2. (1/1)

Добро пожаловать на кладбище личностей.Здесь вас уничтожат повешенными ярлыками и мнением.Здесь от вашей особенности не останется ничего.Добро пожаловать в школу.***От лица Фредди."Он стоял за поворотом, ожидая желтое такси, которое должно было подъехать с минуты на минуты. В его тонких и длинных пальцах тлела надломанная сигарета, свет которой отбивался кроваво-красным бликом в его черных, словно уголь, глазах. Дым вздымался вверх, — нет. Стоп. Не так. Зачеркиваю гелиевой ручкой последнее недописанное предложение, шмыгая носом. Привычно прикидываюсь невидимкой, сидя за задней партой кабинета литературы и игнорируя шумные возгласы одноклассников, обсуждающих новую работницу этого охренительно "крутого" заведения. Не сквернословь, Фредди, не нужно уподобляться другим. Особенно Эрику и его друзьям. Пиши. Пиши и не отрывайся. Пиши, пока тебя не замечают. — Осень этого года пробирала до дрожи, забираясь под кожу. Алан совершил сдавленный вдох, едва ли не давясь собственным кашлем, — Алан? Что за имя идиотское? Нет. Он точно не Алан. Алан. Пф. Гениально, Фредди. Ты даже в имени собственного героя не уверен. Какой из тебя выйдет писатель? Никакой. — Грег Эйстон совершил сдавленный вдох, едва ли не давясь собственным кашлем".— Роуз, а может, ты дочь нашей новенькой уборщицы? Посмотри, как вы похожи, — голос Линдси Стоув врезается в ушные перепонки, режет слух, — и масса одна и та же, ну, почти, тебя ожидает то же самое в недалеком будущем, — звонко смеется, накручивая на палец светлый локон, и практически весь класс смеется вместе с ней. Просто потому, что все привыкли смеяться с задиристых шуток Стоув и ее мерзкого дружка Эрика. Просто потому, что, если ты не посмеешься тоже, — ты станешь следующим предметом насмешек. Тебе ли не знать, Фред. Тебе ли не знать..."Грег Эйстон не выносил пристального взгляда, ему всегда казалось, что ему вот-вот заглянут за завесу его души и разглядят в нем ту самую тьму..." — тьфу! Бред какой-то. Не подозрительный тип у меня выходит, а какой-то сопливо-депрессивный. — Посмотри, Роуз, ты же просто вылитая она. Нет, это "Оно", ребятки, — ее раздражающий голос заставляет меня поднять на нее глаза и смерить испепеляющим взглядом. Мало того, что не дает мне спокойно мыслить, так еще и бедную Роуз унижает перед всеми. В который раз. — Это ж сколько нужно в себя впихнуть, чтобы разожрать такой зад? — понеслась. Тихо цокаю языком, закатывая глаза. Эрик издает смешок, перекидывая свою крепкую руку через хрупкое плечо Линдси, доводящую Роуз до слез, тем самым доставляя себе какое-то извращенное удовольствие. "Эйстон часто выпивал. Он находил в алкоголе то, чего не находил в людях: возможность утолить свое одиночество", — ну уж нет. Мой персонаж не будет законченным алкоголиком. Зачеркиваю строчки, неосознанно облизывая нижнюю губу. Она проникает в класс так бесшумно, что под накатившей волной восторга о сравнении Роуз с нашей новой уборщицей ее практически никто не замечает. Девушка в джинсовой куртке сутулится, прижимая к себе полученные учебники так сильно, словно их сейчас кто-то у нее отберет, словно они — ее собственность, и она никому их не отдаст. Единственное в ней, что привлекает внимание больше всего, — тонкий, едва различимый слой красной помады на губах. Она выглядит не так извращенно и пошло, как на супермоделях из различных журналов, девушке она очень даже идет. Немного затравленный взгляд зеленых глаз скользит по учащимся в классе в поисках свободного места. Она старается широкими шагами добраться до свободной парты, пытаясь быть незамеченной, и все идет гладко, пока на ее пути не появляется Линдси.— Оу, — иронично вздыхает, — ты, должно быть, наша новенькая, — Стоув откидывает на спину светлые волосы, и новенькая выпрямляет спину, поднимая открытый, но не лишенный некой опаски взгляд на блондинку. — Я Линдси Стоув, — протягивает руку для пожатия, и девушка напротив немного мнется, прежде чем пожать ее в ответ, — а ты, должно быть, Билли?