3. (1/1)

Ты — не сама по себе.Ты — часть чего-то большего. Часть того, где ты являешься для кого-то самым дорогим, что у него есть.***От лица Эммануэль."Дыши, — мягкий голос врача, тяжесть, сковывающая грудную клетку от недостатка кислорода в легких, слишком яркий свет высоковольтных лампочек режет глаза. — Дыши, Эммануэль, — и я делаю вдох, понимая, что его недостаточно, чтобы легкие насытились. Бросаю взгляд на кислородный баллон, стоящий рядом, и на трубочки, которые лежат на поверхности стола. — Вдох и выдох, — врач вводит мне какое-то дорогое лекарство в вену, и я издаю всхлип, пальцами впиваясь в ладонь Дилана, который перехватывает мою руку только сильнее. Его беспокойный взгляд, поджатые губы, напряженный вид и постоянная забота. Он всегда рядом. На всех сеансах у врача, на всех консультациях, на всех приемах. В каждом мгновении моей жизни, начиная с самого рождения. — Вот так, Эммануэль, глубокий вдох и выдох... — докторский голос врезается в мембраны. Отчаянно делаю сбитый вдох, рваный вдох, напряженный. Хмурюсь, стараясь подавить ощущение сонливости. Без кислородного баллона с каждым разом вдох у меня все меньше и меньше. Это как если бы из комнаты стремительно выкачивали воздух для создания вакуума. Я медленно-медленно задыхаюсь. — Еще немного, Эммануэль. Смотри на меня, — плечи врача поднимаются и опускаются по мере того, как он делает спокойный и глубокий вдох. А я уже давно забыла, каково это, глубоко дышать обычным воздухом без помощи чего-либо. Жмурю глаза, подавляя слезы, и чувствую, как Дилан подносит мою руку, обхваченную его ладонями, к своим губам. Он шумно дышит, напряженно, так же сбито, как и я. Словно мы — один организм. Словно моя боль — его тоже. С его губ слетает тихое "Эмми". Всего лишь мое имя. Этого хватает, чтобы собраться. Это хватает, чтобы не концентрироваться на боли. Этого достаточно, чтобы подумать о чем-то хорошем: например, о том, как было время, когда я была здорова, когда я могла сполна наслаждаться жизнью, могла бежать, не задыхаясь. Подумай о тех моментах, где Дилан улыбается, Эммануэль. Он так редко улыбается. Он так крепко сжимает твою руку в своих, словно пытается все забрать себе, всю твою боль. Словно через прикосновение хочет помочь тебе дышать. И когда он рядом, тебе действительно становится легче. — Ты молодец, Эмми, молодец, — врач вынимает катетер с капельницей, заклеивая мне пластырем кожу чуть ниже сгиба локтя, а затем подает мне трубочки с кислородным баллоном, которые я тут же вставляю в нос, заводя их за уши, и делаю "глубокий", судорожный вдох, который рассеивает состояние бетона в клетке хрупких костей. — Я тобой горжусь".— Мне от этого станет лучше? — поднимаю на доктора Андерсена взгляд, глядя на него с надеждой. Я всегда смотрю на людей c надеждой, даже тогда, когда ее просто нет.— Должно, Эммануэль, — мужчина кивает головой, присаживаясь на стул напротив. Он накрывает мою руку своей, улыбаясь. — За все это время мы столько всего перепробовали... — И будем пробовать, пока ты не пойдешь на поправку, Эмми, — голос Дилана тихий, спокойный, настолько прошитый заботой и беспокойством, что мурашки по спине пробегают. Он трет кожу моей ладони большим пальцем. Руки у него теплые. Всегда держали меня. Всегда держат. И будут держать. — Ты пойдешь на поправку, Эмми, я тебе обещаю, — в кромках его глаз цвета ореха плещется надежда. Он, наверное, верит в то, что когда-нибудь я снова смогу спокойно дышать, больше, чем я. Мечтатель. А ведь мечта снова быть здоровой настолько призрачная, едва уловимая. Мечта, чтобы Дилан смог быть счастливым, куда сильнее для меня.Я так хочу, чтобы он чаще улыбался. Я так хочу перестать быть ему обузой. Так хочу, чтобы он просто был счастлив.