15. (1/1)

***От лица Билли.Это уже как-то совсем нехорошо. Меня не в первый раз били, особенно с ноги по ребрам, но боль всегда отступала через несколько дней, а здесь словно становится все хуже и хуже. Мне больно сделать глубокий и полноценный вдох. Восхитительно. Для приличия запихиваю за щеку кусочек отбивной, начиная ее переживать под взволнованным взором Джо, следящей за каждым моим движением. После моих экспериментов над собственным телом, у нас с мамой установилось несколько железных правил:1. Она не насыпает мне слишком много в тарелку: желудку, да и организму в целом нужно медленно привыкать к восстановлению. 2. Порции будут постепенно увеличиваться в приделах нормы, разумеется.3. Она не будет меня подгонять, но я не встану из-за стола до тех пор, пока все не съем.А что самое паршивое, мое отсутствие аппетита Джо все равно принимает на свой счет, хотя это не так. Отбивная приготовлена восхитительно, просто Эрик Картер обеспечил мне убийственное настроение на всю оставшуюся жизнь. Он толком ничего такого не сказал. Не сыпал меня оскорбительными фразами, и все же меня порвало просто в хлам. Он пробудил во мне не самые приятные воспоминания, которые я пытаюсь подавить и от которых хочу избавиться вот уже два чертовых года. Хорошо, что мы с ней переехали из дома в квартиру, и дело не только в том, что содержание обходится Джорджии на порядок дешевле. Если бы мы все еще остались в том доме с подвалом, в котором тайно жил Хавьер, я бы, просыпаясь каждое утро, умирала бы тут же день за днем, снова и снова, как тогда, когда мне не удалось его спасти. Если бы мы все еще остались в том доме, все напоминало бы мне о нем.— Не вкусно? — робко слетает с уст Джо. Женщина смотрит на меня не так, как если бы заглядывала мне в рот, а так, как если бы контролировала, чтобы еда попадала прямиком мне в желудок, а не оставалась расковырянной и остывающей на тарелке.— Это очень вкусно, Джо, — мой голос несколько хрипит, и я подавляю кашель, прочищая горло. — Из-за отсутствия настроения у меня просто аппетита нет, — называю настоящую причину моего "вялого" употребления ужина.Но если она спросит, почему, отвечу ли я ей так же честно?— Что-то случилось? — спрашивает обеспокоенно, и я ощущаю, как по коже пробегаются мурашки, когда ее теплая и пухлая ладонь заботливо накрывает мою руку. Всю жизнь со мной что-то происходит, Джо. Изначально — я родилась. После — начала познавать всю жестокость людей.Я даже не знаю, каким образом оказалась в приюте, где жила до удочерения.Меня нашли на мусорке? Подкинули? Или действительно просто отдали?У меня не было своих игрушек.У меня не было друзей.Лишь растрепанные от постоянных драк волосы и ярлык "Безымянной".Пф, мои родители даже не удосужились дать мне нормальное имя.Эвелин? Вильгельмина? Уилла? Может, мои родители даже и не знали, что я девочка? Может меня вообще зовут Вильгельм?Видишь? Видишь, Джо? Видишь, что случилось? Видишь, что происходит сейчас? Позже — я чувствовала себя так, словно меня больше нет, часть меня умерла. Позже — я потеряла кого-то, кто был мне дороже жизни.Мы никогда не были с Джо настолько близки, чтобы я могла ей рассказать. Я не думаю, что в моей жизни вообще будет такой человек. Был. Был такой человек. Но многое ведь происходит только всего лишь один раз, не так ли?— Учительница по литературе забраковала мое эссе по роману "Большие надежды", над которым я трудилась несколько ночей, — пожимаю плечами. А еще вру. Но лучше уж я увижу на лице Джо облегчение от лжи, чем тяжесть от правды. — Сказала, что я слишком глубоко окунулась в персонажей, а нужно было на фоне основного сюжета отразить социальные проблемы общества и провести аналогию с современностью, — запихиваю еще один кусок, пережевывая и проглатывая мясо. — Теперь придется все переделывать к понедельнику. — Что ж, благо, что сегодня пятница, и ты хоть немного сможешь отдохнуть, — мама улыбается, пытаясь поднять мне настроение, и в ответ уголки моих губ приподнимаются вверх. Подношу к губам стакан с водой, делаю глоток.В течение последующего месяца, вода и зеленый ромашковый чай с мятой — единственное, что мне можно пить. Ну еще йогурт. О молоке, минералке, апельсиновом соке и содовой можно забыть. — Кстати, я взяла в прокате фильм с Беном Стиллером в главной роли. Вдруг вспомнила о том, как он тебе нравится, а еще я подумала, что мы давно с тобой что-нибудь не смотрели вместе. "Невероятная жизнь Уолтера Митти"... Что скажешь? — Я в деле, — странно, но предложение Джо заставляет меня искренне улыбнуться. Дом это то место, где ты чувствуешь себя счастливым?Дом — место, куда хочется возвращаться каждый день? Или, может, дом — это люди, которые способны поднять тебе настроение даже тогда, когда его нет?Попытка подняться из-за стола вызывает во мне дикий кашель, рвущий наждаком горло.— Билли?Как-то уже на автомате прикладываю ладонь к ребрам, сгибаясь пополам от удушающего кашля. — Билли!— Все но... — пытаюсь выдавить из себя и сделать вдох, но мне становится все хуже. Нет. Это не "нормально". Надрывный кашель мучает горло практически до тошноты, а боль где-то в межреберье становится практически невыносимой, аж до проступающих на глаза слез. Я не давилась собственной слюной или крошкой хлеба, нет. Меня просто ни с того, ни с сего порвал кашель.— Как сильно ты тогда упала, Билли?— Не... — Господи, да дайте же сказать, ну. — Не знаю, — хриплю, судорожно хватая ртом воздух. — Не сильно... — врешь.— Я вызываю скорую, — решительно и жестко отрезает Джо, принимаясь направляться к телефону и, естественно, игнорируя мой протест. Кому-то ведь нужней. Не стоит вызывать скорую помощь к кому-то вроде меня. Я всегда умела выживать и "зализывать" себе раны. Этот случай не исключение. Все в порядке, правда. Ну, да, болит немного. Ладно, много, сделать вдох тяжело. Но все не так уж и плохо, верно? Я почему-то сейчас ощущаю себя Эммануэль. Мне тяжко дышится всего день, а ей — всю жизнь так. Теперь я начинаю понимать, каково это — когда с каждым разом твой вдох все меньше и меньше, объем легких сокращается, они физически уменьшаются в размере. — Добрый день! Здесь... Здесь дев... Моя дочь задыхается от кашля... — черт, восхитительно. — Нет, она не больна, воспаления легких, фарингита или ларинготрахеита у нее нет... — Джо пропускает мимо ушей собственное имя, хрипло слетевшее с моих уст. Мне уже почти полегчало. Не нужно скорую, не вызывай. — Нет, астмы у нее тоже нет. Она сказала, что упала на днях... — бесполезно пытаться ее звать. — Хорошо, мы приедем сами.