13. (1/1)

***От лица Дилана.Нужно смыть с себя все. Смыть с себя ее блядский взгляд, ее слащавый голос, врезавшийся в кожу моей шеи томными вздохами и сбитым шепотом моего имени, слетающего с ее ядовитых уст. Нужно смыть с себя запах ее парфюма, такого до одури сладкого, что разум помутнел. Нужно смыть с себя ощущение ее прикосновений, въевшихся в верхний слой эпидермиса. Сбросить бы ее, эту кожу, избавившись разом от всего: от необходимости вытрахивать из нее дурь, причем каждый раз так, как она захочет; избавиться от этого мерзкого ощущения самого себя, ведь ты мерзкий, Дилан, сам же вытраханный жизнью во все щели. Просто избавиться бы от этой кожи, прорвавшись изнутри и освободившись от стальной клетки, больно врезавшейся в спину. От грубости мочалки уже воспалилась кожа. Старательно оттираю участок на шее, пытаясь избавиться от этого ненавистного мне ощущения чужих рук на собственном теле. Вода в душе холодная, я терпеть не могу горячую. В холоде мне думается лучше, холод заставляет шевелиться, чтобы тело согрелось. Блять. Шумно дышу, упираясь ладонью в кафельную стенку. Вода "змейками" вьется по телу, стекая вниз. А "грязь" все не смывается. Это какой-то кошмар. Самый страшный кошмар. Я ненавижу то, что мне приходится лгать Эммануэль, она не поймет это. Ненавижу то, чем зарабатываю. Ненавижу то, как шантажирует меня Стоув. Ненавижу эту школу, напичканную ребятами, которые вечно глумятся над неудачниками. Ненавижу эту квартиру, оставшуюся от Рене. И себя ненавижу тоже.Опоясываюсь полотенцем, выходя из душа. На зеркале от влаги в помещении осел конденсат. Стираю ладонью участок на зеркале, чтобы посмотреть себе в глаза. Спокойно, О’Брайен. Это всего лишь ты. Всего лишь восемьдесят килограмм "грязи". Под веками залегли тени, мне бы отдохнуть нормально... Клиентам точно не понравится заниматься сексом с парнем, который выглядит так, словно не знает, что такое сон, а деньги мне нужны всегда. Нужно работать чаще и качественней, чтобы собрать Эмми на операцию. У меня на руках практически половина необходимой суммы... Осталось только собрать до конца и найти донора, согласного на это. Или, может быть... Может, я уже его нашел? Эммануэль не простит мне такой ход, такую жертву, а в то, что я внезапно решил ее бросить после операции, она уж точно не поверит. Она слишком хорошо знает меня. Ту часть, которую я позволяю ей знать. А я слишком хорошо знаю ее. — Дилан? — голос Эмми сопровождается стуком об поверхность двери с другой стороны, — ты в порядке?— Да, — отвечаю спешно.— Голос у тебя какой-то невеселый... Точно все в порядке? А отчего мне быть веселым? Отчего мне улыбаться? От меня требовалось лишь одно: не позволять всем смеяться над Эм. Но Эрик перешел все границы. И в тот момент Эмми защитил вовсе не я. А я должен быть ей во всем опорой. Кто, если не я? Мы двое. Нас с ней всего двое. Двое против всего мира. Я и моя Эмми. Вытираюсь полотенцем, ощущая неприятный зуд по всей коже, и он отнюдь не от геля для душа. Ты даже собственную кожу раздражаешь, Дилан. — Все нормально, — на вздохе, с каким-то надломом, выжимая из себя.Кожа шеи ноет и печет, я перестарался, пытаясь оттереть эту грязь, въевшуюся в кости. Ткань футболки липнет к еще влажной грудной клетке и спине. Задвижка замка на двери отодвигается, и щеколда щелкает. От неприятного и раздражающего скрипа металлических петель по коже проходятся мурашки, а от прохлады в комнате волоски на моих руках становятся дыбом. Половицы в коридоре нашей маленькой квартиры всегда скрипят, каждый раз заставляя меня стиснуть зубы. Я от всей души ненавижу это место, особенно после того, как Рене бросила нас с Эм. А теперь возникает обратный вопрос: какие места я вообще люблю? Прохожу в комнату, взглядом цепляя Эмми, тихо сидящую на краю кровати. Она опустила взгляд на белую тонкую нитку, которую перебирает в пальцах. После того, что произошло, мы не очень-то с ней и разговорчивы. Это я виноват, я допустил это. — Хэй, — тихо срывается с моих уст. Я опускаюсь на корточки напротив Эммануэль, обхватывая ее ладони своими руками, — как ты? — мои слова заставляют сестру одарить меня коротким взглядом. Я ощущаю ее беспокойство не только нутром, но и кожей. Я вижу это по ее глазам.— Я в порядке, — уголки ее губ сгибаются в улыбке, которая дарит мне чувство тепла, растекающегося по венам. Не знаю, что она сделала с собой, но "эксперимент над волосами" уже не выглядит таким ужасным, сейчас ей очень даже идет такая стрижка. Эм спешно закладывает за ухо темную прядь, шмыгая носом. А я отчаянно пытаюсь понять, о чем она думает, чтобы знать, как ей помочь. Ей больно? Что-то болит? Крепче сжимаю ее руки. Она определенно расстроена чем-то. Это Фредди? Фредди, да? Я знал, что он сделает ей больно. Найду его и шею к хренам сверну. Она такая из-за того, что сказал Эрик? Эм пытается сделать глубокий вдох, но не может. Может, ее расстраивает факт того, что она больна? Если бы я только мог сделать хоть что-то, хоть как-то облегчить ее боль, забрать ее всю себе, чтобы только не видеть ее такой. Не нужно, Эмми. Пожалуйста, не будь такой. Непонимание того, что тебя гложет, приносит мне неимоверную боль. Потому что мы одно целое, мы семья, все, что у нас есть, весь наш мир. Потому что ты — это все, что я имею. Я не могу видеть тебя такой. Или, может, причина того, что ты расстроена, это я? Худший брат на свете. Лжет. Защитить не может. Помочь не способен. — Прости меня, — опускаю глаза на руки Эммануэль, в то время, как девушка переводит на меня серьезный взгляд. — Это все моя вина. Я самый ужасный брат, — поджимаю губы, ощущая, как Эм освобождает свои ладони от моих рук лишь для того, чтобы взять их в свои. — Прости меня, — в горле сухо, слова даются тяжко. Прости за то, что Эрик тогда сказал. Прости, что не могу уберечь от всего, но я так хочу, так пытаюсь. Прости меня за то, что я тебе лгу. Прости за то, что моих сил не достаточно, чтобы тебе помочь, но я так стараюсь, родная. Я делаю все, что в моих силах, поверь. Прости за то, что именно ты страдаешь. Прости, что не можешь сделать нормальный вдох. Прости меня, что не смог удержать Рене, что ушла, а ведь мы любили ее. Прости, что мне не хватает сил заглушить твою боль. Прости, за то, с какой мыслью я просыпаюсь каждое утро. Прости меня за то, что я боюсь. Прости меня, Эммануэль. Я обещаю исправиться. Я обещаю стараться еще сильней. Я обещаю, что ты будешь жить долго-долго. Я найду выход, я обещаю. Только прости меня, ладно? Прости за все, что я сделал и мог бы сделать. — Дилан...