— Если мне только пересадят чьи-то легкие, — цежу, а затем добавляю: — Чего не случится. Я далеко не первая в списке на пересадку легких. Впереди меня множество больных раком. Их лечение куда важнее моего. Был период, когда я была здорова. Да, когда мне было два года. Кистозным фиброзом меня "наградил" отец, это все от него. Что ж, звучит так, словно я его осуждаю. Осуждаю не за то, что он сам страдает/страдал этим. Осуждаю не за то, что ни разу не видела его в жизни. Только за то, что он позволит своему сыну все это тащить на себе. Все расходы на лекарства, которые даются ему тяжким трудом, работая после школы и в ночную смену; все поддержки, когда вынужден говорить, что все будет хорошо, даже тогда, когда сам не веришь в это. У нас нет денег, чтобы покрывать расходы на лекарства, Дилан так старается делать все, что может, чтобы мы оба не прекратили поиски того, что смогло бы помочь мне выздороветь. Кашляю, Дилан заботливо трет мне спину широкой ладонью, другой рукой касаясь плеча. Он просто всегда рядом, всегда помогает, всегда поддерживает меня так, как никто другой. А поддерживать, собственно, кроме него и доктора Андерсена, больше некому. Поднимаюсь на ноги, бросая на себя короткий взгляд в отражении маленького зеркала. Немного детское лицо, в частности из-за щечек, с бледноватой кожей смотрит на меня в ответ. — Не говори так, Эммануэль, — мой брат качает головой, поднимаясь на ноги. Взгляд у него всегда был куда серьезней моего. Хотя, может, это только усталость делает его таким измотанным... — Мы будем делать все, что необходимо, — отрезает, тем самым сообщая, что разговор закрыт.Иногда мне кажется, что я уже давно сдалась.Но Дилан борется за нас двоих.За меня.— Дилан, мы не можем себе позволить такие дорогие лекарства... — вздыхаю, натягивая на себя джемпер. — Они нам попросту не по карману...— Я буду брать дополнительные смены на работе, Эм. Не беспокойся об этом.Смотрит мне в глаза, вопросительно кивая головой. Улыбается уголками губ, этой своей призрачной, едва заметной улыбкой. Он так редко улыбается... Так редко... Смотрю на него в ответ: нас различает лишь пол, отсутствие родинок на лице, рост и моя болезнь. Оставляет на моем лбу короткий поцелуй, затем отступает на шаг. Выходим из кабинета мистера Андерсена, направляясь по коридору, а затем заходим в лифт. — Вот, — Дилан снимает с себя джинсовую куртку, бережно набрасывая ее мне на плечи. — Там прохладно, я не хочу, чтобы ты замерзла, — поджимает губы, щелкая меня по носу.Всегда отдает мне все, что у него есть. Всегда заботится. Только он один. Только нас двое. Всегда вместе. Всегда друг у дружки. Он заботится обо мне, а я о нем. Снимаю куртку возвращая ее ему обратно.— Тогда замерзнешь ты.Он издает смешок, все равно накидывая мне свою куртку на плечи. Выходим из больницы, и Дилан всей полнотой своих легких втягивает в себя запах распустившейся сирени. К сожалению, я не могу так же оценить все прелести этой весны. Мне хватает уже одного того, что я вообще способна дышать. Брат извлекает из кармана ключи от старенькой и подержанной машины, направляясь к водительскому сидению. Вся его зарплата уходит на мои лекарства, все, что он делает, это исключительно ради меня. Коротко спрашивает, как я себя чувствую, заводя двигатель, вставив ключи зажигания в скважину. "Нормально". Всегда отвечаю этим "нормально", хотя Дилан всегда понимает, когда я лгу. Подавляю кашель, набирая в легкие как можно больше воздуха. Это что-то среднее между хроническим бронхитом, когда от кашля тебе хочется выхаркать собственные легкие, и астмой, когда воздух, судорожно втянутый в себя, напоминает металлическую стружку, царапающую стенки гортани и наждаком рвущую горло. Впиваюсь короткими ногтями в собственное острое колено, которое, кажется, стало еще острее. За последние месяцы я несколько сбросила в весе, а в прошлом году на почве осложнений изрядно набрала. Дилан накрывает свою руку моей, тихо произнося, практически шепча короткое "хэй". Тень улыбки вновь проскакивает на его лице. Тень, не более. Широко улыбаюсь ему в ответ, ощущая какое-то родное тепло, разливающееся под кожей. Когда он рядом, мне спокойно. Когда он рядом, мне легче дышать. Говорят, близнецы чувствуют друг друга так, как никто другой. Я склонна верить в то, что это, отчасти, правда. Смотрю в окно, наблюдая за людьми на улице, а Дилан включает радио, убавляя звук до того, чтобы музыка была слышимой, но не раздражала слух. Сворачивает влево, останавливаясь