III. (1/1)

Встретить в обед вчерашнего знакомого учителя было слишком удивительно. Сальери никогда бы не подумал, что именно сейчас, случайно зайдя в светлую гостиную, он будет рад увидеть этого человека. Поймав на себе взгляд Гассмана, юноша вздрогнул и, собирался было уйти, но сильная рука до боли сдавила тонкую кисть.- Антонио, не так встречают гостей своего учителя, - прошипел Флориан, разворачивая юношу к гостю. Сальери отвел глаза в сторону и поклонился, старательно пряча разбитую губу.- Добрый день, мсье Моцарт. - Хороший мальчик, - из уст учителя это звучало ужасающе. - Леопольд, будь добр, посиди с ним немного. Ко мне должна зайти ученица. Я ненадолго вас оставлю.Мальчишка вздохнул. Он не мог объяснить странного волнения, что ударялось о ребра вместе с сердцем, он не мог отрицать, что австриец был невероятно ему интересен. Но юноша не хотел, боялся оставаться с этим человеком в одной комнате. Что-то пугающее нависло над хрупкими плечами, заставляя музыканта непроизвольно задрожать. Когда Гассман удалился, Сальери на ватных ногах подошел к бесцветной софе и без сил рухнул в ее объятия. Смуглая кожа ощущала серый взгляд, который безцеремонно обжигал. - Спасибо... За вчерашнее, - разбитые губы дрогнули в кривой улыбке, а темные глаза уставились на сбитые носки туфель. - Мне очень важны ваши замечания.Моцарт лишь молча покачал головой, не принимая незаслуженную благодарность. Проследив за действиями юноши, он опустился в кресло напротив и осушил бокал, который до этого держал в бледных, посеревших за последние несколько недель руках. Этот слабый мальчишка все больше напоминал Леопольду себя, неказистого, кривого и зашуганного. Хотелось помочь молодому Сальери, дать тот отцовский толчок, которого был в свое время лишен мужчина, хотелось провести его мимо камней, по которым приходилось прыгать самому, сбивая ноги и поминутно падая на колени. Но этот Сальери мог перечеркнуть жизнь Вольфганга, убить его дар в своей тени, задушить его своей славой. Это сводило с ума Моцарта, ослабшего под гнетом непрекращающихся неудач. Композитор с высокомерной усмешкой и полным участия взглядом смотрел на нервно ерзающего и стесняющегося музыканта, которого, кажется, пожирала складывающаяся ситуация. Взгляд зацепился за нотные листы, вызвавшие еще несколько минут назад бурное обсуждение между двумя друзьями. - Герр Сальери, я взглянул на ноты – Флориан сказал, что вы не стали бы возражать, - он легким движением отставил бокал и, взяв черновики, пересел на софу, нагнувшись над листами. – Здесь есть несколько спорных моментов. Взгляните. Он протянул листы с исправлениями итальянцу, взгляд которого показался Леопольду отстраненным, даже отсутствующим. Бледные пальцы поймали точеный подбородок, покрытый редкой юношеской щетиной, и повернули лицо мальчишки к себе. - Я не совсем понимаю, за что он вас так, - серые глаза с жалостью смотрели на разбитую губу. – Хотя я ясно вижу, что он переживает за ваше будущее и за вас, Антонио. Сальери шумно выдохнул, когда светлые пальцы поддели его подбородок. Серые глаза оказались слишком близко, что заставило юное сердце с болью удариться о тонкие ребра, а затем начать отбивать бешеный ритм, заглушающий все вокруг. Мальчишка не находил себе места и после того, как мужчина отошел от него и сел на свое место. Острые плечи дернулись, а нервные пальцы сжали нотные листы, на которых небрежно скакали кривые ноты. - Прошу прощения за эту глупость, мсье Моцарт, - голос предательски дрожал, а стыд душил худое горло, заставляя юношу лишь сильнее опускать голову. - Я исправлю все ошибки, обещаю вам. Темные глаза осторожно посмотрели в светлые, обладатель которых заставлял смуглые пальцы нервно мять пожелтевшую бумагу. - ... и, спасибо, но, - Антонио помолчал, прокручивая в голове вторую часть фразы. - Но не стоит беспокоиться обо мне. Все хорошо. "Все