— Ч-Что? Нет, я в таком состоянии за руль не сяду. — Холодное приложить? Да, хорошо, — Джо прижимает трубку к уху плечом. А не поздновато ли для холодного компресса? Надо было об этом думать дня четыре назад... — Да, ибупрофен есть. Хорошо, я ей дам. Холодный компресс, ибупрофен... Звучит скверно. Все так хреново? Джорджия вешает трубку и, немедля, направляется в ванную за аптечкой. Блин, ну, зачем надо было звонить? Я уже не кашляю почти. Просто был приступ. Которого, по идее, и вовсе быть не должно. Через секунд тридцать мама возвращается с бинтом и пластиковой бутылочкой ибупрофена в руках. — Мам, в этом нет необходимости... — наблюдаю за тем, как женщина набирает в стакан воду и протягивает мне его вместе с двумя овальными пилюлями. Если я не выпью, она меня взглядом испепелит. Мои руки немного подрагивают, забирая из ее ладоней стакан и таблетки. — Лед? — пока я мешкаю и мнусь на месте, задаваясь гениальным и актуальным в это время вопросом: "Пить или не пить?", Джо извлекает из морозилки пластмассовую емкость с готовыми кубиками льда. — Сейчас будет не самое приятное ощущение, Билли, но это тебе поможет облегчить боль по дороге в кабинет травматолога, — неужели все настолько серьезно? Это всего лишь удар по ребрам. С ноги. Люди каждый день в драках получают кучу синяков. А еще трещин, переломов, всяческих смещений и внутреннее кровотечение. Но, если бы все было так прозаично, я бы уже умерла, не так ли?— По дороге к травматологу? — мой голос срывается на писк. — Джо, я не сяду за руль. — Правильно. За него сяду я, Билли. Помоги мне задрать тебе рубашку и привязать тебе эту пластину со льдом к месту ушиба. — Но, Джо... Ты...Она же уже где-то с год не водит машину. Ей трудно выбираться из переднего сидения, там расположение руля по отношению к спинке водительского места неправильное. — Знаю, но я еще не забыла, как это делается, Билли, — Джо Шамуэй спешно заворачивает в кухонное полотенце лед, а я кое-как, скрипя зубами от ноющей боли в ребре, отдающей в плечевой сустав, задираю наверх клетчатую рубашку с майкой, обнажая синяк-фиалку цвета ночи размером с крупное яблоко. Охренеть. От этого мне было так невыносимо больно переворачиваться на кровати, пытаясь лечь поудобней?[...]И все же обратиться к травматологу было необходимостью. Грудную клетку словно забетонировали, про полноценный и глубокий вдох можно забыть на две-три недели. Эластичный бинт, туго затянутый поверх мази, которой обработали мой ушиб, стягивает кости, создавая ощущения корсета. Может, хоть талия появится?Приходится сидеть прямо, словно вдоль позвоночника к спине привязали доску для выравнивания осанки. Доктору я затравила ту же старую и порядком заевшую байку о том, как подскользнулась и упала. Кому-то на ногу. Несколько раз. Его дико интересовало, каким образом я умудрилась схлопотать трещины двух реберных костей. Блеск.Трещины. Становишься трухлявой, Шамуэй. Уже не способна удар выдержать. Девчонки в детдоме били меня еще и не так. До встречи с Хавьером от Харпер Кейн влетало по солнечному сплетению каждый чертов день, это даже стало традицией. Мое тело без синяков — да никогда. Сжимаю пальцами край рентгеновского снимка собственных ребер, тяжко вздыхая. Восхитительно, Билли. Просто о-ча-ро-ва-тель-но.Но это пустяки, так ведь?Ты же несокрушимый и пуленепробиваемый танк.Ты выдержишь, ведь всегда это делала. ***От лица Эммануэль.И тогда я впервые пошла на риск.Слишком боясь, что рисковать мне понравится. Легкий мандраж окутывает тело, заворачивая его, словно в шинель. Малость нервно отстукиваю странный ритм тонкими пальцами по собственной ладони, роняя тихий вздох. Вечерний ветер развевает пряди моих темных волос. Рама на велосипеде довольно широкая, на этот раз я сижу не на багажном отделении, прижимаясь к Хаймору сзади, а впереди сиденья боком, перекинув свою руку через плечо Фредди. На моих коленях покоится кислородный баллон, который я все равно придерживаю рукой. Мои пальцы впиваются в воротник пальто Хаймора, когда его велосипед разгоняется на спуске. Вжимаюсь ему в плечо, понимая, что тепло моего отрывистого дыхания гладью стелется по коже его щеки. Будь смелой, Эммануэль. Решайся. Возьми и сделай это. Впервые я настолько к нему близко, чтобы поцеловать его в щеку, выведя наши отношения на новый уровень, но вместо того, чтобы ощутить тепло его кожи на своих губах, я начинаю говорить: — Спасибо тебе еще раз, что согласился... Это многое для меня значит. Его присутствие и поддержка поддерживают во мне боевой дух. Не знаю, что на самом деле сподвигло меня решиться на такой опрометчивый шаг. Рене — это часть моей жизни, вырванной практически с корнем.— Если это многое значит для тебя, то и для меня тоже, — уголки его губ сгибаются в легкой улыбке, и под веками образуется едва различимая сеть мелких морщинок. На лучах садящегося в закат солнечного диска серо-зелено-голубая кромка глаз Хаймора отливает турмалином. Фредди немного тормозит, чтобы не вписаться в машину впереди, остановившуюся на светофоре. Я заранее дала ему координаты дома Рене, по крайней мере, именно этот адрес был указан, когда нам с Диланом приходили чеки с небольшой суммой денег на оплату коммунальных услуг.Дилан.В последнее время у него такой уставший вид... Не за чем его обременять еще одной проблемой. К тому же, он может меня не так понять. Визит к Рене не будет таким, каким он себе представляет. Я не стану падать на колени и умолять ее вернуться. Я, наверное, никогда не смогу ей простить те слезы на глазах Дилана, когда она ушла. Он никогда не плакал, как бы трудно ни приходилось, а ее уход стал просто последней каплей. Я не прощу ей рваную рану в его душе, которую тщательно пыталась помочь ему залечить, но я знаю, что меня ему тоже никогда не будет достаточно. Он любил ее. Боже, как же он ее любил... Я не прощу ей его разбитое сердце. И все же в чем-то я благодарна Рене. Мы с Ди всегда были семьей. Но ее уход сплотил нас так, как никогда прежде. Он стал всем моим миром, а я — его. Но, если я иду к ней не для того, чтобы просить вернуться, то зачем вообще это делаю?— Мы почти приехали, — слух цепляет голос Фредди, а тепло его слов заставляет мурашки пробежаться по моей коже. Он так близко, такой теплый, надежный, спокойный.Мне спокойно с ним. — Еще не передумала? — слетает с его уст. — Потому что у меня от этой идеи как-то начинает играть очко, — от нервов он начинает шутить, дабы как-то разбавить данную обстановку, и это вызывает во мне искренний смех, который мне сейчас тоже нужен.— Как ты литературно высказался, — молвлю с сарказмом, а затем немного краснею, ощущая, как по телу разливается жар и как неловкость кисточкой рисует румянец на моих щеках, когда на повороте улицы кончик моего носа утыкается Хаймору в шею. А затем я ловлю себя на мысли, что мне вдруг не хочется выпрямить спину и отпрянуть. Мне так и хочется разместить свою голову у него на плече и просто вдыхать запах его одеколона и стирального порошка, пахнущего полевыми цветами. Или он использует лавандовый? Из-за кислородных трубочек я не могу учуять запах его геля для душа, или машинного масла на дороге, или ванили из маленькой пекарни на углу улицы, или запах кофе, на который в последнее время подсел Дилан, или запах хвои и мандаринов на Рождество. Это так удручает... То, что я не могу ощущать жизнь на полную. Будь смелой, Эмми.