на перекрестке, коротко выглядывает из-за лобового стекла на светофор, светящийся красным. Немного нервно постукивает по рулю костяшками пальцев, роняя тихий вздох. Перевожу на брата взгляд: вид у него немного уставший, тени залегли под глазами, ведь сегодня он спал от силы пять часов, поздно вернувшись домой после смены; он коротко зарывается длинными пальцами в темные волосы, приглаживая их. Дилан неосознанно проходится кончиком языка по нижней губе, смачивая ее, а затем встряхивает широкими плечами, словно пытается избавиться от чувства отечности где-то в районе лопаток. Жмет на газ, откидываясь спиной на свое сидение. И меня вдруг посещает внезапный, но вполне логичный вопрос, почему у него больше никого нет? В смысле, что нормальные ребята нашего возраста уже давно с кем-то встречаются. Хорошо, я не в счет. Никому не нужен пухлый хомяк с жестким нарушением дыхательной функции. Но Дилан... Я ни разу не видела его с девушкой. — Почему у тебя больше никого нет, кроме меня, Дилан? — вопрос с моих губ слетает внезапно. — Ты о чем? — хмурится, издавая смешок. — У меня есть ты, Эммануэль, — отвечает, одаривая взглядом глаз цвета выдержанного виски.— Я не о том, Ди, — поворачиваю к нему лицо, а Дилан от меня свое отворачивает, зацикливая взгляд на дороге. — У тебя есть кто-то, на кого ты смотришь так, как ни на кого больше? Есть кто-то, в кого ты влюблен? — коротко задает мне встречный вопрос о том, почему я спрашиваю, на что я отвечаю: — Ты никогда не рассказывал мне, есть ли у тебя кто-нибудь. Влюбляться — это нормально. Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя не было своей личной жизни, Дилан. Так что, если у тебя кто-то есть, я просто хочу быть за тебя искренне счастлива...— Если бы у меня кто-то был, ты бы знала, Эм, — отвечает несколько резко, но не грубо. Никогда не грубо. Никогда не повышая на меня голос. — Мне никто не нужен, кроме тебя, ты же знаешь.Роняю тяжкий вздох, с горечью осознавая, что он отказывается от всего, что ему нужно, ради того, чтобы мне становилось лучше.Я и Дилан.Дилан и я.Мы вместе.И больше никого.— Эй, — бережно накрывает мою руку своей, убирая ее с коробки передач. — Все будет хорошо, Эммануэль, я обещаю, — бросает на меня короткий взгляд, затем снова переведя его на дорогу. — Я обещаю, — повторяет уже чуть тише, задумчиво, словно пытается поверить в собственно сказанные слова, будто отчаянно хочет в это верить, внушает себе, что это так.***Говорят, смех продлевает жизнь.Те, кто смеются над тобой, будут жить долго.Не знаю ни одного человека, кто любил бы школу. Дело не в том, что ты не понимаешь предметы, не умеешь решать логарифмы или писать эссе по литературе. Дело не в том, что напрягают учителя сдать доклад по истории США 20-го века или заставляют решать химические уравнения, или заучивать набор хромосом и количество костей в человеческом теле. Если бы это было все, чем является школа, люди бы ее любили. Нет ничего ужасного в том, чтобы любить учиться. Нет. В нашем мире обучение уже не играет особо важной роли, школа становится обязаловкой, своеобразным рингом, где за тебя борется твой характер вперемежку с амбициями. Здесь тебя не уважают как личность до тех пор, пока ты не покажешь свою крутость при помощи унижения слабых и ранимых. Никогда не понимала, что именно в этом крутого.Мои одноклассники никак не могут отойти от уже обсмакованной со всех сторон темы про новую уборщицу. Некультурно тыкают в нее пальцем, не стесняясь бросить в ее спину слова куда хуже определения "толстая". Как будто бы от их слов женщина сможет стремительно похудеть, вот правда. Два дня все только о ней и говорят, а такие, как Линдси Стоув и Эрик Картер лишь подбрасывают дров в огонь да подливают масло. Не знаю ни одного человека, кто любил бы школу. Роуз МакГинес здесь каждый день доводят до слез. Не проходит ни дня, чтобы Фредди не назвали "Пришельцем" или еще кем. Ни одной минуты, чтобы здесь кого-нибудь не осуждали, не унизили. Ни секунды, чтобы говорить о чем-либо другом, кроме габаритов нашей новой уборщицы. Эрик не стесняется, издает звуки, похожие на свинью, отчего все начинают смеяться только сильнее. Дилан ненавидит школу, это место, где тебя раздавливают подошвой ботинка общественного мнения. Это мнение зачастую диктуется кем-то одним, а все поддерживают, потому что боятся, что однажды это мнение круто обернется против них самих. Никто не любит школу. Разве только такие, как Линдси и Эрик, ведь здесь они имеют влияние, на них равняются. Но сказать по правде, в реальной жизни, за границами школы, они самые обычные, такие же, как и все. Быть может, здесь — их тарелка. Но все еще вернется им бумерангом самым неожиданным способом.