Билли молчаливо кивает. "Грег Эйстон был довольно одинок. Наверное, поэтому он так не любил осень. Она забивалась одиночеством ему в легкие, и не выхаркать", — что ты городишь, Фредди? Какой, на хрен, "забивалась в легкие"? Чушь.— Это Эрик, — Линдси представляет Билли своего парня, кивая в его сторону головой и позволяя ему обвить свою талию подкачанными руками. — Рад знакомству, Билли Джин, — он тут же дает прозвище новенькой, на что она вскидывает бровь, но кривит губы в едва заметой улыбке."Он не раз уже смотрел страху в глаза. Груз тяжкого греха, не поведанного всему миру, волочился за ним вместе с тенью. Спал ли он по ночам? Ощущал ли он вину за то, что сделал? Эйстон был глубоко уверен в том, что его смерть уже близко, что ее цепкие и ледяные пальцы уже плотно смыкаются вокруг его шеи и начинают медленно душить. Медленно-медленно. Как то, что он сделал тогда, двадцать лет назад. Все двадцать лет он продолжал бежать. Нет-нет, никто не знал о том, что он сделал, на что ему пришлось пойти. Он пытался убежать от самого себя и в конечном счете понял, что медленно теряет рассудок..."— Эй, Пришелец! — голос Эрика тисками сжимает мои виски. — Земля вызывает Пришельца!Отрываю взгляд от строчек в тетради, написанных собственным корявым почерком, и поднимаю его на одноклассника, стоящего от меня через несколько парт.Конечно, Фредди. Кого еще здесь называют "Пришельцем"?Кто еще думает вразрез этому обществу? Кто здесь до жути странный?Только ты.— Пришелец, убери-ка свое барахло с соседнего стула, — в голосе много-много яда и грубости, но на лице играет довольная улыбка. Улыбка, которую мне так дико хочется стереть с его лица, прямо сейчас. Подойдя и ударив по его до жути раздражающему таблу. — Ты меня слышал, Пришелец?Только раз, сволочь. Назови меня "Пришельцем" еще хоть раз...— Ты там уснул, Пришелец? — что ж, куда Эрик, туда и Линдси. А они друг друга стоят. Очаровашки просто. Само обаяние. — Возвращаешься с Марса?Стискиваю зубы, немного выдвигая челюсть вперед. Поднимаюсь из-за парты, сжимая костяшки пальцев в кулак. Пришелец. Пришелец Фредди. Странный. Замкнутый снаружи — безграничный внутри. Билли подходит к своему месту очень тихо, так же тихо произнося "спасибо". Но даже в этой тишине я, неожиданно для себя, нахожу искренность. Забираю с парты свои вещи, неосознанно отступая на шаг назад и врезаясь в кого-то позвоночником, и чье-то тихое "ой" касается лопаток до того, как секундой позже что-то тяжелое и металлическое падает мне на ногу. Жмурюсь от боли, поджимая губы, и судорожно выдыхаю, открывая глаза.— Прости, я не хотела, — чей-то лепет достигает моих барабанных перепонок, и я поднимаю взгляд, оборачиваясь к девушке, с которой столкнулся спиной. Волнистые темные волосы непослушно уложены на плече, виноватый взгляд глаз цвета лесного ореха просверливает во мне дыру. Бесцветные кислородные трубочки, вставленные в нос для легкости дыхания, тянутся по бледноватым щекам, скрываясь где-то за ушами. А на ногу мне упал кислородный баллон. — Прости, пожалуйста.Эммануэль О’Брайен в улыбке поджимает губы, глядя на меня своими большими, немного детскими карими глазами. — Сильно больно? — она поднимает свой баллон, наклоняясь и хватаясь за ручку, и тяжко вздыхает. — Нет, — мямлю и чешу затылок пальцами, осознав, что вижу ее в классе уже третий год, но впервые за это время с ней разговариваю. Впервые она "попалась мне на глаза". И, Господи, меня медленно отпускает внезапно накатившая злость. Становится легче...