Часть 38 (1/1)

?…у него внутри редкий вид яда, который сложно распознать, если не знать признаков. Мы дали ему…??…он с кем-то подрался до того, как…??…внутреннее кровотечение началось именно из-за этих травм…??…сделали всё, что было в наших силах. Теперь остаётся только ждать?.?Мы не знаем, сколько он пролежит в коме?— пару часов, дней, недель…?Я затыкаю уши руками, не желая слышать, как врачи скажут мне, что вероятность того, что Чанёль вообще когда-нибудь откроет глаза, невелика. Ни черта не понимаю в их долбаных медицинских терминах, мозг выхватывает только то, что более-менее понимает. Всю эту страшную муть про яд, внутреннее кровотечение и кому.Без обид, говоришь, Сухёк?Меня всю колотит от страха и несправедливости. Зачем он сделал то, что сделал? Что ему это дало? Так сильно хотелось помучать меня? Проверить мои чувства и выдержку на прочность? Он что, наблюдает откуда-то со стороны, словно мы?— часть его эксперимента? Препарирует нас, словно лягушек? Пытается понять, правда ли я всё это вынесу?Правда в том, что вынесу.Он, наверное, не знает или забывает о том, что я почти всю свою жизнь терпела побои и молчала о них. Не знает, сколько слёз я пролила, сколько истерик видела темнота моей комнаты, сколько раз я запиралась в шкафу и кричала от боли, сколько тонального крема извела на свои синяки, сколько сил мне понадобилось, чтобы доверить эту ношу кому-то, кроме себя.Даже не представляет, сколько раз моё сердце замирало и падало, когда я всё больше узнавала Чанёля, когда я вытаскивала его скелеты из шкафа.Он не понимает, что я чувствовала всё это время. Поэтому думает, что такая вещь, как кома, может меня остановить. Чтобы я разлюбила Чанёля, из меня надо как минимум вытрясти душу. И то?— после неё останется сердце, которое будет биться во имя Чанёля и растить новую душу.Я оставляю Чондэ наедине с врачами, говорящими страшные вещи, и отхожу к окну, прислоняясь лбом к стеклу в поисках отрезвляющего холода. Но оно тошнотворно тёплое, и мне становится только хуже. Я изо всех сил пытаюсь сдерживать рвущиеся наружу слёзы. Сложнее всего игнорировать ком в горле, потому что всё моё существо хочет только одного?— разрыдаться. Так, чтобы выплакать боль, вытравить из себя страх. Так, чтобы успокоиться и начать мыслить здраво.Но сегодняшняя ночь наносит мне ещё один удар.—?Джи,?— зовёт меня Чондэ, аккуратно беря меня за локоть и разворачивая к себе.—?Не говори мне, что они тебе там сказали,?— мой дрожащий голос действует мне на нервы.—?Хорошо. Хочешь, поговорим о… чём-то другом?От моего внимания не ускользает то, как он запинается, и я поднимаю на него глаза. Слезинки застывают на кончиках моих ресниц.—?Что-то ещё случилось, да?Чондэ отводит взгляд, и мои внутренности просто скручивает от страха. Господи, как мне пережить эту чёртову ночь и не умереть от остановки сердца?—?Что? —?шепчу я, сжимая его пальцы в своих. —?Что-то пошло не так в твоей операции?—?Много чего,?— с тяжёлым вздохом говорит Чондэ, и я буквально слышу, как оглушающе громко бьётся его сердце. —?Нас там ждали, поэтому что-то пошло не по плану. Мы, конечно, задержали их, избавились от тех, кто мог бы навредить Чанёлю, но…Я вижу, что Чондэ слишком тяжело даётся каждое слово. Как будто он старательно вытягивает из себя всё, что может, чтобы в конце осталось то самое?— то, от чего он не в состоянии спрятаться, то, что ему всё равно придётся сказать.—?Но? —?я подталкиваю его, потому что у меня ужасно дрожат колени и я готова осесть на пол от охватившей меня дикой тревоги.—?Их было много, Джи. Очень много. Даже слишком,?— говорит он, хмурясь, и не замечает, как сильно сжимает мои пальцы. До боли. —?Один из них чуть не убил Чанёля. У него не было бы никаких шансов выжить, если бы не…Мне кажется, я начинаю понимать, что сейчас услышу, и у меня холодеет внутри. Сердце снова замирает, чтобы потом с разбегу ухнуть в пятки и разбиться там.—?Не надо,?— я истерично качаю головой, пытаясь остановить его. —?Не смей…—?Джи,?— шепчет Чондэ, и я вдруг понимаю, что ему так же тяжело, как и мне. —?Я не смог его остановить.Каждый волосок на моём теле встаёт дыбом. Осознание произошедшего вскрывает мне грудную клетку. Чья-то рука сжимает сердце и лёгкие так, что я забываю, как это?— дышать.—?Он поймал гранату и…—?Замолчи! —?кричу я, давая своей истерике вырваться на волю.