у меня по подбородку. Вот, что действительно неприятно! Меня словно молотом по голове огрели.— В следующий раз, если тебе вдруг вздумается сказать, что ты Пришелец, вспомни, что я девушка, медленно отбрасывающая коньки! — она обнимает себя за плечи, но последние слова произносит с какой-то особой злостью в голосе. Прекрасно. — Я по уши влюблен в эту девушку, — делаю к ней шаг вперед, мысленно заряжая себе кулаком по челюсти. Превосходно, Фредди. Самое время сказать Эммануэль о том, что ты чувствуешь. Как вовремя. — А я не просто влюблена в Пришельца, я люблю его! — она делает идентичный шаг ко мне навстречу, и теперь нас разделяют всего двадцать сантиметров. — И сейчас мне хочется его ударить. Сильно-сильно, чтобы аж мозги вправить, до звездочек над головой, до потемнения в глазах и пения птиц в барабанных перепонках! — Так ударь, — смело подхожу на еще один шаг, упираясь ей в грудную клетку. — Я ударю, — отвечает так же смело, занося руку назад. — Дилан учил меня бить.— Бей, — киваю головой.— Я... Я же тебя ударю!— Бей! Но вместо удара она вовлекает меня в агрессивный поцелуй, резко беря за грудки. Странно, но становится немного легче, когда злость покидает мое тело — вот так, посредством одного лишь поцелуя, который из агрессивного прогрессирует в мягкий, нежный, такой, каким я привык ее целовать, такой, каким она целует меня. Зарываюсь пальцами в ее спутанные темные волосы, и мы вместе отступаем на один шаг. Мне страшно рядом с ней, она такая хрупкая. А вот если я произнесу это вслух, то уж точно получу по лицу. — Стало легче? — Эммануэль разрывает поцелуй, но не отходит от меня ни на шаг.— Да... — Господи, я даже перестал плакать, надо же. — Я хочу, чтобы ты понял, что я всегда буду рядом, будь ты смеющимся, злым или плачущим, Альфред Хаймор. Ты меня понимаешь? — она чуть задирает голову, пытаясь поймать мой взгляд.— Как и я, — отвечаю ей, нежно оглаживая кожу ее щеки большим пальцем, ненароком цепляя подушечкой кислородную трубочку, конец которой скрывается у нее за ухом. — И я серьезно, Эм. Как бы плохо тебе ни было. Я хочу быть рядом. Больше всего на свете, — целую ее в лоб, после чего прижимаю к себе. — Даже больше, чем стать писателем? — она издает хриплый смешок, но на ее вопрос я отвечаю серьезно и действительно правдиво: — Даже больше, чем стать писателем.Эм для меня важнее. Без нее я уже даже не Пришелец. Без нее я — никто. Теперь я начинаю понимать Дилана. Понимать его связь с ней, хотя вряд ли я буду хоть когда-нибудь способен понять это полностью.О’Брайен отступает на шаг назад, не сводя с меня взгляд, после чего медленно тянется тонкими пальцами к пуговкам на розовой рубашке в цветочек, пытаясь их расстегнуть. Чуть отклоняю голову влево, щурясь, и с моих приоткрытых губ слетает тихий вздох.— Что ты делаешь? — вот это ты тормоз, Фредди, кошмар просто. — А ты как думаешь? — она расстегивает последнюю пуговку медленнее всего, словно дразнит, и мой взгляд падает на ее плоский оголенный живот, а так же часть кремового топика на ее груди. — Эмми... — тяжко вздыхаю, стараясь не смотреть на нее, но девушка как на зло скидывает с себя рубашку. — Ты... — она цепляет в моем взгляде сомнение и воспринимает это как за нежелание. — О... О Боже...— густо краснеет, принимаясь надевать блузку обратно. — Как я могла подумать, что ты захочешь со мной... И я спешно, но как-то нежно останавливаю ее руку. Ведь я хочу. Очень хочу. Но такие девочки, как Эмми не могут таким заниматься, это для них опасно, для их здоровья. Я не хочу ей навредить или сделать больно, этого я хочу меньше всего на свете. — Я ужасна, — она закрывает лицо руками, испуская тяжкий вздох. — Это вовсе не так, Эмми, — касаюсь ее плеча, оттягивая вниз ткань блузки, и мои подушечки пальцев ложатся на оголенную и нежную кожу. — Я хочу, ты очень красивая, божественно красивая, просто я... Я боюсь, понимаешь? — Моего брата? — она хрипло смеется, кладя свои руки мне на шею.