— Все дело в моем кистозном фиброзе, — пожимает плечами. И при этом ни разу, ни одного гребаного раза не обращается ко мне на "Пришелец". — В чем... дело? — переспрашиваю, хмурясь. Я, конечно, довольно начитанный, знаю многое, но о фиброзном кистозе, или как его там, совершенно ничего. Все просто знают, что Эмми всюду таскается с этим баллоном, а еще то, что ее заболевание требует пересадки легких для его искоренения. Благо, Линдси и Эрик не находят в этом ничего смешного, потому что смеяться над человеком, который серьезно болен, — это уже просто далеко за чертой понимания. Братец Эмми за такое уже давно бы посворачивал всем шеи. А я бы ему в этом с радостью помог. Пожалуй, это было бы единственным, в чем я сошелся бы мнением с Диланом О’Брайеном.— Муковисцидоз — системное наследственное заболевание, обусловленное мутацией гена трансмембранного регулятора муковисцидоза и характеризующееся поражением и тяжёлыми нарушениями функций органов дыхания и... — букет различных медицинских терминов глухо повисает в воздухе. М-м-м, Фредди, как много информации для изучения на досуге. Эмми замолкает, улыбаясь шире, поняв, что я не имею ни малейшего понятия о сказанном ею, и что это начало ломать мне мозг. — Забудь, — отвечает, — все хорошо.Чувствую, как один из дружков Эрика толкает меня в плечо, но впервые понимаю, что это не задевает меня так, как прежде. Хотя бы потому, что кто-то не обратился ко мне на "Пришелец". Хотя бы потому, что мне сказали элементарное "спасибо", пропитанное искренностью, а не ядовитой фальшью. — Эм? — к слову, о Дилане... — Ты в порядке? — он оказывается рядом с сестрой в несколько шагов. — Идиот, — колко бросает мне, — смотри, куда прешь, — язвит, при этом максимально бережно и заботливо беря Эммануэль за локоть. Щурюсь, окидывая его взглядом. Он смотрит на меня с не менее подозрительным прищуром в ответ.Что ж. "Идиот" уже не "Пришелец". — Все в порядке, Ди, — Эмми улыбается, но Дилана ее слова не сильно-то и убеждают. — Это я виновата, я уронила кислородный баллон ему на ногу. — После того, как он в тебя врезался, — отвечает несколько грубо, по-прежнему очень мягко касаясь сгиба локтя сестры. И это со стороны выглядит так чертовски противоречиво!— Дилан, это вышло случайно, — девушка шипит, закатывая глаза. — Я жива, Господи, хватит. Эммануэль разворачивается, направляясь к своей парте, и кислородный баллон на колесиках едет четко за ней. Сам О’Брайен занимает место рядом с Эмми, заботливо и уже тихо спрашивая, в порядке ли она, на что девушка вновь закатывает глаза. Я не сильно-то люблю О’Брайена, но люблю его любовь к сестре, это заслуживает искреннего уважения. Во всяком случае никто обо мне так не заботился, никто так не любил.— Сядь на место, Пришелец, доску загораживаешь, орясина, — дружок Эрика издает смешок, который становится вполне заразным, волной проходясь по классу. Превосходно, Фредди. А ты только думал о том, что хоть один день в этой ненавистной школе пройдет успешно, без насмешек. Теперь я всерьез начинаю думать, что это априори невозможно. Удрученно опускаюсь на стул, роняя тяжкий вздох. До ушей доносятся тихие смешки, на этот раз уже не касающиеся меня, но задевающие новую работницу школы. Господи, как будто они не видели полных людей. Словно с Луны все свалились. И кто из нас еще Пришелец?— Отвечаю, чувак, работай она в столовой, мы бы здесь голодали. — Голодали? Я уж лучше буду голодать, чем жрать, и становиться такой. Краем глаза замечаю, как тихо сидит за своей партой слева от меня Билли. И с каждым брошенным словом никнет все больше. Словно сейчас слова — это огромный молоток, а она сама — гвоздь, который вгоняют в доску под названием "общественное мнение". — Родственница Роуз.Вжимается в куртку, кусает губы до крови.— Нет, ну, блять, это пиздец.Напрягается вся, вся на иголочках.— Говорят, на нее пошили форму уборщика, потому что она в обычную не влазит.Ногтями впивается в собственную коленку, словно отчаянно подавляет рвущийся из горла протест.— Мне интересно, если она упадет, ей больно будет? — Нет, чувак, у нее же жира дофига. Защитит, поди.Поднимает на Линдси испепеляющий взгляд, часто моргая, словно пытается не плакать. Словно ей это знакомо.Словно ее это цепляет.