Я бью Чондэ по груди так, словно это он виноват в том, что случилось. Словно это его ошибка?— решение Чунмёна пожертвовать собой. Слёзы катятся по щекам, обжигая и насилуя мою душу. Есть вещи, которые невозможно ни понять, ни принять, ни пережить.Смерть?— одна из них.—?Джи, это был его выбор,?— говорит Чондэ, покорно принимая все мои удары и оказываясь в эпицентре моей истерики.Моя душа горит, и её пламя сжигает мне рёбра одно за другим. Я начинаю оседать на пол не в состоянии контролировать свою боль. Правда четвертует меня. Чондэ садится вместе со мной, крепко держа меня в своих руках, а меня трясёт, и коридор вертится вокруг.—?Я не успела… —?сдавленно выдыхаю я, продолжая рыдать и мысленно звать Чунмёна обратно в наш мир. —?Я не успела сказать ему!Мои крики даже не крики вовсе, потому что голос совершенно не слушается. Все звуки, которые я издаю,?— это царапающий внутренности шёпот. Шёпот человека, который опоздал.Чунмёна больше нет, и я никогда не смогу сказать ему, что всё простила, что благодарна ему за всё, что он для меня сделал, что я, несмотря ни на что, любила его, потому что моя душа?— это море, и, упав туда, человек не выбирается оттуда. Он оседает, словно камень, на дно и навсегда остаётся внутри меня. Незабываемый.—?Он столько для меня сделал,?— слова даются мне с трудом и тонут в складках формы Чондэ. Он изо всех прижимает меня к себе и гладит по голове. Но меня не успокаивает абсолютно ничего. От всего этого только больше хочется рыдать. До тех пор, пока не останется ничего, кроме пустоты.До тех пор, пока я не растворю часть своей души в этой жгучей боли.Я всегда боялась, что кто-то близкий умрёт, а я не успею сказать ему важные слова. Самое страшное?— мы никогда не бываем к этому готовы, никогда не знаем, когда видим человека в последний раз, думаем, что у нас впереди ещё целая жизнь. Говорить кому-то о своей любви нужно сразу. Именно тогда, когда он рядом, потому что жизнь на самом деле утекает сквозь пальцы, а мы не в состоянии ничего с этим сделать.Я никогда не смогу отблагодарить Чунмёна, потому что благодарить уже некого.Новая волна боли охватывает всё моё существо, и Чондэ становится тяжелее держать меня в своих объятиях, настолько сильно я дрожу. Слёзы не позволяют видеть ничего, кроме расплывающейся фигуры, спешно приближающейся к нам. Когда я наконец понимаю, что это Лин, моё сознание решает, что с него хватит.И я проваливаюсь в спасительное забытьё.~Пробуждение у меня явно не из приятных. Голова трещит по швам, глаза щиплет, а щёки горят от того, сколько обжигающих слёз я вчера пролила. Воспоминания накатывают одно за другим, топчась по моему самообладанию, но, видимо, я вчера выплакала всю ту боль, что терзала меня изнутри. Мне поёт колыбельную желанная пустота.Нет сил даже поднять руку или пошевелить пальцами, и я устало оглядываю помещение, в котором лежу. Я совершенно точно всё ещё в больнице. В кресле неподалёку спит бабушка. То ли я давно её не видела, то ли она правда постарела всего за пару дней. Моё сердце сжимается от жалости к этой потрясающей женщине и от ненависти к себе самой за то, как я всё время с ней поступаю.—?Милая, ты проснулась,?— оказывается, справа от меня сидит Лин. Видимо, она тоже только что открыла глаза.—?Здравствуйте,?— говорю я, но голос меня не слушается, и в итоге выходит какой-то нечленораздельный хрип.—?Бедная моя девочка,?— шепчет Лин и, взяв меня за руку, прижимает её к своим губам. От ощущения, что здесь должна быть моя мама, а не мама Чанёля, меня буквально током бьёт. В моей семье всё настолько неправильно, что единственными людьми, которые переживают за меня больше жизни, являются бабушка и мама моего парня.—?Простите меня,?— нахожу в себе силы выдать хотя бы эту фразу. В уголках глаз снова скапливаются отвратительные слёзы.—?За что, глупенькая? —?она протирает глаза, пытаясь держаться, а я чувствую себя так паршиво, что никакие слова в мире не смогут это описать.—?Это всё я виновата.—?Нет, ни в коем случае,?— Лин слабо улыбается мне и гладит мои растрёпанные волосы. —?Если бы не ты, Чанёль никогда бы не понял, что пора изменить свой путь.—?Вы знали?—?Что ты,?— коротко качает головой Лин. —?И представить себе не могла. Я не самая лучшая мать.—?Вы замечательная,?— говорю ей я. —?То, что вы не знали, значит только одно?— Чанёль защищал вас от этой грязи, как мог.—?Но не смог защитить тебя, Джи,?