— Хах, — смеюсь громче, — да он меня нахрен кастрирует, если узнает... Я столько его запретов нарушил, что уже не счесть. За одно только то, что я дышу с тобой одним воздухом меня нужно посадить, по его теории, на кол, куда уж там смотреть на тебе или прикасаться к тебе? Но, нет, я боюсь, что это может тебе навредить, Эммануэль. — Я знаю свои возможности, Фредди, к тому же, жизнь совсем не интересна без риска, ведь так? — Ты... Ты уверена? — На все сто, — она подходит ближе, — на двести, — коротко целует меня в губы, — на тысячу, — меньше десяти секунд у нее уходит на то, чтобы снять с меня пальто и клетчатую рубашку, — на миллион, — ее руки оглаживают мое тело, изучая, — миллиард процентов "да". Тянусь вперед за поцелуем, и Эммануэль отвечает, позволяя мне проникнуть кончиком языка ей в рот и прикоснуться к небу. Разрываю поцелуй, "мажу" губами по ее щеке к подбородку, и сестра Дилана инстинктивно откидывает голову в сторону, подставляя мне обнаженную шею и прикрывая медово-коньячные глаза. Она шумно дышит, крепче прижимая мое поджарое тело к себе.Ох, видел бы нас Дилан... Интересно, что бы он сделал?— Постой... — внезапно тормозит, уперев ладонь в мою грудную клетку, словно я что-то сделал не так. — Что случилось? — обеспокоенно спрашиваю, ощущая, как под ребрами тлеет искренняя тревога. От лица Эммануэль.Решение дается мне с трудом, но я знаю, что я делаю, знаю, что справлюсь. Не могу смотреть на эту тревогу в его глазах и слышать дрожащие от напряжения нотки в голосе, хочется начать целовать ему руку и говорить, что опасаться здесь нечего, все будет хорошо, я уверена в том, что делаю. И я уверена. Аккуратно и медленно снимаю кислородные трубочки, откладывая их на сам баллон, а затем выпрямляюсь, закладывая за ухо непослушную прядь челки, и переключаю все свое внимание на Фредди, который после моего действия напрягается еще больше. — Эмми...— Все в порядке, я могу это, Фредди. Хочу быть самой самой, а не умирающей девушкой, зависящей от сгустка воздуха, сжатого в железяшке. Секунд с десять он неуверенно стоит на месте, мнется, но после этого, с еще большей аккуратностью, приподнимает меня за бедра, позволяя ногами обвить его талию, и подносит к кровати, укладывая на ее поверхность. — У-у тебя есть? — сбито спрашиваю, когда он целует мою шею, спускаясь к груди, и мой вопрос заставляет его оторваться от занятия и нахмуриться, нависнув сверху. — Что есть?..— Ну... Это... — к моим щекам приливает жар, и я чувствую, как краснею. Фредди требуется пять секунд, чтобы расчехлиться и сообразить, о чем я: — Оу... — как-то нервно отвечает. — Д-да, конечно, в тумбочке... — поднимается несколько резко, краснея не меньше моего, аж уши горят, светятся. Подходит к комоду, оттягивая ручку, и копается в белье, победно извлекая пачку Contex. — В-вряд ли мы израсходуем все, как думаешь? — слетает с его уст, и я закрываю лицо ладонями. Господи, большей неловкости я в жизни не испытывала, чем выяснять что-то о вещах предохранения прямо перед тем, как проверить их на практике. — М-мне... Мне надеть его в ванной? — боже, нет. — Или... — Просто иди сюда, — давай начнем уже, или эта неловкость сейчас сожжет меня дотла от стыда. — А как же надеть это? — он громко и смачно сглатывает, видимо, горло совсем пересохло. — Давай тогда хотя бы разденемся, что ли...— Хорошая идея, — щелкаю пальцами, поджимая губы. Расстегиваю молнию джинсов, приспуская их вниз, и оттягиваю одну штанину и вторую, избавляясь от одежды. Фредди едва ли не падает, спотыкаясь об собственный домашний тапочек, и вписывается бедром в острый край стола, издавая "ау", что вызывает во мне смех, умиление и досаду одновременно. Остаюсь лишь в нижнем белье, поджимая к себе коленки, и наблюдаю за тем, как Хаймор извлекает один пакетики из общей пачки. — Так мне все-таки в ванной его надеть? Господи, это всегда будет так неловко, да? Дилан задает такие же вопросы перед сексом с девушками? Им с ним так же неловко, что аж сквозь землю провалиться хочется? — Может, под одеялом? — предлагаю, отодвигаясь к краю кровати. — Хорошая мысль, — спешно бросает Фредди, и его уши настолько краснеют, что мне кажется, будто из низ сейчас пар повалит. Откинув край одеяла, я заползаю под него, укрываясь, и снимаю с себя остаток одежды, аккуратно