— Прости меня за все, Эмми, — наконец я поднимаю взгляд, глядя в такой родной омут карих глаз. Причина во мне, я знаю.Потому, что я худший брат.Потому, что я слабак, мне не хватает сил.Потому, что не могу. Не смогу без тебя. Потому, что я — это я. Потасканный. Шлюха.— За что ты извиняешься? Все ведь хорошо, — она пытается вселить в меня надежду, но дрожь в ее голосе не позволяет мне поверить в ее слова. — Нет, это не так.— Именно так... — она запинается, отведя взгляд. Пожалуйста, скажи мне, что болит у тебя внутри. Десять секунд ее молчания — и моя сердечная мышца расталкивает ребра, едва ли не ломая их. — Ты же меня не бросишь, правда?Ее это беспокоит? Не опущу ли я руки? Не сдамся ли, как Рене? Не уйду ли, как это сделала наша мать? Не оставлю ли я ее одну наедине с тем, что убивает ее изнутри, когда станет совсем туго? Она во мне сомневается? Думает, что так много хлопот мне доставляет. Проще уйти. А я не уйду. Ни за что и...— Никогда, — уверенно отрезаю. Я лишь боюсь, что... — А ты меня? — не оставит ли она меня? Без нее я останусь совсем один. Без нее я больше не буду самим собой. Все, что у меня есть, все, что я имею. — Ты меня не оставишь, Эм? — несколько секунд зрительного контакта затягиваются в вечность. У Эммануэль слезятся глаза, и все же она не моргает, просто продолжает молча на меня смотреть, после чего прижимает меня к себе так крепко, словно в один миг я исчезну. Словно этих объятий со мной ей мало, ей хочется, чтобы мы были одним единым организмом. Словно она никогда не привыкнет утыкаться мне в шею кончиком носа, чувствуя, как собственное горячее и сбитое дыхание стелется по моей коже. Или еще хуже: к этому не привыкну я. Ее объятия служат ответом. Вместе. Что бы то ни случилось. Как всегда, вдвоем. Я и моя Эмми. Все, чем я дорожу в этой жизни. Все то хорошее, что есть во мне, благодаря ей. Зажмуриваю веки, втягивая в себя запах ее шампуня — мандарин и молоко. Она такая хрупкая в моих руках... Как бы мне хотелось, чтобы этот момент длился вечность... — Ты в школу опоздаешь... — ее голос тихими вздохами врезается мне в шею. — Ты со мной не поедешь? Хочешь дома побыть? — оставляю поцелуй на ее лбу, прежде чем выпустить из объятий. — Как скажешь, так и сделаем, — она переплетает свои пальцы с моими, кивая головой.— Да, думаю, мне это нужно, — поджимает губы, улыбаясь. — К тому же, у нас с Фредди кое-какие дела сегодня...— Опять свидание? — закатываю глаза. Снова? Я люблю Эммануэль. Когда Хаймор не с моей сестрой, он мне даже нравится, но, боже, когда они вместе, меня просто тошнит от того, насколько они милые. Цветы, конфеты, обнимашки и поцелуйчики. Бр! Кошмар. Никаких поцелуев! Они приводят к тому, что тебя начнут раздевать, чтобы трахнуть. Узнаю, что Фредди целовал Эм... А что я могу сделать? Он меня не боится. Кажется, я могу ему верить и знать, что с ним она будет в безопасности. Почему ей так хочется общения с ним? Хочется этих его взглядов. Я на нее так не смотрю. Почему ей не хватает меня? Ей хочется... хм, отношений? Для меня они делятся на два типа: вся забота и нежность, которые я отдаю Эм, и беспощадный, ничего не значащий секс с кем-либо остальным. Как к Эммануэль относится Фредди? Как к сестре? Или как к тому, кого хочешь?— Реагируешь уже не так люто, но не менее раздраженно, — Эммануэль издает смешок, чуть задирая голову, наверх, когда я поднимаюсь на ноги. — Уже не хочешь сломать ему что-нибудь за то, что он дышит в мою сторону? — Я всегда хочу что-нибудь и кому-нибудь сломать, а Хаймору в особенности, — отвечаю с прищуром. — Буду расценивать это, как зеленый свет. — Но если он полезет к тебе целоваться — сначала бей его под дых, а пока он будет приходить в себя, звони мне, я приду и закончу начатое. — Обязательно, — отвечает с улыбкой. У л ы б а е т с я.И что-то внутри меня взрывается фейерверками. Это я. Я по-прежнему поднимаю ей настроение. Она все еще смеется с моих шуток. Нас двое. Ведь так? Мы сами по себе.— И почему это, скажи мне, твой драгоценный Хаймор уже второй день на занятия не ходит, а? — Его родители все никак не могут договориться про раздел имущества, и Фредди обязательно должен присутствовать на каждой из встреч с адвокатами, — девушка пожимает плечами. Говорит так, словно, и впрямь, переживает за него, прониклась его проблемой, прониклась им самим. А я и забыл, что его родители разводятся. Оказывается, у Хаймора тоже есть что-то такое, отчего его просто рвет напрочь изнутри. Кажется, он что-то там еще пишет... Дневник или мемуары, как как-то выразился Картер. — Ладно... — чешу затылок, не зная, что еще ответить. — Э-э-э, ну, я тогда пойду...