Часть 19 (1/1)

—?Это что?Клянусь, Чанёль никогда не говорил так тихо. Это первый раз, когда от его голоса (почти шипения) у меня все внутри болезненно сводит. Тревога оплетает ребра, как липкая и неприятная паутина, и я теряюсь. Попросту даже не представляю, что мне сказать Чанёлю, как объяснить, что это за фотографии. Как после этого не потерять его доверие.—?Я…—?Я спросил, что это такое, Джи, я сейчас не собираюсь слушать твои ебаные оправдания! —?впервые его невероятной силы злость и противные матерные словечки направлены в мою сторону. И я попросту боюсь поднимать голову, никак не могу оторвать взгляд от фотографий у моих ног, потому что знаю?— от того, что я увижу в глазах Чанёля, мне станет еще больнее, чем от его голоса. —?Блять, да скажи ты уже хоть что-нибудь! Сколько можно молчать и пялиться на эти фото? Они что, вдруг исчезнут?От его резкого выкрика я вздрагиваю, и стаканчик с горячим кофе падает у меня из рук, и все содержимое выливается на пол, попутно попадая на мои пальцы и ноги.—?Ай,?— я шикаю, подпрыгивая на месте. Ожогов не будет, просто кожа немного горит. В целом, ничуть не страшно, срабатывает эффект неожиданности.Кажется, Чанёль пугается больше моего. Он так быстро и так внезапно подскакивает ко мне, хватая пальцы в свои руки и дуя на них, что я так и застываю на месте, неверяще разглядывая парня перед собой. Чанёль стоит близко-близко и ласково подносит мои пальцы к своим губам, пытаясь уменьшить боль. Меня сразу начинает трясти: вереница мурашек пробегает по моему телу, заставляя завороженно смотреть на вытянувшиеся в трубочку губы Чанёля и раз за разом умирать в тот момент, когда они соприкасаются с моей кожей. От волнения меня бросает то в жар, то в холод, а сердце бьется в горле как ненормальное. Я дышу через рот и никак не могу наконец отвести взгляд от Чанёля и прекратить это безумие: его брови сосредоточенно и недовольно нахмурены, а губы едва заметно подрагивают.—?Аккуратнее надо быть, колючка,?— я вижу, что Чанёль изо всех сил сдерживается и не кричит на меня: в его голосе слышна эта удивительная борьба?— попытки быть мягче после этой неожиданной ласки и не сорваться на мне.—?П-прости,?— бормочу я, неловко выуживая свои пальцы из его крепкого захвата.Чанёль стоит напротив, злой до чертиков, но пытающийся не повышать голос. Уверена, он очень хочет услышать, что я собиралась рассказать ему об этом или что я не копалась в его тайне за его же спиной.—?За что ты извиняешься? За неосторожность или за это? —?Пак не выдерживает и пинает жалкие фотографии. У меня складывается впечатление, что ему сейчас чертовски нужно выместить свой гнев на ком-то. И он явно не хочет, чтобы этим кем-то была я.—?За все,?— выдыхаю я, прекрасно зная, что мои слова не значат для него в эту минуту ничего ровным счетом. Пустой звук.—?Ох, Джи,?— взвывает Чанёль, запуская пальцы в волосы и оттягивая их. Я впервые вижу его настолько отчаявшимся, настолько растерянным. —?Как давно ты получаешь эти фото?—?Около недели назад пришла первая,?— мямлю я и вижу, как Пак жмурится, поджимая губы.—?Почему ты не показала их мне?Я словно хожу по минному полю. Неправильный ответ и?— пу-у-уф! Все разлетится вдребезги. Чанёль смотрит так, словно сейчас от моих слов зависит все. И я понимаю, что дам неправильный ответ, еще до того, как решаюсь его озвучить.—?Мне нужна была правда.—?Блять, Джи, ты понимаешь, как далеко ты зашла? —?Чанёль цепляется пальцами мне в плечи и в порыве ярости сдавливает их так сильно, что я морщусь. Но ему в этот момент чертовски плевать, что мне больно. —?Правду хотела?