опуская нижнее белье на пол. Интересно, каким был первый раз у Дилана, он никогда не делился со мной подробностями личной жизни. О Господи... Фредди ложится рядом, ерзает на кровати, пытаясь снять с себя боксерки. — Та-а-ак... — пытается раскрыть фольгу. — Эм, у нас проблема, он не открывается. — Там есть линия отрыва, — пожимаю плечами. — Нет там ее, сама посмотри... Ой, нет, все, извлек, — и его слова вгоняют меня в бардово-красный, это уже даже не помидоры, это уже непонятно, что. — Погоди секунду... — кряхтит, а я вижу лишь дерганье одеяла по мере того, как двигаются руки Фредди. — Так, секунду... — Господи... — натягиваю одеяло едва ли не до подбородка, смотря куда-то перед собой.— Иисус, Святая Дева Мария, — в конце концов Фредди роняет облегченный вздох. — Ну, все. И мы умолкаем где-то на минут, так и не решаясь сделать то, что намеревались. Лишь молча бросаем друг на друга короткие взгляды, затем тут же их отводя куда-то в сторону. — Ты... — он неуверенно молвит, взъерошивая волосы цвета темной пшеницы. — Ты все еще хочешь...— Да, а ты? — Хочу...Почему от степени неловкости мне вдруг резко хочется впитаться в простынь?— Тогда... — он неуверенно касается моей руки, и я куда уверенней укладываюсь на одну единственную подушку поудобней. Кровать в номере у Фредди одноместная, вдвоем здесь немного тесновато, потому приходится друг к другу прижиматься, и я уже ощущаю, насколько горячая у него кожа. Наверное, моя не прохладнее. Боже, как здорово дышать без кислородных трубочек, жаль, что запахи я так и не ощущаю, мне жутко интересно, каким одеколоном пользуется Фредди, как пахнет его кожа... После операции я смогу ощущать все, а еще я буду похожа на Франкенштейна с перештопанной грудной клеткой. Хаймор нависает сверху, оставляя на моей щеке поцелуй. Я инстинктивно развожу ноги чуть шире, позволяя ему разместиться между моими бедрами, и роняю вздох неожиданности, чувствуя, как что-то твердое и вязко-липкое упирается мне в промежность. Не свожу взгляд с лица Фредди, обхватывая его за плечи. А затем ощущаю, как он неуверенно входит на половину, обдавая горячим дыханием мои губы. Странное ощущение какого-то единства... А затем чуть глубже, выбивая из меня слабое кряхтение. Сбито дышу и подаюсь вперед для поцелуя, напрягаясь, когда возникает внезапная боль внизу живота. Фредди дышит хрипло, смотрит на меня испуганно, словно совершил самое ужасное и неисправимое преступление в его жизни, но мои действия возвращают ему уверенность. Я подаюсь бедрами немного назад, медленно и аккуратно, а затем вперед, ощущая пустоту и заполненность поочередно, и это служит Хаймору за знак того, что он может начинать двигаться. Я все еще ощущаю не самые приятные ощущения, наверное, в последствии мне будет приятней, а пока боль медленно, но все же покидает мое тело. Интересно, что ощущает Фредди, как все это выглядит с его стороны, как ощущается? У Дилана все было так же? Так же странно, но по-своему удивительно и прекрасно? Я чувствую, как Фредди напрягается с каждым новым толчком, которые становятся немного быстрей и резче. Он хрипло стонет, замирая, и называет имя Господа шепотом, изрядно краснея. — Прости-прости-прости, — принимается передо мной извиняться, откидываясь на кровати рядом и сбито дыша. Его кожа покрылась мелким бисером пота, как и моя, я ощущаю, как от проступившей на лбу испарины волосинки прилипают к лицу.— За что мне тебя прощать, Фредди? — Тебе было, наверное, неприятно и даже больно...— Мне... — ложусь на бок, накидывая одеяло на грудь, и подпираю рукой голову. — Мне понравилось. А тебе? — Ты меня еще о таком спрашиваешь? Это был лучший двухминутный секс в моей жизни, — он хрипло смеется, и уголки моих губ растягиваются. — Это лишь первый раз, Фредди, — хмыкаю, пожимая плечами. — Ну, хорошо, первый, но он все равно лучший...