— О чем бы ты сейчас написал? — меня одолевает дикий интерес. Я знаю, что какая-то часть Фредди даже сейчас продумывает различные реплики, всяческие сюжетные линии и дальнейшее развитие действий, пускай под его рукой и нет ручки с тетрадкой или ноутбука, чтобы записать мысль. Мне нравится слушать, как он по ходу действий пишет историю чего-то большего, чем мы есть. Историю, где есть место для меня, где я буду улыбающейся и счастливой. — "Мой велосипед рассекал ветер, он гнал вперед, подобно призраку, и в ушах от этого ощущался легкий звон. Эммануэль О’Брайен держалась за меня так крепко, как будто от этого зависела ее жизнь. Ее темные волосы, развеваясь, то и дело щекотали мне шею и щеку, а так как я боялся щекотки, мне было трудно одновременно крутить педали и стараться не засмеяться", — он начинает на ходу придумывать продолжение своей книги, и это вызывает во мне улыбку.— Ты боишься щекотки? — "В тот момент я пошутил, что я боялся щекотки, — продолжает, — я просто чувствовал, что это заставит Эмми улыбнуться, а мне так нравилась ее улыбка".Ему нравится моя улыбка.И я начинаю улыбаться еще шире и еще глупей. Краснея. Заливаясь краской.Ему. Нравится. Как. Я. Улыбаюсь.— Дурачок, — бью его кулаком по плечу, но легко и как-то по-дружески. По-дружески?Решайся, Эм. Сделай это.— Я все еще не одобряю того, что Дилан не посвящен в наши планы, — Фредди малость хмурит брови, всматриваясь вдаль. — Ты прекрасно знаешь, почему ему нельзя знать. Нет. Это его даже не разозлит. Дилан никогда на меня не злится, он попросту не умеет. Но это его расстроит в край. Я знаю, что ему будет больно. — Та-а-ак, — растягивает Хаймор, и внутри меня завязывается тяжкий и тугой узел неопределенности, — ну все.Этот район считается якобы пригородом, хотя территориально все находится в пределах города, неподалеку даже небоскребы стоят, не то, что наша с Диланом квартира в доме под железнодорожными путями, от которых штукатурка со стен сыплется. Дома здесь все равно кажутся старыми, но это куда лучше того места, где мы с братом живем. Будь смелой, Эммануэль. Просто постучись к ней в дверь.— Боже... — слетает с уст Фредди. — Мы словно совершаем что-то преступное, ей-Богу, — кажется, его трясет еще больше, чем меня. Ему почему-то до сих про все это кажется идиотской идеей, но он прекрасно понимает, почему я решилась на это. Чего я ожидаю от встречи? Да черт его знает. Просто... Просто хочу увидеть ее. Ничего особого. Странное оправдание, правда?Я по ней не скучаю.Фредди оставляет велосипед у ствола широкого и раскидистого дуба, неуверенно засовывая руки в карманы пальто, за которое в школе его дразнят Слендерменом. Коротко облизывает уголки губ кончиком языка, тяжко вздыхая. На лучах садящегося в закат большого оранжевого солнца его пшеничные волосы словно отливают темным золотом; немного детские глаза сейчас кажутся такими зелено-карими, как два лесных пруда. Он красивый.И от этого осознания что-то внутри меня нервно забилось. Он как осколок солнышка: добрый, светлый, теплый и такой яркий-яркий...Будь смелой, Эмми. Будь храброй.— У тебя с собой, случайно, нет вале... — Хаймор не заканчивает фразу, она обрывается на полуслове, когда я с помощью двух довольно широких шагов сокращаю между нами расстояния и поднимаюсь на носочки, ведь Фредди выше меня. А реплика его обрывается из-за того, что я оставляю на его губах наш первый поцелуй, немного повергающий его в шок. Будь отважной, Эмми. Пойди на риск.— ...рьянки, — срывается с уст Фредди, когда я немного отстраняюсь, растягивая уголки губ в улыбке. Голос его теперь звучит куда уверенней, чем прежде. — Все еще нужна валерьянка? — усмехаюсь, ощущая, как по телу словно разливается жидкое и теплое спокойствие. — Теперь она нужна еще больше, чем прежде, — отвечает с улыбкой, и я тянусь вперед, бегло целуя его в нижнюю губу, на что Хаймор отвечает мне.— А теперь нужна? — Теперь валерьянка не поможет и вовсе, — выдыхает мне в губы. Я ч у в с т в у ю. И в этот момент я чувствую, что живу, а не существую. В эту секунду для меня нет кистозного фиброза и всего прочего. Но есть рука Фредди, которая сжимает мою. Есть пальцы, которые переплетаются с его. Есть ощущение комфорта и спокойствия. Есть просто "мы". Два мечтателя, встретившихся однажды. Два мечтателя, чьи дороги переплелись. — Ты готова? — он немного приопускает голову, пытаясь словить мой взгляд. Готова? Разве?Роняю тихий вздох, отводя взгляд в сторону дома Рене. И кивок служит Фредди ответом. Начинаем медленно направляться к цели, и я ощущаю, как с каждым шагом ощущаю дрожь в теле. Фредди не выпускает мою руку, и я выдаю свою нервную дрожь тем, что начинаю крепче сжимать его пальцы. Хаймору не нужно говорить, что я не одна, что он рядом, но, тем не менее:— Все будет хорошо, если хочешь, я все это время буду стоять рядом. — Было бы здорово, — издаю нервный и хриплый смешок. Будь смелой.Замираю на несколько секунд напротив дома матери, поднимая на него взгляд, и дышать в одночасье становится как-то трудней. Достаю из кармана джинсовой куртки аэрозоль, встряхивая его, а затем вдыхая содержимое, надавив подушечкой пальца на дозатор. Клин клином. Дышать стало настолько легче, словно у меня целая мятно-эвкалиптовая плантация в легких, но зато тяжесть перебралась куда-то на душу, падая кирпичем куда-то на дно желудка. Нет, все-таки идиотская это была идея, Фредди. Пойдем отсюда.Пойдем. Пойдем домой.На крыльце дома Рене всего три ступеньки. Я втягиваю столько воздуха в себя, сколько позволяет мне объем легких, прежде, чем постучаться в дверь. Так, стук не требуется. Есть дверной звонок. Все внутри холодеет. Пальцы дрожат, а в ушах раздается звон.— Пойдем отсюда, — шепчу тут же, а ведь еще не прошло и десяти секунд. — Эм...— Просто... Просто пойдем, — отрезаю смело, уже, было, поворачиваясь спиной к двери, когда она вдруг издает скрип, отворяясь. О черт...— Чем обязан? — мужской голос не слишком приятен для слуха, что уж говорить о внешнем виде? Мои колени немного ватные, совсем не слушаются при развороте. У него второй подбородок, небритая щетина, кепка прикрывает залысину на голове. Клетчатая рубашка, закатанная по локти, едва сходится на широких плечах с грудной клеткой и пивном брюхе. На руках виднеется несколько выцветших старых татуировок. Отменный у тебя вкус на мужиков, мам.— Э... — не могу выдавить из себя ни слова, выходят лишь нечленораздельные звуки. — Добрый вечер, мы ищем Рене... — приходит мне на помощь Фредди.— Рене Эскобар, — добавляю, называя девичью фамилию материи. Наверное, сейчас она называет себя так, отказавшись от фамилии нашего с Диланом отца. Хотя, похоже, они никогда и не были женаты. — Я... Я ее дочь. Мужчина окидывает меня безэмоциональным взглядом, вскидывая бровь, а после этого разворачивается лицом к коридору в квартире, выкрикивая, чтобы его услышали: — Ренни, тут к тебе пришли! — Я ведь просила тебя не называть меня так, Боб! — в женском голосе ощущаются нотки злобы. Кажется, мы пришли не в самое лучшее время — кое-кто как раз ссорился. — Успокойся, женщина, и приготовь ужин, а я пока в супермаркет за пивом сгоняю, сегодня открытие сезона, Джек и Флойд нагрянут посмотреть матч, — обращается он к Рене, а после разворачивается к нам с Фредди, но его слова все еще адресованы женщине: — И сделай что-то с этой детворой, чтоб не толпились под моим окнами. — Сам приготовишь себе ужин! Иди ты в жопу, Боб!