14. (1/1)

Ты ведь на все готова ради друзей?Ради тех, кто тебе дорог?Не так ли?***Боязнь привязываться к людям зашкаливает. Она вводит под кожу некое чувство паники от понимания, что общение зачастую сводится к тому, что всем от тебя что-то нужно, о тебе вспоминают лишь тогда, когда нуждаются в помощи. На фоне всего люди выглядят такими использованными... Всем и всегда что-то нужно, такое оно, это потребительское общество. Кто захочет общаться с тобой просто так? Кто будет поддерживать тебя так же, в той же степени, что и ты? Правильно, никто. К тебе вернется все причиненное людям, кроме доброты. "Бумеранг" с добром не работает.Билли боится привыкать к людям. Пожалуй, это самый сильный страх в ее жизни. Страх просто начать верить в то, что ты кому-то действительно нужна. Нет, речь идет не о тех вещах, типа особенности, уникальности и неповторимости. Речь идет о том, что каждое брошенное в твою сторону "привет" не воспринимается, как должное, нет ощущения какой-то легкости, что ли... За этим всегда хочется услышать искреннее "как дела?", на которое так же ответишь искренне, выльешь душу о том, что ломает внутри кости. А вместо этого вопрос спешный, слетает с уст так, чисто в форме приличия, невзначай. Никого на самом деле не интересует, как у тебя дела. Можно смело пропускать лесть и приступать к вопросу "чего тебе надо?" Иногда так и хочется спросить. Снова наступая на те же грабли быть покинутой и опять ненужной после оказанной помощи. Нет, такие люди все еще будут относительно рядом, будут обсуждать какие-то громкие события, планы и т.д., в которых нет тебе места. О тебе вспоминают лишь тогда, когда это нужно. В другое время — ты просто ходячая невидимка. использоватьиспользоватьиспользоватьИс-поль-зо-вать.Шамуэй поднимает неуверенный взгляд на некоторых своих одноклассников, чувствуя душевное распутье. В ее жизни был лишь один человек, который никогда ее не подводил. Хорошо, ладно, два. Одного она не смогла уберечь, а второй ничего не рассказывает о себе, предпочитая держать все внутри. И все же такой человек всего один. Эта мысль заставляет действительно верить, что единственные люди, в чьих интересах нет намерения вставить тебе в спину предательский нож, это твоя семья. Ко всем остальным уже на автомате и стойком жизненном опыте вырабатывается недоверие. Билли не знает, доверяет ли она Фредди Хаймору. Есть люди, которые не дают особых упреков или причин для недоверия, но ты уже просто делаешь это интуитивно, боясь, что однажды он все же сделает тебе больно. Билли не знает, доверяет ли она Эммануэль О’Брайен. Когда ты ловишь взглядом улыбку и боишься, что она вдруг адресована вовсе не тебе, потому что тобой уже воспользовались, ты сейчас в зоне ненужности. Но, погоди, когда припрет, ты снова станешь неожиданно нужной и важной. Билли не знает, доверяет ли она Дилану О’Брайену. Ты, вот, просто ощущаешь, как человек в какой-то момент становится ближе тебе, ты недоверчиво ждешь, того самого момента, когда увидишь этот "зеленый" свет своим эмоциям. Ты наконец подумаешь, что встретил кого-то, кто тебя не предаст и уж точно тобой не воспользуется в каком-то деле. Но нет. Можно смело вручить титул золотого призера за танцы на тех же самых граблях. Вдох и выдох. Тяжелый, насыщенный какими-то неопределенными чувствами. А еще ноющей болью где-то в ребрах, не позволяющей сделать глубокий вдох. Черт. Боли от удара Ванессы Грейвз пора бы уже отступить, а вместо этого Шамуэй подавляет хриплый кашель, прочищая горло. Пытается отвлечься, листая страницы учебника по биологии, но все равно мимо ушей пропускает все, о чем говорит учитель. Если бы она вникала в суть урока, то поняла бы, что сейчас у них будет парная лабораторная работа. Если бы она слушала учителя, то узнала бы, кто ее партнер по проекту сегодня. От того, как громко чужой учебник падает на парту, девушка несколько вздрагивает, отрывая взгляд от семейства пасленовых, изображенных на картинках и поднимая его на напарника на этот урок. И все внутри подбирается разом. — Салют, Билли Джин, — голос Эрика Картера пропитан медом, а уголки его губ растягиваются в улыбке. Кто еще назовет ее так? Конечно же только Эрик. Билли недоуменно хмурится, сдвигая брови к переносице. Да, нужно было все же слушать то, о чем говорил учитель. А то такое выпадение из реальности может повлечь за собой мысль, что ты умственно отсталая.