— Интересно, как это было у Дилана? — слетает с моих уст, и мой вопрос повергает Фредди в некий ступор. — Э-э-э... — хмурится, мямля. — Не знаю, твой брат не похож на того, для кого секс в новинку, без обид, — он вытягивает руки, я и сворачиваюсь клубочком у него на груди. — Нет-нет, все окей. Как он мне сам сказал, для того, чтобы трахать девушек, ему не обязательно с ними встречаться. Я ни разу не видела его целующимся с кем-то, но засосы на его шее явно значат, что он обо всем осведомлен. — Погоди, ты говоришь, что не видела его с девушкой? А как же Билли? — Фредди поворачивается ко мне лицом.— А что насчет нее? — хмурюсь, начиная выводить на груди Хаймора всяческие невидимые фигурки тонкими пальцами. — Хотел бы и я знать, думал, Дилан тебе что-то сказал. У них такая химия странная. Вспомни, как они изначально общались, и посмотри на то, как сейчас. Насколько я понял, в ту ночь, когда мы с Рене отвезли тебя в больницу, он ночевал у Билли.— Он терпеть не может оставаться один в нашей квартире, это вполне логично... Но, да, я тоже заметила между ними некое напряжение, просто как-то даже не рассматривала этот вариант. Дилан и Билли... Они кажутся мне такими разными...— И вместе с тем такими одинаковыми, — он заканчивает за меня мою мысль, и я коротко отвечаю "точно". — И мне почему-то кажется, что их отношения складываются куда сложней наших с тобой. — Скорее всего, так и есть... Я просто рада, что это именно Билли. Дилан заслуживает любви и счастья, я так ему этого желаю... — роняю тихий вздох, умолкая на какое-то мгновение, до тех пор, пока мне в голову не приходит одна идея: — Ты мне почитаешь? — Что почитаю? — Фредди недоуменно хмурится, но, кажется, понимает, о чем я. — Свою книгу? Почитай мне немного... Я так обожаю, как ты пишешь, так чувственно, так волшебно. — Ну, никакого волшебства здесь нет, просто обнаженные мысли, — он фыркает прибедняется, но все же соглашается и тянется рукой к прикроватной тумбочке, на которой лежит тетрадь. — Ну, хорошо, я прочту несколько сделанных мной заметок, на самом деле, это полноценные листы, но все это еще править, исправлять и корректировать нужно, так что... — открывает исписанную страничку в тетради, загибая лист, и прочищает горло, настраиваясь. Я вдеваю обратно кислородные трубочки, начиная глубже дышать, и перекидываюсь на живот, упираясь локтями и подпирая подбородок. "Май распускался под кожей сиренью, чей запах забивался в нос. Сладковатый такой, но вместе с тем такой свежий-свежий, как утренняя роса. Я вдруг проснулся с мыслью, что я счастлив иметь то, что у меня есть, хотя от своих желаний я не отказывался. Просто я понял, что не только мечты могли приносить мне радость, но и то, что меня окружало..."***Он терпеливо ждет клиента в назначенном месте, оглядывается по сторонам, рассматривая роскошный номер "Люкс". Класс, угробить столько денег, чтобы снять шлюху... Людям заняться больше нечем, ей-Богу. Дилан роняет тяжкий вздох, сутулясь. Устало трет веки, ощущая усталость. Нужно взбодриться. Нужно выглядеть желанно и хорошо, чтобы клиент остался доволен. Только он хочет встать, как неожиданно у него звонит обычный телефон. Пытается извлечь его из кармана джинсов, щурясь. Наверное, Эммануэль, ибо кому еще он нужен? — Б-Билли? — удивленно произносит ее имя, но снимает трубку как-то мгновенно.Хотя все еще испытывает огромную неловкость за тот случай. В раздевалке. За то, что его пальцы делали в ее шортах. За властные поцелуи.И вообще за все. — Э-э... Билли? — неуверенно слетает с его уст, хотя он ловит себя на мысли, что действительно хочет услышать ее голос. Просто... Просто проговорить с ней, желательно не о том, что произошло. Вообще лучше это на фиг забыть. Да не выходит. Эта картина только и бередит память, только и лезет в голову. — Привет..."Меня зовут Эвелин..." — это она говорит прежде всего, и поэтому Дилан недоуменно хмурится, поднимаясь на ноги с дивана. — В к-каком смысле тебя зовут Эвелин? — переспрашивает, заикаясь."Это мое полное имя. Так меня зовут. Так сказала моя биологическая мать... Не знаю, зачем говорю тебе это, не знаю, зачем вообще звоню, просто... Просто мне хочется поговорить с кем-то, кроме самой себя и Джо. А у меня есть только ты... Так что..."