— Твоя мамаша, девочка, иногда доводит меня до желания застрелиться, — мужчина цинично цокает языком, понижая громкость голоса, чтобы его слова были слышны только нам. — А когда она переходит на испанский... Дурдом, блять, просто, — он закатывает глаза, принимаясь спускаться по ступенькам, извлекая из кармана джинсов ключи от пикапа, припаркованного у дороги. — А мусор ты вынес? — голос Рене становится все громче, и все внутри меня замирает. Изначально ее лицо выражает лишь злость и раздражение, губы сомкнуты в плотную полоску, зажимают подпаленный и дымящийся сигаретный окурок. Мама выходит на порог, но не покидает пределы квартиры, понимая, что ее ноги врастают в пол, когда она переводит взгляд правей, встречаясь со мной взглядом. И тогда выражение ее лица не просто смягчается, оно сейчас словно готово луснуть от удивления. Карие глаза становятся такими большими, как два блюдца, готовые попросту вытечь из ее глазниц. Губы начинают подрагивать от неуверенности и приоткрываются настолько, что сигаретный окурок едва ли не падает на пол. Короткие волосы Рене растрепаны, словно после неудавшейся завивки бигудями. Скулы выделяются, свитер висит на худых плечах.В один момент она просто ошарашенно смотрит на меня...— Привет, мам...Она спешно вынимает изо рта сигарету тонкими пальцами. — Эммануэль? — сбито, но не заикаясь, молвит женщина. Между нами повисает неловкое молчание, и всю ситуацию снова спасает Фредди. Господи, спасибо тебе за Хаймора. Спасибо за то, что дал ему поразительный талант вовремя открывать рот, он слишком много ситуаций вытащил из тотального провала.— Добрый вечер, меня зовут Фредди, — он дружелюбно протягивает руку, и моя мать, немного помедлив, неуверенно и несколько растерянно ее пожимает, пребывая в неком замешательстве от происходящего. — Рене Эскобар, — мама наконец берет себя в руки, хотя видно, что ей это дается с трудом. Такого неожиданного визита она никак не могла ожидать. — Может, зайдете в дом? Я... Я приготовлю чай, — неожиданно предлагает, а я, к своему удивлению, неожиданно соглашаюсь:— Хорошо.Мать заходит в дом спешно, попутно пытаясь убрать какие-то вещи, чтобы объем бардака в доме хоть немного уменьшился. Мы же с Фредди заходим медленно, пытаясь все рассмотреть. — Располагайтесь в гостиной. Пока Боб не вернется домой, диван наш. А к вечеру эта жирная и ленивая скотина притащит своих дружков смотреть бейсбол по телику, — Рене пытается судорожно навести чистоту в доме, перекладывая кое-какие вещи с одного места на совершенно другое. — О, и не обращайте внимания на весь этот срач, уборкой я планировала заняться завтра, произносит мать, исчезая где-то в дверном проеме, ведущем на кухню, из-за которого тут же неожиданно выглядывает и добавляет: — Вы садитесь на диван, а я пока тут чай приготовлю... Обмениваемся с Фредди короткими взглядами. Что ж, кажется, все пока не так уж и плохо. Через какое-то время Рене выносит на подносе три разнокалиберные чашки с чаем, опускаясь на стул напротив дивана. — Угощайтесь, — небрежно молвит, беря в руки одну из чашек. Обстановка погружается в тишину, нарушаемую лишь громким сербаньем горячей жидкости. — Я не ожидала твоего визита, если честно, — Рене окидывает меня беглым взглядом, спеша заткнуть себя чаем. — Честно говоря, я не ожидала, что вообще захочу к тебе придти, — отвечаю честно, и мать понимающе кивает головой. Как вообще можно захотеть встречи с ней после того, что она сделала? Но, если я не пошла на встречу, то что я здесь делаю?Громкое сербанье Фредди опять нарушает тишину.— Как... Как Дилан? — слетает с ее уст.— Работает в супермаркете по ночам. Отстает по учебе немного, — отвечаю коротко, практически односложно, рассматривая каждый уголок в гостиной.Вот, что принес нам уход Рене. Постоянную усталость и вымотанность Дилана, а еще тонны разочарования, недоверия и презрения к людям.— Полагаю, он не знает, что ты здесь?— Даже если бы он знал, это важно? Наш разговор катится в пропасть, и я уже просто не знаю, сколько раз мне стоит поблагодарить Фредди за то, что он спасает собой ситуацию:— Вкусный чай, миссис Эскобар. — Несмотря на все формальности, я все еще мисс, Фредди. Боб — мне не муж, слава богу, — Рене закатывает глаза, сутулясь, отчего острые лопатки начинают проступать из-за свитера крупной вязки. — А вы двое... Вы вместе?— Э... — протягивает Хаймор. — Да, — уверенно отвечаю, подавляя кашель. — Мы вместе, — прочищаю горло, встречаясь с хмурым взглядом матери. Пытаюсь откашлять ком в горле, но, кажется, становится только хуже. — Мы... — пытаюсь договорить, но к стенкам гортани подступает новый приступ, вырвавшийся из недр моих маленьких легких. — Эм? — напряженно роняет Фредди, и я ощущаю, как его широкая ладонь ложится мне на спину, начиная потирать, как это, обычно, делает Дилан. — Эмми, ты в порядке? — Да, — мой голос хрипит. — Да, я... — сгибаюсь пополам. Ну, нет. Нет-нет-нет. Ненавижу свой кистозный фиброз. Не-на-ви-жу. Рене ошарашенно поднимается на ноги, отступая от меня на шаг. То, от чего она так старательно пыталась уйти, само пришло в ее дом. То, из-за чего она ушла. Из-за чего бросила нас с Диланом, разбив нам сердце.То, из-за чего она оставила двух детей в тот сложный период, когда они нуждались в ее поддержке больше всего на свете. То, чего она боится.Но мы справились, мам. Мы... Мы с Диланом выжили. Спасибо тебе. Твой уход из нашей жизни дал мне многое понять. — Эммануэль, — Хаймор усердно трет мне спину в области легких, и мне становится немного легче. Его грудная клетка вжимается мне в плечо, а сбитое и рваное дыхание щекочет щеку.— Я... — голос у Рене дрожит. Женщина нервно заправляет за ухо темную прядь, но та вновь выбивается, падая на висок. — Я вызову скорую.— Не... — поднимаю на мать хмурый взгляд, сбито выдавливая из себя. — Не надо скорую...Не надо. Не звони в скорую.Это заставит Дилана снова беспокоиться, нервничать и переживать. Он так мало отдыхает, пусть хоть день проживет без заботы обо мне. Я не немощная, я всего лишь больна. Мне так хочется, чтобы он хоть немного отдохнул, он заслужил спокойный день больше всех остальных. Нет. Нельзя. Нельзя его беспокоить.Не нужно. Не вызывай скорую. Или Дилан узнает о том где я. Или это его огорчит. Или он сильно расстроится, узнав, что я пришла в гости к ней, к женщине, которая два года назад заставила нас стать друг для опорой, потому что мы оставались с ним совсем одни в этом жестоком мире, совсем одиноки. Или ему будет больно от того, что я совершила. Нельзя звонить, нет-нет.— Рене, не... — но новый приступ кашля накрывает меня с головой. Черт.Ее пальцы судорожно набирают номер доктора Андерсена. — Доктор Андерсен? Добрый вечер, это Рене Эскобар. Фак.— Эмми, все будет хорошо, — Хаймор не убирает руку от моей спины, и его непосредственная близость действительно помогает мне. Ясен хрен, что все будет хорошо. Со мной. А вот насчет Дилана — я не уверена.***От лица Дилана.