хорошо". За этими словами толпились десятки бессонных ночей, что юноша проводил в страхе. За этими словами вся боль, что держала за хрупкую глотку, добивала разум и уничтожала в худом теле личность. За этими словами жуткие глаза Флориана Гассмана, который не знал пощады. Сальери медленно встал, желая уйти, скрыться от этих серых глаз, перестать докучать мужчине своим ненужным присутствием. Хотелось исчезнуть из памяти этого человека, не выглядеть таким жалким. Пальцы осторожно коснулись разбитой губы, восстанавливая в памяти еще одну ужасную ночь, которая никогда не отпустит больную голову итальянца. - Я думаю, мне стоит уйти, - вновь неуверенный поклон. - Простите, что мешаю своим присутствием.Леопольд цеплялся взглядом за напряженные плечи, за нервно дергающиеся пальцы, за темные глаза, которые никак не могли найти взору место. Все хорошо. Лишь ложь, до боли знакомая, до остервенения и мозолей на глазах родная. Кажется, без этой лжи не проходил ни один день в жизни композитора. Это низкое, неприкрытое вранье преследовало, лишь изредка выпуская из своих лап, чтобы, дав легким Леопольда наполнится воздухом, вновь схватить того в жестокие объятия. Но Моцарт был не из тех людей, которые склизкими червяками лезут к другим в душу, чтобы разгрызть ее изнутри. По крайней мере, он всем силами старался убить в себе это мерзкое чудовище. - Расслабьтесь. Здесь напряжены только вы, мне же ваше присутствие не мешает, - мужчина откинулся на спинку кресла, устало потирая веки.- Если бы это было так просто, - итальянец старался говорить как можно тише, но по глазам Леопольда было видно, что тот все слышал. - Учитель скоро освободится, вам лучше дождаться его. Вновь ненужное сплетение взглядов, легкая дрожь в пальцах и мерзкий хруст пожелтевшей бумаги. Вновь тяжелый выдох и желание спрятать свое изуродованное лицо подальше, скрыться, уйти прочь от этого удивительного человека. Единственного, кто не пытался показать свое превосходство, не пытался унизить или же сделать больно. Эта отрешенность притягивала, это спокойствие согревало душу. Но спокойствие не ударяло в грудь, не успокаивало нервное сердцебиение, не охлаждало кожу, которая в секунды загорелась, заставляя юношу опустить голову, пряча свое смущение. - Спасибо вам еще раз, - пол скрипнул под легкими шагами.Руководствуемый каким-то странным порывом оставить здесь душу, столь похожую на его собственную, Леопольд схватил сбегающего мальчишку за тонкое запястье, дернув обратно. Мужчина тут же выдавил мягкую улыбку, предупредив вопрос в юношеских глазах, еще не умеющих скрывать чувства: стеснение, восторг, страх. Этот молодой Сальери забавлял одним своим нелепым видом: длинными неловкими руками и ногами, ярким камзолом, смущением, рвущимся на темные щеки яркими пятнами. - Оставьте благодарности для тех, кто действительно сделает для вас что-то, - Моцарт, выпустив из рук чужое запястье, вздохнул и вновь принял несокрушимый вид. – Составьте мне компанию, герр Сальери, пока не вернется ваш учитель. Увидев растерянность на смуглом лице, композитор поднялся на ноги и неспешно направился к выходу. - Не думаю, что Гассман будет против того, что вы позволите себе прогулку на свежем воздухе, - и вновь его слова встретила нерешительность. – Не вздумайте мне отказать – я гость.- Но, мсье Моцарт, я... - Сальери хотел возразить, но Леопольд был прав. Нельзя отказывать гостю. Гассман вообще не потерпит такого. И если он узнает, что его ученик позволил себе дерзость оставить его закадычного друга одного, то итальянцу мало не покажется. Оставалось только слабо кивнуть в ответ, вновь почувствовать чужую ладонь на своем запястье и бросить пару фраз служанке в прихожей. Леопольд Моцарт тащил юношу по улице, не собираясь брать экипаж. Сальери молча смотрел на бледную руку, сжимающую худое запястье, и думал над тем, что сейчас происходит. Над отношением этого человека, над этим не очень правильным поступком. И все никак не мог понять - откуда. Откуда эта предательская дрожь по всему телу, откуда это бешеное сердцебиение. - Мсье Моцарт, - голос дрогнул, но мальчишка нашел в себе силы остановиться. - Куда вы меня ведете?