— Я рад, что ты мне позвонила, — его голос немного хрипит, потому что он с некой неуверенностью и даже опаской называет девушку полностью по имени: — Э-Эвелин. "Моя биологическая мать — это мисс Блант, учительница балета в нашей школе. Я думала, что это нереально, что все это лишь злая шутка, ведь все это время я была так близка к родителям..."У Дилана не сразу находятся слова на ответ. Такое нужно переварить... — Эу... Ты... Ты теперь оставишь Джо? — он выдвигает свои предположения, понимая, что Билли Шамуэй, или в данном случае Эвелин Блант, поступит лучше и ни за что не оставит Джорджию. "Никогда. Она моя мама. Других мам у меня нет. Просто... Просто теперь я знаю свое имя... Эвелин".— Э-ве-лин, — Дилан растягивает ее имя по слогам, прислоняясь лбом к холодной стенке. — Можно будет тебя так называть иногда? То есть, не будешь ли ты рьяно на это реагировать? — двумя пальцами он создает движение лунной походки по глади стены, дожидаясь ответа. Ему... Ему хочется с ней разговаривать, хочется наконец понять, кто она для него. Запредельно близкая как для сестры. Ее не хочется неумолимо вколачивать в кровать, как одну из клиенток. "Изначально я думала, что меня это будет злить. Я же Безымянная... Я просто Билли. Узнав, что меня зовут Эвелин, я пришла в бешенство. Но, только стоило Джо дважды произнести это вслух, как я поняла, что от собственного имени не откажешься. Наверное, я всегда буду ненавидеть это имя, но имя "Билли" я ненавижу больше, оно принесло мне много боли. Поэтому Эвелин... Это я". — Хорошо, Э-Эвелин... "Спасибо тебе".— Так странно — называть тебя как-то иначе, — он хмыкает, улыбаясь уголками губ. — Словно к другому человеку обращаюсь теперь. "Когда-нибудь, я привыкну...И ты привыкнешь".Скрип двери в коридоре заставляет Дилана напрячься, и тон его голоса тут же становится представительно ледяным: — Мне пора, Би... Эвелин. Но я... Я очень хотел бы пообщаться с тобой еще. "О чем?" — Не важно... — он отрывается от стенки, выпрямляясь. — Просто поговорить... Но прямо сейчас я не могу... У меня... У меня работа, которую я от всей души ненавижу. Поэтому прощай, Шамуэй... Пообещай позвонить мне ближе к ночи, ладно? Или я сам тебе позвоню..."Хорошо". На толковое прощание нет времени, клиент проходит внутрь, нужно встретить его подобающе. Все выглядит так, словно О’Брайен поспешил замять разговор с Эвелин, но на деле ему действительно хочется просто слушать ее голос, но работа — есть работа. Операция на легких Эммануэль сама себя не проведет. Делает аккуратный и уверенный шаг, встречаясь со своим клиентом, и как-то в миг все внутри холодеет от понимания, что мужчина напротив кажется знакомым. Они уже где-то виделись, не так ли? Ну, собственно, да и насрать. Он заплатит, а это главное, верное? Какая разница, кому отдавать свое тело, если оно уже кем только не было использовано? — Ты, вероятно, меня не помнишь? — от знакомых ноток в голосе по спине О’Брайена проходятся мурашки. Он напрягается, поджимая губы, и перед глазами яркими картинками всплывают не самые приятные вещи. Грубые мужские руки.Помутнение рассудка от алкоголя и каких-то таблеток, возможно, даже героина. Небритая щетина искалывает кожу.— Да, ты был просто в хлам обдолбаным, — мужчина в дорогом костюме усмехается, приглаживая рыжую макушку, на которой виднеется залысина.Мольба прекратить все это.Властный поцелуй с грубым толчком.И боль такая, словно его взяли силой, против собственной воли. — Рад видеть тебя трезвым, Педро. П е д р о. О нет... Это... Это кто-то из той черной ночи, после которой Дилан чувствовал себя хуже, чем когда-либо. Хриплый и низкий бас у уха.Лежать на животе невыносимо.Тяжесть чьего-то тела сзади, и ладони, размазывающие по щекам слезы.