Блять. Восхитительно. Стоило мне хоть на полдня отвлечься, отдохнуть, начался какой-то несусветный пиздец. Я попросил Хаймора звонить мне лишь в экстренных случаях, когда он был с моей сестрой. Вдруг у нее начался бы приступ кашля, а ему внезапно отшибло бы память, и он забыл, как именно должен действовать в случае помощи Эммануэль. Просто так мне бы его голос слушать уж точно не хотелось. Поэтому, когда на экране моего сотового высвечивается его имя, все во мне подбирается, сжимается в ком, и я собираюсь, немедля. "В больнице". Уверен, ее туда заволокли силком, Эммануэль ненавидит машины скорой помощи. Фредди мне так и не объяснил, в каком именно месте ее увезли в больницу, где они в этот момент находились, но это не важно, ведь так? В любом случае, на объяснение этого не было времени. В любом случае, я сломаю Хаймору челюсть, если узнаю, что они были у него дома, он это понимает. Черт. Мне пора бы научиться разрешать ему находиться рядом с ней, разговаривать с ней, смешить ее. Пора бы свыкнуться с мыслью, что делает он это не потому, что хочет сделать ей больно, а потому, что ему хочется с ней быть, хочется на нее смотреть, держать ее за руку. Держать за руку? Хорошо, это, пожалуй, будет единственный "ванильный" аспект отношений, который я могу ему официально разрешить. Неофициально — это то, как она крепко прижимается к нему, когда ездит на своем велосипеде. Уму не постижимо, что она в нем нашла? Он же тощий, долговязый дрыщ с детским взглядом и наивными мечтами покорить мир. А что такого женщины находят во мне? Во мне нет ничего. По истечению лет я стал гнилой пустышкой. И в отличии от Фредди я больше не мечтаю. Я похоронил все мечты недели с две после того, как от нас с Эм ушла наша мать, как ушел с работы в супермаркете, начав заниматься эскортом. Это была официальная дата смерти всех моих желаний для самого себя. Теперь у меня лишь одно желание, одна мечта: я хочу, чтобы Эммануэль была здоровой. И я пойду на все ради этого. Нет, убивать я никого не стану, разумеется... Кроме, разве что...Сука, как на зло, на дороге образовалась тянучка из-за неисправности светофора. Нервно отстукиваю ритм пальцами по рулю, выглядывая из-за лобового стекла на красный свет, который тут же сменяется желтым, а через две секунды — зеленым. Господи, определись уже. У меня нет времени, я нужен Эмми. Я должен быть рядом с ней, должен держать ее за руку. Она не должна чувствовать, словно она одна. Нас двое. Нас с ней двое, и всегда так было. Я нужен ей. Нужен. Нужен ведь, да? Машину паркую по-китайски, занимая сразу два парковочных места. Нет времени стать красиво, да и штраф еще, наверняка, впаяют. Насрать. Н а с р а т ь. Пускай. Я должен оказаться сейчас рядом с ней. Я должен держать ее за руку. Наверняка, доктор Андерсен проводит процедуру откачки жидкости из легких. Наверняка он вводит ей какие-то лекарства, от которых Эммануэль стошнит. Кто будет рядом с ней, чтобы придержать ей волосы? Кто будет чувствовать, как ее пальцы сильно впиваются в твою ладонь, когда ей больно? Я нужен ей. В больницу я не просто вхожу, я в нее влетаю, словно мне вживили закись азота в вены. Жму на кнопку лифта, переминаясь с ноги на ногу, и почему-то вспоминаю, что замкнутые пространства вызывают в Билли Шамуэй неподдельный страх. Хм. Нашел о чем думать. Вовремя. Блять, по лестнице и то было бы быстрей. Захожу в кабину лифта, а дверцы, как на зло, предательски медленно сдвигаются, закрываясь. Назойливый запах хвори и медикаментов вгоняет в депрессию, и я прочищаю горло, стараясь отогнать плохие мысли. Заправляю руки в карманы красной худи, напрягаясь, когда лифт останавливается, и двери раздвигаются. Найду Фредди и к стенке его на хер приколочу, допрашивая о том, что произошло, пока он мне не ответит. Замечаю знакомое лицо в коридоре. Девушка сидит так прямо, словно ей позвоночник выстроили по ниточке, и тяжко вздыхает, рассматривая снимок рентгена. — Билли? Пиздец, а с ней уже что?Но девушка не успевает мне ответить, я ускоряю шаг, проходя мимо, когда мой взгляд цепляет Фредди в конце коридора. Я на распутье: мне сказать ему спасибо за заботу о ней или задвинуть ему по роже, что сам он не справился, пришлось вызвать скорую? А затем я резко торможу. И все во мне замирает. И обрывается следом. И уровень моей неожиданности взлетает в ебаный космос, на другую планету. Я перестаю дышать, мое сердце прекращает биться. Я теряю самообладание, когда я вижу ее. Взлохмаченные темные и короткие волосы. Карие глаза прищуриваются. Кожа смуглая, тело тощее. Стоит у раскрытого окна, а тонкие пальцы сжимают сигаретный курок. И посрать с высокой башни, что курить в больнице запрещено. Нет, дым выветривается через фрамугу. Сейчас лишь не хватает, чтобы она начала ругаться по-испански. Это, шутка, блять, какая-то? Потому что мне вообще не смешно. Ее не должно здесь быть. Доктор Андерсен обещал мне, что не позвонит ей ни под каким предлогом. Он... Блять, он давал мне слово. Какого черта Рене здесь делает? Что происходит?Завидев меня, женщина принимается спешно тушить окурок, выбрасывая его из окна. Ну, пиздец просто. — Какого хрена? — недоуменно спрашиваю. Ни "привет", никакого "мама", ни объятий. — Здравствуй, Дилан, — она подходит ко мне на шаг, но я пячусь.— Что ты здесь делаешь, Рене? — спрашиваю сухо. — С каких пор ты зовешь меня Рене? — роняет холодно. — С тех пор, как моя мать для меня умерла, оставив двух беззащитных детей одних, — хамлю, напрягая челюсть, и мать одаривает меня пронзительным взглядом карих глаз. Она понимает. Она знает. Она чувствует, как сильно я ее ненавижу. Ладно, она бросила меня, бесполезного мальчишку, который ничего не умел, который был просто жалким сопляком. Но, Эм... Почему она бросила ее? Она была нужна ей. Эмми любила ее. Эмми обожала ее. Нет, Рене знает. Знает, почему я смотрю на нее так, словно она мне никто. Знает, почему у меня дико чешутся руки ее придушить. Она бросила ее. Она бросила нас.Я не прощу ей то, как плакала Эммануэль, как винила во всем себя. Я не прощу ей это. Эмми всегда была мягкой и уступчивой. А я ни хрена, сука, не мягкий. Я злопамятный и злобный. И зло помню долго. На всю жизнь, блять. — Я высылала вам чеки, тебе не понять, каким образом и где я брала деньги, — оправдания — железо и металл просто.У-у-у, мы заговорили о том, чем мы жертвуем? А как насчет того, что я потаскун? Жиголо? Как насчет того, что с моим телом делают клиенты? Что я делаю с ними? Ее способ достать деньги был еще "грязней"? Сомневаюсь. — Что ты здесь делаешь, Рене? — фыркаю, раздраженно сощурив глаза. — А что Эммануэль делала у меня дома?Что? Ее слова застают меня врасплох. Что она сказала? Эмми пришла к ней? К... К ней? Мои губы чуть приоткрываются, и я отступаю на еще один шаг назад. — Да, она пришла ко мне.Не сказав мне. Посчитав, что я запрещу, не пойму, разозлюсь и расстроюсь. Она пошла к ней, не обсудив это со мной. О, Эмми... Что ты?.. Что ты наделала? Что ты сделала, родная?Перекидываюсь с Фредди взглядами, понимая, что все это время он молчаливо за нами наблюдал, упершись плечом в гладь стенки и скрестив руки на груди. Переключаю все свое внимание на окно в палате, через которое виднеется лежащая на больничной койке Эммануэль, к чьей руке подключен катетер. Бедная моя. Милая моя. Родная моя. Я рядом. Я уже здесь. Сейчас я возьму тебя за руку. — Она хотела дождаться твоего прихода, но доктор Андерсен настоял на том, чтобы дать ей снотворное, — поясняет Хаймор. — Она сейчас спит, но ты все равно можешь войти.