— Мы это, — он издает смешок, отчего что-то неприятное начинает скрестись по стенкам желудка Шамуэй острыми коготками, — партнеры по лабораторной, — цокает языком, выгибая дугой бровь и рассматривая заживающие ссадины на ее лице. — Вид побитой собаки, должен признать, делает тебя до фига мужественной, — наверное, он ожидает, что сейчас девушка ему что-то ответит, но она лишь поджимает губы, отводя взгляд. Да, следующие полчаса будут не самыми приятными в ее жизни. Полчаса, за которые тебя будут грузить, пичкать всяким оскорбительным дерьмом. Устроить махач после школы — вы что, этого ничтожно мало. Нужно каждый день напоминать некоторым людям, где их место. — Ты ведь у нас теперь так любишь всех защищать... — каждая его реплика сейчас будет задевать больней предыдущей, поэтому Билли пытается максимально абстрагироваться, начиная переписывать в тетрадь условия лабораторной. Выходит довольно скверно. — Линдси и Ванесса рассказали мне о твоем голодании. Видишь, что значит "переходить кому-то дорогу", Билли Джин? — насмехается, а затем смело и уверенно заправляя выбившийся локон за ухо одноклассницы. — Резвая и бойкая девочка, — понижает голос практически до шепота, и Билли отрывает взгляд от строчек в тетради, начерканных небрежным и неаккуратным почерком, за который в детдоме ее всегда ругали. Дышать становится как-то труднее, ее глаза "скользят" по увлеченным процессом обсуждения работы одноклассникам, пытаясь найти хоть в ком-то помощь. — Это того стоило, Билли Джин? Выставлять идиотами нас, взамен получая это? — касается кончиками пальцев царапин на ее щеке, и девушка моментально отклоняет голову в сторону. Она должна ему что-то ответить. Должна, но как-то не может. — О чем ты думала, когда Линдси заставила тебя поцеловаться с кирпичной стенкой? — Билли вдруг понимает, что единственный человек, который на них смотрит, и то мельком, это Роуз МакГинес, девчонка, которой доставалось от Картера, Стоув, Грейвз и им подобным много и много раз. — О чем ты думала, когда Ванесса пинала тебя ногой, словно футбольный мяч? — Шамуэй не сводит взгляда с Роуз, ощущая, как рука Эрика ложится на ее острую коленку. Это происходит совсем не сексуально, совсем неприятно. Ладонь у него всегда тяжелая какая-то. Билли почему-то ловит себя на мысли, что не может произнести ни слова. Вообще. И в тот момент, когда она начинает надеяться на Роуз МакГинес больше всего, надеяться на какую-то помощь, Роуз отворачивается, делая вид, что ничего не видела. Заступись — и ты будешь следующим, по чьему "я" пройдутся битой. И с п о л ь з о в а т ь.Ничего, Билли сильная. Выдержит. До конца урока осталось немного. А потом нужно будет переодеться на хрен, чтобы перестать ощущать прикосновения Картера на теле. Было бы здорово, если бы Билли действительно была бы сильной, как ей хотелось. Нет.Последующие несколько фраз просто становятся финишем. Что-то внутри взрывается. Шамуэй не сообщает об этом учителю, не начинает орать на весь класс, не бьет Эрику по лицу. Она лишь ощущает, как начинают печь уголки глаз, как фокус теряется, размываясь нахлынувшей пеленой слез. То, о чем он ей говорит, он ассоциирует с ее матерью, страдающей от лишнего веса, с ее одноклассниками, являющимися предметом насмешек. Если бы дело было только в этом, Билли бы это вынесла, но слова Картера подкапывают глубже, не просто под кожу, а куда-то под сердце, впиваясь отравленными иголками в нутро. Нет, здесь все хуже. Здесь все скверно. Здесь упреки самой себе за то, что ничего нельзя исправить. — Ты ведь на все готова ради друзей? — удар под дых. — Ради тех, кто тебе дорог? — лишая воздуха. — Не так ли? — ставя финальную точку. Ему не понять, на что она готова пойти ради друзей. Ради тех, кто ее не использует.Ради настоящих друзей.Ради тех, кто не просто был ей другом, он был ее семьей. Кто не просто ждал от нее помощи, но и сам пытался помочь, как только мог. Ради...Ноги не слушаются. При резкой попытке подняться не просто кружится голова, создается ощущение, что во внутреннюю сторону коленей вшили и приварили к костям штифты, отчего разогнуть суставы оказывается настоящим испытанием. Уголки губ Эрика все еще растягиваются в блаженной улыбке, словно он получил дозу кайфа. Невыносимо. Жарко. Неуютно. Слишком плохо. Его слова достали из недр сознания несколько скелетов, о которых Билли хотелось бы не вспоминать. То, как она пыталась помочь ее единственному другу в этой паршивой жизни, и то, как ее помощи оказалось недостаточно, чтобы он элементарно смог продолжать жить. Сказать, что она вылетает из класса пулей — это ничего не сказать. Коридоры давят на стенки хрупкого черепа; то ли ноющая, то ли тупая боль на месте удара на ребрах усиливается, когда девушка пытается сделать более глубокий вдох, задыхаясь от слез, которые выворачивают просто наизнанку. Он сделал это. Он добился того, чего хотел, хотя даже и сам толком не понял, что ранил даже глубже, чем ожидал. Он прав. Всхлип. Громкий, отрывистый. Билли закрывает лицо руками, отчаянно подавляя желание упасть где-то здесь на холодный каменный пол и сжаться в ком от нахлынувших воспоминаний, притянув к себе коленки и обнимая их руками.Он прав, она на все готова пойти. Толкает руками дверь в женскую уборную, кашляет, хватаясь рукой за поврежденный бок. Он прав. Он так чертовски прав!