— подавленным голосом произносит она.—?Смог,?— качаю головой я, выдавливая из себя улыбку, которая стоит мне титанических усилий. —?Просто я всегда лезу, куда не следует.—?Именно такая ему и нужна, милая,?— улыбается Лин уже смелее. —?Ради тебя он вернётся.У меня снова начинают мелко дрожать руки, когда я вспоминаю всё, что сказал нам с Чондэ вчера врач. Я и без него знаю, что кома может длиться годами. И что люди, выходя из неё спустя несколько лет, не всегда могут жить полноценно. Слишком много времени уйдёт на восстановление. Мне страшно, что Чанёля так долго не будет в моей жизни, но я не боюсь ожидания. Разве я не ждала его, когда он пропадал в первые недели нашего знакомства? Разве я не ждала его, когда мы с ним поссорились из-за фотографий? Разве я не ждала его, сидя в гнезде Ворона?Вы скажете, что всё это мелочи и ждать всю жизнь я не смогу. Значит, вы никогда не любили никого так, чтобы у вас не хватило души отвернуться от этого человека.—?Мы с вами держим его здесь,?— выдавливаю из себя я, моля слёзы подождать. Не хочу, чтобы мы с Лин вместе оплакивали возможность того, что Чанёль не откроет глаза. —?Он не может нас бросить.Лин улыбается мне, и пара слезинок таки срываются с её красивых длинных ресниц. Она торопливо смахивает их одним движением пальцев и кивает мне.—?Пусть только попробует вас бросить! Спущусь за ним в ад и такую трёпку ему задам! —?бабушка, оказывается, проснулась и слышала мои последние слова. Она выпрямляется, пытаясь выглядеть воинственно, чем вызывает у нас с Лин умилённые улыбки.—?Ты можешь,?— говорю ей я.Женщина поднимается со своего места и подходит ко мне. Она трогает мой лоб, взволнованно оглядывая моё лицо.—?Я не ранена, бабушка.—?Снаружи?— конечно, нет,?— ворчит она. —?Но внутри у тебя сейчас просто ужас.Она бьёт в самое яблочко. У меня ничего не болит, кроме души. А в последнее время этот недуг влияет на моё физическое состояние?— сердце норовит выскочить из груди, а дышать совершенно нечем, плюс подрагивают пальцы и мелко дрожат колени.Я медленно поднимаюсь и сажусь в кровати. Перед глазами темнеет от этого движения, и я хватаюсь за любезно вытянутую бабушкой руку. Перевожу дыхание и благодарно ей улыбаюсь. Она не задаёт мне ни единого вопроса, зная, что придёт время и я расскажу ей всё, что произошло.—?Я хочу к Чанёлю,?— шепчу я, и Лин с жалостью смотрит мне в глаза.—?К нему пока не пускают, моя хорошая. Я позвоню тебе, когда разрешат. А ты езжай домой?— тебе нужно отдохнуть.—?Я не могу,?— всем моим существом я против того, что мне нужно выйти из этой больницы и оказаться вдали от Чанёля.—?Ты должна,?— говорит мне Лин, зная, как сильно мне не хочется никуда идти. —?Тебе нужен хороший крепкий сон, питательный ужин и разговор с бабушкой, с помощью которого ты облегчишь душу. Иди.Она права. По всем фронтам. И мне не остаётся ничего, кроме как подчиниться, потому что всё ею перечисленное и правда мне необходимо. Я, конечно, не уверена, что мне кусок в горло вообще полезет и что я смогу уснуть, но с бабушкой хотя бы не так страшно всё это переживать.Мы возвращаемся домой, и я, ничего не сказав, отправляюсь в свою комнату, закрыв за собой дверь. Меня выматывает любое моё движение, любое озвученное и неозвученное слово, и я обессиленно валюсь на диван, с головой накрываясь одеялом. Спустя пару минут моё сердце перестаёт бороться, и я снова начинаю оплакивать своего друга и винить себя в произошедшем.Бабушка аккуратно садится рядом, оттягивает моё одеяло с головы и крепко прижимает меня к себе, словно маленького ребёнка, у которого режутся зубки, а он настолько мал, что не может никак выразить свою боль, кроме как слезами. Бабушка качает меня, убаюкивая и напевая какую-то колыбельную из моего далёкого детства, и тогда моё сердце перестаёт биться как ненормальное.Оно успокаивается и просит душу отпустить.~Утром я нахожу в себе силы всё рассказать бабушке. Всё, кроме того, о чём никто и никогда не узнает. Она слушает меня внимательно, ни разу не перебив и рассеянно помешивая уже давно остывший чай. Ей с трудом удаётся накормить меня хоть чем-то, и то, съедаю я свой завтрак только потому, что бабушка грозится рассказать Чанёлю, как я себя вела, пока он спал. А мне не хочется, чтобы он переживал ещё о чём-то. Он проснётся, и на него свалится правда, которую трудно вынести одному человеку. Не стоит волноваться ещё и обо мне.—?