— Ты же даже не позавтракал... — заботливо молвит, поднимаясь на ноги, чтобы убрать перышко с моей футболки. — В школе что-то перехвачу, не переживай, — замечаю, как взгляд Эммануэль падает на мою шею, на которой красуется покраснение от мочалки. И тысячи невидимых следов от поцелуев. Моя сестра вопросительно хмурит брови, сдвигая их к переносице, и спрашивает, что приключилось с моей шеей. Поверь, родная, тебе не за чем это знать. — Ничего особого, просто раздражение. На себя самого. — Ладно, — она подозрительно цокает языком, но все же не принимается вести дальше допрос. ***Дверь квартиры закрывается за Диланом. В замке проворачивается ключ, и до ушных раковин Эммануэль доносится то, как ее брат спешно спускается по лестнице вниз. О’Брайен подходит к окну, выглядывая на узкую улицу, залитую серым светом этого утра. Ее брат извлекает из кармана ключи, для удобства поправляя лямку рюкзака на плечах. Даже отсюда девушке прекрасно видно раздражение на его шее и мешки под глазами. Вот, что Эммануэль дает ему. Недосып, усталость, изнурительную работу на ночных сменах в маркете. Вот, что она дает ему взамен, только лишь одни проблемы со здоровьем. Девушка касается кончиками пальцев открытой ладони, будто все еще ощущая, как брат держит ее за руку. Нет, за обе, крепко и надежно прижимая их к себе. Так, как когда-то. Так, как делал это всю его жизнь. Так, как обещает делать. Вместе. Как это было, есть и будет всегда. Он же не оставит ее, правда? Он обещал. Или она потеряет все, что есть в ее жизни. Все, что она знает, чем дышит и чем живет. Весь ее мир. До встречи с Фредди Хаймором. Звук на телефоне сбавлен до вибро-сигналов, от которых дрожит поверхность подоконника. Эмми опускает взгляд на экран, и ее бледно-розовые губы растягивает улыбка. Фредди.Кажется, Дилан действительно смирился с тем, что теперь Хаймор часть мира его сестры. Их всегда было всего лишь двое. Двое против всех. В четыре сбитых кулака против всех проблем. Он так отчаянно пытается не впускать никого в этот круг, но ничего не может поделать, если в этот круг кого-то впустила Эм. Хаймора. Мальчишку, который мечтает стать писателем. Он обещал Эммануэль немного почитать из того, что он пишет. Возможно, Эм даже станет персонажем его книги. Это же потрясающе. Быть вечно живой, запечатленной на страницах книг. Делать глубокий вдох полной грудью с каждой новой страничкой. Возможно, Фредди напишет о них. О всех тех, кто разучился мечтать, чьи мечты оказались лишь стеклянным крошевом. Возможно, в его книге все обретут счастье."Я через пять минут буду, и у меня с собой чизбургеры с картошкой фри", — его голос насыщен теплом и хорошим настроением. Фредди всегда умеет маскировать свои проблемы, прятать их за улыбкой, шутками. Словно перекладывает все то, что гложет, на того, кто сидит где-то внутри, того, кому необходима эта боль, чтобы писать. Будто Фредди Хаймор и Писатель — это два разных человека. Просто в нужный момент Писатель выходит куда-то за дверь, позволяя Фредди просто улыбаться, быть собой. Просто в другой момент Фредди уступает место Писателю в своем сознании, вручая кучу не распакованных подарочных коробок боли от окружающих людей. — Еда из McDonald's? Звучит круто! — Эммануэль подходит к шкафу и становится на носочки, снимая с плечиков вешалки джинсовую куртку своего брата, чтобы накинуть ее на себя. Маленький грешок — таскать его вещи, втягивая в себя запах ромашкового ополаскивателя для белья. "Тогда спускайся вниз, Рапунцель".— Твою шутку над моими волосами я не оценила, Хаймор, — она пытается звучать несколько обижено, но все равно в улыбке прикусывает нижнюю губу. "Я и не пытался шутить", — по мере того, как Эм выходит из квартиры, закрывая ее, голос Фредди становится все различимей. — Я серьезно, Фредди, — спускается по ступенькам, везя за собой кислородный баллон на колесиках. Он сравнительно не тяжелый, в нем лишь сжатый под давлением воздух. "Я тоже".Они разговаривают по телефону аж до тех пор, пока Эм не выходит на улицу. Хаймор держит одной рукой раму своего велосипеда, растирая остатки цветного мела по асфальту задником своего кроссовка. Он поднимает взгляд на Эммануэль, несколько раз неосознанно моргая. Девушка перекидывает темные волосы на одно плечо, робко расчесывая тонкими пальцами челку, словно та все еще делает из нее какого-то фрика, над которым можно поиздеваться. — Ты... — запинается парень, после чего предпринимает попытку продолжить свою речь, начав ее сначала. — Ты изменилась...— Я знаю, я выгляжу нелепо, — О’Брайен пытается завести пряди челки за ухо, но они слишком короткие, потому то и дело выбиваются, падая на лоб. — Вообще-то, я собирался сказать, что ты выглядишь восхитительно, — Фредди перекидывает одну ногу, ставя ступню на педаль, и усаживается на сиденье, ожидая, когда девушка сядет на раму сзади. Кажется, его слова заставляют румянец выскочить на ее щеках. Он считает, что Эммануэль красивая. Это спонтанное изменение в ней нравится Фредди. С ее губ слетает тихое "правда?", на что Хаймор с улыбкой отвечает: — Правда. Руки сестры Дилана обхватывают грудную клетку и ребра парня, прижимаясь к нему сзади, и ощущение тепла, какой-то надежности начинает покалывать кожу и где-то в кончиках пальцев, под ногтями. — Куда мы едем? — слетает с ее уст.— Лично я буду вдохновляться всем тем, что есть вокруг, — отвечает парень, хмыкая. — Мне нужно развеять всю ту порцию негатива, полученного от отца за это утро. Ты знаешь, у него есть поразительный талант без слов уничтожить мое настроение. Поэтому, чтобы то, о чем я пишу, не казалось сплошным тленом, мне нужно что-то прекрасное. Предлагаю начать с поедания чизбургеров на траве в парке.— Звучит очень здорово...