- Для хорошего разговора надо выпить. Спутники по лысым от поглотившей город чумы улицам добрались до таверны, в которой жили полные боли и тоски по былому глаза таких же обреченных на смерть людей. Колокольчик над дверью пронзительно звякнул, но этот звук быстро увяз в тяжелом воздухе, смешанном с запахом отчаяния и дешевого алкоголя. Для многих оставшихся жителей Вены это место стало милее дома, ведь только здесь все становились нищими, а значит, равными. Леопольд уверенными шагами направился к свободному столику в углу, где мрак резала только одна слабая свеча. Оставив там мальчишку, он скрылся в толпе пьянствующих дебоширов, а вернулся уже с двумя стаканами, наполненными жидкостью, которая не имела названия, но имела едкий запах алкоголя. - Вам необходимо расслабиться и выговориться, я это вижу, - Моцарт пододвинул один из стаканов итальянцу. – Я не буду настаивать – примите это за совет. Холодный взгляд ловил каждое нервное движение, стесненное слишком узкими рамками, которые без какого-либо сострадания выпилил Гассман. Жалость, разбиваясь об эти острые углы, приобретала окрас презрения и отторжения. Чувства Леопольда к этому мальчишке вязли в путанице его собственных воспоминаний. - Ни одно ваше слово не выйдет за пределы этого помещения, - пахнущий железом голос не мог успокоить, но ему нельзя было не поверить.Юноша с недоверием посмотрел на багровый напиток. Затем медленно перевел взгляд на мужчину. Вся ситуация Сальери совсем не нравилась, в груди что-то надоедливо ныло, подсказывая мальчишке, что это плохая идея.Но серые глаза слишком настойчиво давили на юного итальянца, заставляя того сжать тонкими пальцами сосуд с алкоголем и сделать глоток. Горло обжег непривычный вкус, который нагло ударил по легким, выжимая из них весь воздух. Сальери закашлял, зажимая дрожащей рукой рот. Затем, немного помедлив, сделал еще глоток. Поморщившись, Сальери посмотрел на Моцарта.- Все хорошо, мсье Моцарт. Правда. Только вот... - алкоголь постепенно развязывал язык, заставляя испуганные мысли жить. - Простите за такую откровенность, но вы единственный, кто вообще интересуется, как у меня дела. Я понимаю, мсье Гассман ничего плохого не хочет сделать, только его удары выносить с каждым разом все сложнее. А его интересы, они...Итальянец задолжал, сжав свои плечи.- ... они пугают меня.- Слова, которые я скажу, будут мало похожи на поддержку, но, - сделав несколько глотков едкого напитка, Моцарт наконец отвел взгляд, давая итальянцу свободу. - Я вас понимаю. В другом конце помещения раздались крики и ругань, заглушающие мысли, которые рвались наружу, в изнеможении царапая горло. Леопольд, сын переплетчика и ткачихи, продирал себе путь из нищеты и безызвестности голыми руками, но жизнь каждый раз сносила его ненастным ветром обратно к краю забвения. Сейчас это повторялось вновь. Пока мужчина алкоголем вычеркивал из головы горе, пытался вновь придумать, как забраться на вершину собора жизни, его сын медленно умирал, провожаемый плачем слабых женщин. Это несчастье хотело выплеснуться на шероховатый стол грязной таверны, но Моцарт убил такое глупое желание. Все-таки между ним и этим жалким мальчишкой была разница – Леопольд не мог себе позволить слабость. Поседевшие глаза с безразличием всматривались в месиво людей, которое напоминало взбитую глину под колесами повозок. Эти липкие песчинки были никем, ничем; по их жизням проезжало дерево знати, оставляющее в грязи лишь след настоящей жизни. Моцарт был сейчас таким же куском глины, которая ничего не стоит. Он был только осколками разбитой вазы. И ему предстояло вновь склеить себя. Вновь сесть в экипаж ?