Чондэ сказал, был отравлен не виски,?— говорит бабушка. —?Был отравлен стакан.Я вздыхаю, понимая, что со стороны Ворона это полный абсурд?— рисковать своей жизнью и пить отравленный виски. Конечно, всё дело в стакане.—?Зачем он это сделал? —?вопрос риторический, но бабушка всё равно отвечает.—?Думаю, он не пытался тебя проверить,?— пожимает плечами она. —?Это слишком не в его стиле, судя по твоим рассказам. Есть что-то, до чего ты так и не смогла докопаться.—?Хочешь сказать, у него всё-таки была маска?—?Нет,?— задумчиво произносит она. —?Он говорил тебе правду, солнышко. И в этом-то главная странность. Как будто с тобой всё время говорили разные люди, и у каждого из них была своя правда.Я ни черта не понимаю в её словах. И вообще, предпочитаю не думать о Вороне после всего. У меня слишком много вопросов к нему, но на них уже никто не ответит. Так зачем зря забивать себе голову?—?Чондэ так и не вышел на его след,?— говорит бабушка, ни капли меня не удивив. —?Он выяснил, что Сухёк делал пластическую операцию. Имя он не менял, но это не помогло найти его родственников.—?Думаешь, мне стоит рассказать ему о Суён? —?спрашиваю я, заведомо зная, что второй раз рассказать эту историю уже не смогу. Душа не выдерживает.—?Нет,?— качает головой бабушка. —?Не нужно. Что бы там ни было, этот человек сюда не вернётся. И вряд ли продолжит своё дело. Что-то мне подсказывает, что он уехал далеко-далеко. Туда, где всё началось.—?Почему, бабушка?—?По твоим словам, он выглядел очень уставшим и говорил с тобой на странные темы. Не хочу сказать, что он раскаялся. Вероятно, задумался о смысле того, чем занимался, и вдруг не нашёл его. Много лет назад, до моего знакомства с твоим дедушкой, я безумно любила одного парня, но он вёл себя со мной отнюдь не как джентльмен. Он никогда меня не любил и держал рядом, чтобы не быть одиноким. Я знала, что в его сердце живёт другая. Понятия не имела, кто она, но очень ревновала. В один момент я просто не выдержала того, как он мной пользовался, и ушла. Много лет спустя, выйдя замуж за твоего дедушку, я встретила этого парня, и он вёл себя точно так же. Так же, как Сухёк. Словно искал чего-то, что станет для него спусковым крючком. Поговорил со мной, спросил, не жалею ли я о своей жизни. А потом уехал. Никто так и не понял, куда, но я не видела его уже очень давно. Не сомневаюсь, что он вернулся туда, где жило его сердце.—?Но он же не был таким, как Сухёк.—?Конечно, нет. Просто вспомнилось,?— улыбается мне бабушка.Я киваю и решаю ещё раз заварить нам чай. Медленно вымываю чашки, включаю чайник, достаю сахар и пакетик мятного. Думать о Вороне и о том, кто он на самом деле, нет сил. Ни моральных, ни физических.—?Папа заходил, пока ты спала. Он хочет поговорить,?— вспоминает бабушка, и я вся напрягаюсь. Меньше всего мне сейчас нужно даже малейшее напоминание о том, что я пережила из-за своей и папиной трусости.—?Я не хочу с ним разговаривать,?— говорю я, медленно поворачиваясь к бабушке.—?Ты не простила его?—?Я же уже говорила?— не мне его прощать. Просто мне не нужна его деланая забота. Люди всё время опаздывают. Он опоздал ко мне так же, как я к Чунмёну,?— мой голос на этом предательски срывается. —?Разница лишь в том, что я жива, но я не хочу его слушать.Бабушка с жалостью поджимает губы. Я знаю, что она сердится на своего сына, но у неё всё равно болит за него сердце. Когда-нибудь я найду в себе силы смотреть на папу и не вспоминать все те дни своей жизни, когда молилась об избавлении от этого ада. Но сейчас ещё слишком рано.—?Ты же знаешь, что не виновата,?— бабушка поднимается и берёт мои руки в свои. У неё пальцы тёплые, а у меня холодные?— потому что тревога обрела дом в лице моей души.—?Я так и не сказала ему, что не держу на него зла, бабушка,?— выдавливаю я, ощущая пощипывание в носу и зная, что это верный признак приближающихся слёз. Стоит только моргнуть, и они градом польются из уставших глаз.—?Ты ещё можешь сделать это, родная,?— улыбается мне бабушка, сама едва сдерживая слёзы. Она не знала Чунмёна лично, но слишком много о нём слышала, чтобы остаться равнодушной. —?Сходи к нему, поговори с ним и отпусти. Он тебя непременно услышит.Я быстро-быстро киваю ей, и слёзы капают нам с ней на руки?— мои и её. Слёзы о человеке, который не должен был уходить от меня вот так.