Навязчивая идея, приходящая в голову Эммануэль далеко не впервые, вновь стучится в черепную коробку. И знает ведь, что мысль совсем ошибочная, и знает ведь, что ничего хорошего из этого не выйдет. Дилан сто процентов не одобрит. Какая-то часть самой Эм буквально кричит о том, что делать этого не стоит. Она бросила их. Бросила двух детей. Один из них болен, а второй из кожи вон лезет, чтобы собрать деньги на лекарства. Она оставила их. Оставила после себя жалкую квартиру, которая рассыпается на глазах. Она присылает чеки, которых едва хватает на оплату коммунальных услуг. Эм даже знает, где она теперь живет, как знает и Дилан. Она никогда не звонит, даже с Рождеством и Днем рождения не поздравляет, наверное, и сама не рада, что родила на свет таких детей. Которые без нее стали друг другу всем. Которые без нее, оказывается, все еще существуют, опираясь на поддержку друг друга. Не за чем по ней скучать, эта женщина не заслуживает, чтобы по ней скучали. Дилану определенно не понравится это. Поэтому, ему лучше ни о чем не знать. — Я хочу тебя попросить кое о чем, — срывается с ее уст, а что-то внутри молоточками отбивает сплошное "не делай этого". неделайэтогонеделайэтогонеделайэтого— Не сегодня, конечно, но, тогда, как у тебя будет возможность...— Ты о чем? — Я хотела бы навестить нашу с Диланом мать... — нет-нет-нет, откажись, Эмми, скажи, что это паршивая затея. Дилану это не понравится. Дилану это очень не понравится. О чем ты думаешь? — Ту, что оставила вас? — Фредди вскидывает бровь, цепляя взгляд Эмми. Она не обижается, он просто сказал вслух все так, как есть. Она бросила их. — Прости, я не... — не хотел? А что еще можно сказать об этой женщине? — Все в порядке, правда. — А Дилан знает? — Фредди отталкивается ногой от цементной бровки, ставя ступню на педаль и начиная тут же крутить ее вперед, чтобы велосипед пришел в движение. Дилан это точно не одобрит. Но он любил ее так же. Неужели его не посещала подобная мысль? Неужели он не поймет? Может не понять. Может подумать, что его одного Эммануэль мало. Что его стараний быть для нее семьей не достаточно. Это его расстроит. Нет. Нельзя. Нельзя ему говорить об этом. Нельзя, это его очень расстроит. Он же так старается, он всегда делает все возможное. — Нет, он не знает, — О’Брайен роняет тихий вздох, прислоняясь щекой к плечу Хаймора. Он надежный. Он теплый. Эмми верит ему. Эмми ему доверяет. — Это будет наш секрет.— Мне не нравится что-то скрывать от Дилана. Но он не скажет, Эммануэль знает, она уверена. Он меньше всего хочет предать ее доверие, обидеть ее. Он меньше всего хочет дать понять ее брату, что все люди все-таки уроды, что никому нельзя верить. Это сделает больно Эм. Это сделает больно Дилану. А сами по себе секреты, разве, не ранят?— Конечно, я навещу ее вместе с тобой, — спустя какое-то время отвечает Фредди. — А сейчас закрой глаза и представь, что мы летим, — спешно меняет тему, отчего усмешка возникает на его лице. — Летим? — неуверенно переспрашивает девушка. — Да, впереди плавный спуск. Держись крепче и верь мне.И она верит. Она действительно ему верит. Ее руки обнимают его поджарое тело со спины не столько крепко, сколько заботливо. Она знает, он не позволит, чтобы с ней что-то случилось, и дело не в угрозах Дилана. Эммануэль заключает пальцы в замок, зажмуривая веки. Кладет подбородок Фредди на плечо, ощущая, как в лицо бьет прохладный, но довольно приятный ветер. Надежный. С ним ей спокойно, как и с Диланом. — Поехали!***Толкаю дверь руками, выходя из класса. Черт, я совсем забыл о тесте по "Большим надеждам", книгу так и не прочитал, хотя собирался. Желудок ревет львом, я так ничего за день и не съел, хотя обещал Эмми. Кушать нужно, нужно поддерживать силы. Нужно заняться собой, сходить в тренажерку, в которой лет сто уже не был. Месяц действительно кажется мне вечностью, за которую произошло так много всего. Клиентам не понравится, если я буду терять сознание от упадка сил прямо во время выполнения своей работы. Однозначно приду домой и просплю аж до гребаного завтра. Нужно избавиться от чувства усталости на лице, от этих мешков под глазами. Я должен выглядеть б е з у п р е ч н о. Или из статуса "элитный" я быстро скачусь до "абы какой", и плата за предоставленные мной услуги упадет порядком. Двадцатка в час, как платят одной из тех шлюх на панели. Хах, я действительно об этом думаю? Наверное, столько бы мне и платили, если бы не агенство. Но я "дорогая" шлюха, за ночь со мной женщины платят прилично. Часть идет мне, а часть боссу. Это какой-то пиздец. Все это. Жить вот так. Меня каждый раз едва ли на изнанку не выворачивает от собственных действий, но если за это хорошо платят, то можно и потерпеть. А как на долго меня вообще хватит? Сколько еще я это вынесу? Не важно. Вынесешь столько, сколько нужно, Дилан. И не обсуждается. Засунь все свои личные проблемы глубоко в зад и вспомни, ради чего ты все это делаешь. Ради кого. Половина суммы на операцию уже собрана, а каждый припадок Эммануэль все приближает и приближает тот день, когда уже не будет "двое против всех". Время не бесконечное, ты помнишь, что сказал доктор Андерсен. Нужно усердней. Нужно больше. Нужно из кожи вон. До такой усталости, что сшибает с ног. На себя тебе всегда плевать. Но не на нее. Поэтому соберись, мать твою. Соберись, приведи себя в порядок и прими несколько заказов. Т а к н у ж н о. В школьном коридоре шумно, этот шум раздражает. Иду вперед, обхватывая широкими ладонями обе лямки рюкзака. Опускаю взгляд куда-то себе под ноги, хмурясь. Как бы мне сейчас хотелось просто отправиться домой, завалиться на кровать лицом в подушку и просто больше не вставать. Спал я сегодня неважно, пару-тройку часов от силы. Эмми не нравится то, как я себя извожу на работе, во сколько возвращаюсь. Она думает, что есть варианты заработка получше, где ты не должен будешь так подрывать свое здоровье. Боже, расскажите мне о таком заработке. Самая подходящая перспектива для меня лишь одна. То, чем я занимаюсь сейчас. Моментальный расчет. Моментальное оказание услуги, которая не всегда включала в себя секс, но в основной ее