— Я войду по-любому, я ее ближайший родственник, — громко заявляю, явно давая Рене понять, что она больше не часть нашей с Эм жизни. Пусть катится отсюда. Я ее ненавижу. Эмми так плакала из-за нее, так плакала...Напрягаюсь, оттягивая ручку ее палаты вниз, и дверь отворяется, позволяя мне войти. Грудная клетка моей сестры вздымается вверх и опускается вниз равномерно и спокойно. Ее веки сомкнуты, что дает мне понять, что она глубоко спит. Пусть отдыхает, умница моя. Девочка моя хорошая. Все то хорошее, что есть в моей жизни.— Говоришь, я не должен о тебе заботиться каждые пять минут? — тихо, но хрипло смеюсь, обращаясь к сестре и подвигая стул к ее кровати. — Кажется, это входит в привычку, — опускаюсь на поверхность стула, аккуратно беря руку Эммануэль в свои ладони. — Я так к тебе спешил, что, кажется, забыл выключить чайник на плите, — разговариваю с ней, зная, что она мне не ответит. — Поэтому не сильно удивляйся, когда ты проснешься и вдруг узнаешь, что наша чертова квартира сгорела дотла, лучше скажи: "Наконец-то". Хоть штукатурка в чай и на кровать сыпаться не будет больше. Плиту я выключил на самом деле. А если быть честным, то не ставил воду кипятиться вообще. Шмыгаю носом, опуская взгляд на руку сестры, бережно сжимая ее в своих ладонях. — Ничего, — поджимаю губы. — Я... Я не злюсь, — и это действительно так. Мне больно, но я не злюсь, нет. — Я хочу, чтобы ты знала, что я на тебя не зол. Я понимаю, — потираю кожу ее ладони подушечкой большого пальца. — Я понимаю, Эммануэль. Я знаю, что, как бы я ни старался, я — не она. И ты тоже не она. Поэтому я понимаю, Эм. Я не злюсь, обещаю. Просто... Просто скажи мне в следующий раз, ладно? — убираю с щеки сестры волосинку, сдвинув челку на лбу вбок. — Просто... Я переживаю за тебя, ты знаешь. Я не зол. Я сказал это уже раз с пять, но это действительно так. Я не зол на тебя, Эм. Ты — это все, что у меня есть. Я... Я понимаю, почему ты пошла к Рене. И это меня удручает. Я не Рене. Я не мама. Я всего-то брат. Нет, Рене нельзя назвать матерью после всего. Она потеряла этот статус два года назад, когда ушла и не вернулась домой. Скрип двери заставляет меня вздрогнуть. Оборачиваюсь, замечая в проеме доктора Андерсена. — Здравствуй, Дилан, — уголки его губ растягиваются в искренней улыбке, и я киваю головой в ответ. — Ты знаешь, Эм так хотела дождаться твоего прихода, что я думал, что потребуется вкалывать ей успокоительное. Огрызалась так отважно, — он издает тихий смешок. — Я застрял в тянучке на дороге, — пожимаю плечами.— Тебе стоит поехать домой и отдохнуть, Дилан, ты же знаешь, с Эмми ничего здесь не произойдет, — он кладет свою руку мне на плечо, и я согласно поджимаю губы, бросая на сестру взгляд. Немного помедлив, я поднимаюсь на ноги и наклоняюсь к Эммануэль, оставляя на ее лбу поцелуй, после чего выхожу из ее палаты, снова погружаясь в напряжение и враждебность.Рене. — Как она? — слетает с ее уст. — А тебе какое дело? — бросаю сухо. — Тебя воротит от вида ее кашля и рвоты от медикаментов. Иди домой, Рене. Мы справимся сами, без тебя, мы уже привыкли, — начинаю продвигаться по коридору, но слова матери каждый раз замедляют мой шаг:— Говори за себя, Дилан. То, что Эм сегодня пришла...— Это ничего не значит! — грублю. — Хочешь, я тоже завтра приду к тебе? — вскидываю бровь, заставляя мать немного осунуться. — Хочешь? — Возобновляю шаг к выходу, цепляя взглядом Билли, которая подает руку своей маме, чтобы подняться. И все же, что с ней? Это же из-за того кашля, да? Или из-за ребер? Так и думал, что там было не падение. Так и знал. — Ты не имеешь права запрещать мне интересоваться вашей жизнью, Дилан. Что? После всего, что было? Я не имею права?— Нет, имею! — резко разворачиваюсь, выплевывая эти слова матери в лицо. — Ты не будешь частью нашей с Эммануэль жизни, — шиплю, отчего все внутри напрягается. — Ты... Ты ушла! Ты бросила нас! — черт, а на наш спектакль нашлась публика. Фредди устало плетется сзади, переводя взгляд с меня на Рене, и в обратном направлении. Билли с Джо стоят в стороне, молчаливо за всем наблюдая. — Ты бросила ее! Девочку, которая любила тебя, которой ты была нужна. Девочку, которая больна. Черт! Я любил тебя! Нам было тяжело, нам было несладко, но мы должны были держаться вместе, как семья! Но ты ушла. И мы пережили с Эм это, Рене. Поэтому не говори мне, на что я имею право, а на что нет. Меня сейчас порвет. Меня сейчас просто порвет на куски изнутри. — Дилан... — доктор Андерсен обращается ко мне по имени. Я подаю признаки агрессии? Мне нужно успокоительное вколоть? Пугаю пациентов и врачей? Не стоит. — Ди, — он пытается положить руку мне на плечо, но я резко отхожу на шаг назад, приподнимая руки. Так, не прикасайтесь ко мне. — Я в порядке, — хрипло смеюсь. Конечно же я не в порядке. Я, блять, вообще не помню, что такое — этот "порядок". Во второй раз я уже не пользуюсь лифтом, ждать слишком долго, а еще одна секунда пребывания в обществе моей недо-матери может стать просто последней каплей, и я действительно что-нибудь здесь просто на хер сломаю. На лестнице едва ли не падаю, спеша скорее покинуть больницу. Воздух. Мне нужен свежий воздух. Просто дыши, мать твою. Дыши. Вдох и выдох, блять. Спокойно. Так. Успокойся. Это всего лишь Рене. Рано или поздно ты бы встретил ее снова, Дилан, не сомневайся в том, что в другой раз ты не назвал бы ее "мамочкой", заключив в объятия и простив ей все. Не простишь. Ты — злопамятная тварь. Ты злой. Нервно извлекаю ключи от машины из кармана, снимая блок сигнализации. Заедает кнопка. Великолепно просто... Я так счастлив. На лобовом стекле на удивление нет бумажки с выписанным штрафом, зажатой "дворником", что хоть немного радует. Немного. Потому что то, что происходит в следующий момент, становится просто довершением, сука, всего. Сажусь за руль, вставляя ключи зажигания в скважину и проворачивая их, пытаясь завести машину. Не заводится. Делает большие потуги, но не заводится. — Ну, давай! — прикладываю усилия, но двигатель не хочет повиноваться. — Блять! — бью кулаком по рулю, малость подпрыгивая на сидении. Это... Это просто смешно. Сегодня весь день кто-то явно надо мной смеется. Нет, всю мою гребанутую жизнь. Тяжело дышу, прикрыв веки и пытаясь успокоиться. — Эй, ты в порядке? — мой слух цепляет голос Билли, и я открываю глаза, поворачиваясь к ней лицом. — Это не я здесь хожу, как королева Виктория, — надрывно и не в тему смеюсь, — поэтому это ты мне скажи, — Шамуэй всегда казалась мне довольно смекалистой, потому мой сарказм она разобрала тут же. — Мне зафиксировали ребра, у меня две трещины, — пожимает плечами. — Нехило ты тогда подскользнулась, — выпячиваю нижнюю губу. — А я не могу машину завести. Вообще без понятия, как домой доберусь, а мне в ту дыру и не хочется, там все мне будет напоминать об этой паршивой женщине, когда-то бывшей моей матерью. Не могу. Или там я просто на просто задохнусь к хренам. — Ну, — мы с Джо можем тебя подвести и... — Билли умолкает на секунду, словно не уверена в том, что сейчас собирается сказать, но затем продолжает: — Ты... Ты можешь переночевать у нас, чтобы ты не оставался совсем один. Какое-то мгновение смотрю прямо в эти ее зелено-серые глаза, понимая, что она сейчас не шутит, она действительно предлагает мне это.