настоящей? жизни, избавиться от мешающих на дороге камней. Оторвавшись от зрелища, мужчина снова окинул оценивающим взглядом Сальери. - Все, что происходит в вашей жизни, не должно вас ломать. До самого конца не давайте слабину, - желчь слышалась в грубом голосе. – Ибо это низко, достойно лишь слабака.Сальери нервно дернулся, когда очередной глоток обжог слабое горло. Алкоголь настойчиво завладевал сознанием юноши, подчинял себе худое тело, заставляя побледневшие пальцы дрожать. Темные глаза цеплялись за образ человека напротив, сохраняли каждую черту в голове, желая запомнить Моцарта. Запомнить того, кто отреагировал на чужую боль, пусть даже так отрешенно. - Спасибо вам, - пьяный голос дрогнул, а смуглые пальцы непроизвольно дотронулись до бледных. Итальянца бросало из стороны в сторону, мысли старательно собирались в кучу, но тут же рассыпались на миллиарды осколков, утопали в алкогольном омуте. Вино знало свое дело. Сальери скользнул взглядом по скуластому лицу, тонким губам. Глаза на секунду задержались, словно запоминая незамысловатый изгиб. Пальцы дрогнули, теряя тепло чужих, потому что нельзя, не правильно, не позволительно. Темный взгляд упал на гнилое дерево стола, пытаясь потеряться, скрыться от серых глаз, укрыть страшные мысли больной головы. Еще один глоток, чтобы опустошить тусклый бокал, чтобы вновь окунуть свой разум в пленительные воды алкоголя. Чтобы вновь позволить своим глазами посмотреть на человека напротив, вновь разрешить странным мыслям червями скользнуть по больному мозгу. - Может, уйдем? – итальянец все же позволил пьяным пальцам скользнуть по бледному запястью. – Тут душно.Оставив дурманящую жидкость не испитой до конца, Леопольд поддался юному музыканту, поднимаясь и спеша покинуть зловонное заведение, выбраться на гниющую улицу. Сейчас вся Вена была похожа на этот дурной трактир с дешевым пойлом. Оказавшись на улице, Моцарт вновь с содроганием увидел лица, испещренные красными жерлами оспы. Скрипнув зубами, мужчина потащил покачивающегося итальянца через улицы, на которых людей, клейменных болезнью, практически не было: они все умерли, покинули свои дома. Темные улицы, жизнь из которых была выжата до последней капли, дороги, проваливающиеся в бездонные ямы, заколоченные окна – такой Вену Леопольд увидел когда-то впервые, такой была она сейчас. Этот протухший город не менялся. Ноги путались, мысли уплывали куда-то далеко, а темные пальцы слишком сильно цеплялись за чужие, обладатель которых вел мальчишку через прогнившие улицы, через пропахшую смертью и болезнями Вену, другую Вену, которую юный Сальери никогда не видел. Ту самую Вену, которая оказалась слишком родной для разума итальянца, слишком понятной для осознания и слишком приятной темному глазу. Антонио старался запомнить каждый угол подворотни, каждый камушек старых домов, каждое разбитое окно. Потому что все это – настоящее, неприкрытое, не замазанное золотом и фальшью, которые господствовали в центре столицы. - Как вам здесь? Нравится? – Впервые за долгое время голос Моцарта не был серьезным. Он зло насмехался; насмехался над мальчишкой, который после нескольких глотков уже не мог удержаться на ногах, насмехался над всеми обывателями нелюбимого города, насмехался над самим собой. Леопольд отпустил похолодевшую руку Антонио и пошел медленнее, будто наслаждаясь атмосферой, царящей в этой части города.