~Приёмные часы в больнице строго нормированы, поэтому я спешу туда, как ненормальная. У меня есть всего три часа. Звонила Лин и сказала, что вчера её всё-таки пустили к Чанёлю, поэтому сегодня я могу все три часа побыть с ним наедине. Идёт уже второй день, как он в этой чёртовой коме. Второй день без Чанёля.Он ужасно бледный, с пересохшими губами. Безмятежно спит, подсоединённый к аппарату жизнеобеспечения. Я сажусь рядом и губами касаюсь его руки. Не знаю, слышит ли он меня, чувствует ли что-нибудь, но моё глупое сердце надеется.И предательски сжимается только от того, насколько беззащитным и юным кажется спящий Чанёль, который дышит только благодаря медицинскому оборудованию.Господи.—?Если ты меня бросишь, я тебе этого никогда не прощу,?— чётко выговариваю я без намёка на какую бы то ни было истерику. Не хочу перед ним плакать. Берегу слёзы для завтрашнего вечера. На похороны я решила не идти, потому что у меня нет никаких сил смотреть в глаза родителям Чунмёна. Приду тогда, когда там никого не будет, и скажу ему всё, что хотела.Я вздыхаю и прислушиваюсь к спокойному чанёлевскому дыханию.—?Ворон спрашивал, жалею ли я о встрече с тобой,?— начинаю я. —?Так вот. Не понимаю, как можно жалеть о том, что наконец-то обрёл дом. Я шла к тебе очень долго. Знаю, что ты тоже. И теперь, когда у меня есть ты, а у тебя есть я, эта кома?— такая глупость. Ты точно проснёшься. Ведь твой дом здесь?— в моих руках. А не там, где ты сейчас. У тебя, наверное, холодно, сыро и темно. Зато у меня тепло и много света.Слова даются мне легко. Возможно, глядя Чанёлю в глаза, я бы не смогла ему всё это сказать, потому что такое смущает. Но сейчас, когда вероятность того, что он меня слышит, пятьдесят на пятьдесят, я обретаю смелость. Голос почти не дрожит. Дрожит только сердце?— от переполняющей его любви.—?Я не знаю, как ты это сделал, но ты влюбил меня в себя так, что я, думаю, никогда не смогу тебя разлюбить. И с твоей стороны будет просто свинством уйти вот так. У нас ведь ещё ничего толком не было… Ты представить себе не можешь, сколько любви я могу тебе подарить, какой нежностью могу тебя окружить. У меня и так весь мир вокруг тебя вертится. Ты только вернись ко мне.Последние слова я шепчу в тишину палаты, прерываемую моими монологами и звуками, издаваемыми аппаратом.—?Мне было очень страшно в ту ночь. Теперь уже я боялась, что потеряю тебя. Ты уходил прямо у меня на руках, и во второй раз я точно этого не переживу. Не позволяй мне снова проходить через это, ладно?У меня не получается молчать, и всё оставшееся время я просто вспоминаю, как всё у нас с ним начиналось. Припоминаю каждую мелочь, каждую свою эмоцию, признаюсь, что ждала его, несмотря на то, что его настойчивость меня пугала. Рассказываю ему, как неделями жила той минутой, когда он меня касался. Оголяю душу до такой степени, что самой становится страшно от того, насколько люди могут быть зависимы друг от друга.Насколько люди могут любить.Мне без него всё это совершенно не нужно. Если мне не с кем разделить своё счастье, то оно тут же обесценивается и тускнеет. Мир держится на любви, и это непреложная истина.Я разговариваю так много, что под конец у меня пересыхает в горле. Если бы не медбрат, напомнивший мне, что время вышло, я бы сутками сидела возле Чанёля и говорила, говорила, говорила.В надежде, что он откроет глаза.Выходя из палаты, я чувствую себя разбитой и опустошённой. Как будто только что отдала одному человеку все свои силы.У двери, оказывается, сидит папа, и стоит мне выйти, как он поднимается с места. Вся горечь моего детства и моей юности снова охватывает меня.—?Джи,?— говорит он, делая шаг ко мне. А я понимаю, что желания говорить с ним у меня так и не появилось. —?Ты не уделишь мне немного времени?—?Что случилось? —?спрашиваю я, скрещивая руки на груди и всем своим видом давая понять, что не заинтересована в общении с ним ни сейчас, ни потом.—?Я хочу поговорить с тобой… обо всём. Объяснить тебе, почему был таким плохим отцом.Господи, папа, если бы ты только знал, на сколько лет ты опоздал.—?Ты позволишь?Я качаю головой, поднимая взгляд на отца и замечая, как опускаются его плечи. Знаю, как сейчас на него давит невысказанное, но дело в том, что оно мне уже давно не нужно. Поэтому я не могу заставить себя выслушать его, снова всё вспомнить. Я только начала забывать, в каком аду жила. Я только начала свободно дышать.—?Как-то прочитала в одной книге, что исповедь?