части. Были заказы, когда от меня требовалось лишь сопровождение на чью-то свадьбу. Мне придумали фальшивую жизненную историю с девушкой, которая пользовалась моими услугами. "Симпатичный, милый, забавный". Улыбайся, Дилан, клиенты любят твою улыбку. Почему меня больше не просят побыть чьим-то парнем на сутки? Хотя даже это мне давалось трудно, я обращался с той клиенткой, как с сестрой. Тепло, забота, но никакой романтики. Я просто не могу обращаться с девушками иначе. Я либо трахаю их, и ничего личного, либо они для меня как Эм, хотя второй вариант отпадает во всех смыслах. Вайолет Эйприн, пожалуй, первая, для кого я сделал исключение. Было странно. Было странно заниматься этим с кем-то, о ком хочется заботиться, как о сестре. После того, что произошло, я, блять, ощущаю какую-то ответственность за нее, которая опустилась мне на плечи. Чертова Стоув. Ненавижу ее. За все. В том числе и за Вайолет. Ощущаю, как кто-то цепляет меня за руку, словно случайно встретил в стенах коридора, и хочет сказать удивленное "здравствуй". Внутренности завязываются в узел, а воздух застревает где-то в горле, не попадая прямиком в легкие. — Привет... — слух цепляет ее голос, а взгляд — каштановые волосы, мягкие на ощупь. Я узнаю ее не по тому, как она одета, не по тому, что смотрю на нее. Я узнаю ее раньше, еще до того, как поднять на нее глаза. По запаху ее духов. Что-то очень и очень нежное, легкое. Как лилии. — В-Вайолет? — хрипло, неожиданно, сбито. Останавливаюсь как-то слишком резко, ощущая, как в мыслях происходит настоящий бардак. Так, нет. Так не пойдет. То, что у нас был секс, еще не значит, что теперь нужно здороваться со мной, увидев в школе. И говорю я это, не как один из тех ублюдков, которые поматросили и бросили. Тебе бы, Вайолет, стоит это понять. Ты знаешь, обо мне. Ты знаешь, кто я.— Как ты? То, что у нас было, не делает нас друзьями или даже знакомыми.— Э-э-э, — протягивая с непривычки. — Сойдет, а ты как? — спрашиваю из вежливости. — Хорошо, — она с улыбкой пожимает плечами. Несколько робко переплетает собственные пальцы, заключая их в замок и переминаясь с ноги на ногу. Нервно оттягивает рукав полосатого гольфа вниз, обтягивающего ее тело. — Сегодня меня приняли в черлидинг, я теперь форму носить буду, — опускает взгляд карих глаз на свои туфли на невысоком каблуке с бантиком. — Я рад за тебя, — и это искренне. Я действительно хочу, чтобы у этой девчонки все было хорошо. То, что у нас было, не дает нам права просто так общаться. — Я так подумала... Остальная часть ее фразы для меня канет куда-то в небытие, я улавливаю лишь определенные фрагменты из всего того, что Эйприн говорит. Кажется, речь идет о том, чтобы встретиться сегодня. Вроде бы. Я бы понял сразу же, если мой взгляд случайно не зацепил бы Билли Шамуэй, сжимающую шлейку своей сумки через плечо и направляющейся по коридору к библиотеке. Бля, а сегодня ведь отработка наказания. Бриджи, кеды, слегка мешковатая рубашка. Привлекает мое внимание не то, что на ней, а то, как она выглядит. Ссадины на лице, которых вчера еще не было. На нижней губе тонкая багровая полоска от запекшейся крови. На скуле царапина, словно кто-то хорошенько приложил ее лицом к асфальту или чему-то такому. Хмурюсь, наблюдая за тем, как Билли проходит мимо, бросая на меня короткий взгляд. Она проходит мимо мисс Блант, учительницы танцев, и женщина сдвигает брови к переносице, одаривая девушку вопросительным взглядом, словно они знакомы. Шамуэй не часть танцевальной труппы, вроде как...— Что скажешь? — наконец тихо молвит Вайолет.— Прости, я... Хорошо, — отвечаю, так и не вникнув в суть того, что она мне говорила. — Отлично тогда, я сброшу тебе свой адрес, — мой ответ дарит ей улыбку, широкую и искреннюю. Да, я хочу, чтобы эта девочка улыбалась. Кто-то другой должен делать ее счастливой. — Можно будет погулять где-то в парке или... Или поесть мороженое в кафе.Перевожу взгляд с Билли, продолжающей направляться в библиотеку, на Вайолет. — Никаких кафе, Вайолет. В кафе ходят только друзья, или пары. То, что между нами произошло, не делает нас ни тем, ни другим. — Ладно, — девушка несколько никнет, но все равно испытывает некую эйфорию от того, что я вообще согласился. Стоп. Согласился? Что? Встретиться с ней? Погулять в парке. Поесть мороженое. Чтобы хорошо провести время. С девчонкой, над которой не нужно трястись, переживать за каждый ее вдох, каждый позыв кашля. С девчонкой, которую не собираешься больше трахать. Блять, а это вообще как? Для меня нет третьего понятия. Вайолет уходит раньше, чем я успеваю сказать что-то еще. Она хочет погулять со мной. Как с обычным парнем. Как с тем, с кем у нее могут быть... Нет. Не может.Черт. Нужно отвлечься. Нужно забыться. Библиотека, точно. Расстановка книг в компании Шамуэй — надеюсь, это мне поможет. Начинаю направляться по коридору в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, ускоряю шаг. Как бы мне ни хотелось оказаться сейчас дома, я не могу. И после не смогу тоже. Радует то, что отбывать наказание осталось недолго, еще несколько раз порасставлять на место книги — и все. Библиотека располагается на третьем этаже, занимая большое пространство. Прохожу мимо рядов со стендами, оглядываясь по сторонам в поисках своей напарницы. Вообще я мог бы затеряться и где-то в этих рядах, но нужно, чтобы библиотекарь и Билли заметили мое присутствие, а то еще подумают, что я сачкую. Снимаю со спины рюкзак, ставя его на читальный столик рядом с сумкой девушки, которая становится на носочки, чтобы поставить книгу наверх. Господи, еще чуть-чуть, и она станет на носки своих кед, как на пуанты. Едва достает, чтобы вернуть книгу, вытягивается, как долбаная балерина, а после аккуратно опускается на всю ступню, становясь нормально. Кошмар, у меня бы уже определенно случилось растяжение лодыжки или судорога схватила бы. Билли и танцы? Странное сочетание. Какая-то нежная утонченность вместе с боевым настроем всем ломать носовые перегородки. — Помочь? — спрашиваю, и Билли бросает на меня короткий взгляд, улыбаясь.