— В-вы? — хрипло роняет пытаясь взять себя в руки. Выходит хреново, вместо этого телом овладевает дрожь. Мужчина подходит на один шаг ближе, но парень пятится, понимая, что не может. Это слишком. Этот человек... Он хоть и заплатил в ту ночь за оказание услуг, но все было больше похоже на акт насилия со стороны. — В тот вечер... — Господи, это он. Дилан узнает его низкий бас. Даже запах одеколона. И все внутри обрывается. — Нам было весело, не так ли? К своему стыду, О’Брайену в тот момент было уже так плохо, что он плакал в подушку, когда ему делали больно. Но затем он сделал больно в ответ, заставил молить о прощении. И все же... — Вы... — Именно я, Педро... Так же тебя зовут, да? Это твое имя? П е д р о. — Я подумал, что неплохо было бы повторить. Без наркотиков, алкоголя и экстази. Только мы. Трезвые и вполне адекватные. Блять, этот рыжий мужлан силой его взял, и он думает, что все после этого нормально? Дилан был слишком слаб и уязвим, чтобы сопротивляться. Он... Он просил его перестать, он просил не делать этого.Шаг мужчины вперед — парень отступает назад.— Как ты на это смотришь? И руки как-то не поднимаются, чтобы что-то сделать. Он клиент. Он заплатил приличную сумму денег. Дилан должен. В тот день ему тоже заплатили, так что фактически это не было насилием?... Или было?О’Брайен отступает к стенке и приходит в ужас, когда его лопатки врезаются в гладь стены. В тот момент, когда мужчина тянется к нему за поцелуем, он подставляет щеку, жмуря веки и поджимая губы. — Ты напряжен, Педро, — руки рыжего мужчины свободно гуляют по телу, и Дилан поджимает губы, спешно моргая и громко дыша, когда его клиент принимается целовать ему шею. — Расслабься. Я хочу, чтобы ты расслабился. Это твоя работа, Педро, выполнять все то, что я говорю, — Дилан не может. Это слишком. Сердце стучит так громко, что аж дышать больно. — Хотя в том, что ты опираешься, есть некое очарование. Ты чувствуешь ностальгию, Педро? Помнишь, как это было? Со слезами, со сжиманием простыни в кулаке. Ты так просил меня перестать. А потом сделал со мною то же самое. — Это вам нравится? Насиловать мальчиков? — сквозь зубы процеживает Дилан, ощущая, как грубая рука расстегивает ему пуговицу на джинсах. — Насиловать? Милый, я плачу тебе за услуги, которые ты мне оказываешь. Ты сможешь для меня расплакаться, кстати? — он издает хриплый смешок, после чего все-таки подлавливает момент и целует парня в губы, не углубляя поцелуй. — Хотя, я вижу, что ты и сам уже практически на пределе, мальчик. Дрожишь весь, даже и не скажешь, что ты элитная шлюшка, опытный во всем. Такой миленький, такой сладкий, такой молодой и красивый. — Вы ненормальный... — сдавленно выдыхает Педро. Т е р п и. Терпи, Дилан. Что в этой жизни ты не сделаешь ради Эммануэль? Вот, что значит любить сестру и бояться ее потерять. Это значит пережить такое издевательство над телом и позволить человеку сделать это еще раз. — Я не стану с вами спать! — О’Брайен издает всхлип, отталкивая от себя мужчину. — Я тебе заплатил, Педро, ты обязан отработать все то, что я потратил. — Заберите свои грязные деньги и засуньте себе их в зад! — срывается на крик, понимая, что внутри рождается злость. — Вы... Вы меня...— Ты потаскун, Педро, это твоя работа, мальчик, — отсасывать и давать, и делать так хорошо, что земля покажется раем. Ты должен делать то, за что тебе платят, потасканный. А теперь закрой свой рот и становись на колени, Педро, будешь говорить лишь тогда, когда я тебе позволю. — Не встану, — Дилан отрешенно качает головой.— Что ты сказал, щенок? — от злости у мужчины на лбу пульсирует венка. — Я сказал, что не встану на колени, блять! — бьет кулаком по стене, а после спешным шагом направляется к выходу из номера. Ибо хватит. Ибо это слишком. Ибо он уже не может, это край.— Блять, я даже не стану требовать назад свои деньги, ты, пацан, даже выглядишь жалко, как кусок дерьма, приведи себя на них в порядок, ибо видок у тебя, Педро, непрезентабельный, видно, что потасканный, бракованный, — слова мужчины врезаются Дилану в спину, вставляются ржавыми и тупыми ножами по самую рукоять. — Ну и катись, щенок, блять! Ты ни доллара не стоишь! Ни единого гребаного цента!