- флешбэк -В помещении немного сыро, малость пыльно. Блекло-желтый и какой-то выцветший свет низковольтной лампочки освещает четыре обшарпанные стенки подвала. В углу стоит старый шкаф с зимней одеждой, посередине комнаты располагается продавленный диван, поверх которого лежит еще один матрац, защищающий тело от колючих пружин, проступающих из-под обивки. Лишь единственное маленькое окно практически у самого потолка, через которое парень, живущий здесь три года, вылазит на улицу и забирается каждый раз обратно в дом. Через дверь ему не войти, собственно, хозяйка дома даже и не знает, что кто-то живет в ее подвале, хотя, наверное, догадывается, делая какие-то намеки в разговорах со своей приемной дочерью. "Мыши, наверное", — так отвечала Билли Джорджии. Женщина, конечно же, не настолько глупа, чтобы верить именно в это, но она верит Билли, которая часто спускается в подвал и проводит там какое-то время, думая, что Джо этого не замечает. За четыре года жизни со своим опекуном Билли ни разу не пыталась сбежать и тяжко привыкала к тому, что у нее появилось что-то "свое". Комната. Одежда. Игрушек уже не было, они были не нужны, но зато были свои книги. Была еда, тепло и уют. А если бы она и хотела сбежать, то в какое место? Если бы она тогда сбежала вместе с Хавьером Торресом, то куда? Билли четырнадцать. Кардинальные изменения в собственном теле немного приводят ее в ужас. Приходится носить топик под майкой, просто пацанский стайл уже не применишь. Фигура все равно у нее нескладная, местами тощая, местами мускулистая и поджарая. Никакой талии, как у одной из тех девушек из сканов громких и эпатажных журналов по типу Vogue, Vanity Fair, People и Us Weekly. Никаких длинных и точенных ног, как у моделей на подиуме в рамках новых коллекций или недель моды где-нибудь в Париже или Милане. Просто острые ключицы, тонкая шея, угловатые плечи, плоский живот, сильные руки со шрамами на локтях. Немного коротковатые, но сильные ноги с вечно побитыми коленями. И всегда множество различных синяков на теле. Билли Шамуэй без синяков — не Билли Шамуэй. Девчонка небрежно вскидывает головой, пытаясь убрать с лица темные волосы. Джо как раз подстригла ее этим вечером чуть выше ключиц. Она старается максимально бесшумно спуститься по ступенькам в подвал, крепко сжимая в руках поднос с ужином. Джо как раз пошла отдыхать, а Билли всегда знает, что до утра женщина не спустится вниз. — Прости, — она все еще шепчет, словно ее могут услышать. За все три года, которые Хавьер Торрес тайно живет в подвале дома Джорджии Шамуэй, разговаривать шепотом становится привычкой. — Джо только отправилась спать, так что... — закрывает дверь, ставя на старый и шаткий стол поднос с рисом и курицей по-пикински. — Прости еще раз за то, что кровать у тебя такая жесткая. — Ты извиняешься за это передо мной каждый день на протяжении вот уже трех лет, Билли, — парень напротив издает глухой и тихий смешок, окидывая девчонку взглядом и замечая в ней некие изменения. Новая стрижка? Хм. Красиво. Ей идет. Она довольно милая. Нет, серьезно, она симпатичная. В детстве все было как-то иначе. Не было этих сарафанов, юбок и облегающих тело футболок. — Это я должен извиняться за то, что злоупотребляю своим прибыванием здесь, — Хавьер выгибает бровь дугой, опускаясь на край дивана. — По сравнению с приютом, этот дом — земля и небо. — Если бы ты только мог жить нормально... — Билли роняет тяжелый вздох, садясь на диван рядом. — Я уже давно забыл, что значит "нормально", но жить здесь куда лучше, чем в приюте. Меня даже не ищут. Обо мне не знает никто, кроме тебя. От природы смугловатая кожа Торреса при блеклом свете лампы кажется оливковой. Хавьер поджимает губы, переведя умный взгляд золотисто-карих глаз на Билли. Он всегда был выше Шамуэй, а сейчас, в свои пятнадцать лет он превосходил ее ростом практически на две головы, был в два раза сильней. А еще Билли ловит себя на мысли, что ему становится неуютно переодеваться перед ней, что ей самой как-то не по себе, как он бросает взгляд на ее ноги в юбке. Она ловит себя на мысли, что рассматривает кубики пресса на его животе и сильную спину. В детстве такого не было. Но они ведь уже не дети, не так ли?— Ты можешь жить здесь столько, сколько нужно, Хавьер. Я могу поговорить с Джо, она все поймет... — Билли пытается продолжить свою мысль, но парень ее перебивает, неожиданно накрывая ее руку своей: — Tu siempre han sido muy generoso a mi, Billie. Yo no lo olvidaré, gracias por todo,* — за все то время, пока Билли общалась с Торресом, она стала прекрасно понимать испанский. В детстве это служило некой забавой для них: он говорил различные слова, а она пыталась понять, что они означают и как переводятся. Хавьер мотивировал это тем, что нечестно, что он говорит на ее родном языке, а она на его — нет. По истечению времени она научилась его понимать и даже стала сама разговаривать по-испански.— No hay de que, somos amigos, ?verda?**Друзья же, ведь так? Защищают друг друга с самого детства.Заботятся.Горой друг за друга стоят.