- Вы даже не представляете, насколько, - язык сплетался с пьяными мыслями, а затуманенный алкоголем взор цеплялся за высокий силуэт. – Это самое прекрасное, что я когда-либо видел. Заметив на себе удивленный взгляд, юноша лишь сдавленно улыбнулся, делая осторожный шаг навстречу Моцарту. Каждая секунда убивала последние трезвые мысли, развязывала худое тело, дурманила слабый разум. И сейчас юный Антонио совсем не думал о последствиях, совсем не анализировал свои поступки и не соображал. Сальери двигало лишь странное желание, противиться которому не было больше сил. Желание, зерном вросшее в грудь, гвоздями забившееся в больную голову. - Простите меня, - голос сорвался на шепот, а руки потянулись к скуластому лицу, притягивая мужчину ближе. – Простите за это. Дрожащие губы коснулись тонкой линии, бледной кожи, чужого запаха, что дурманил сильней алкоголя, выпитого несколькими минутами раннее. Сальери с слишком откровенным смущением целовал чужие губы, которые хотелось целовать, хотелось благодарить, хотелось чувствовать. До слез, что предательски выступили на черных ресницах, до боли, что сковала смуглые скулы, до дрожи, что пробила худое тело.Вместе с юношескими губами, дрожащими от стыда, Леопольд ощутил гнусное чувство ответственности. Он был в ответе за свои действия, за свои слова, за чувства, которыми осознано и умело пропитал неопытную душу. Удивленный своим столь скорым успехом, своей неожиданной победой, Моцарт дернулся, стараясь ускользнуть от движения, за которое Сальери будет убивать себя через каких-то нескольких секунд, приносящих осознание. Поразительно, до чего этот ребенок нуждался в любви. Леопольду было до какой-то мерзкой боли жалко мальчишку, обидно за него. И все же он не отступил от намеченного плана, который всего лишь хлынул в другое русло. Спустя секунду мужчина с силой вжал худое слабое тело в холод камней. Жестокие руки сдавили дрожащие плечи, сжали жизнь итальянца, властно управляя ею. Австриец уверенно и бессердечно ловил неумелые губы, ласкал вялый от своей молодости язык. Для этого человека не было ничего святого в сражении за счастье любимого сына, милой дочери. И Моцарт готов был сломать чужую душу, чужую судьбу ради родного ребенка. Сальери был чужой, его было жаль, но он был Леопольду никем. Глупый ребенок, за которого, на самом деле, некому постоять. А любой детеныш через время умрет без заботы, без матери. Этот мальчик тоже. Тоже должен умереть, освободив дорогу. Прокусив губу, помеченную властью еще одного человека, Леопольд не без наслаждения упивался своим горьковатым триумфом. Мальчишка был связан цепями, в любой момент готовыми стиснуть длинные конечности, заковать их навечно. Моцарт связал итальянца своим теплом и своим холодом, он сжимал подбородок, чуть посиневший от леденящего железа пальцев, подчинял себе каждое неловкое движение Сальери. Мужчина пил алкоголь с губ юного музыканта, пил его молодость.Юноша неумело цеплялся за чужие уста, дрожа всем телом, сжимая темный камзол на широкой груди Леопольда. Хотелось утонуть в этом тепле, отдать всего себя этому странному, не знакомому раннее, чувству. Все внутри юноши пьяно трепетало, губы хватали чужой воздух, чужой дурман, так метко ударяющий в грудь. Эти уста не были противны. Итальянец не чувствовал боли и отчаяния, не ощущал животного страха, как это было с Гассманом. Сейчас в голове лишь плясала пьяная, ненормальная влюбленность, в которой так нуждалось худое тело. - Ты пьян, ступай, - слова, оторванные чуть сбившимся дыханием. Холодные слова, не принимающие возражений. Леопольд, отпустив итальянца, взглядом указал тому в нужную сторону, а сам степенно направился в противоположную, будто ничего не произошло.Хватка чужих рук ослабла, заставляя плечи мучительно ныть от холода. Очень важный человек отступил назад, ударяя юношу жестким приказом. Темные глаза, все еще охваченные дурманом пьяного вечера, скользнули по худой фигуре.И тут до Сальери дошло. Мозг слишком неожиданно сообразил, что мальчишка только что сделал. Мерзко, отвратительно, непозволительно.Это вы во всем виноваты, герр Сальери. - Прошу, - опухшие от поцелуя губы дрогнули. - Пожалуйста, простите. Бросив эти слова в темную спину, юноша поспешил поскорее покинуть это проклятое место, что запечтлело на века его позор.