Чанёль резко отталкивает меня, и я едва удерживаюсь на ногах. Кажется, что внутри него что-то щелкает, какой-то безумный огонек загорается в его взгляде, когда Пак поднимает с пола заляпанные кофе фото.—?Смотри внимательно,?— от сквозящего в его голосе отвращения (не знаю только, ко мне ли) мне сводит зубы. Я почти готова заткнуть его и убежать, лишь бы не услышать все это вот так. Видит бог, я действительно не хотела подобного исхода. Но Чанёль зол до ужаса. Он хватает меня за запястье?— так грубо, что ощущение его дрожащих губ на моих пальцах выветривается сразу же. —?Это,?— Чанёль тычет в фото татуировки,?— ебаное клеймо! Это значит, что ты в этом дерьме погряз по уши, что тебя затащат в Ад, если всех накроют.От его тона меня пробирает до костей?— кажется, будто холодный ветер гуляет под вязаным свитером. Мне хочется закрыть уши и ничего не слышать, потому что каждое его чертово слово забивается мне под кожу, разрывая на части. И Чанёль прекрасно об этом знает. Но в этот раз он намерен вылить на меня помои?— всю грязную правду. И это страшно.—?А как тебе вот это? —?Чанёль машет перед моими глазами фотографией из гостиничного номера. Ощущение, что сумасшествие течет у него по венам. Мне становится больно из-за того, что это я довела его до такого состояния. —?Смотри, Джи, и слушай, ты ведь так хотела знать,?— я пытаюсь закрыть уши ладонями, но Чанёль бесцеремонно хватает меня за руку еще крепче, и я вынуждена все слышать. —?Девушки приходили в мою постель, а потом сразу отправлялись на операционный стол в этот сраный медицинский центр. Хочешь знать, куда то, что от них оставалось, отправлялось потом?—?Нет, хватит,?— я не понимаю, в какой именно момент начинаю плакать навзрыд, задыхаясь и хватая воздух ртом. Кажется, что кто-то взял и перевернул всю жизнь вверх дном.—?Нет, не хватит, Джи! Тебе нужна была правда! Так постарайся ее принять,?— Чанёль наконец выпускает мою руку, и я неосознанно делаю шаг назад. Разбросанные по полу фотографии, перевернутый стаканчик из-под кофе, ярость и капля сожаления во взгляде напротив как завершающий штрих. И я стою не в состоянии принять услышанное. —?Я поставлял людей для того, чтобы их разобрали на органы и отправили в разные концы Кореи.Эти слова уже не наполнены отчаянным стремлением отомстить мне за грязные шаги за его спиной. В них теперь нечто потухшее, увядшее. Не сожаление, нет. Скорее злость на самого себя, что вот так взял и взорвался, сделал мне больно и все рассказал. Хотя Чанёль и пытается держаться так, словно он?— единственная пострадавшая сторона.—?Теперь ты довольна? —?а это уже севшим голосом. Будто осознание бьет наконец по голове резко и больно.Я беспомощно качаю головой, зажимая рукой рот, не в силах ничего сказать: получается только издавать какие-то нечленораздельные, всхлипывающие звуки. Выгляжу настолько жалко, что даже смешно. Мне правду только что в лицо выплеснули, словно кислоту, а я еще пытаюсь собраться и сказать хоть что-то. Поразительно.Я столько раз убеждала себя в том, что готова к любой тайне, а в итоге стою сейчас и не могу переварить все то, что услышала.Чанёль занимался торговлей органами.Пусть не прямо, а косвенно, но занимался. И меня от этой мысли тошнит. Я вспоминаю любимый фильм ?Человек из ниоткуда?, те сцены, на которых закрывала глаза, и мне становится еще хуже. Это не та правда, которую я готова была услышать.—?Ты довольна? —?интересно, он отдает себе отчет в том, что громко кричит (кажется, зеркала трясутся), а мы в студии одни на пару с охранником?