Он ей как брат, которого у нее никогда не было.Она ему как сестра, как та, о ком всегда хотелось бы заботиться.— Да, — улыбка растягивает уголки его губ, и он начинает как-то неосознанно потирать подушечкой большого пальца кожу ее ладони. Нет, такое случалось и раньше, они по-дружески друг друга обнимали, да, но всегда при этом их связывала крепкая и неразрывная дружба, не более. Связывала.Лишь д р у ж б а.— Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя возникли проблемы, Билли. Наверное, лучше будет все-таки не говорить Джорджии обо мне. Пусть хоть у одного из нас не будет никаких неприятностей, ладно? — спрашивает, и девчонка кивает головой. — Я серьезно, Билли, пообещай, что никому не расскажешь обо мне.И она не расскажет. — Я обещаю, — ее голос несколько дрожит от странной реакции ее тела. Это похоже на импульсы, электрические волны, прошивающие все нутро насквозь лишь от одного прикосновения чужих рук. Нет, не чужих. Рук человека, которого она считает самым дорогим, что она вообще имеет, что есть в ее жизни.— К тому же, я думаю, что скоро я смогу начать временно жить в мотеле, снимая комнату, — он отводит взгляд, и все внутри Билли отчего-то напрягается. — Я познакомился с кое-какими ребятами, и они обещали, что помогут заработать мне деньги, если я помогу им. — Что за ребята? — Если я тебе расскажу, ты не одобришь и, скорее всего, на хер запрешь меня здесь до конца моих дней, — Хавьер отчаянно пытается шутить, понимая, что внутри нарастает некий страх неопределенности и навязчивое ощущение опасности. Когда с уст Шамуэй слетает короткое "выкладывай", Торрес тяжко вздыхает, выдерживая молчаливую паузу еще где-то с десять секунд, словно собирается с мыслями, а потом наконец отвечает: — Говорю сразу, тебе это не понравится, Билли. Я познакомился с ребятами под кольцевым мостом городской электрички.— Но там же... — барабанные перепонки парня обволакивает тихий и незаконченный лепет девушки. — Да. Я знаю. Там обычно торгуют наркотой. Но, Билли, это единственный нормальный способ начать зарабатывать где-то, где никому абсолютно не будет интересен перечень твоих документов, твой возраст и одобрение родителей. У ребят там намечается крупное дело... — Нет, — отрезает грубо, словами бьет наотмашь. — Нет, Хавьер, это не выход. Ты хоть знаешь, как это опасно? — ее голос полностью прошит искренним переживанием. — Нет, нет, Хавьер.— Думаешь, я не знаю, какие там могут быть риски? Я же говорил, что ты не одобришь. И что ты мне предлагаешь, Билли? У меня нет прав, подтверждающих мою личность, все, что делает меня официально Хавьером Торресом, пылится где-то в документах приюта, я не могу устроиться куда-нибудь кассиром или продавцом мороженого. Есть еще вариант стать шлюхой, знаешь? — немного процеживает зло, но не намереваясь обидеть. Билли всегда была всем, что он имел. И наоборот. — Мне начать торговать собой? Что скажешь? — Нет, — она отвечает тихо. — Почему ты вообще у меня о таком спрашиваешь? — Потому, что ты единственная в этом мире, чьи слова для меня действительно важны, — их взгляды пересекаются, и подрагивающие губы Билли немного приоткрываются, но с них не слетает ничего, кроме немого "оу". — Потому, что ты единственная, у кого я могу что-то спросить, услышав в ответ искренность, — что-то очень сильное и мощное вдруг бьет по осознанию. Лицо Торреса находится всего в двадцати сантиметрах от ее собственного, а его теплая ладонь лишь крепче перехватывает ее руку. — Потому, что ты все, что у меня есть...Взгляды.Прикосновения.Близость.Всего так мало, чтобы до конца разобраться в том, что чувствуешь. Всего так много, чтобы отступить назад. Его губы накрывают ее губы, создавая что-то новое и необъяснимое внутри. То, что так и не получит свое название в последствии, но навсегда останется не только в памяти, но и в сердце. Дрожь. Его пальцы как-то бережно касаются ее щеки. Нет, он и раньше так делал, пытаясь ее успокоить, когда она плакала в приюте. А сейчас как-то все не так, и похоже, что для них двоих это все совсем ново. Прикасаются к тебе — ты прикоснись в ответ. Ее рука неуверенно ложится ему на шею, прощупывая гулкий пульс. А поцелуй углубляется. Ни Билли, ни Хавьер толком не понимают, что сейчас происходит, но никто из них не проявляет инициативу остановиться. Ново. Неожиданно. Как-то странно. Как-то даже приятно. Но по большей степени все-таки странно чувствовать чужой язык, касающийся собственного неба, ощущать, как чьи-то руки притягивают тебя к себе чуть более откровенно, чем для обыкновенных объятий. Блин, как же это неопределенно — чувствовать, как кто-то жарко и рвано дышит тебе в щеку, разрывая поцелуй; как собственное сердце стучит по ребрам, словно в гонг бьет; как чьи-то руки касаются твоего бедра, задирая наверх подол юбки; как собственные пальцы сжимают ткань футболки на чьем-то теле, оттягивая ее вверх, чтобы снять; как с собственных уст слетает что-то