Цепляет так, что ее сейчас порвет изнутри. Что она сейчас взглядом разорвет Стоув лицо.Никто не понял этого. Никто не знает. Но это очевидно.Приход Билли и женщины, которая теперь будет убирать школьную территорию, в один и тот же день — не совпадение. Они пришли вместе. И от этого мне резко становится нехорошо. Новичкам и так здесь достается. Это же, мать его, гребаная школа, здесь тобой будут вытирать доску и стены, а еще отпечаток твоей спины вмятиной останется на железных дверцах шкафчиков. Это школа — чистилище, кладбище надежд и ожиданий. Место, где за идентичность мысли гладят по голове, а собственное мнение — все равно, что смертный приговор. Здесь царит цинизм и правит сарказм. Здесь всем наплевать, насколько у тебя болит внутри. И Билли — явный кандидат на место боксерской груши: для Линдси лишь в плане унизительных оскорблений; для Эрика — кое-чем похуже. Щурю взгляд серо-голубых глаз, понимая, что, пожалуй, приезд Билли в нашу школу — это старт чего-то нового, того, что изменит все навсегда. Уже хотя бы одно то, что я заговорил с Эммануэль О’Брайен впервые. Уже хотя бы одно то, что она мне улыбнулась, вместо привычно брошенного всеми "Пришелец". Уже хотя бы одно то, что Билли сказала мне "спасибо" искренне. Уже хотя бы одно то, что я чувствую, что теперь не один такой изгой в мыслях.На нее посмотришь — бледная вся, напряженная, с нотками какой-то дикости. — Привет, — внезапно выпаливаю, разворачиваясь к ней лицом. Ты что творишь, Хаймор? — Я Фредди, — надо же, ты даже улыбаешься. И странно, что у тебя выходит привлечь внимание Билли, тем самым заставляя ее измениться во взгляде. Продолжай, — Фредди Хаймор, а ты Билли? — как будто ты не знаешь, ей-Богу.Но девушка молчаливо кивает головой, а затем и нарушает свое молчание, поворачиваясь ко мне лицом в ответ:— Шамуэй, — добавляет, — Билли Шамуэй.— Приятно познакомиться, Билли, — надо же, тебе даже удается заставить ее не слушать сплетни одноклассников и получить в ответ ее улыбку. Две улыбки за один день?Ты все еще думаешь, что день окончательно и бесповоротно плохой?***Полное "дно" настает именно тогда,когда в тебя не верят даже самые близкие люди.Вжимаюсь в серое пальто, шмыгая носом, наверное, простыл. Бреду по аллее школьной территории к выходу, сквозь сетчатый забор замечая нашего семейного шофера. Мои родители всегда за все откупаются деньгами. В детстве у меня было все, чего можно было хотеть. Собака? Тяв-тяв. Кот? Да здравствует ковер весь в шерсти. Различные игры? Пожалуйста, Фредди, только не мозоль нам с отцом глаза.У меня в детстве было все, кроме родительского внимания и любви.Сейчас мне не нужно ни то, ни другое.Закатываю глаза, щурясь, и тяжко вздыхаю, заправляя руки в карманы пальто, в котором, по словам Эрика, я похож на Слендера. Тощий, та самая орясина, долговязый, серьезно, что Слендер. Прячу руки в карманы пальто, встряхивая плечами и тяжко вздыхая. Наш шофер по имени Дерек никогда не опаздывает, всегда вовремя, всегда, так сказать, "под рукой". Иногда я задаюсь вопросом, есть ли у него личная жизнь. — Привет, Дерек, — тяну, и мужчина касается ручки задней дверцы машины, открывая ее.— Мистер Хаймор, — он коротко поправляет свой черный пиджак, затем заключая пальцы в замок за спиной, — как прошел день в школе?Пожалуй, он единственный, кого это интересует. Или он просто спрашивает из вежливости. Или старается быть таким, ведь неспроста ему такое бабло отстегивают мои родители. Хотя, сказать по правде, необходимости в присутствии Дерека для меня нет, я бы мог сам спокойно ездить в школу, быть обычным подростком, не выделяющимся ничем особым среди остальных. Просто, сколько себя помню, Дерек всегда спрашивал, как прошел мой день в школе, всегда слушал меня, а так, как я вошел во вкус отвечать на все одним затертым до дыр "нормально", то и слушать уже особо нечего. Это "нормально" всегда выручает. Оно всегда создает лживую имитацию радости. — Нормально, — коротко цежу сквозь зубы. — Ты действительно хочешь знать, Дер, или это просто форма приличия? — сажусь на заднее сидение, откидывая рюкзак на кожаную поверхность рядом. — Если так, то не утруждайся, — бросаю, прежде чем Дерек закрывает дверцу, принимаясь обходить машину, а затем садится на водительское сидение.