— Я не могу просить тебя и твою маму о таком, Билли. — Ты не просишь, мы настаиваем, — спокойно отвечает она, и уголки ее губ приподнимаются в едва заметной и различимой улыбке. Не знаю, что движет мной в тот момент, когда я соглашаюсь, после встречи с Рене мой мозг начал работать как-то иррационально. Оставляю машину на парковке, пожимая плечами. Завтра эвакуатор вызвать придется. Ну да похер, пусть день уже закончится, как закончится. Да хоть сексом с клиентом в мотеле или где-то на вызове. Главное, что не там, не в той квартире, где я до сих пор могу услышать ее голос, ее смех, ощутить тепло ее рук и запах блинчиков по утрам. Н е м о г у. Билли направляется аккуратно, держа спину прямо. Как можно упасть, не получив ничего, кроме трещины ребер? Ну, ладно, лицо побитое, но так... Хм. Направляемся к машине Билли, возле которой стоит невысокая женщина с распущенными вьющимися волосами и мило улыбается. В школе над ней крупно издеваются, обсуждая и осуждая ее полноту, а я же с первых секунд знакомства с Джо ощутил какой-то уют и тепло. — Дилан, это Джорджия Шамуэй, моя мама, — девушка принимается нас друг другу представлять. — Мам, это Дилан, мой одноклассник.— Рада знакомству, Дилан, — Джо вытягивает руку для пожатия, и я тепло ее пожимаю в ответ:— Взаимно, миссис Шамуэй. — Прошу, называй меня просто Джо.— Хорошо, — согласно киваю. — Вы садитесь на заднем сидении, дети, а я поведу. Нужно будет в этой железячке заменить амортизаторы, — женщина опускается на водительское сидение, а я молчаливо сажусь назад, перебрасываясь беглым взглядом с Билли. — Год без практики вождения как один день, — хрипло смеется Джорджия.— Точно все в порядке с тем, если я останусь у вас? — неуверенно спрашиваю, и мать Билли переводит на меня взгляд, глядя на мое отображение в зеркале дальнего вида. — Я не хочу никому создавать проблемы...— Все в порядке, Дилан, — Джорджия кивает головой, улыбаясь. — Не переживай.[...]Семья Шамуэй тоже живет в квартире, но куда более уютной, чем мы с Эммануэль. Здесь светло и дышится как-то легче. Здесь воздух насыщен каким-то теплом. Переступаю порог как-то неуверенно, оглядываясь по сторонам, словно мое присутствие нарушит имеющийся здесь комфорт. Уже довольно поздно, но мне все равно предлагают поужинать, и хоть в моем желудке гремит оркестр, чей дирижер — голод, я отказываюсь из вежливости, соглашаясь максимум на чай. Единственное, что странно, так это то, что в квартире вообще нет снимков. Ни семейных, ни единичных. Ни из детства Билли, ни с молодости и возможного замужества Джо. Ну да ладно, не все любят фотографироваться. Приняв душ, я вытираюсь полотенцем, натягивая на тело те же вещи. Рассматриваю себя в зеркале, висящем над умывальником: наконец-то синяки на шее и ключицах стали пропадать, но это ненадолго. На послезавтра у меня заказ стоит. Так что нужно придти в форму, отдохнуть за эти два дня и сделать все возможное, чтобы клиент остался доволен предоставленными услугами. "Дилан", — короткий стук в двери и голос Билли вытягивают меня из мыслей. — Сейчас выхожу уже... — отвечаю, оттягивая край футболки вниз. "Нет-нет, я тебя не тороплю. Просто хочу спросить, нужно ли тебе одеяло дополнительное в спальном мешке".— Думаю, нет, не нужно.Спальный мешок. Я все еще не совсем понимаю и осознаю то, что происходит, что я здесь толком делаю. Знаю лишь одно: находиться здесь мне хочется гораздо больше, чем в нашей с Эмми квартире. Поэтому я кое-как беру себя в руки, делая глубокий вдох, и смещаю задвижку щеколды, открывая дверь и выходя в коридор. Черт, мне показалось, что гель для душа не был с запахом банана с шоколадом. Блин. Ну, прекрасно. В квартире семьи Шамуэй всего две комнаты, одна из которых принадлежит Билли. Я почему-то направляюсь на кухню, решив, что сегодня буду спать там. Все равно, где именно. Главное, что в квартире я буду не один. Главное, что не в той квартире. — Все-таки хочешь что-то съесть? — слышу голос Билли за спиной и вздрагиваю от неожиданности. — Нет, — оборачиваюсь к ней лицом, пожимая плечами, — я подумал, что спать буду здесь... — чувствую, как внутри растет неловкость. — Джо уже легла спать, она всегда засыпает рано, — странно, что по большей части Билли называет свою маму по имени. — Я постелила спальник на полу в моей комнате, — несколько смущенно бросает Шамуэй, переминаясь с ноги ногу и тут же выпрямляясь, все время забывая о том, что ребра и позвоночник стянуты своеобразным корсетом. — Но, если ты хочешь побыть один, то... — она не заканчивает свою фразу, потому что я ее перебиваю на удивление самому себе:— Нет, я не хочу быть один...Какое-то мгновение мы просто смотрим друг на друга. Мой взгляд неосознанно падает на ее голые ноги в домашних шортах и облегающую фигуру футболку с эмблемой группы AC/DC. Волосы завязаны в неаккуратный и спешный хвостик на затылке. Покрытые мелкими ранками губы девушки чуть приоткрываются, и я ловлю ее взгляд на собственной шее, плечах, пальцах рук. — Прости, если от меня будет пахнуть бананами и шоколадом, другого геля для душа я у вас не обнаружил, — пожимаю плечами, решая сменить тему. — Н-ничего... — она отвечает не сразу, голос Билли немного хрипит, и я замечаю, как старательно она моргает, словно пытается отогнать нахлынувшие эмоции, будто мои слова о чем-то напомнили ей, будто кто-то уже говорил ей подобное или поступал подобным образом. — Все.. все в прядке...Через какое-то время Билли неуверенно закрывает дверь в свою комнату, погружая обстановку в полнейшую тишину. Наверное, ей хочется узнать, что за концерт мы закатили с Рене в больнице... Пожалуй, да, за все, что Шамуэй для меня сделала, она заслуживает знать правду.Подхожу к окну, пытаясь рассмотреть темную улицу, словно где-то по ней разбросаны все необходимые слова. — Это произошло два года назад... Она бросила нас с Эмми два года назад, — мне становится как-то трудно говорить, понимая, что сейчас все как-то режется по-живому. — Эм тогда назначили новые препараты, из-за которых ее тошнило каждый раз после употребления. Побочными эффектами также была отечность в теле, я шутливо называл ее хомячком, а она обижалась. Я старался помочь сестре, чем только мог с самого нашего рождения... Мы с ней близнецы, поэтому ее боль — моя боль. Рене было трудно зарабатывать деньги нам на пропитание, на коммунальные услуги, все практически уходило на лекарства. Я подрабатывал в супермаркете по ночам, помогал, как мог, но что я еще мог? Ничего... — напрягаю скулы, начиная злиться. Нет, Рене ушла не из-за Эм. Она любила ее. Я знаю. Она ушла из-за меня. Я просто самый никчемный сын на свете, я даже помочь никому не смог. — А затем она не выдержала и ушла, оставив нас с ней совсем одних, — шмыгаю носом, утирая его тыльной стороной ладони. — Высылала нам денежные чеки, в двух словах поздравляла с Рождеством, но никогда не звонила. Не поздравляла с днем рождения, явно жалея о том, что мы с Эм вообще появились на свет... Но, ничего, все хорошо, — издаю смешок, пытаясь успокоиться. Разворачиваюсь к Билли лицом, пытаясь выдавить из себя улыбку. — Все окей... Во всяком случае, я рад, что хоть кто-то не знает, каково это, когда тебя бросают. Тебе повезло с Джо. Я знаю ее не так хорошо, но мне кажется, что она прекрасная мама. — Это правда, — тихо отвечает Шамуэй, глядя мне в глаза, а потом говорит нечто такое, что переворачивает во мне взгляд на саму Билли, на ее поведение, на ее жизнь: — Она именно та мама, о которой мечтал каждый ребенок в нашем приюте, — ее слова заставляют меня нахмуриться от недоумения. — Мне было девять, когда Джо оформила надо мной опекунство и показала мне, что такое настоящий дом, до этого все, что я видела, — было четырьмя стенами ненавистного мне приюта.