Я снова качаю головой, и, когда Чанёль делает шаг ко мне, очевидно, находясь на грани сожаления и мысли, что все правильно, я совершаю вторую ошибку: неосознанно шагаю назад. Как будто отодвигаюсь и не желаю, чтобы он ко мне прикасался. На самом деле мне нужны его объятия и просьбы больше не копаться в его грязном белье, однако почему я отхожу, я не знаю. Даже не успеваю подумать о том, что именно делаю, когда ловлю во взгляде Чанёля страх.Дикий, необузданный страх меня потерять. Чанёль снова обнажает передо мной душу, только в этот раз я его отталкиваю. И у меня не оказывается ни возможности, ни времени спасти ситуацию, потому что я слышу суетливые шаги охранника и его окрики.На щеках у меня застывают соленые дорожки, и я сразу их вытираю. Уж кому-кому, а охраннику вовсе не нужно это видеть. Я поворачиваюсь к двери в ожидании мужчины и спрашиваю у него, что случилось. В тот момент, когда он врывается в зал, а я смотрю назад?— туда, где должен стоять Чанёль, его там попросту не оказывается.Я остаюсь наедине с правдой, о которой так жаждала узнать.Подавись ею теперь, Джи.~Я не знаю, как добираюсь домой. И не помню, что наплела охраннику. Свежо только одно ощущение?— то, как последнее признание Чанёля намертво вбивается в черепную коробку, эхом отдаваясь в голове. И я ничего, вообще ничего не могу поделать с собой?— ни прийти в чувство не получается, ни заставить свои мысли течь в другом направлении. Все бессмысленно. Перед глазами Чанёль в последнюю минуту нашего разговора, когда я столь опрометчиво делаю шаг назад и словно бы отделяю нас друг от друга.У меня в голове никак не хочет укладываться все, что он сказал. Я просто не могу поверить в то, что Чанёль соблазнял кого-то, заманивал в свою постель, а потом доставлял на операционный стол. Как будто он имеет право играть с чужими жизнями. Он не сказал мне, сколько их было, как это все началось и почему.Черт возьми! Образ парня, поющего под моим окном на испанском, не вяжется со всем тем, что я сегодня услышала. Это невозможно, немыслимо, недопустимо. Я даже не знаю, как сейчас объяснить, что со мной творится. Как будто мне грудную клетку вскрыли и каленым железом проводят по внутренностям.Неприятно. Гадко. И непонятно.Слова Чанёля попросту не воспринимаются мною как факт. И хуже всего именно это?— мое неумение принять правду такой, какая она есть. Чанёль даже не попытался смягчить эффект, он выставил все в грязном, паршивом свете. А я чувствую себя так, словно выкупалась в его гребаном отвращении, в его мате, в его грубости.Чанёль никогда не вел себя со мной вот так. Он будто пытался донести до меня, что я могла быть из числа тех девушек. Но не это страшно?— оказаться на операционном столе в качестве товара, который рассортируют и отправят в разные города. Страшнее то, что Чанёль погряз в этом по уши и что, кажется, он все отдаст, лишь бы никогда не связываться с подобным.А я… Я все отдам за то, чтобы не знать правду. Я слишком беспечно отнеслась к тому, что это действительно может быть нечто ужасное. Да и кто вообще мог предположить, что я узнаю такое? Бои без правил?— это для меня уже предел опасности. Как казалось раньше: куда уж хуже-то? Есть куда. Есть.Я думаю обо всем этом бесконечно долго?— даже тогда, когда оказываюсь дома и сразу убегаю к себе в комнату. Госпожа Рисэ уже пришла, но я знаю, что если сейчас задержусь у нее, то не выдержу и разревусь. Не из-за того, что правда оказалась такой ужасающей, а из-за того, что мой Чанёль оказался замешан в таких делах.Мой. Я впервые позволяю себе подумать о нем вот так. Просто подумать. Потому что меня переполняет удивительное, сдавливающее легкие чувство?— хочется обнять Чанёля и спеть ему колыбельную. Это не жалость. Я не знаю, как назвать это ощущение, но это совершенно точно не жалость.