— Мне интересно, мистер Хаймор, — сквозь зеркало заднего вида одаривает меня коротким взглядом угольно-темных, как и у придуманного мною Грега Эйстона, глаз, проворачивая ключи зажигания и заводя мотор.— Я получил "F" за контрольную по алгебре. Но зато "А" за эссе по прочтенной книге Голдинга "Повелитель мух".— Ваш отец не обрадуется такому низкому баллу по алгебре, мистер Хаймор.Мой отец никогда и ничему не радуется, никаким моим достижениям. Только всегда упрекает меня в моих ошибках. Если вообще их замечает. Если вообще "замечает" мое присутствие в доме за все семнадцать лет.— Я ему уже говорил, что не пойду по его пути и не стану биржевым брокером. Я хочу писать, Дерек... — рассматриваю "плывущие" деревья за окном, щурясь.— Ваши родители говорят, что у вас ничего не получится."У тебя ничего не получится"."Из тебя ничего не выйдет"."Ты не сын, а сплошное разочарование"."У тебя все в руках горит, Альфред!""Ну ка, сделал так, как я сказал!""Прекрати витать в облаках, какой из тебя писатель?""Хватит мечтать!"Битые осколки детской мечты номер "один" быть сыном, которому уделяли бы внимание и любили, давно уже покрылись пылью и затупились. И не склеить. Мечта быть сыном, которым бы гордились родители, стремительно падает с небес на землю, разбиваясь. Спасибо за веру в меня, дорогие родители. Очень приятно, блять.— Ты тоже так думаешь, Дерек? — Нет, мистер Хаймор.— Врешь, Дерек, я по голосу это слышу, — буравлю его затылок взглядом, сглатывая скопившуюся во рту жидкость.— Хорошо. Надеюсь, за правду я не лишусь этой работы, — кривит губы в улыбке. — Ваша мечта писать — это только мечта, мистер Хаймор. Думаете, я всю жизнь мечтал о том, чтобы возить Вас и членов Вашей семьи? Нет. Ваши родители мне хорошо платят, этих денег хватает, чтобы моя дочь смогла поступить в медицинский колледж. Я мечтал стать музыкантом. И где моя мечта сейчас? Где, мистер Хаймор? Где будет Ваша мечта лет так через двадцать, когда у Вас будет своя семья? Мечты не сбываются, Фредди. Мечты создаются, чтобы затем сполна ощутить всю боль их несбыточности, почувствовать, как мир тебя уничтожил, ты превратился в руину, хотя только начал жить, — делает паузу в речи, останавливаясь на светофоре. — Бедные мечтают о богатстве. Богатые — о еще большем богатстве. Бездомные дети — о собственных игрушках и настоящей семье. Умирающие люди мечтают жить, но все равно умирают, мистер Хаймор. Люди, которые о них заботятся, любят их, мечтают о том, чтобы их близкие выздоровели, что случается с их мечтами? Мечты не сбываются, Фредди. Простите за такую, вероятно, неприятную, но жизненно правдивую мысль. Во всяком случае я был с Вами честен, как Вы того и просили."Мечты создаются затем, чтобы разрушить себя ими изнутри, когда они разобьются вдребезги"."Мечты не сбываются".Ты все еще мечтаешь? Все еще?— Может, ты просто не веришь в то, что я смогу стать писателем?— Я верю в Ваши силы, мистер Хаймор, но я не верю в мечты. ***Думал ли я, что этот день может закончиться хорошо? Да, отчасти, я думал об этом. Пока очередная мечта о покое не разбилась об новый, вшитый родителями кусочек боли мне под кожу.