От лица Дилана. Меня колотит. Я словно пережил все заново, стоило мне всего лишь встретиться с ним взглядом. На утро после той ночи я смутно мог вспомнить, что произошло, мой мозг отказывался воспринимать это, а главное — принимать. Но теперь я знаю, что он со мной сделал. Но, нет, Дилан, ты шлюха, тебе всего лишь заплатили за изнасилование. Хочется ли мне плакать? Не знаю, но то, что я чувствую, это определенно больше похоже на злость. И рассказать о том, что произошло, не могу никому. У меня никого нет. А Эм не должна знать, или это ее убьет, она не вынесет того, что над ее братом надругались, пользуясь его слабостью. Теперь я помню все. Все слова "хватит", бесчисленное "пожалуйста", слетавшее с моих уст в тот вечер. Рассказать полиции? И что я им скажу? Скажу, что я работаю в сфере эскорта, предоставляю разного типа услуги, и один мой клиент взял меня силой? Блять, они меня в обезьяннике запрут, посмеявшись. Рассказать Озу? Нет, он расскажет все шефу, и меня лишат работы. И не потому, что я не выполнил свою работу, а потому, что получил душевную травму, из-за которой мне будет трудно. Нет, Озу нельзя рассказывать. Ему лучше не знать. Или рассказать ему? Он единственный, кому я доверяю из наших. Он единственный знает и понимает. Сука. Меня снова едва ли не тошнит, но сейчас это уже нервное. Сердце колотится так, будто я вот-вот схлопочу инфаркт. Громко закрываю за собой дверь, срываясь на бег. Красивые коридоры с красными коврами кажутся бесконечными, как и лестницы, мне кажется, что из дорогого и престижного отеля я выбираюсь целую вечность. К сожалению, улица и свежий воздух не унимают мою злость, мне некуда ее деть, мне некуда деть самого себя. Рычу, запуская пальцы в спутанные темные волосы. Домой нельзя, Эмми не должна видеть меня таким. Она не должна знать о том, что меня... Блять, как я мог позволить? Почему я ничего не сделал? Я лишь плакал в подушку. Пиздец просто. Со всей дури бью ногой по мусорному баку, изрекая громкий мат, а затем кусаю костяшки пальцев, жмурясь. Нужно что-то сделать. Нужно как-то унять самого себя, куда-то деть гигабайты боли и негатива в голове. Хотя бы на гребаные пару часов не думать о том, что этот урод со мной сделал. Оглядываюсь по сторонам. Не может быть... Богатый райончик, в котором живет Линдси Стоув? Жизнь сама преподносит мне возможность. К сожалению, уже на практике проверенно, что от злости я умею избавляться только самый гнусным и ненавистным мне способом на свете. А не навестить ли мне Стоув? Ей так хочется меня? Что ж, у нее есть уникальная возможность получить то, что ей так хочется. Помимо того, что этот мужик сделал, он решил еще больше меня унизить (хотя куда уже больше?), заплатив мне просто так, без оказания услуг, сказав, что я выгляжу потасканным и жалким. Да, Педро именно такой. Педро этим живет. А от Дилана уже не остается ничего просто. Он теряется, он медленно умирает внутри самого себя. Спешно пересекаю улицу на красный свет, отчего проезжающий на BMW богатенький дрыщ усыпает меня километром "теплых" слов. Демонстрирую ему свой средний палец благодарности, не замедляясь. Прости, Эм. Прости меня, слышишь? Я не могу так больше. Я сдаюсь, я не выдерживаю. Твоего брата уже почти нет. Посмотри на него? Разве он такой, каким ты его знаешь? Разве он такой, каким ты его любишь? Только глянь на эту мразь. Посмотри на меня, Эм. Я так устал... Так устал. Мне так больно, даже словами не передать. Линдси Стоув живет в лофте высокоэтажки. Меня ничто не останавливает от того, что я хочу сделать, и я знаю, что эта блондинистая дрянь будет не против, ей это только понравится. А мне станет легче. Как в тот неловкий и чертов раз с Билли Шамуэй в раздевалке. Я был так зол на Эрика, что потерял самого себя, не контролировал свои действия. Но мне станет легче, я знаю. Мне станет.Влетаю в парадное, как пуля, а старой консьержке говорю, что навещаю семейство Стоув. Так оно и есть. И мне даже будет плевать, если ее родители будут дома. Мне положить уже на все. Я должен что-то сделать, чтобы мне не было так хреново. Я должен избавиться от этого чувства самым чудовищным для меня способом на свете. Я ненавижу этим заниматься. Как только Эммануэль сделают пересадку легких, я к хренам завяжу с сексом и никогда не заведу детей. Да ну на хер, блять. Буду няньчить племяшек-гуманоидов, похожих на Хаймора, если этот шланг, конечно, захочет на Эмми жениться. Или нет, все еще через мой чертов труп. Эммануэль моя. Никто так не старается ради нее, как я, никто так не страдает. Блядский лифт действует мне на нервы. Едет вверх до безумия медленно, мучительно. Отстукиваю ритм ступней, продумывая предлог моего визита. Да к черту! Откроет дверь — вместо слов я ее поцелую. Никаких чувств или любви. Почему-то вспоминаю, как Билли боится замкнутый пространств. Как мы ехали с ней на этом самом лифте. Э-Эвелин. Серьезно? Это ее имя? Э в е л и н. Наконец-то. Я тут не молодею. Дверцы лифта раздвигаются, и я стремительно выхожу в коридор, двумя широкими шагами добираясь до двери. Не прекращаю стучать по поверхности до тех пор, пока получаю желаемое — Стоув открывает мне двери.