— штука такая, знаешь… Может, тебя это удивит, но для исповеди надо точно выбирать время, иначе она теряет всякую ценность. Если признание обрушивается на нас слишком рано, оно выбивает из колеи, подминает под себя. А если оно запаздывает, нам становится всё равно*. Прости меня, папа, но мне уже не нужны ни твои, ни мамины объяснения.Он молчит, и я догадываюсь, что он уже ничего мне не скажет. Разворачиваюсь и ухожу, оставляя его наедине с его ношей.~На следующий день я снова прихожу к Чанёлю и без конца разговариваю с ним. Говорю о том, что ему, должно быть, было нелегко, когда он понял, что меня похитили. О том, что, наверное, было безумно тяжело сдержаться и не убить Ворона на месте. О том, что я безумно благодарна ему за его самообладание.Я говорю с ним столько, сколько в жизни ни с кем не говорила, наверное. Чувствую, что это надо и мне, и ему. Нам обоим. Мне?— чтобы успокоиться и перенести всё это легче. Ему?— чтобы вернуться домой.Где-то через два часа приходит Лин и, поцеловав меня в макушку, садится с другой стороны кровати. Мы теперь разговариваем с Чанёлем вдвоём, смеясь и вспоминая день нашего с Лин знакомства. Она просит меня рассказать о том, как мы с Чанёлем встретились, как полюбили друг друга, и я не могу ей отказать. Тем более что мы сидим у Чанёля, и я верю, что чем больше мы разговариваем, тем ближе его возвращение.Глаза Лин блестят от слёз, пока она слушает нашу историю, переводя взгляд с меня на сына. У меня сердце сжимается от того, какой силой обладает эта хрупкая женщина, раз изо всех сил сдерживает свои рыдания. Я знаю, что она стоит у самого края отчаяния и не прыгнуть туда ей мешаю именно я. Моя вера держит и её, и меня саму.Выйдя из палаты, мы натыкаемся на Чондэ, и, увидев его, я вспоминаю ту ночь, когда едва не потеряла Чанёля и лишилась Чунмёна. Думаю, он это сразу понимает, но ничего не говорит. Ни к чему искать виноватых?— мы оба знаем, что, как и сказал Ворон, каждый делает выбор.Нам никто не ответит, почему Чунмён поступил именно так.—?Ты же знаешь, что, когда Чанёль придёт в себя, его сразу же допросят?—?Да, конечно,?— киваю я. —?Только не понимаю, почему меня до сих пор никто не допросил.Лин стоит рядом и внимательно нас слушает. Имеет право.—?А тебя и никто не будет допрашивать,?— говорит Чондэ со вздохом. —?Чанёль с Чунмёном взяли с меня клятву, что ты не будешь во всё это втянута. Никто не знает, где ты была и с кем, потому что я успел проконтролировать твою родню?— не позволил им написать заявление о твоём исчезновении.—?Неужели у нас в полиции и правда работают стоящие люди? —?улыбается Лин, и Чондэ не теряется.—?В каждом тёмном царстве есть свой лучик света,?— подмигивает он нам, вызывая у нас обеих улыбки. А потом становится серьёзнее и говорит, глядя куда-то перед собой. —?Не переживайте. Этот допрос?— мелочи, по сравнению с тем, через что он сейчас проходит. Но Чанёль сильный. Он не оставит вас. Выйдет из любой передряги, потому что его ждут две его самые любимые женщины.Лин крепко сжимает мою ладонь, а я в который раз поражаюсь тому, насколько хорошими людьми я окружена.~На кладбищах мне всегда неуютно. Всё время кажется, что я тревожу покой тех, кто уснул навеки. Помню, как-то во время школьной экскурсии мы ездили в Армению и оказались у одного из самых древних храмов. Там было невозможно передвигаться по территории храмового комплекса, не наступая на могильные плиты. Дело в том, что эти самые плиты лежали горизонтально и хочешь не хочешь, а тебе приходилось наступать на них. Я тогда бесконечно просила прощения у покойников.Могила Чунмёна кажется чем-то неправильным. Разрывает мне сердце одним фактом своего существования. Чунмён не должен был умирать так рано и умирать именно так. Я знаю, что он мог отбросить гранату в сторону. Почему он этого не сделал, я узнаю, только если мы с ним когда-нибудь встретимся на той стороне.Мой небольшой букет дополняет огромное количество цветов и венков. Я опускаюсь на землю и со вздохом разглядываю могильную плиту.—?Спасибо тебе,?— слова даются с таким трудом, словно я их выжигаю из себя,?— за него. Я не знаю, почему ты так поступил, но уверена, у тебя были причины и для тебя это было правильно. Спасибо. Потому что я не знаю, что бы делала без него. Наверное, легла бы рядом с ним и умерла.