Дилан занимает свое место в классе, а я прохожу дальше по ряду, отыскивая пустую парту, потому что мое привычное место уже занято кем-то другим. Взгляд цепляет одиноко сидящую на последней парте Билли, которая молча сложила руки на груди и отвела взгляд в сторону. Нанесенная на ее губы тонким слоем красная помада создает впечатление, что ее губы кровоточат от того, насколько сильно они искусаны. Улыбаюсь уголками губ, решая, что сесть рядом с ней не такой уж и плохой вариант. Мы, к тому же, толком еще не знакомы... Направляюсь к девушке, не сводя с нее взгляд, когда кто-то внезапно роняет передо мной ручку, а затем наклоняется и поднимает ее с пола, неуклюже ударяясь головой об поверхность парты. — Черт! — ругается Хаймор, жмурясь. Трет ушибленное место, а потом поднимает на меня виноватый взгляд. Встряхивает рукой, словно очень долго ею что-то усердно писал, и тетрадь на столе, страница которой исписана в каждой клеточке, это подтверждает. — Привет, — здороваюсь с улыбкой, и замечаю блеск в его глазах. Он улыбается немного растерянно и смущенно, все еще потирая затылок. — Прости... — виновато просит прощения, прикусывая губу.— За что? За то, что уронил ручку и ударился головой? Или за то, что ты сказал "черт"? — смеюсь, и он пожимает плечами, издавая смешок:— Все это, полагаю, — отвечает, а затем опускает взгляд на мой кислородный баллон, кусая щеку. — Уже не будешь ронять его мне на ногу? Смущенно закрываю лицо ладошкой, улыбаясь:— Нет, постараюсь не ронять.Повисает неловкая тишина, за которую мы просто смотрим друг на друга и улыбаемся, потому что не можем придумать, что еще спросить/сказать/сделать. Фредди неосознанно поджимает губы в улыбке, отчего немного вздернутый нос чуть дергается вверх. — Ладно... — тяну, отступая на шаг назад. — Эм-м-м... Ну, еще увидимся, Фредди, — киваю головой.— Конечно, Эммануэль.Обмениваемся улыбками, после чего я принимаюсь проходить дальше по ряду, направляясь к Билли, а Хаймор опускает голову на свою тетрадь, в которую начинает что-то записывать, все еще улыбаясь. Набираю в легкие воздух, издавая что-то похожее на неуверенное "э", которое привлекает внимает Билли. Шамуэй переводит на меня немного затравленный, но оттого безумно интересный взгляд зеленых глаз, улыбаясь уголками губ.— Не возражаешь, если я присяду рядом? — указываю на место рядом. В классе биологии парты двойные, чтобы было легче с кем-то делать лабораторные работы. А так, как место рядом с девушкой пустое, я подумала... — Конечно нет, — отвечает, инстинктивно немного отодвигаясь. Сцепляет пальцы в замок, окидывая Эрика, Линдси, а в целом всех смеющихся с уборщицы ребят, гневным взглядом.— Супер, — коротко отвечаю. — Мы с тобой не знакомы, — поворачиваюсь к ней корпусом, и Билли опускает взгляд на учебник, затем, переведя его на меня, но глядя при этом куда мягче, куда дружелюбней. — Меня зовут Эммануэль О’Брайен, но можно просто Эмми, я рада знакомству, Билли.