Я падаю на кровать, забираюсь под одеяло и наконец перестаю трястись. Шок проходит. Потихоньку отпускает. Если еще по дороге домой я временами думала о том, что Чанёль соврал, приукрасил правду, чтобы меня напугать, то сейчас понимаю: ни черта. По фотографиям все сходится настолько точно и четко, что меня аж передергивает.Я представляю себе, как Чанёль усыплял девушек, а потом их начинали безжалостно резать, и везде липкая и тошнотворная кровь. Зря. Потому что я тут же подрываюсь с места и бегу в туалет. Блевать нечем, но я склоняюсь над унитазом и выплескиваю из себя то, что есть. Ноги подгибаются, и я почти оседаю на пол, когда руки госпожи Рисэ подхватывают меня и помогают не упасть.—?Госпожа, что с вами? —?она обеспокоенно придерживает мои волосы, пока я избавляюсь от вчерашнего ужина и сегодняшнего завтрака, состоящего из шоколадного батончика и нервного перенапряжения. Но на самом деле мне кажется, что я вытаскиваю из себя грязь, оставшуюся после разговора с Чанёлем: его отвращение, его отчаяние, его злость и мою дурацкую слабость, мои ошибки.Госпожа Рисэ торопливо подает мне воды и помогает прополоскать рот, после чего провожает обратно к кровати. Комната плывет перед глазами. Пион в стакане мельтешит и мельтешит, то и дело напоминая о Чанёле. И, уже лежа в кровати, я начинаю горько и громко плакать.О том, что оттолкнула Чанёля, о том, что он так ласково дул на мои обожженные пальцы, о том, что он, весь из себя такой удивительный, оказался связан с торговлей органами.Кто его туда привел? Зачем? Почему он там остался? Для чего набил это клеймо, от которого теперь не избавиться? Ясное дело, что свести татуировку не значит стереть свое имя из списка преступников. Но, черт возьми, зачем? Зачем? Это чертов главный вопрос, который я Чанёлю так и не задала.Госпожа Рисэ взволнованно гладит меня по волосам, своими большими морщинистыми пальцами стирает мои слезы и что-то нашептывает. Думает, наверное, что я по уши влюбилась, вот и реву.А я влюбилась. Да так, что мне плевать, скольких людей Чанёль косвенно убил. Важно лишь одно: есть ли путь назад.Да, я пока не в состоянии более-менее трезво оценивать ситуацию, потому что мне нужно время и больше сведений, но я уже сейчас знаю, что отказаться от Чанёля не смогу уже никогда. Говорят, что такие чувства бывают всего раз в жизни?— яркие, сильные. Обычно все это происходит при первой любви, вот только даже к Чунмёну я не испытывала такого.—?Поспите, и все пройдет, госпожа Джи,?— шепчет мне женщина, накрывая одеялом и гладя волосы, и я все-таки, под ее тихую колыбельную, проваливаюсь в сон.В сон, в котором я раз за разом оказываюсь жертвой Чанёля, а он меня знать не знает и каждый чертов раз одинаково бесстрастно готов отправить в медицинский центр.~Когда я просыпаюсь, комната погружена в полумрак, а госпожи Рисэ уже нет. В воздухе лишь витает едва уловимый нежный аромат ее духов, а я заботливо укрыта. Меня бросает в дрожь при воспоминании о дурацком кошмаре, а потом в мысли просачивается весь сегодняшний день, и мне хочется натянуть на себя мантию-невидимку и на время исчезнуть.Я пытаюсь не думать. Хотя бы чуть-чуть позволить себе отвлечься на что-нибудь другое. Например, на то, что у меня два непрочитанных сообщения, но Чанёль не является отправителем ни одного из них. В первом мама предупреждает о визите Чунмёна вечером (все в духе ?будь готова?), а во втором новость от бабушки. И я рывком сажусь, когда читаю ее.15:43Джи, дорогая, представляешь, тот заброшенный центр сгорел дотла вчера вечером!