— Нет, спасибо. Уже достала, — отвечает, беря в руки новую книгу. — Конечно достала и едва ли не поломала себе ноги, — издаю смешок, — становясь как-то так, — принимаюсь ее копировать, неуклюже становлюсь на носочки в кроссовках. Да, подошва отрывается от пола максимум сантиметров на десять. — Да у тебя талант, — смеется, кладя книгу обратно в стопку. Замечаю, как девушка на несколько секунд прикладывает ладонь к ребрам, поджимая губы. Делаю несколько шагов вперед, прищуриваясь, и беру в руки энциклопедию про морской транспорт. Бросаю на Шамуэй взгляд, рассматривая царапины на ее лице. — Что с тобой приключилось за один день? — Я упала, — спокойно отвечает, поняв, что я имею в виду. — На что? На чей-то кулак? — кривая усмешка растягивает уголки моих губ, вот только Билли отвечает не так весело, из чего я понимаю, что она лжет, просто не хочет говорить настоящую причину. "Нет, просто упала, поскользнулась", — таков ее ответ. То, что она снова хватается левой рукой за ребра, дает мне понять, что ссадинами на лице ее "падение" не ограничилось. Или она упала кому-то на ногу. Несколько раз в подряд. Девушка прочищает горло, словно оно першит, или подавляет кашель. Пытается сделать глубокий вдох, что дается ей с трудом. — Одышка? — слетает с моих уст, и Билли делает кивок головой. Благодаря Эмми, о дыхании я знаю все. — Как Эммануэль? — пытается спешно сменить тему. — Надеюсь, она меня не проклинает за то, как я топорно подровняла ей челку.Так это была Билли? Она помогла моей Эм в тот самый момент, когда не смог я? Она не обязана была это делать. Но почему-то сделала. Это ее падение. Падение кому-то на ногу... Это же не просто "поскользнулась", да? Могу поспорить, что это исход того, что вчера сказала Шамуэй, какую речь она произнесла в школьных коридорах. Упала. А как же.— Получше, чем вчера, — отвечаю, взглядом ища на третьей полочке авторство Джека Лондона. — Уверен, Хаймор поднимает ей настроение аж до небес. — Они теперь вместе? Вместе. Да.Как одни из тех слащавых парочек. Таких милых-милых. Конечно, не все так ванильно, разумеется, но все же.Вместе.— Вроде как.Не сговариваясь, мы с Билли хватаемся за одну и ту же книгу. Цепляю взглядом, как уголки губ моей одноклассницы чуть приподнимаются от неловкости. Не задумываясь, Шамуэй отпускает переплет первой, давая мне возможность вернуть Лондона на исходную позицию. Привычное место книги, которую девушка пытается вернуть следом, вновь находится на верхней полке. Билли использует исключительно левую руку, хоть и правша, чтобы не беспокоить ушибленную сторону ребра. Становится на носочки, но в этот раз не совсем достает до цели. Ловлю себя на том, что принимаюсь ей помогать, я все-таки выше, и в тот момент, когда энциклопедия про кино протискивается между остальных книг, я ощущаю, как мои пальцы соприкасаются с пальцами Шамуэй. Невзначай так, но это почему-то прямо прошивает нутро жидким электричеством, разливающимся по венам. Ей и мне следует опустить руки вниз и отойти друг от друга на шаг, словно огнем обожглись. Чтобы не стоять так близко друг к другу. Чтобы я не втягивал неосознанно запах ее геля для душа — ежевика и мед, — а она не опиралась на меня плечом, словно я ей крепкая опора. Если бы мы опустили руки вниз, возможно, ничего бы не произошло. Но Билли опускает ее слишком медленно, а я оглаживаю ее кисть, немного опережая и переходя на саму руку. Я ощущаю, как ее кожа под подушечками моих пальцев покрывается мурашками, как волосинки на руках от обычного прикосновения становятся дыбом. Неправда. Обычно я так никого не касаюсь. Билли поворачивается ко мне лицом, поднимая голову, чтобы посмотреть мне в глаза. Ее лопатки врезаются в стенд, и девушка оказывается несколько зажатой книжными полочками и мной. В одно мгновение мне кажется, что она сейчас сделает шаг влево, чтобы разрушить этот момент, но она просто стоит, не шевелится. Смотрит на меня этим взглядом зеленых глаз, словно это не я должен наблюдать за ее реакцией от моих, кхм, прикосновений к ней, а она за тем, как я реагирую на то, как мои пальцы скользят вверх по ее руке, хрупкому и худому предплечью сквозь ткань клетчатой блузки к кончикам ее волос, трогая их на ощупь. Я почему-то всегда знал, что они мягкие, хотя только сейчас осознанно пришел к этой мысли. Билли, кажется не дышит, но я ощущаю, как громко и импульсивно бьется ее сердце. Или это мое собственное? Дрожь. Мурашки по спине. Немного подгибаются отчего-то неустойчивые в этот момент колени. А ее руки всего-то касаются моего запястья в ответ. Не для того, чтобы прочь убрать мою ладонь от ее тонкой шеи. Просто так, словно слушая мой пульс. Ни она, ни я не говорим ни слова, хотя, я уверен, ее хрупкий череп тоже трещит по швам от того, какое мысленное цунами там накрывает весь здравый смысл. Билли не вздрагивает, когда мои пальцы едва ли касаются царапины на ее выступающей скуле, но зажмуривает веки. Словно такое прикосновение ей знакомо. Словно так к ней прикасался кто-то еще, кто был для нее дорог. Я, блять, совсем не понимаю, что и зачем делаю. Кажется, Шамуэй этого не понимает тоже. Между нами нет робости, словно все впервые. Ни для меня, ни для нее.Как именно я к ней прикасаюсь? Как к сестре? Нет, здесь что-то ближе. Что-то сильнее.