— Я тоже, — роняет вздох, поджимая губы. Собираюсь спросить у девушки, откуда она, но мои намерения перебиваются слишком громким и заливистым смехом Ванессы Грейвз, которая начинает рассуждать о том, как с такой, как наша уборщица, заниматься сексом. Типа, она кого-нибудь на хрен сломает/удушит/утопит в себе. Очень смешно, Грейвз. Очень и очень смешно. Краем глаз замечаю, как Билли выпрямляется в спине, упирается руками в поверхность парты, словно еще одно брошенное Ванессой слово — и Шамуэй встанет, чтобы очень сильно ее ударить. По лицу. Сломав нос. Длинные рукава свитера Билли прикрывают ее ладони, оставляя видимыми только тонкие пальцы. Она напряженно смотрит на часы, нервно отбивая странный и хаотичный ритм ступней кеда от классного паркета. А до урока еще десять минут... За это время столько всего может произойти. Фредди отрывается от своей тетрадки и перестает писать, поворачивая голову в сторону Эрика, направляющегося в сторону нашей с Шамуэй парты. И улыбка на его лице мне совсем не нравится. Бросаю короткий взгляд на Дилана, который тоже пристально следит за ситуацией, но я знаю, что он не полезет в нее до тех пор, пока дело не будет касаться меня. А меня оно практически никогда не касается. Значит, он направляется к нам ради Билли.— Билли Джин, — усмехается, — мне нравится, твоя помада, — упирается пятой точкой об парту, стоящую впереди, не глядя на то, что за ней уже кто-то сидит. — Может, поцелуешь меня? — нагло вскидывает бровь, на что Билли отвечает холодно:— Не собираюсь.— Расслабься, Билли Джин, ты какая-то напряженная, — смеется, смиряя Шамуэй взглядом льдисто-голубых глаз. — Я шучу, конечно. За поцелуй с тобой Линдси оторвет мне голову. А вообще, — переводит глаза с Билли на меня и потому добавляет, словно притворный джентльмен: — Дамы, я подошел спросить у вас, что вы думаете насчет нашей новой "звезды". А то сидите тут, как отмалчиваетесь словно... — на какое-то мгновение затыкается, но всего лишь на мгновение. — Ну? ***Фредди вновь отрывает взгляд от записей, которые пытается старательно успеть записать. Его мысли в голове всегда крутятся намного быстрее, чем рука записывает все на бумагу кривоватым и спешным почерком. Поджимает губы, поворачивая лицо в сторону Эммануэль и Билли, к которым подошел Эрик Картер."Нет, Фредди. Отвернись. Это не твое дело", — приказывает себе, а затем снова берется за ручку, записывая мысль, которая едва ли не ускользнула из рук. — Не налегай на мучное, Билли Джин, или будешь такой же, как и этот жиртрест, — Эрик позволяет себе щелкнуть девушку по носу пальцем, а его слова снова заставляют Фредди обратить на себя внимание. — Ты ничего не сказала об этой жирной корове, и мне дико интересно узнать, что ты думаешь, — он, сам того не подозревая, провоцирует ее. Конечно, такому, как Эрик, она вряд ли что-то сделает, но по глазам видно, что словесный бой — не ее стиль. Жизнь научила ее физически давать сдачи за все обиды. Черт.— Ну же, Билли Джин, что ты думаешь, когда смотришь на нее? Опиши все оттенки твоего отвращения. Ее.Сейчас.Порвет.К хренам. Прочь. Билли щурит глаза, натягивая на лицо маску сарказма. Еще чуть-чуть, и она откроет рот, чтобы высказать ему все. А судя по ней, она его таки откроет. Нет. Так не должно быть. Ей лучше не портить отношения с классом, или не приживется тут. Лучше ей не злить Эрика и Линдси. Хотя это трудно, ведь они открыто унижают дорогого ей человека. Дорогого же, правда? Иначе бы ее реакция не была бы такой, словно она готова пасть порвать всем и каждому. Дикость. Кто эта женщина для нее? Сестра? Мама? Кем бы ни была эта женщина, она не заслуживает всего этого. Какой бы не оказалась Билли Шамуэй, ей лучше не сопротивляться, или станет таким козлом отпущения, как Фредди.Потому лучше уж Фредди. Лучше уж он все возьмет на себя, потому что сам так решил.***— Что я чувствую, когда смотрю на нее? — Билли повторяет вопрос Эрика с интонацией, и она уже, было, открывает рот, чтобы продолжить, отчего все внутри меня напрягается, но внезапный голос Фредди не позволяет ей высказаться:— Знаешь, ты уже задолбал всех оскорблять, Эрик, — поднимает взгляд на Картера, крутя шариковую ручку в пальцах.Эрик издает смешок. Громкий, надрывный, удивленный.— Ты что-то сказал, Пришелец? Извини, я не понимаю инопланетный язык, — отрывает свою пятую точку от поверхности парты, теперь направляясь в сторону Хаймора.