П-приюта? Так вот, значит, откуда эта дикость и отчужденность в ней? Вот, почему она на всех смотрит исподлобья, недоверчиво?— Было тяжело. Игрушки были у всех общие, еды часто было мало. К нам не так часто приходили люди, чтобы поиграть, но в какие-то определенные дни к нам приходила учительница балета, это было единственным, что служило для меня лучиком света в те дни. За различные провинности меня запирали на сутки в темной и холодной кладовке, — отсюда и боязнь замкнутых пространств, верно? — Дети по своей натуре жестокие, пытались всячески друг друга задеть темой родителей. У кого-то из нас они умерли, от кого-то отказались. А меня, вот, просто подкинули, — голос Билли сбивчивый, слетает на лепет. — Когда я попала в приют, все, что у меня было, это лишь имя, которое больше смахивает на кличку. Билли. Би-и-илли. Хм.— Я не знаю, какое мое полное имя: Вильгельмина? Уилла? Эвелин? Мои настоящие родители даже фамилии мне не дали, за что другие дети часто дразнили меня "Безымянной", — ее голос начинает дрожать от слез, наворачивающихся на глаза. Я никогда не видел, как Билли плачет, она всегда казалась мне очень сильной и выносливой. Но ведь есть вещи, которые все равно ломают, нас, ведь так?У меня в детстве была Эммануэль. У нее был я.А у Билли не было никого. — И... — слетает с ее губ слабо, на изломе, на долбаном пределе, и я почему-то ловлю себя на том, что направляюсь к ней. — И все это время я была одна, не было никого, кто помог бы мне, кто держал бы меня за руку, я была одна. Я одна... — я не знаю, что мне делать, она впадает в истерику.Мои действия начинают жить отдельной жизнью от разума, тот сейчас отвечает лишь за слова. — Хэй, — практически шепчу. — Посмотри на меня, Билли, — моя ладонь касается ее щеки, как-то бережно утирая слезы. — У всех были сложные периоды в жизни, это уже не вернешь. Прошлое никогда не вернется, слышишь? — заставляю ее посмотреть мне в глаза. — Да, оно будет всегда жить внутри тебя не самыми приятными воспоминаниями, но главное это то, что происходит сейчас... — чувствую, как ее плоский живот упирается в мой собственный, она стоит ко мне так близко, даже как-то слишком. — Сейчас ты не одна. Сейчас у тебя есть потрясающая мама. Не мать, а именно мама. Ты больше никогда не вернешься в тот приют, та часть твоей жизни уже закрыта, понимаешь? Главное — это "сейчас". Одна моя ладонь касается ее щеки, а вторая неожиданно ложится ей на талию, прижимая к себе еще сильней, хотя, куда уже больше? Чувствую, как Билли втягивает всей полнотой легких (той, что позволяет ей зафиксированный эластичный бинт) запах шоколада и бананов с кожи моей шеи, и ее дыхание обжигает мне кожу. Заплаканный взгляд двух изумрудно-малахитовых глаз внимательно следит за каждым моим действием. Хочется заверить самого себя, что все это ничего не значит, что я прикасаюсь к ней, а она позволяет мне лишь потому, что нам двоим это сейчас нужно. Как именно я прикасаюсь к ней?Как к сестре?Или к клиентке?Меня бросает в жар. Билли утыкается носом мне в шею, первой переходя границы. Наш первый поцелуй начинается не с губ, а с того, что она целует мою шею, поднимаясь выше к скуле и виску. Она не прикусывает мне кожу, не оставляет на ней засосы, лишь едва ли прикасается к ней чуть шершавыми и горячими губами, "мажет" по ней, что просто нафиг рвет мне крышу. Сипло дышу, прикрывая веки. Мои руки скользят по ее хрупким плечам, по предплечьям, касаясь локтей, кистей рук, каждого пальца. Мои пальцы слегка задирают край футболки Шамуэй, и широкая ладонь касается ее голой кожи. Ощущаю, как под подушечками пальцев она покрывается мурашками, становясь "гусиной". Мои губы соприкасаются со лбом Билли. Не знаю, зачем оставляю поцелуй на линии ее волос, проделывая дорожку из поцелуев к носу, усеянному россыпью бледных веснушек. Я не целую так своих клиентов.Я не целую так Эммануэль. Тогда что я делаю?Билли не ведет себя робко, как и я. Не похоже, что поцелуи — это что-то новое для нее. Для меня тем более. Черт. Я запутываюсь. Мне хочется. Мне хочет ощутить, каковы на вкус губы Билли Шамуэй, девочки из приюта. Мне хочется прижать ее к себе так крепко-крепко и держать ее руку, как никто в ее детстве, говоря, что она не одна. Мне хочется уложить ее на письменный стол, снять с нее все и сделать такое, что приводит девушек и женщин в дикий восторг. И когда мои губы наконец оказываются прямо напротив ее, я наконец целую их. И Билли мне отвечает. Мы делаем это лишь потому, что нам двоим это нужно? Или потому, что оба этого хотим? Черт. Рефлекторно тяну наверх край ее футболки, а после зажимаю его в кулак, останавливая собственную руку. Нельзя. Нельзя снимать с нее одежду. Нельзя вызывающе углублять поцелуй, вжимая ее в стенку. Она — не очередная клиентка. Нет, не целуй ее так целомудренно, Дилан. Она тебе не сестра. Фак. Так что же делать? Кажется, Билли замечает мое странное поведение, когда у меня крайности: то я толкаюсь кончиком языка ей в рот, касаясь пальцами разгоряченной кожи и оттягивая резинку домашних шортов на ее бедрах, то я виновато отстраняюсь, просто бережно оглаживая места собственных прикосновений, словно они могли доставить ей боль. Это сложно. Так сложно, черт возьми! Смотреть на нее. Прикасаться к ней. И дальше зайти нельзя. И назад уже не вернуться.Стоп. Отстраняюсь, отходя на несколько шагов назад. Остановись, Дилан. Или ты себя уже не сдержишь. Или она уже точно тебе не сестра. — Нужно... — мой голос сипло хрипит, и я пытаюсь его прочистить. Шумно дышу, подлавливая взволнованный взгляд Шамуэй. — Завтра вставать рано...На самом деле это не причина, но Билли понимает.— Хорошо, — отвечает тихо, едва различимо. Я залажу в спальный мешок, застегивая его изнутри, и молчу до конца этого вечера, как и Билли, которая отворачивает край одеяла, забираясь на постель, и выключает бра над прикроватной тумбочкой, поворачиваясь ко мне спиной. И атмосфера погружается в идеальную тишину. Мы даже не желаем друг другу спокойной ночи, просто пытаясь переварить то, что произошло. Наверное, Билли уже даже уснула. Во всяком случае, спит она настолько тихо, словно в комнате, кроме меня, больше никого нет. Роняю тихий, но тяжкий вздох, переворачиваюсь на спину, подкладывая ладонь под собственный затылок. Как мне относиться к ней? Как воспринимать ее? Она не подпадает ни под одну категорию моих чувств. Я не могу заботиться о ней, аккуратно и бережно во всем ей помогать, как Эм. Я не могу неумолимо трахать ее, как Линдси Стоув, к примеру. Я не могу понять.