Дрожь вновь охватывает всё моё существо. Я ещё даже не представляю, как тяжело мне будет потом от осознания, что я не могу услышать его голос. Что всё, что от него осталось, это фото, видео, эта могила и мои воспоминания.—?И я простила тебя за то, как ты себя вёл сначала. Правда. Давно уже. Прости, что говорю тебе это только сейчас. Я знаю, что чертовски опоздала к тебе, Чунмён.Его имя, прозвучавшее в тишине кладбища, отзывается невыносимой болью в каждом уголке моего сердца.—?Ты не представляешь, как много мне нужно сказать тебе…Сердце сжимается, а перед глазами всё плывёт. Мой голос срывается, и всё, что я могу,?— это шептать ему бесконечные извинения за своё опоздание. Пока человек жив, нужно непременно сказать ему о том, как он тебе дорог, иначе потом будете сидеть, как я сейчас, у его могилы и ненавидеть себя за то, как поздно осознали свои чувства к нему.Я знаю, что нельзя плакать вслед за умершими. Потому что мои слёзы его держат тут, не дают упокоиться с миром. Нельзя быть настолько эгоистичной даже сейчас, Джи. Дай ему понять, что он может спать спокойно, что ты не станешь его будить, что он может забыть всё.Я сижу на кладбище до самого наступления темноты и едва нахожу в себе силы, чтобы подняться, повернуться к нему спиной и медленно побрести в сторону выхода.На раз, два, три.Я отпускаю, ты уходи.~Вернувшись домой, я слышу оживлённые голоса моих друзей и бабушки и понимаю, что и тут вела себя как свинья. Пропадала надолго, ни с кем не созванивалась, никому не говорила, как я, где я и что со мной, а эти люди пришли ко мне домой, потому что беспокоились. Господи, буду ли я когда-нибудь действительно заслуживать их?Закрыв дверь, я торопливо оглядываю себя в зеркале. Да уж, вид у меня тот ещё?— волосы собраны в какой-то неаккуратный нелепый хвост, глаза опухшие, щёки красные. Вдобавок ко всему самое страдальческое выражение лица из моей коллекции. Таким только людей пугать.Я заставляю себя натянуть улыбку и зайти на кухню. Я совершенно не готова к встрече с друзьями, потому что рассчитывала вернуться домой, запереться в своей комнате и рыдать из-за того, что время идёт, а Чанёль не просыпается. Может, оно и к лучшему, что они тут?— при них я не стану плакать и закатывать истерики.—?Сюрпри-и-и-из! —?кричит Сольхён, замечая меня в дверях. Чонин и Гаюн, сидящие рядом и обсуждающие секрет пиццы моей бабушки, поднимают голову и расплываются в улыбке.—?Привет,?— тихо говорю я, а они все втроём срываются со своих мест и обнимают меня так, что я оказываюсь в центре их рук и тел без доступа к кислороду. —?Это что, групповые обнимашки?Они кричат что-то нечленораздельное, а я прихожу к выводу, что это всё-таки замечательно?— то, что они пришли именно сейчас и отложили моё отчаяние на неопределённый срок. Позже я крепко обнимаю каждого из них и шепчу слова извинения и благодарности, но ни один из них ничего не хочет слышать. Они вообще не обсуждают со мной то, почему и куда я пропала, не говорят со мной о Чанёле, и я в который раз поражаюсь тому, какие же понимающие люди собрались вокруг меня.—?А ну все быстро расселись по местам! У меня пицца на подходе! —?кричит нам бабушка и разгоняет нас по стульям.Впервые за очень долгое время я искренне смеюсь.~Дни идут друг за другом, я и Лин всё так же продолжаем ходить к Чанёлю и говорить с ним без умолку. Любой бы рядом с нами просто с ума сошёл, если бы услышал. Иногда заходит его отец, вмиг постаревший лет на десять точно. Рассказывает о том, как учил Чанёля кататься на велосипеде, как они любили строить игрушечные корабли. О том, что в детстве у Чанёля была собака, но прямо на его глазах её переехала машина. С тех пор он никого не заводит.Втроём нам обычно куда легче, потому что мы делим эту огромную, невыносимую боль.Я возвращаюсь в университет и каждый день вижусь с Гаюн. Иногда приезжает Чонин, и мы вместе обедаем. После я срываюсь к Чанёлю, провожу там выделенные для посещения три часа и иду домой. В студию я не хожу, потому что с ней связано слишком много и один её вид попросту сломает меня.От бабушки узнаю, что отец подал на развод. Представляю себе мамину реакцию и понимаю, что жизнь не из тех, кто так просто прощает. Я счастлива, что мне не нужно принимать в этом никакого участия, поскольку я совершеннолетняя. Меньше всего я хочу снова столкнуться с мамой или папой. Они оба вызывают у меня такие неприятные воспоминания, что легче для своего же комфорта попросту с ними не пересекаться.