Как к клиентке? Нет, не так "грязно" и развязно. Т у п и к. Мне ее сейчас обнять, как Эм, что ли? Так, знаете, крепко-крепко, словно для меня она значит весь мир. Сказать, что я рядом? Мне сейчас начать ее раздевать, как Стоув или Вайолет, может быть? Так, чтобы она мурчала от одного только того, как я произношу ее имя. Трахнуть ее прямо здесь, в отделении творчества Джека Лондона и различных энциклопедий? Какое будет дальнейшее развитие событий? Как именно я к ней прикасаюсь? Куда интимней, чем к Эм.Совсем не так вожделенно, как к одной из тех женщин, пользующихся моим телом. Каким образом я к ней прикасаюсь? Кто она для меня? Кажется, Шамуэй сама дает мне понять. Или не дает. Вернее, ее кашель, рвущийся наружу, словно она заболела или у нее приступ удушья. Каким-то образом Билли уходит мне под руку, разворачиваясь боком. Упирается ладонью в одну из полок, и ее несколько сгибает пополам от кашля. У меня срабатывает рефлекс. Как с Эмми. Аккуратно кладу свою руку на спину девушки, принимаясь растирать кожу в области легких. Эммануэль всегда от этого становилось легче. Подхожу максимально близко, придерживая Билли за плечи. Она дышит несколько хрипло, вновь хватаясь за ребра. Боль. Я чувствую, что ей больно, потому машинально крепко сжимаю ее руку, как делаю это с Эмми. Она знает, что таким образом я показываю, что она не одна, что я рядом, что мы боремся с кистозным фиброзом вместе. Таким образом я пытаюсь хоть частично облегчить ее боль. Кажется, Билли замечает эти перемены во мне: от состояния неопределенности к крайней заботе. Значит, я отношусь к ней, как к сестре? — Эй, легче-легче, — практически шепчу, когда Билли пытается сделать глубокий вдох. — Вот так, спокойней, — бережно отбрасываю волосы Билли, спадающие на лицо, ей на спину. Эммануэль часто может тошнить от принятых лекарств, а в сумме с рвущим наждаком горло кашлем рвота просто обеспечена. Мне не раз приходилось вымывать кусочки еды из ее волос. — Все... — приходит в себя, выпрямляя спину. — Все в порядке, — хрипло но уверенно. — Как и где именно ты упала, Билли? — я в шоке, это звучит обеспокоенно? Взволновано?— На ступеньках лестницы, — отвечает с ходу, бросая на меня короткий взгляд.Врет. Упади она с лестницы, битыми были бы не только ребро и скула, но и колени, локти, вероятность черепно-мозговой травмы. Ловлю себя на мысли, что все еще крепко сжимаю ее руку. И сейчас спрошу, болит ли у нее что. И сейчас предложу ей какую-то помощь. Ни на метр не отойду, пока не удостоверюсь, что она действительно в порядке. Блять, я иначе не могу. Это какая-то гребаная, сводящая с ума тонкая грань. Я отношусь к ней все-таки как к сестре? Но прикасался я к ней как-то иначе.***Линдси Стоув наматывает на палец мятную жвачку, откинув копну блондинистых волос на одно плечо. Молча наблюдает за тем, как Эрик Картер орудует гаечным ключом, собирая книжную полку воедино из деталей. В последние несколько дней парень немного молчалив, а со вчерашнего дня не проронил толком ни слова. Кошка пробежала между ними? Почему Линдси об этом не знает? Она сидит на краю читального столика, закидывая ногу на ногу и разглаживая подол своей юбки. Рассматривает свой маникюр, периодически сверля молчаливого Эрика взглядом. — Что ты на меня смотришь? — он тяжко вздыхает, перебрасывая из рук в руки гаечный ключ. — Мне на тебя уже и посмотреть нельзя? — цокает языком. Или за то, чтобы посмотреть на Картера, Стоув теперь придется платить? Как О’Брайену. — Лучше помогла бы, — процеживает несколько грубо. — Отработка не только для меня. — Но из-за тебя все здесь торчат, так что... И нет, я себе испорчу маникюр. Эрик закатывает глаза, принимаясь закручивать гайку на конструкции. — Напомни, с каких пор мы в ссоре и не разговариваем друг с другом? — Линдси спрыгивает со стола, подходя на шаг ближе к Картеру. — Я что-то пропустила этот момент. — Мы не в ссоре. Она всего лишь немножко ему изменяет, потрахивая Дилана. Не-е-е, вы что, все вообще заебись. Взгляд Стоув цепляет какое-то движение через несколько стендов с книгами от них. Из-за приличных зазоров ей удается разглядеть физиономию Шамуэй, которая кашляет, хватаясь за бок. А рядом над ней склоняется О’Брайен, бережно принимаясь растирать ей спину, словно это облегчит Билли кашель. Ванесса, конечно, отлично со всей дури наносила удары по телу этой невыносимой Билли Джин ногой. Линдси гордо встряхивает головой, делая вид, что ее это не цепляет. Цепляет. Что-то неприятно скребется по стенкам желудка. Ревность? Линдси отворачивается, замечая подозрительный прищур Эрика, которому тоже открывается прекрасный вид на этот "медпункт". Он переводит взгляд со своей девушки на Дилана и Билли Джин, его губы немного приоткрыты, а после сжимаются в тонкую полоску. Дорогой О’Брайен ценит что-то еще в этой жизни, кроме своей медленно подыхающей сестренки? Ибо о хер его знает ком так не заботятся. Картер внимательно окидывает взглядом Стоув, ощущая некое напряжение. Исходя из слов Ванессы, она ему платит за секс. Значит, он, что же, выходит шлюха? И Билли тоже оказывает платную помощь? Скольких он уже вот так трахнул за деньги? А парням давал? Злит даже не тот факт, что он ебаная проститутка. Злит то, как на него реагирует Линдси. И раз это повторяется и повторяется, отсюда следует, что О’Брайен и Стоув довольны. Этот ублюдок доволен, ему нравится. — Что? — удивленно спрашивает Линдси, доставая из сумочки маленькое зеркальце и помаду розового оттенка. А у Билли помада гранатовая. — Ничего, — отрезает Эрик, принимаясь дальше закручивать болт. А эту несколько минутную заботу О’Брайена к Шамуэй Картер возьмет себе на заметку. ***Спать хочется. Ничего, Дилан. Немного погуляешь с Вайолет и отправишься домой. Эйприн тебе как сестра. Билли тебе как сестра. Одну из них ты трахнул, а к другой хрень какая-то чувствовалась необъяснимая. Но все окей, так ведь? Кажется, Вайолет замечает мою усталость. Нужно было все-таки выбрать кафе. Там хоть просто посидеть можно, а здесь круги по парку наматываешь. Девчонка весело что-то рассказывает мне о ее увлечении, поедая мороженое. Настояла на том, чтобы я и для себя купил, но я к стаканчику так и не притронулся. Еще немного, Дилан. Еще немного — и д о м о й. — Почему ты не ешь мороженое? — слетает с ее уст. Вайолет с улыбкой подносит ложечку с фисташковым мороженом к губам. — Что? — переспрашиваю, словно возвращаясь из похода в себя в реальность. — Мороженое, оно ведь растает, — кивает головой на стаканчик в моих руках, от холода которого калеют кончики пальцев. Клубничное. Не люблю клубничное. Взял первое попавшееся. — Я не голоден...