Взрослая дочь. Знакомство. (1/1)

Маленькая комната в подвальном этаже, окна и стены завешаны какой-то грязной материей. Хлипкий стол стоит у высокого окна, в котором все время мелькают чьи-то ноги. В комнате старик с обвисшими седыми усами, бывший фон, а теперь просто Вышимирский. Старик был для меня занимательным открытием. Обмануть его не составит труда. Он отдаст мне все бумаги о "Святой Марии" и о Николае Антоныче, которыми располагает. В этом я не сомневался ни минуты - таким жалким показался мне этот бывший фон.Мне рассказал о нем Николай Антоныч. Теперь, когда школьные годы позади, Николай Антоныч тоже казался мне жалким, как насекомое, которое я в любой момент могу раздавить одним непринужденным движением. В школе я боготворил его, а теперь видел, как он слаб и жалок в своем желании оправдаться любым способом, в своем желании выиграть, когда давно проиграл. После смерти Марьи Васильевны Николай Антоныч перестал быть прежним всесильным заведующим. Он был напуганным немолодым гражданином с сомнительным прошлым, у которого легко удалось выведать, где искать доказательства этого самого сомнительного прошлого. И, когда эти доказательства будут в моих руках, Николай Антоныч, как миленький, станет плясать под мою дудку. Он сделает все, что я ему велю.Я улыбнулся этим своим мыслям, даже забыл на мгновение о старике Вышимирском, который все трещал и трещал что-то о персональной пенсии, которая положена ему за большие заслуги перед народом. Тут же без всякой связи он перешел к рассказу о своей уже взрослой дочери, которая знает семь иностранных языков. Не нужно было наводить справки, чтобы понять: старик очень хочет выдать свою дочь замуж и рассматривает каждого, кто бывает в его доме, в качестве потенциального жениха. На этом можно было сыграть.Я стал расспрашивать Вышимирского о его дочери, хотя она мне была совершенно не интересна. Потом упомянул, что у меня есть связи, и я могу похлопотать о его пенсии. - Именно персональной? - Подозрительно спросил старик, и, когда я ответил утвердительно, как он оживился! Несколько раз он схватил меня за рукав и предложил сесть и выпить чаю. Тем более скоро должна была прийти взрослая дочь.Я заочно представлял ее некрасивой и почему-то непременно близорукой, в уродливых очках в роговой оправе, наподобие тех, что носил Валя Жуков. Но вот дверь открылась и на лестницу хлынул солнечный свет, тут же смешавшись с пылью. По деревянным прогнившим ступеням дробно, уверенно, простучали каблучки женских туфель. - Папа, ты снова не поднялся к нам пообедать?- У меня есть свое жилье! И я не считаю для себя возможным и сколько-нибудь приемлемым… - Высокопарно начал Вышимирский, но звонкий девичий голос перебил его.- Ах, папа! Ну сколько можно! Поднимайся, я оставила для тебя чудный обед. Я сидел в углу и взрослая дочь Вышимирского не сразу заметила меня, зато у меня было время ее рассмотреть. Я был поражен. Может быть, потому что представлял ее совсем по-другому. Может быть, потому что она была шикарно, дорого, одета и была не похожа ни на одну девушку, которую я видел раньше. Она вовсе не носила очков и не была некрасивой. Наоборот - у нее было очень приятное лицо с правильными чертами и замечательные волосы, свободной волной спадающие на плечи, темно-рыжие, с медным оттенком. Но больше всего меня поразили ее туфли - на навообразимом каблуке, очень высоком и тонком, как игла. Я удивлялся, как она стоит в них. Тем не менее, она не только стояла, но и ходила, очень уверенно, прямо держа спину, будто порхая в пятнах солнечного света. Говорила дочь бывшего фона столь же чудно и непривычно, как и выглядела в этой подвальной комнате с чьими-то ногами в окне. Сперва я подумал, что она говорит на французский манер, как говорили богачи до революции. Вышимирского она назвала "папА", с ударением на последнюю букву. Но, чем больше я слушал, тем больше убеждался, что это никакой не манер, а самый настоящий французский акцент, потому что странным было не только произношение слов, но и сами интонации. Старик все что-то трещал, отказываясь куда-то подниматься. Я не обнаруживал себя, пока он не заключил:- В конце концов, у меня гость! Ко мне пришли по поводу пенсии! Именно персональной, именно!