нечленораздельное, протяжное и до неприличия бесстыдное, когда чужие пальцы касаются особо чувствительных мест на теле. Все происходит как-то неожиданно робко. В один момент Билли ощущает, как по коже стелются мурашки, и она становится "гусиной" от того, что джемпер падает на пол, оголяя ее тело. Всегда в каких-то синяках и ссадинах, всегда нескладное, но в Хавьере оно неожиданного для него самого вызывает какой-то неподдельный интерес. Почему-то дико хочется покрыть поцелуями каждый молочный шрам, чтобы просто узнать, каково это. Это странно. С т р а н н о. И так неопределенно. В другой момент спина Билли даже сквозь тонкий и немного сырой матрац может прощупать рядом проступающих позвонков пружины в диване, когда она внезапно, но весьма аккуратно оказывается лежащей на кровати Торреса и несколько прижатой весом его тела. Они не задают вопросов: надо ли? Стоит ли? Что они делают? Что происходит? Они не пытаются прекратить, остановиться. Чувство чего-то нового захлестнуло их. Оба просто, видимо, хотят выяснить, к чему все это приведет. Оба не дети. Ей так странно ощущать, как его дыхание обжигает кожу ее шеи, и сам он до чертиков нелепо пахнет ягодным гелем для душа Билли. Мужчин с доме Джорджии нет, да и сам Хавьер принимает душ тогда, когда ее нет дома. Да, от него пахнет лесными ягодами и мятной зубной пастой. Нелепый факт, но Билли это не волнует. Ему так странно понимать, что она прогибается в спине, когда его пальцы скользят по внутренней стороне ее бедра. Оба импровизируют по части прикосновений. Оба ощущают, как пульсирует разгоряченная кожа под подушечками собственных пальцев. Поцелуй. Еще один, такой неожиданный и такой странный. Но, кажется, это именно то, что нужно, чтобы как-то поддерживать тишину. Они ведь не хотят разбудить Джо и вызвать подозрения? Правда? Нет. Нужно быть тихими. Она касается руками его плеч, изучая взглядом его тело непосредственно вблизи. Он зачем-то тыкает пальцем ей в живот, наблюдая за ее реакцией, отчего девчонка напрягается. Ни Шамуэй, ни Торрес толком не понимают, в какой момент все меняется: он прощупывает лопатками пружины, а она сидит у основания его живота, пытаясь сдвинуть края нижнего белья. Это странно. Так странно чувствовать, как чьи-то руки гуляют по собственному телу, касаются так, как никто и никогда прежде. Пара секунд уходит на то, чтобы расправиться с молнией на рваных джинсах Хавьера. Еще пара — чтобы приспустить его боксерки. А дальше все происходит как-то интуитивно. Непривычная, рваная и тянущая боль внутри, кажется, сгусточки крови. Хавьер пытается извиниться, но Билли затыкает его поцелуем, немного приподнимаясь на коленях вверх, а затем снова опускаясь вниз. Медленно. Чтобы сполна ощутить все. Чтобы попытаться разобраться. Всего так мало, чтобы понять, что ощущаешь теперь, кроме крепчайшей дружбы. Всего так много, чтобы сделать вид, что ничего нет, ничего не происходит. Этот подвал помнит всякое, просто сейчас ко всему прибавится еще одно воспоминание. Они же друзья, да?Всегда вместе.Всегда заботятся друг о друге.Билли всегда сделает все, что в ее силах, чтобы ему помочь. Хавьер Торрес за нее горой. Просто, к сожалению, однажды ее помощи окажется недостаточно. Даже, если бы ей пришлось умереть тоже, это ничего не исправило бы. - конец флешбэка -***От лица Дилана.Из-за щелей в окне и резкого ветра на улице создается невыносимый вой, режущий ухо. Окна в нашей с Эманнуэль квартире неисправимы: заклей скотчем — и задохнись; не заклеишь — довольствуйся тем, что есть: холодом, сыростью и криком ветра. Н е н а в и ж у. Этот вой отвлекает от решения логарифмов. Господи, осталось всего ничего, Дилан, пара месяцев до окончания этой паршивой школы навсегда. Больше никакой математики, которая всегда становится костью в горле. Больше никакой рожи химика Пайка, по которой так и хочется задвинуть.Больше никаких Стоув и Картеров.Больше не будет навязанных предметов.Больше не будет ярлыков.Я даже не пойду на выпускной, лишь устрою самому себе салют в честь того, что этот ад наконец-то закончится, и с легкостью вздохну.Заношу под корень "а" и "b", после чего пишу одну вторую, умножая на логарифм. Слух цепляет тихий смех Эм, и я поджимаю губы, переведя на нее взгляд. Да, это только я могу мучить одно и тоже уравнение полчаса, Эмми давно уже закончила решать математику, приступив к прочтению параграфа в учебнике мировой истории об Опиумной войне, но несколько откладывает это дело, переписываясь с Хаймором. Нет. Он меня все же определенно бесит. Пожалуй, я даже не знаю, что такого нереального должно произойти, чтобы он перестал меня раздражать. Я даже не могу понять, чем конкретно, если честно. Он не дал мне повода его презирать. Он не обидел Эм, не сделал ей больно. Он... Ну, я даже не знаю... На вид вполне себе нормальный пацан со своими вольтами в башке. Тощий и долговязый дрыщ, конечно... И по фейсу ему на вид лет тринадцать, а так неплохо, вроде. Ну, а я вообще проститутка, трахаю все, что мне заплатит. Эм, вон, дышит едва ли, кашляет, пытаясь выхаркать мокроту из легких. У Билли такой вид, словно каждый день кого-то метелит, как и кто-то ее. Роуз МакГинес уже даже не знает, что ей есть, чтобы хоть как-то начать сбавлять в весе, а Вайолет Эйприн вообще проспорила собственную девственность. Вайолет.