Выхожу из машины, спешно закидывая рюкзак на плечо. Я даже знаю, каким будет остаток дня: битая посуда, крики, слезы, хлесткие затрещины. Словом, все то, что раньше переламывало мне ребра, ведь во всем, что было между родителями, я винил себя. А теперь это все то, на что мне так плевать. Не моя вина, что я родился на свет. Не моя вина, что они друг друга не любят. Тяжко вздыхаю, поднимаясь по ступенькам и ощущая, как усталость давит мне на плечи. Охота завалиться на кровать и заснуть. Желательно без пробуждения. Сны мне нравятся больше реальности. В них люди добрее. И мечты не имеют обыкновения разлетаться в щепки. Подхожу к парадной двери, касаясь ручки кончиками холодных пальцев, и вдруг осознаю, что слух режет хрустальная тишина. Ни одного крика. Ни звука бьющейся посуды. Ничего. Щурюсь, напрягаясь, и внутри что-то неприятное скребется по стенкам желудка. Тяну железную ручку на себя, открывая двери, и яркий свет, оповещающий о присутствии мамы с папой в доме, режет глаза. Шмыгаю носом, заправляя руки в карманы. Снимаю обувь, скидывая со спины рюкзак с учебниками. Быстро поднимаюсь по второму этажу, держась за поручень винтовой лестницы, и выхожу в коридор, ведущий в мою комнату. Открываю дверь, проскальзывая внутрь, и тут же закидываю рюкзак куда-то в угол комнаты, снимая с себя пальто. Непривычная тишина заставляет сердце внутри колотиться так, словно сейчас грудину проломит. Выхожу из комнаты, затем проходя вдоль коридора и заглядывая в пустой рабочий кабинет отца. Прислушиваюсь к приглушенным голосам, доносящимся из столовой, и скулы на автомате напрягаются. Такая непривычная тишина заставляет мои колени дрожать, потому спускаться обратно вниз не очень удобно. Внутри завязывается неприятный узел, дышать становится немного трудно. Неуверенно бреду к столовой, пытаясь различить тихий голос матери, который все стихает по мере моих шагов. Захожу в помещение, чешу затылок, поднимая взгляд на родителей, и подозрительно хмурюсь: они сидят по разные стороны пустого стола, руки положив на его поверхность. Друг на друга даже не смотрят, собственно, только это и кажется привычным. Мама прочищает горло, словно собирается что-то сказать:— Мы тебя ждали, Фредди.Ждали?— Присядь, пожалуйста, — поднимает на меня взгляд бледно-голубых, как два айсберга, глаз. — Прошу, Фредди.— Я насиделся в школе, — спокойно отвечаю, стараясь не выказывать внутреннюю дрожь. Черт, да что происходит?— Мы с твоей матерью, — хрипло начинает отец, и в его голосе я замечаю холод. Мои родители друг друга не любят.Они не любят и меня.Тогда что вообще они любят? Или их союз — это своеобразная форма сосуществования? Неужели после стольких лет совместной жизни любовь совсем ушла, оставив после себя лишь привязанность? У нее такой короткий срок? А как же то, что все вокруг кричат о том, что она бессмертна, вечна? Но если и любви не существует, что вообще есть в этом паршивом мире? Нет счастья. Нет любви... Существует лишь боль. Много-много боли.— Что вы с моей матерью? — переспрашиваю немного нервно, переводя взгляд с мужчины на женщину впереди.— Мы разводимся, Фредди. Так.Вдох-выдох, Фредди.Так.Что это за звук? Хруст?Так.Дыши. Просто дыши.Так.Разводятся.Так. Ты делаешь шаг вперед.Так.Наступая на битую, детскую мечту о семье, в которой все будут друг друга любить. Р а з в о д.Издаю хриплый смешок, вскидывая брови. Шутят. Шутка не зашла. Дебора и Кларк Хаймор смотрят на меня с недоумением, наблюдая за моей реакцией. Наверное, думают, что мне больно (меня сейчас порвет). Наверное, думают, что сейчас упаду на колени в слезах (едва стою на ногах, широко улыбаясь). Наверное, думают, что я слаб морально, не выдержу, не переживу (мне уже давно плевать).— Господи, наконец-то! — выпаливаю. Судя по выражению лиц родителей, не это они ожидали от меня услышать. Все, что угодно, но не это. Я должен был накричать на них, не знаю, ударить, заставив ударить меня в ответ. Но безразличие они никак не ожидали. Спасибо вам, дорогие мама и папа, что научили меня вас ненавидеть.— Фредди...Слышать больше ничего не хочу. Разводятся. Больше никаких криков. Больше никакой битой посуды. Больше никаких скандалов. Больше никаких крупиц надежды на исполнение мечты, чтобы мы любили друг друга. Тот Фредди Хаймор, который этого хотел, только что умер. Его родители официально похоронили его заживо. — Фредди! — собственное имя с уст отца врезается мне в позвоночник. Мужчина поднимается из-за стола, силясь пойти за мной и догнать меня, потому ускоряю шаг, спешно покидая столовую, выходя в коридор. — Фредди, постой!"