— Дилан? — она спрашивает (не)много удивленно, но ее губы растягиваются в улыбке. — Что ты здесь делаешь? Стоит такая передо мной вся, в красном халатике, опасно сжимает пилочку для ногтей в руках. Не произношу ни слова, как и собирался. Нагло, властно и спонтанно обхватываю ее, целуя, и как бы агрессивно мне ни хотелось сейчас выглядеть, что-то внутри мне не позволяет окончательно стать монстром. Более того, стоит мне закрыть глаза во время поцелуя с Линдси, на обратной стороне век я вижу другого человека. С ранками на всем теле. С недоверчивым взглядом зеленых глаз исподлобья. Что за бред? Прочь из моей головы, Билли! Пошла вон, Эвелин, блять! Я хочу быть злым. Вместо ярости я проявляю какую-то нежность. Дикое желание, но при этом без импульсивности в действиях. Черт, что со мной не так? — У меня родители через полчаса приедут, — сбито произносит Линдси. — Мне плевать, — рычу ей в губы, снова вовлекая в поцелуй. — У меня... Ко мне скоро Ванесса придет...— Плевать, — ответ один и тот же. Целую эту дрянь, а перед глазами Билли: поджимает искусанные до крови губы, нежно, но не робко целуя меня в ответ. Гребаная Шамуэй! Катись на хрен! Линдси издает стон, а я не медлю, спешно тяну за край шелкового пояска на ее тонкой талии, и через секунду красный халат с кружевами падает. А блузку Билли я расстегиваю медленно, пуговка за пуговкой. Опускаю руки на ее бедра, подсаживая, и она цепляется ногами за мою талию, обвивая ее. Шамуэй обхватывает мое лицо ладонями, вовлекая в поцелуй. По дороге до ее кровати она пытается спешно снять с меня баклажанный свитер, а в моей голове это делает Эвелин, только мягко и как-то аккуратно.Господи, уйди! — Я не стану тебе платить за этот раз, ты понимаешь? — Не плати, — огрызаюсь и теперь целую ее агрессивней. Она узнает в моих действиях меня, именно того самого Дилана, и поэтому ее губы растягиваются в ликующей улыбке. — Какой ты ненасытный...— Ты меня таким любишь, — грубо констатирую факт. Мне хочется холодно швырнуть ее на кровать, вместо этого я аккуратно укладываю ее на поверхность. Как и Шамуэй, продолжая ее целовать. Прочь из моей головы! Я не хочу о тебе думать, Билли! Я противоречу сам себе. Занимаюсь тем, каким способом меня унизили. Наверное, я должен впасть в ступор, впасть в депрессию, да? Мною воспользовались, хотя я просил перестать, мне делали больно, а потом я делал больно в ответ. Но мне за это заплатили. Это было насилие или я просто утрирую? Тот мужик действительно надо мной надругался? Если да, то тогда какого черта я делаю сейчас? Я уже сам себя не понимаю. Если нет, то я просто жалок. А что самое галимое, я, похоже, до конца своих дней так и не пойму, что со мной сделал этот мужик. — Д-Дилан... — испускает хриплый стон, когда я проделываю дорожку из поцелуев на ее оголенной груди. А Билли все улыбается, пальцы свои тонкие мне в волосы запускает. Я не снимаю штаны полностью, просто приспускаю их вниз, размещаясь у Линдси Стоув между бедер. Она хрипло стонет, когда ощущает меня внутри, скребется ноготочками по моей спине, когда я делаю толчок. Зажмуриваю веки, словно мне слепит солнце в глаза, и издаю хнык, утыкаясь носом Линдси в плечо. А Эвелин все на меня смотрит, прогибается в спине, прикусывая губу. Шумно и рвано дышу, толкаясь в податливое тело Стоув. А перед глазами у меня совсем другая, отпечатавшаяся на обратной стороне век. А Билли по-прежнему улыбается, что-то шепчет, и мне почему-то становится настолько легко, словно ничего плохого со мной никогда не случалось...