Нож в сердце. Мы закончили с ней не на самой приятной ноте, так сказать, разошлись довольно скверно. Если быть точным — меня просто на ошметки разнесло от эмоций, а она просто стояла и плакала. Не хочу думать о Вайолет. Не хочу думать о том, что я ей тогда сказал. У меня никогда не будет здоровых отношений. Смех. Пожалуй, единственное, за что я искренне благодарен Фредди, так это за то, что он делает мою сестру, хм... Счастливой? Она с улыбкой получает каждое его сообщение, поднесено и пламенно отвечая. — Что он тебе там такого пишет, что ты никак не можешь дочитать про правление династий в Империи Цин? — раздраженно слетает с моих уст. Закатываю глаза, цокая языком. — Смайлики тебе какие-нибудь бросает, да? — Нет, — с улыбкой отвечает Эм. — Он рассказывает мне забавные факты о своем детстве.А в нашем с Эммануэль детстве не было ничего забавного. Лишь моя рука в ее.Лишь ее рука в моей.Было тяжко.Было трудно.Было одиноко.— Ты знаешь, что Фредди иногда страдает мигренью, и в такие дни, когда он просыпается по утрам, у него над глазами образуется меховая шапка, так как его кот практически спит у него на голове. — Как круто, — выпаливаю практически безэмоционально, вскидывая брови. Эмми подлавливает сарказм тут же, с ходу. И пусть я реагирую на все это так, словно меня сейчас стошнит, моей сестре, кажется, действительно важно и интересно слушать Хаймора. Я ощущаю это чувство кончиками пальцев. Оно накатывает на меня так медленно-медленно, но уверенно еще с тех самых пор, как с уст Эммануэль слетело слово "свидание". Нет, это не ощущение легкости. Я чувствую, что не должен контролировать ее каждые пять минут, заботиться о ней с той же периодизацией, как привык, как мы жили практически всю нашу с ней жизнь. Казалось, с появлением Фредди в нашей жизни мне должно было стать немного легче... Нет, это определенно не легкость. Это... Это ощущение какого-то одиночества. Я чувствую, как он медленно забирает ее у меня, как я остаюсь один. Я так привык к тому, что нас с ней всего лишь двое, что мне слишком трудно наконец-то свыкнуться с мыслью о том, что она теперь будет уделять внимание кому-то еще, кроме меня... Кажется, ей с ним спокойно. А если ей спокойно, то спокойно и мне.Все-таки Фредди Хаймор, значит? Все-таки мечтающий о лучших временах писатель?Хм.***Тебе тоже это странно?Ощущать, как что-то в твоей жизни налаживается?От лица Фредди."Атмосфера в кафе в кои-то веки меня не напрягала. Быть взвинченным и накрученным каждый день становилось привычкой, лишь несколько фактов могли сбросить на нули мой негатив, так заботливо преподнесенный отцом с самого утра: это было общение с Эммануэль О’Брайен и странное предложение моей матери поужинать вместе". Черт. Возможно, я не должен записывать каждые пять минут моей жизни, а то все действительно больше похоже на дневник. Так или иначе, все то, что я сейчас пишу, это что-то совсем сырое, недовершенное, вероятно, ненужное. Вообще никому на хер не сдалось. "Ее звонок пробудил во мне беспокойство и целый рой неопределенных чувств".— Вы готовы сделать заказ? — вежливый и медовый голос официантки маленькой придорожной кафешки заставляет меня переключить на девушку все внимание.Перевожу взгляд на пустое место напротив, пожимая плечами. Мама предупреждала, что опоздает на пять-десять минут. Но внутри у меня все равно комом в горле возрастает весьма неприятное чувство отверженности, какой-то обманутости. Предложение Деборы Хаймор, вскоре опять Роше, я воспринял с недоверием и липким подозрением. Это не похоже на мою мать, признаюсь, но мне отчаянно хочется верить, что этот ужин не просто состоится, но и пройдет более менее сносно. Без отца. Без различных рычагов давления. "Я стал оглядываться по сторонам, выжидая ее, как настоящий дурак, меня не покидала навязчивая мысль о том, что моя мать не изменима, она все так же не держала свои обещания. Но, нет". Все почему-то начинает падать в пятки, сжимаясь в ком, когда мама толкает дверцу кафе руками, неуверенно проходя внутрь. И я вдруг начинаю понимать, что у меня внутри двоякое чувство: я, вроде как, и рад ее видеть, не выгляжу дураком перед официанткой, ведь единственное, что я толком могу себе позволить, исходя из бюджета, который у меня есть, это диетическую колу; а с другой стороны я не могу понять еще одно ощущение, это определенно не радость, но точно и не досада. Тогда, может быть, удивление? Нет. Это некий страх. Страх того, что между нами снова начнет что-то меняться, сдвинется с места.