Тут дочь Вышимирского заметила меня и высоко подняла красиво очерченные брови. Я встал и представился:- Михаил Ромашов. Очень рад знакомству!Она изящно, но без улыбки протянула мне руку.- Анна Вышимирская. - Я коснулся ее длинных тонких пальцев и почувствовал, что они теплые, будто бархатные на ощупь. - Взаимно. От какого учреждения вы пришли, Михаил? - Тут же строго спросила она. - Из артели инвалидов, где служит отец?Это был неожиданный вопрос, и я смешался. Она смотрела мне прямо в глаза и впервые в жизни я почувствовал, что не могу, не хочу лгать. - Н-нет. - Неуверенно произнес я. - Я просто узнал о бедственном положении... У меня есть кое-какие связи… Я мог бы посодействовать...- Что ж, это очень мило с вашей стороны. Прошу прощения, что отец пригласил вас сюда и таким образом ввел в заблуждение относительно своего положения. Он вовсе не бедствует. Не так ли, папа? У нас прекрасная квартира наверху, и ты отнюдь не голодаешь. - Я куска не съем в этой вашей прекрасной квартире! - Резко ответил Вышимирский, подскочив со своего стула и делая суетливые движения руками. - Я трудился на благо народа 45 лет и сам себе заработал на пропитание. И довольно об этом! Не то я съеду, хоть в дом инвалидов!Я с удивлением наблюдал эту сцену и никак не мог решить, что мне делать, просто глядел то на фона, всем своим видом выражающего возмущение, то на его невообразимо красивую дочь, у которой грустно заломились брови, а в глазах читалось безграничное терпение.- Ты прав, отец, сейчас довольно. - Мягко сказала она. - Простите, Михаил. Отец, наверняка, не хотел смущать вас семейными сценами. Возможно, я смогу исправить неловкость, пригласив вас на чашечку чая?Я вопросительно взглянул на Вышимирского. Тот уже сел обратно, скрестив руки на груди, с видом глубоко оскорбленного человека, но от меня не укрылось, как коротко он посмотрел на меня, сверкнув глазами. Вполне вероятно, он возлагал большие надежды на это знакомство. Мысль поухаживать за этой взрослой дочерью, знающей семь иностранных языков, тем более что она оказалась такой красивой, окончательно созрела в моей голове в тот момент. - Насколько я понимаю, папа, ты к нам не присоединишься? - Тем временем спросила она. Вышимирский молчал. - Что ж, пойдемте, Михаил.- А это удобно? - Почему-то оробев, спросил я и растерянно взглянул на фона. - Конечно, конечно. - Поспешно ответил фон. - Попейте чаю. Знакомство, знакомство… - Пробормотал он уже нам в спину, и я убедился в своей догадке.Между тем дочь Вышимирского легко поднялась по прогнившим ступенькам, я пошел за нею, и мы снова оказались в парадном. Затем - возле массивной двери без таблички, а за дверью была - я не поверил своим глазам! - огромная богатая квартира. Мне в таких бывать еще не приходилось. Старик говорил, что раньше у них была квартира из одиннадцати комнат. Определенно это была она! - Проходите, пожалуйста. - Вежливо пригласила меня дочь Вышимирского и указала приветливым жестом в сторону столовой. Я был усажен за стол, тут же она принесла чашки, заварочный чайник, печенье... Я смотрел, как зачарованный. Всё здесь мне казалось волшебным. И чашки из тончайшего фарфора и такой же чайник, печенье в хрустальной вазочке. И главное - сама Вышимирская. Солнце падало через большое окно на стол, на ее волосы, обрамляющие золотым ореолом нежное лицо. Она ловко управлялась с посудой, не обращая внимания на свой богатый заграничный наряд, и была такой простой, радушной, что я, еще не притронувшись к чаю, пожалел, что мне придется уходить. - Итак, вы помогаете отцу. - Полувопросительно произнесла она, когда чай был разлит по чашкам.