Ловлю себя на мысли о том, как дико и громко стучит у меня сердце под ломкими ребрами. Перевожу взгляд с Картера на Фредди и роняю тихий вздох, понимая, что сейчас что-то будет. — Сказал, что ты задолбал уже всех оскорблять, открыто заявляет Хаймор. Эрика эти слова только забавляют. Он наклоняет голову чуть влево, когда взгляд цепляет лежащую на столе тетрадку. — Что это ты тут пишешь? — резким движением забирает тетрадь из-под локтя Фредди, заставляя его подняться на ноги и потянуться вверх, чтобы отобрать тетрадь назад. — О-о-о-о, — тянет с толикой азарта, — вы только посмотрите! Да ему эта тетрадь дорога! Что тут такого, Пришелец? Записываешь свои инопланетные послания для землян? — зло цедит Картер, и Хаймор предпринимает попытки забрать тетрадь назад с коротким "отдай обратно". — Ну-ка, глянем, что у нас здесь... — облизывает губы кончиком языка, когда двое его дружков хватают Фредди за руки, заламывая их, чтобы он не смог помешать Эрику совершить то, что он планирует. Картер прочищает горло, начиная читать: — "Тот вечер закончился новостью о разводе родителей. Мне одновременно хотелось плакать и смеяться. С одной стороны, больше никаких скандалов..." — делает запинку, сглатывая скопившуюся во рту жидкость. А практически все слушают. — Это что еще, блять, за херня? Дневник Юной леди? — его сейчас порвет от смеха. Хаймор пытается вырваться из захвата, но тщетно. Билли на полном серьезе просит его отдать Фредди тетрадь, на что тот отвечает: — Ты совсем не веселая, Билли Джин, не умеешь развлекаться. О, и, постой, кажется, в куче этого сопливого дерьма, написанного Пришельцем, есть что-то и про тебя, — бросает на Шамуэй взгляд льдисто-голубых глаз, улыбаясь. — "Билли. Девушка, которую просто зовут Билли, прикусывала свою губу до крови, которая сливалась с цветом нанесенной на нее помады. Отчужденный взгляд окидывал каждого присутствующего в классе..." — переминается с ноги на ногу, и многие заходятся смехом. — Видишь, Билли Джин, не одному мне нравится твоя помада. Так, может, поцелуешь его? — издевательски посылает воздушный поцелуй Фредди, отчего присутствующие взрываются новыми волнами восторженного смеха. Вновь опускает взгляд на строчки. — По-го-ди-те, — тянет по слогам, — тут еще есть и о Эммануэль с Диланом, — после сказанных Эриком слов я перевожу беспокойный взгляд на брата. Он сжимает ладонь в твердый кулак, находясь в одном крошечном шаге от того, чтобы не задвинуть по лицу. Не Фредди, нет. Эрику, который раздражает его с каждой секундой все больше и больше. И вот то самое оно, когда дело касается меня. — Хотя, нет, читать не буду, тут о вас только хорошие слова, — качает головой Эрик. — Этот "шедевр", блять, попадет в список бестселлеров, — издает смешок. Он настолько разошелся, что, кажется, его не угомонит даже звонок на урок и вошедший в класс учитель. — Горе-писатель, блять, — выплевывает фразу Фредди в лицо, чей взгляд опущен в пол, а губы настолько плотно сомкнуты, что от них остается лишь тонкая полоска. Молчит, терпит. Эрик пробегает взглядом строчки, листая страницы, и неожиданно ликует от восторга, находя в тексте отрывок и про себя: — Нет, ну, блять, только послушайте, как Пришелец "любовно" пишет обо мне, — коротко оглядывает класс, затем принимаясь читать: — "Меня раздражало в нем все: начиная от звуков голоса, заканчивая странной привычкой прицокивать языком после каждого слова. Эрик Картер принадлежал к тому типу людей, кому доставляет кайф издеваться над остальными. Чисто ради забавы. Эгоистичный. Циничный. Высокомерный", — каждое из последних слов Картер выделяет особой интонацией, придавая нагнетенной, ужасной атмосфере больше драматизма. — Пиздец, какие слова умные подобрал, — делает шаг ближе к Хаймору, нагло улыбаясь. А Дилан не расслабляет свою руку, все собирается подойти и ударить, впервые проявив активность в чем-то, что толком не касается меня. Он собирается, но по-прежнему стоит на месте, испепеляя Эрика прищуренным взглядом. Мы мечтаем о том, чтобы нас принимали такими, какими мы есть.К сожалению, это самая несбыточная мечта на свете.Для Фредди это практически последняя капля. Она и впрямь становится последней тогда, когда Картер разрывает на его глазах тетрадь, бросая клочки Хаймору в лицо. Подходит к нему настолько близко, что его дыхание врезается в щеку Фредди. Неосознанно поднимаюсь на ноги, хватаясь за ручку кислородного баллона, и подхожу ближе. Улыбка на лице Эрика тает, сменяясь серьезностью.