— Да, одну секунду, — коротко отвечаю, бросая официантке кривую усмешку. Мама, завидев меня, все еще как-то неуверенно начинает направляться ко мне, а затем разбирается с пуговицами своего синего плаща, развязывая легкий шифоновый шарф. Опускается на сидение напротив, переведя взгляд льдисто-синих глаз с меня на официантку, вооруженную шариковой ручкой и блокнотом. — Добрый вечер, — вежливо здоровается Дебора. — Я бы попросила у вас меню, если вас не затруднит...— Конечно...— Вообще-то, мы уже знаем, что закажем, — поджимаю губы, улыбаясь уголками губ, и мама переводит на меня напряженный взгляд. Боится, что сейчас мне резко захочется все испортить. Что ж, я мог бы. Я мог бы устроить здесь дешевую бразильскую мыльную оперу, устроить семейную драму, скандал, которым пестрил каждый наш семейный вечер, но как-то мне не хочется. Хочется, чтобы хоть что-то в моей жизни пошло так, как нужно. — Верь мне, — коротко бросаю женщине напротив, и она согласно кивает головой. Вновь поворачиваюсь к официантке, обращаясь к ней: — Две порции фирменного, пожалуйста, одна без горчицы, если можно. И, чай, наверное... Нет, давайте лучше молочный коктейль. Для меня шоколадный, а для моей мамы персиковый. — Будет сделано. — Спасибо.Перевожу молчаливый взгляд на Дебору, наблюдая за тем, как она оглядывается по сторонам. — Здесь мило, — звучит как-то искренне, без сарказма, но все же с толикой недоумения, почему местом встречи я выбрал именно это кафе. — Знаю, ты предпочла бы поужинать где-нибудь в роскошном ресторане, где подают каре ягненка и омаров в сливочном соусе, — издаю смешок, откладывая карандаш на тетрадку с набросками книги, многие строчки из которых попросту вычеркнуты. — Конечно, — отвечает мне в тон. Мы можем сделать это. Можем испортить все, всю необъяснимую прелесть этого внезапно возникшего спокойствия между нами. Вот только мне почему-то не хочется. — Почему именно это кафе? — Дебора вопросительно выгибает бровь, хмурясь, отчего на нижних веках образуются сети едва различимых, но все же существенных морщинок. — Ну, я часто прихожу сюда писать... — пожимаю плечами. — Не знаю, это место меня вдохновляет.— Что ты пишешь? — с неподдельным интересом спрашивает мама, и я вдруг вспоминаю о том, каким был мой ответ, когда она задала идентичный вопрос в прошлый раз. — Книгу... — протягиваю как-то нервно, проходясь кончиком языка по внутренней стороне щеки. — Хотя, это трудно назвать книгой. Здесь вообще нет диалогов, нет реплик, только голые и недовершенные мысли, если честно. Прибедняешься, Хаймор. — Хм, — мама удивленно хмурит брови, бросая взгляд то на меня, то на строчки в тетради, начерканные небрежным и корявым почерком. Я никогда не умел писать красиво, выводить различные хлястики и петельки с завитушками. Мой почерк куда больше печатный и довольно топорный, нежели тот красивый, которому учат детей в прописях. — О чем пишешь? — О жизни... — молвлю несколько сбито, а затем облегченно вздыхаю, когда официантка приносит нам молочные коктейли.— Фирменное блюдо будет готово минут через пять.— Благодарю, — отвечаю спешно, норовя побыстрее занять рот поглощением коктейля, в горле сушит, чтобы тема моего творчества замялась сама собой. Нет. По лицу мамы видно, что она ждет дальнейших подробностей. — Ну, это о моей жизни... И, кажется, о жизни еще трех ребят...— И о Эммануэль тоже? — Дебора подносит соломинку к подведенным розовой помадой губам, делая глоток. О всех из нас. Эта книга о нашей истории. Истории четырех мечтателей. — Тебе эта девушка действительно нравится, да? — одаривает меня улыбкой. Кажется, Эм ей понравилась, хоть и день их знакомства испортился в конец.— Да, — отвечаю, поджимая губы и ощущая, как начинает гореть и пульсировать мое лицо. — Она одна из мечтателей, — нужно как-то перевести тему моей личной жизни, а в данном случае — вернуть ее правильное русло.— М-мечтателей? — переспрашивает женщина. — Это название моей недо-книги. "Мечтатели". Она обо мне, о Эммануэль и ее брате-близнеце Дилане, а еще о новенькой девчонке в нашем классе, Билли Шамуэй. — "Мечтатели"... — протягивает мать, прищуриваясь и пытаясь понять трактовку названия книги, которую я пишу. — Но я еще не уверен толком в названии, да и не уверен, выпущу ли эту книгу вообще, — роняю вздох. — Один мой одноклассник сказал, что это станет "гребаным шедевром"...— Нет-нет, название мне нравится, — Дебора Роше одобрено кивает головой. — Оно будто передает весь смысл, понимаешь? Будто коротко говорит о том, про что будет рассказываться в книге. — Это книга не про то, как сбываются мечты, мам. Она о том, как они разрушаются прямо на глазах, — молвлю серьезно, а в ответ слышу настолько же серьезные слова:— А кто сказал, что мечты вообще воплощаются в реальность, Фредди?