В основой роще (1/1)

Я думал лишь о том, как унести ноги от этого проклятого эшелона, который обстреливали со всех сторон немецкие танки. В нашем тылу! Липкий животный страх с дьявольской силой толкал меня в спину, но…Я не бежал, нет. Я бросился к Сане. Он смотрел на меня непонимающе, как на какую-то диковину. Впрочем, я понимал его. Зато не понимал себя. Зачем, зачем мне спасать его? Разве не лучше будет, если вот сейчас, под этим обстрелом, погибнет тот, кто мешал мне всю жизнь?Но вместо того, чтобы бросить, я вытащил его из вагона и потом все тащил, тащил, по колено в грязи. Две девушки из Станислава, студентки педвуза, помогали мне. Где-то уже на полдороги к нам присоединились двое легко раненных бойцов. Мы скрестили руки и так донесли Саню до рощи, где упали без сил в мокрые осиновые листья.Саня послал двух бойцов на разведку. Я сидел, оперевшись спиной на ствол осины, и старался отдышаться. Нужно было убираться поскорее из этой рощи. Немцев было слышно совсем рядом. Они могли пожаловать к нам в любую минуту.Бойцы вернулись из разведки довольно скоро и сообщили, что недалеко нашли дрезину, но нужно еще как минимум два человека, чтобы поставить ее на рельсы. Я попытался встать, но не смог. Проклятая контузия опять давала о себе знать. Я изо всех сил стиснул зубы, но все равно повалился на землю. Девушки бросились ко мне, расстегнули гимнастерку. Бок весь был бурый и горел так, будто меня пытали каленым железом.Девушки вызвались пойти за дрезиной, а я остался лежать в мокрых листьях, стиснув зубы, сквозь которые все равно предательски вырывался стон. Потом все куда-то отошло. Мне стало хорошо и прохладно. Красивое лицо с идеальными чертами возникло передо мной. Зеленые глаза, немного грустная улыбка…Как же так случилось, что тебя уже нет на этом свете? И никогда ты не напишешь мне больше такого живого и умного письма, как писала все эти годы. А я, я лежу здесь, беспомощный, покрытый листвою, наедине с… наедине со своим соперником, которого ненавидел всю жизнь.- Ромашов! - Услышал я, будто издалека.Я заставил себя открыть глаза. Приподнялся, машинально снял с лица налипшие листья и посмотрел на него. Он пристально смотрел на меня, будто в любую минуту ждал подлости.- Здорово схватило! - Сказал я Сане и попытался улыбнуться.Нам ничего не оставалось, кроме как ждать. И мы ждали и ждали. В этот раз, на счастье, меня отпустило быстро, и я уже мог встать на ноги и ходить. Григорьев угрюмо молчал, глядя в небо. Наверное, мечтал о самолете. Или боялся, что больше не будет летать из-за раны на ногах. Не знаю…Время от времени Саня терял сознание или засыпал. А время шло, девушки не возвращались. Они уже не вернутся - понял я, когда солнце над нами описало полукруг, село, а потом прошла и ночь. Может быть, ушли без нас. Может быть, были убиты немцами по дороге.Я все поглядывал на Саню и ловил себя на мысли, что прошлое отошло куда-то на задний план, и я больше не ненавижу его. Нет ничего проще, чем оставить его здесь и уйти одному. Он - обуза, потому что не может идти сам. И он, наверное, даже не удивится, если я поступлю так. Все ждут от меня подлостей. Все, кроме одного человека. Пусть уже нет этого человека на свете, но она поселила во мне какой-то свет, который дает мне силы. Живя, я, будто пишу ей бесконечное письмо о своей жизни. И я хочу, чтобы это письмо не разочаровало ее, чтобы она могла мною гордиться. Я хочу, чтобы она знала, что дала мне силы, и я не растратил их понапрасну.- Надо идти, Саня, - сказал я, когда утром Григорьев открыл глаза и мутно посмотрел на меня. - Они не вернутся. Я слышал выстрелы. Вероятно, убиты.- Что ты несешь, Ромашка?- Вставай, попробуй встать. - Я дал ему костыль, который сделали из расщепленной ветки для него девушки из Станислава. - Обопрись одной рукой о костыль, другой об меня.Я говорил и укладывал заплечные мешки. Григорьев заворочался, попытался встать, но кровь прилила к ранам. Ему было дьявольски больно, но это ведь Григорьев, с его железной силой воли, которую он вырабатывал еще в школе. Он сумел, он встал. Одной рукою он оперся о костыль, другой - обнял меня за шею. И мы пошли. Этот негодяй был очень тяжелым, так, что мне все время казалось, что я не дотащу его. К тому же вскоре у него поднялась температура, и он начал бредить, довольно громко болтать сам с собой. Нес какой-то вздор о названиях ягод. Мы проходили мимо ягодных кустов и сделали привал, чтобы подкрепиться.Возле этих кустов в листве что-то чернело. Мы подошли поближе и узнали одну из девушек. Я был прав - их обстреляли. Я старался не думать об этом. Но Григорьев не унимался и стал утешать мертвую девушку. В этот момент послышались новые выстрелы…Надо было идти быстрее. Я сам нес его, как в бреду. Перед собою я видел лицо Нюты и, кажется, вслух сказал ей, что я не сдамся, хотя очень хотелось бросить Григорьева и бежать, потому что что-то обожгло мне плечо.Я уже почти ничего не видел вокруг себя, только старался тащить Саню как можно быстрее. И вот впереди вдруг показались домики, прямо перед нами был один, беленький, аккуратный, а перед ним забор.Мы с Саней свалились прямо через этот забор в огород. Последнее, что я видел - чучело. Страшное чучело, которое вдруг стало описывать над нами круги, и ворона, сидящая на скрюченной руке-ветке, взмахнула крыльями и противно каркнула.