Что, черт возьми? Сгорел? От нехорошего предчувствия сводит зубы. Как сгорел? Я даже не успеваю переосмыслить, как понимаю, что почему-то более чем уверена, что это поджог. В свете последних событий центр не мог загореться сам: он нерабочий. Да и, мне кажется, что если там все еще кого-то делят на органы, то сами предводители всей этой компании не стали бы поджигать такое удобное место. Там точно побывал их враг. А, может, и нет. Это всего лишь мои догадки, не больше.Я не успеваю полистать новости об этом событии и посмотреть, что говорят следователи, потому что звонит мама и интересуется, готова ли я и что там с ужином, который был на госпоже Рисэ. Приходится соврать, что я уже давно одета и жду, а потом подорваться с места одеваться во что-нибудь приличное и приводить себя в порядок.Вид у меня ужасный: под глазами синяки, а сами глаза красные, опухшие. Меня спасет только тональный крем, если повезет. Пока я пытаюсь придать себе уверенности с помощью легкого макияжа, успеваю подумать о том, что с утра от Чанёля никаких вестей нет. То ли я его спугнула, то ли он решил дать мне время. Странно, но у меня в голове не возникает мысли, что это он поджег центр.И так проблем достаточно, разве он станет подвергать себя такой опасности? Или все же?..Я расстроено отбрасываю тушь в сторону, убираю всю косметику и выпиваю залпом два стакана воды, чтобы прийти в себя наконец. Надо же перед Чунмёном притворяться, что я ни черта не знаю. Я не готова еще и с ним сегодня это обсуждать. Одного раза вполне достаточно.Я едва успеваю привести себя в тот вид, в котором обычно предстаю перед семьей Кимов, когда они приезжают. Все как всегда: объятия, улыбки, вопросы. И напряженный взгляд Чунмёна, сверлящий во мне дыру. Я стараюсь и с ним поздороваться так же, как со всеми, но что-то в его глазах мне не нравится.—?Что-то случилось? —?спрашивает он, когда мы располагаемся в гостиной.Случилось, Чунмён. Я теперь знаю, куда ты так спешно бежал. Частично, но знаю. И, если честно, мне от этого знания так паршиво, что лучше бы я никогда и не лезла в это. А еще я не хочу быть здесь, в вашем окружении. Мне бы к бабушке, чтобы безнаказанно хандрить у нее дома и просить на сегодня отменить все вопросы. И чтобы Чанёль снова под окнами пел.—?Нет, что ты,?— улыбаюсь я и отвожу взгляд. Все в полном порядке, в полном.Во время таких вот светских приемов мне больше всего нравится молчать и притворяться, что я слушаю, а не отвечать на вопросы. Слава богу, родители Чунмёна не горят желанием расспросить меня о чем-нибудь: ни в гостиной, пока их сын прожигает во мне дыру взглядом и вообще, кажется, напряжен до предела, ни в столовой, в которую мы довольно быстро перебираемся. Родители Кима предлагают сходить в театр, а я слушаю вполуха. Физически сижу рядом с ними, а мысленно бесконечно возвращаюсь в танцевальную студию и роняю чертов стаканчик из-под кофе. Пальцы помнят тепло чанёлевского дыхания.Прикосновения к моей коже, злость, клеймо, торговля органами, обнаженная душа?— все становится одной массой, в которой ярче всего горят первое и последнее. Я абсолютно точно поехавшая, потому что мне сейчас важно только одно: Чанёль не должен отдаляться от меня. Ни в коем случае. Потому что я одна точно не справлюсь?— Пак умеет делать первые шаги, а я всегда просто жду его.—?Джи, я уже в третий раз спрашиваю, где ты потеряла свою вторую сережку,?— доходит до меня вдруг голос Чунмёна?— настойчивый, раздражающий.—?Что?—?Где потеряла? —?Ким увлеченно размахивает руками и тычет в свое правое ухо. Родители даже оборачиваются на нас, а я виновато улыбаюсь, мол, задумалась. И когда я снова смотрю на руку Чунмёна и пытаюсь понять его вопрос, у меня душа в пятки уходит.Потому что на костяшках чунмёновских пальцев красуются яркие, свежие ожоги.