— Писатель? Не-е-ет, Пришелец. Из тебя ничего не выйдет, — практически шепчет ему на ухо, а Фредди напрягает скулы, шумно дыша. — А сейчас ты это повторишь за мной, понял? Вот так, — грубо берет Хаймора за челюсть заставляя поднять на себя голову, но не взгляд. — Кивни головой, если понял, Пришелец, — дергает рукой вниз и вверх, заставляя Фредди кивать, и Хаймор жмурится. — А теперь повторяй за мной: я — никто, — медленно, практически по слогам. — Из меня. Ничего. Не выйдет, — сверлит взглядом щеку Фредди, но парень не повторяет за ним слова. — Еще раз, Пришелец. Повторяй за мной... — делаю еще один неосознанный шаг вперед, замечая, как Билли смотрит на девчонку, которую вся эта ситуация забавляет больше всего. Ванесса Грейвс также была одной из тех, кто буквально орал в голос с внешности новой уборщицы. Она самая лучшая подруга Линдси, что, собственно, не удивительно. И пальцы Билли инстинктивно сжимаются в кулак. — Я — никто. Повтори. Звонок на урок заставляет всех оживиться, так как после него в класс тут же заходит учитель. Эрик тут же отпускает челюсть Фредди, отступая от него на шаг.А Фредди так и не сказал этого.— Что здесь происходит? — с серьезным тоном в голосе спрашивает учитель биологии, ощутив накалившееся напряжение в помещении да разбросанные по полу рваные клочки тетради в клеточку, чьи кусочки Фредди принялся отчаянно собирать, опустившись на колени.— Ничего, мистер Вог. Фредди тут намуссорил, но он сейчас за собой уберет, — холодно бросает Эрик, а затем разворачивается, направляется вперед по ряду к своей парте, и, как ни в чем не бывало, занимает свое место. Делаю шаг ближе к Хаймору, чтобы помочь ему собрать клочки бумаги с пола, но чувствую, как кто-то бережно берет меня за локоть, и оборачиваюсь, встречаясь взглядом с ореховой кромкой глаз брата. — Не надо, Эммануэль, — молвит тихо, спокойно. Фредди запихивает клочки бумаги к себе в рюкзак, затем резко и спешно забрасывает его себе на плечо. Широким шагом направляется в сторону выхода из класса, а потом грубо толкает дверь рукой, покидая помещение. Учитель зовет его по фамилии, чтобы он вернулся обратно на урок, но в конечном итоге просто пожимает плечами, а затем начинает рассказывать тему. Какое-то время тупо смотрю на двери, а затем чувствую, как Дилан усаживает меня за парту, в последствии занимая свое место. Перевожу короткий взгляд на Билли, которая смотрит куда-то между строчек страницы в учебнике, шепча:— Это моя вина.— С чего ты решила, что это твоя вина, Билли? Ты ничего не сделала, — молвлю шепотом, и девушка переводит на меня виноватый взгляд, дрожащим голосом отвечая:— Моя. Фредди защищал мою маму. Та женщина, уборщица. Ее зовут Джорджия Шамуэй, и она моя мама, — произносит сбито, но тихо. — И то, что только что случилось с Фредди, это полностью моя вина.***На раскрытый учебник, лежащий на столе, с потолка осыпается штукатурка. Все трясется от проезжающей рядом с домом городской электрички. Жить в доме под железнодорожными путями ужасно, но еще хуже — не жить вообще нигде. Дилан тяжко вздыхает, переводя раздраженный взгляд на вид за окном. Остывший чай от раздающихся в воздухе волн вибрации расплескивается из надколотой чашки по старенькому деревянному столу. Дилан ненавидит эту квартиру. Он ненавидит все, что с ней связано. Обещает, что однажды мы уедем отсюда, мы вдвоем. Только нас двое. Уедем и забудем все, что здесь произошло. Все мои приступы удушья, количество электричек, забудем то, как Дилан возвращался поздно ночью домой со смены. Забудем, как маму достала такая жизнь с транжирой-дочерью и никчемным сыном, кинув нас одних два года назад. Только денежные чеки присылает, которых едва хватает для оплаты коммунальных услуг.А ведь Дилан любил ее...— Хэй, — голос брата возвращает меня из похода в себя. Поднимаю на него взгляд, поджимая плечи к голове, лежа на поверхности кровати на животе и упираясь на локти. — О чем задумалась? — спрашивает, а затем откладывает учебник по химии в сторону, поднимаясь со стула и направляясь ко мне. В несколько шагов оказывается рядом, приседая на корточки напротив. — Тебе не хорошо, Эммануэль? — берет мою ладонь в свои теплые руки, смотрит на меня с тревогой, ожидая ответ.