Из тебя ничего не выйдет!"— Фредди!Широкими шагами взбираюсь по лестнице, перешагивая за раз три ступеньки."Мечты не сбываются".— Альфред, постой! — к отцу присоединяется мама.А меня тошнит. Тошнота подкатывает к стенкам гортани, становится горечью в горле. Пальцами оттягиваю горловину свитера, ощущая, как он вдруг стремительно начал меня душить. Дышу громко. И смеюсь. Нервно, на изломе. Потрясающая у тебя реакция на боль, Фредди. От боли ты просто устал плакать. Вместо слез у тебя остается только смех."Хватит мечтать, будь реалистом!"— Фредди!Дверь моей комнаты закрывается на замок изнутри. Слышу голоса родителей за дверью, и первые две минуты только уходят на то, чтобы попытаться успокоиться. Широкая улыбка растягивает уголки моих губ. Зарываюсь пальцами в волосы, взъерошивая их. Ты будешь свободен, Фредди, как ты всегда хотел. Ты сам. Сам по себе. Уже долгое время. Ничего не изменится. Ты счастлив? Счастлив, Хаймор? Со всей дури пинаю ногой шухляду, вскрикивая. Закрываю лицо руками, смеясь. И смех потихоньку перерастает в слезы, от которых ладони становятся мокрыми.Ты счастлив, Фредди? Нет. Тебе больно.Дерек был прав. Мечты не сбываются. Ты хотел, чтобы твои родители научились тебя любить, гордиться тобой... Хотел, чтобы они заново научились любить друг друга... Оглянись. От твоей мечты осталось лишь крошево.— Че-е-е-ерт, — неосознанно растягиваю. Что-то мертвой хваткой вцепляется мне в грудную клетку, не отпуская, не давая нормально дышать. Меня сейчас порвет. Меня сейчас просто порвет на долбаные ошметки. Не знаю, на кой черт ноги несут меня к столу, заставляя опуститься на стул. Руки сами поднимают крышку ноутбука, включая его. Сейчас просто самое, что ни есть "подходящее" время, Фред. Просто сейчас. Именно сейчас. В этот момент. Утираю мокрые щеки, сжимая губы в тонкую полоску. Шмыгаю носом, затем делая глубокий вдох, такой, чтоб аж до ломоты. Создаю новый текстовый файл на рабочем столе, откидываясь на спинке стула и поднимая голову вверх. Рассматриваю взглядом потолок, пытаясь собрать себя по кусочкам. Пять... Четыре...Мысленный счет успокаивает, и сердце перестает отбивать чечетку по внутренностям.Три... Два...Писатель. Пишешь о какой-то фигне про несуществующего героя, когда сам захлебываешься собственной душевной болью.Один...Делаю еще один глубокий вдох, прежде чем выпрямиться и уставиться в пустой экран. Руки непроизвольно ложатся на клавиатуру, будучи в полнейшей готовности писать. Писать. О том, что захочется читать. О том, что болит под висками, в сердце. О том, что реально, что по живому режет на куски. Писать о том, что такое мечта и том, какую боль она приносит. Я напишу историю о нем. О себе. О мечтателе, который больше не верит в падающие звезды, на которые загадывают желания. Отрываю руки от клавиатуры, затем замыкая пальцы в замок и "выворачивая" их наружу до хруста. Затем пальцы снова касаются пластика клавиатуры.Мечты НЕ сбываются.Характерный звук печатанья. Крики Деборы и Кларка Хайморов, доносящиеся откуда-то снизу."Пожалуй, мечты начали разбиваться вдребезги с того момента, когда девушка по имени Билли Шамуэй перешагнула порог нашего класса. Она прижимала к себе учебники, кусая нижнюю губу с красной помадой, смотрела на всех с неким недоверием, опаской, словно ей есть, чего скрывать. Мне показалось, что в ее глазах я нашел нечто родственное, то, что нас в некоторой степени объединяло. Желание быть нужными. Желание не быть теми, кто мы есть. Желание не быть самими собой, быть счастливыми. Или же мне это только показалось. Я все еще мечтатель, идущий по бульвару разбитых надежд. Я все еще мечтаю о том, что когда-нибудь все изменится к лучшему..."