Опускаю взгляд на мороженое, а потом медленно перевожу его на собственную левую руку, наблюдая за тем, как Эйприн неуверенно переплетает наши пальцы. Так, как будто все хорошо. Так, словно это нормально. Будто у нас с ней что-то есть. Будто это уже дело привычки — брать меня за руку. Так, словно ей хочется большего.— Что ты делаешь? — мой вопрос повергает девчонку в некий ступор. Нет, она берет меня за руку, я знаю. По-другому. Нет. Она. Берет. Меня. За руку. М е н я. Словно мы пара. Как Эммануэль и Фредди. Мне стоило бы сразу понять, к чему было все это: прогулка в парке, милая беседа, мороженое. Красивое платье на ней. Она хочет мне понравиться. Она не просто хочет казаться хорошей, я чувствую этот свет в ней. — Вайолет, — освобождаю ее руку из своей, отступаю на шаг. Как-то на автомате ставлю стаканчик с мороженым на железку, элемент детской карусели, которая поскрипывает, немного раскачиваясь на ветру. Тяжко вздыхаю, запуская тонкие пальцы в собственные волосы. — Вайолет, нет.— Что нет? — голос ее немного дрожит, но она, кажется, понимает, к чему я веду. — Это... — кладу руки на талию, переминаясь с ноги на ногу. — Мы не можем с тобой гулять вот так, понимаешь? Взявшись за руки, поедая мороженое, — несколько импульсивно прохожусь кончиком языка по сухим губам. — Почему? Пф. Почему? Серьезно?— Вайолет, между нами ничего нет и быть не может. Мне не стоило вообще тогда спать с тобой.Я вижу, как мои слова действительно ранят ее. Все звучит именно так, словно я бросаю ее после того, как получил то, что хотел. Только мы оба знаем, что это не так. Она знает, кто я. Она знает, чем я занимаюсь. Знает, ради чего я это делаю. Знает, что ни про какие отношения и речи быть не может. Мои слова дают ей хлесткую затрещину. Но если то, что говорю ей я, доставляет ей просто боль, тогда то, что она произносит в следующий момент, просто на хрен вставляет нож куда-то мне в бочину, между ребер. То, что срывается с ее уст, заставляет меня издать хриплый и психоделически нервный смешок. Это заставляет меня начать изнывать от того, как что-то внутри ломается. Вайолет слишком добрая и впечатлительная. Она слишком влюбчивая. Она не знает, о чем говорит. У нее ветер в голове. Но, тем не менее, она говорит: — Но я... Я влюблена в тебя Дилан...В л ю б л е н а. Нет. Нет-нет-нет. Неа. Не в меня. В меня нельзя влюбляться, я не отвечу взаимностью. Я же... Я же, блять, гребаная... Посмотри, ублюдок, что ты наделал. Ты влюбил в себя эту девчонку. Стал тем, о ком она мечтает. Посмотри, блять. — Ты... — я смеюсь. На изломе. Просто на хрен разрываясь прочь от того, что скопилось внутри. — Ты просто не можешь быть в меня влюблена, Вайолет. Понимаешь? — поднимаю на нее сосредоточенный взгляд. В уголках ее светло-карих глаз скопились слезы, которые начинают скатываться по бледным щекам, прочерчивая дорожки и опекая нежную кожу. Посмотри, что ты наделал, урод. Посмотри, как довел ее до слез. Смотри, блять, как разбиваешь ей сердце. Трещинка за трещинкой. Она не спрашивает "почему?". Она знает. — Я... Блять, я работаю в эскорте, занимаясь сексом за деньги, — от каждого собственного слова меня ломает изнутри. — Я... Я шлюха, Вайолет, понимаешь? Ты... Ты просто не можешь меня любить! Эйприн обнимает себя за плечи, всхлипывая. Даже не от того, что принимает от меня отказ. От того, что именно я о себе говорю. Потому что это правда. Потасканный. Восемьдесят килограмм "грязи". — Ты... Ты не можешь меня любить, ты это понимаешь? — я даже не контролирую свой тон голоса. Она вздрагивает от каждого моего слова, начиная плакать еще сильней. Я кричу на нее, и на нас оборачиваются люди. Посмотри. Посмотри, что ты сделал с ней. Скажи этой девочке тебя обнять, и она тот час же тебя обнимет. Потому что она знает, как тебе тяжело. Потому что знает, чем ты зарабатываешь на лекарства для своей сестры. Потому что она знает тебя. Настоящего тебя. О котором не знает никто, даже Эмми. Посмотри, блять, посмотри, как ее чувства к тебе разрушают вас обоих. Посмотри на то, как она плачет. За то, какой ты. За то, какая у тебя жизнь. Никто не может любить тебя и ты никого не можешь любить. Ты шлюшка. Подстилка. Ты потасканный, Дилан. Плакать. Мне, блять, хочется рыдать. Уткнуться носом в худое плечо Вайолет и рыдать. Зарыться в ее волосы и плакать. Сука, так, как никогда прежде. Как не тогда, когда ушла Рене. Как не тогда, когда я думал, что это конец. Я знаю, Вайолет прижала бы меня к себе, потому что она все понимает. А мне не нужно ее понимание, мне нужно дать ей понять, что ничего быть априори не может. Уйти — это идеальный вариант. Просто уйти. Пойти домой. Просто на хер уйти прочь. И я ухожу. Она плачет, взглядом просверливая мои лопатки.А я не оглядываюсь, спешно утирая то, что предательски жжет глазницы, скатываясь по щекам.Ты — это двести баксов в час. Ты — это вечные засосы на шее.Ты — это ненависть к собственному телу. Ты — это долбаные восемьдесят килограмм "грязи". Ты — это сбитый шепот собственного имени, слетающего в чьих-то уст. Какая, на хер, любовь, о чем ты?Ты, блять, не можешь иначе.