Ж и з н е н н о. Кажется, моя мама полностью понимает, о чем я говорю. Кажется, ей тоже знакома та неописуемая боль, которая прожигает ткани легких, да и внутренностей в целом, от того, как твоя мечта падает с неба, разбиваясь на миллиарды осколков. Мне нравится. Я ловлю себя на той мысли, что мне нравится сидеть вот так с ней в этом кафе, говорить о чем-то таком, что не касается отца, их развода. Мне нравится узнавать о ней что-то новое, учиться ее понимать, учиться слушать ее, позволять ей достучаться до себя. Мне... Мне этого не хватало всю мою жизнь. — Ваш заказ, — обслуживающая наш столик официантка по имени Марси ставил на наш столик у окна две тарелки с фирменным блюдом этого кафе. — Приятного аппетита, вежливо желает нам, и мы с матерью одариваем девушку улыбками. — Спасибо. Перевожу взгляд на маму, пытаясь понять ее эмоции. Конечно, это не омары, не суши и не спагетти с маскарпоне и морепродуктами. Это не лазанья с ломтиками лосося или запеченный угорь, который нам готовила на ужин наша кухарка. Все не так изыскано. Но ведь и мы не такие, правда? Просто картофель фри, немного овощей и огромный чизбургер с двойным сыром и приличной говяжьей котлетой. — Это, конечно, не так, как дома, но, уверяю, что так же вкусно, — пытаюсь убедить женщину в том, что то, что нам принесли, не просто съедобно, но еще и аппетитно.Мать несколько недоверчиво приподнимает пальцами верхнюю часть булки, разглядывая содержимое: салатный лист, несколько луковых колечек, квадратные ломтики плавленного сыра, колечки томатов, мясо и сразу три соуса: кетчуп, горчица и майонез.— Не бойся, ты не отравишься, — смеюсь, беря в руки тюбик с кетчупом и выдавливая красную субстанцию на край тарелки, чтобы макать в соус картофель. — Будем надеяться, — с улыбкой отвечает Дебора. Заправив за ухо светлую прядь, женщина принимается брать в руки столовые приборы, не зная, с какой стороны будет удобнее начать резать сэндвич. Вилка и нож, зажатые в ее пальцах, немного подрагивают нервной дрожи.— Мам, — обращаюсь к ней, и она поднимает на меня глаза с коротким "м-м-м?" — Так практически никто не ест чизбургер. — А как тогда? Он кажется таким невероятно большим...— Смотри, — молвлю, обращая ее внимания на собственные действия. Аккуратно беру в руки чизбургер, чтобы луковые и томатные колечки не повыпадали, и делаю укус. — Просто берешь в руки и кусаешь, все куда проще, чем кажется, — поясняю с набитым ртом.— Хм, — задумчиво слетает с уст Деборы. Тонкие пальцы смыкаются вокруг объемного сэндвича с говядиной, и мама делает небольшой укус. Да, изначально создастся впечатление, что можно таким образом порвать себе рот, но если знать, как правильно кусать, то все будет в шоколаде. Щеки Деборы заливаются румянцем, когда кусочек салатного листа не откусывается как следует, а попросту вытягивается из середины.Так непривычно видеть маму такой... Обычной, что ли. Она всегда была деловой бизнес-леди, привыкшей к роскоши. А здесь сидит в недорогой придорожной кафешке, вгрызаясь в чизбургер, отчего капелька смешанного соуса стекает вниз от уголка ее губ к подбородку. А еще мне кажется, что я впервые вижу искреннюю улыбку на ее лице... А еще мне кажется, что я впервые чувствую, что искренне счастлив..."Я мог бы. Я мог бы разрушить все, разнести это хрупкое, но постепенно крепнущее спокойствие между нами в щепки, подорвать его всего лишь одним словом, одним взглядом, одним действием. Но, неожиданно для самого себя я вдруг понял, что мне этого абсолютно не хотелось. Мне хотелось, чтобы тот вечер не заканчивался никогда. Чтобы мы с мамой всегда сидели в этом кафе, обсуждали что-то, узнавали друг-друга, пили молочный коктейль и поедали картошку фри с огромным чизбургером. Дебора невзначай проронила одну фразу, отбившуюся где-то на задворках моего сознания, моей памяти... Она сказала, что мечты не воплощаются в реальность... В тот момент мне казалось, что все немного иначе. В тот момент мне казалось, что хотя бы самые ничтожные, нет, на самом деле очень важные отголоски утраченной мечты быть частью семьи подали жизненные признаки. Я чувствовал, как у этой мечты снова запустился пульс. И тогда, сидя в этом кафе, разговаривая о чем угодно, но будучи друг к друг ближе, как никогда прежде, я вдруг ощутил, что находился максимально близко к тому, о чем мечтал еще с детства. О том, что мне бы хотелось, чтобы родители меня любили. О том, что мне бы хотелось, чтобы я любил их в ответ. И пускай мечта возродилась во мне не в той своей целостности, как это было изначально, я все же ощутил странное, ошарашивающее, тревожное, но довольно приятное чувство того, что что-то в жизни начало налаживаться...Что я стал для кого важен. Что кому-то было действительно интересно то, о чем я пишу. Что хоть одна проблема в жизни начала отступать, распутывая свои путы.Я просто продолжал писать, невзирая ни на что. Я продолжал смеяться, понимая, что тот день в кафе — был самым счастливым днем в моей жизни, проведенным с моей семьей". ______________*(исп.) Ты всегда была добра ко мне, Билли. Я это не забуду, спасибо за все.**(исп.) Не за что, мы же друзья, не так ли?