— Со мной все хорошо, Дилан, улыбаюсь уголками губ, но затем улыбка гаснет. На несколько секунд замолкаю, пытаясь разобраться в собственных мыслях. — Я думала о том, как бы все сложилось, не будь я больна... Тебе не пришлось бы так много работать, и мама бы не ушла от нас...— Она ушла точно не из-за тебя, Эммануэль, — перебивает меня, стараясь оправдать. — Было все в сумме, но твоей вины в этом нет.— Я думала о том, как бы все было, не заступись сегодня Фредди за ту женщину, Джо Шамуэй... — смотрю куда-то на руки Дилана, но взгляд утыкается в глухую точку где-то в пространстве. — Джо Шамуэй? — переспрашивает парень, немного хмурясь. — Она — мама Билли? Новенькой?— Да. То, что Эрик сделал с Фредди... Это ненормально, Дилан. А что бы он сделал с Билли? — поднимаю на него тревожный взгляд, чувствуя, как подрагивают мои губы. — То, как он поступает...— Почему тебя это волнует, Эмми?— А почему тебя нет? — отклоняю голову чуть вправо, и Дилан тяжко вздыхает.— Меня волнует твоя защита, Эммануэль. Твоя защита и твое здоровье, — крепче сжимает мою руку в своих, вскидывая брови. — Понимаешь? Только ты.— Сегодня ты чуть не ударил Эрика, я видела. Ты хотел сделать это не потому, что это касалось меня, а потому, что ты знал, что он был неправ. Почему ты не ударил его? — Это не наше с тобой дело, Эммануэль. Тебе нельзя в это ввязываться, нельзя нервничать, — поджимает губы. — Ты помнишь, как у тебя участились приступы нехватки кислорода? Мы таким большим трудом добились того, чтобы ты вернулась в норму. Я не хочу, чтобы ты переживала, Эммануэль. Ни за Фредди, ни за Билли, ни за меня. Потому я никуда и не лезу, хочу остаться ради тебя в стороне.Потому что для него моя безопасность превыше всего. Он так старается. Он так много делает для того, чтобы я шла на поправку...— Я знаю, все дело в моей безопасности... Но, что если однажды Эрика не удержит мое состояние?— Тогда кому-то придется выкопать могилку и сплести надгробный веночек, — отвечает несколько твердо, уверено. — Что, если, оставаясь в стороне, мы с тобой только сильнее ввязываемся во все это? — Нас двое, Эмми. Я за тебя горой, ты знаешь... Всегда. Ты, главное, не бросай меня... — оставляет на моем лбу поцелуй, а затем отстраняется, когда я сбито роняю короткое "не брошу". Наконец он широко улыбается, этой редкой улыбкой, гладит большим пальцем кожу моей щеки, затем щелкая по носу. — Мне пора на работу, Эмми. Я постараюсь сегодня не задерживаться, — отпускает мою руку, поднимаясь на ноги. — Может, ты хочешь чего-нибудь особенного? — спрашивает, и я отвечаю, что на "особенное" у нас нет денег. — Перестань, Эмми, ты же знаешь, со мной расплачиваются сразу за смену. Отложу немного и куплю тебе что-нибудь приятное, ладно? — заботливо накрывает меня пледом, сняв его со спинки стула. Делаю короткий кивок головой, слабо улыбаясь. — Отлично, — Дилан надевает на себя джинсовую куртку, затем приглаживая темные волосы тонкими и длинными пальцами. — Все будет хорошо, Эмми. У нас с тобой все будет хорошо, — бросает перед тем, как выйти из квартиры, закрыв за собой двери. Штукатурка с потолка вновь осыпается мелкой пылью на стол, стоит очередной электричке проехать над старенькой трехъэтажкой. Жить в квартире, находящейся под железнодорожными путями жутко, но как есть. Дилан ненавидит все в этой квартире: от выбора кухонных занавесок нашей матерью Рене, до сыплющегося потолка, который однажды норовит обрушиться нам на голову. Все в этой квартире напоминает ему о ней. А ведь Дилан любил ее... Мой брат обещает, что однажды у нас с ним будет лучшая жизнь. "Все хорошо". Он обещает, что все будет хорошо.Верит в это.Мечтатель.А вместе с ним мечтаю и я.Однажды я снова смогу нормально дышать. Однажды у нас будет лучшая жизнь, я в это верю.Потому что мы есть друг у друга. Потому что он поддерживает меня, а я его.Потому что мы друг за друга горой, вдвоем против всего мира.