Я старательно нагоняю своих одногрупнников и разбираюсь с долгами по учёбе. Это очень помогает отвлечься и не думать каждую секунду о том, как там Чанёль.Проходит ровно неделя с тех пор, как он в коме.Чондэ звонит и рассказывает о том, что большая часть людей Ворона уже сидит за решёткой. Говорит, чтобы я не волновалась?— вину Чанёля доказать будет невозможно. О Вороне же… ни слуху ни духу. Как сквозь землю провалился. Я не говорю об этом Чондэ, но считаю, что так лучше всего. Казнь для такого, как Ворон,?— слишком просто. Он своё обязательно получит, если уже не?— уверена, его казнь началась очень давно.Ещё он говорит, что Богому жутко неловко передо мной и он не знает, имеет ли право вообще увидеться со мной и попросить прощения. В один из дней, когда Лин не может приехать к Чанёлю, я сижу у него одна и читаю ему вслух одну из своих любимых книг?— ?Искусство слышать стук сердца? Яна-Филиппа Зендкера. Вернее, самые запомнившиеся мне отрывки.—?Наши органы чувств обожают сбивать нас с толку и заводить в тупик. И самые большие обманщики?— это глаза. Они искушают нас, заставляют полагаться исключительно на них. И мы уверены, что видим окружающий мир, хотя на самом деле это лишь его внешняя сторона. Поверхностная картинка. Мы не должны обманываться. Нужно проникнуть в истинную природу вещей, в их сердцевину. И здесь глаза нам только мешают. Отвлекают, завораживают ложным блеском. И нам это даже нравится. Мы привыкаем везде и всюду полагаться на одно лишь зрение. Забываем, что у нас есть и другие чувства. Я говорю не о слухе или обонянии. Я говорю о некоем внутреннем органе, у которого нет имени. Давай назовём его компасом сердца.Поднимаю глаза на Чанёля, отрываясь от книги, но он всё так же спит. Я со вздохом нахожу свою следующую закладку.—?Страх знаком всем. Каждому живому существу. Он похож на рой мух, кружащих над навозной кучей. Животные спасаются бегством, птицы торопятся улететь, а рыбы?— уплыть. Все они стремятся в безопасные места. Кто-то добирается до них. Кто-то падает замертво от переутомления. Мы, люди, ведем себя ничуть не мудрее. Умом понимаем: нет таких уголков, где можно спрятаться от собственных кошмаров. И всё равно отчаянно бросаемся на их поиски. Стремимся к богатству и власти. Тешим себя иллюзиями, будто мы сильнее любой опасности. Пытаемся управлять другими. Детьми, жёнами, соседями, друзьями. Амбиции и страх роднит незнание личных пределов. Власть и богатство напоминают опиум. В молодости мне довелось познакомиться с этим зельем, и я знаю о нём не с чужих слов. Наркотик, коварный обманщик, не дал мне вечного блаженства. Он только требовал жертв, и с каждым разом всё больших и больших. То же происходит с властью и богатством. Они не способны победить страх. Есть лишь одна сила, которая его превосходит. Любовь.Снова смотрю на Чанёля, но ничего не меняется. Я понимаю, что, если он проснётся спустя неделю, это уже будет чудом, однако что-то во мне упрямо заявляет?— читай дальше, он обязательно сегодня придёт в себя. Это что-то, наверное, компас сердца.—?Даже имея зоркие глаза, мы видим лишь то, что уже знаем. Других людей воспринимаем не такими, какие они есть, а такими, какими нам хочется их видеть. Заслоняем настоящего человека нарисованной картинкой. И любовью называем лишь те проявления, которые соответствуют нашим о ней представлениям. Мы стремимся установить правила и требуем, чтобы нас любили в соответствии с ними. Словом, признаём любовь только в том наряде, который сшили ей сами. Все прочие отвергаем. Они вызывают у нас сомнения и подозрения. Мы превратно понимаем чью-то искренность, в самых простых словах ищем скрытый смысл. Неудивительно, что мы начинаем упрекать другого человека. Утверждаем, что он вовсе нас не любит. А он любит, только по-своему, но мы этого не замечаем и не пытаемся узреть.Я смотрю на эти строчки, и они расплываются у меня перед глазами. То ли расчувствовалась, вспомнив все события книги, то ли просто страшно поднять взгляд. Я со вздохом закрываю книгу и протираю глаза кончиками пальцев, стараясь не испортить макияж. Откладываю книгу на прикроватную тумбочку и наконец решаюсь посмотреть на Чанёля.Глаза у него открыты, а на губах блуждает лёгкая полуулыбка.—?И вот чего ты ревёшь, колючка?Клянусь, его хриплый голос, задающий мне этот вопрос,?— лучший звук в мире.