- Да, Анна, видите ли…- О, прошу вас, зовите меня Нюта, - прервала она, - мне так привычнее. - Нюта, видите ли, у меня есть связи… - начал, было, я, но что-то перевернулось во мне, будто вся душа всколыхнулась от самых глубин, и я сказал совсем, совсем другое. Никому не рассказал бы я, зачем пришел к старику Вышимирскому. Тем более немыслимо было рассказывать это его дочери. Однако я рассказывал, так откровенно, что дыхание перехватывало. Только о Кате я не сказал ни слова, не хотел, чтобы она знала, что я хочу на ком-то жениться. Впрочем, в тот момент я хотел чего угодно, только не Кати.Нюта слушала очень внимательно, глядела мне в лицо ясными глазами, и я не видел в этих глазах и тени осуждения, только участие, желание понять. Я знал, что пора остановиться, но вдруг рассказал ей не только об экспедиции, но и о себе, о своем несчастном детстве в детдоме, о несчастной юности…- Что ж, Миша, - наконец, сказала она, - как бы там ни было вам стоит поговорить с моим отцом. Я немного знаю о "Святой Марии", а он должен это помнить, хотя, как вы, наверное, заметили, отец довольно эксцентричен. - Я непременно поговорю с ним, но… простите мне мое любопытство…Она поняла, улыбнулась.- Я выросла во Франции. Когда отец разорился, он не мог содержать детей и отправил меня в пансион. Во Франции у нас были родственники по материнской линии, так он меня и пристроил. А сам остался в России и принялся ходить по инстанциям, пытался добиться справедливости. Надеялся, что вернет свое благосостояние и заберет меня. На самом деле дошел до сената. К сожалению, это не помогло. Тем временем я окончила пансион, стала работать переводчиком, затем переводчиком-синхронистом. Это нужная профессия на международном уровне. Постепенно материальное положение исправилось, я получила разрешение на въезд в качестве переводчика и таким образом могу присматривать за отцом здесь. Вообще я живу в Париже, сюда приезжаю работать. Отец так и не смирился с тем, что произошло тогда, в 1912 году. Не хочет принимать моей помощи, рассчитывает, что государство оценит именно его заслуги перед народом. Со временем его странности усугубились. Он стал еще более упрямым, многое понимает неверно, еще больше попросту не принимает. Я стараюсь помогать и приглядывать за ним, насколько это возможно.- И вы правда знаете целых семь языков? - Восхищенно спросил я, не зная, что еще спросить, настолько удивительна была эта история.- Если быть точной, восемь. - Улыбнулась Нюта.Мне вдруг стало чертовски интересно. Я попросил еще чаю, всё спрашивал и не переставал удивляться. Я давно забыл, что решил поухаживать за дочерью жалкого старика, чтобы втереться к нему в доверие. Нюта, Нюта Вышимирская… От этого имени тепло становилось на сердце, от ее чистого доброго взгляда, звука ее голоса, ее произношения с чуть картавым "р" и непривычными интонациями. Я чувствовал себя очень глупо, но абсолютно, бесповоротно счастливым. Всё, что мучило и тяготило меня эти годы, исчезло, отпустило, и мне показалось, что я, наконец, нашел то, что искал всю жизнь. Но счастливую иллюзию разрушили всего два небрежно сказанных слова, будто в этом не было ничего особенного. Нюта, отвечая на какой-то мой вопрос, вскользь упомянула:- Я замужем.