Глава 3: Похоть (1/1)

В чёрном беспамятстве было даже лучше, чем во внутреннем мире. Не было боли, не было памяти, не было мыслей. Когда сознание начало возвращаться, первое, что почувствовала Рангику, это отчаянный протест. Так в холодный зимний день не хочется выбираться из тёплой постели — маленький тёплый и сонный мирок под одеялом кажется уютным убежищем. Но приходится вставать, и приходится оставлять это убежище. Она лежала на полу, ещё не ощущая тела, и боялась позволить себе чувствовать, но боль и омерзительное ощущение липкой осквернённости пробирали её, как утренний мороз, впивающийся в голую кожу. Но если от холода можно во что-то закутаться, то сейчас у Рангику не было ничего. Ей хотелось отмыться. Несколько раз хорошо намылиться, смыть всё и забраться в горячую воду, а потом растереть всё тело и завернуться в одеяло, чтобы поплакать. Горько поплакать, как обиженный ребёнок. Вместо этого Рангику хмуро смотрела в пол, а потом начала медленно стирать с кожи сперму. Она сплюнула на руки в отчаянной попытке хоть как-то отскоблить от них липкое семя, с трудом подползла к стене и начала тереть об неё ладони. От жажды во рту было сухо, и Рангику начала воображать себе лимон. Кислейший лимон с плотной кожурой. Как она откусывает от него, рот наполняется кислым соком, от которого даже скулы ломит. Это немного помогло, рот наполнился слюной, руки удалось с горем пополам привести если не в чистое, то в приемлемое состояние. Теперь этими руками можно попытаться оттереть лицо, которое уже стягивает от подсыхающей спермы. У неё болело горло, опухшие натёртые губы занемели. Вода. Все мысли только о воде! Рангику открыла рот и хрипло закашлялась. Нет. Нельзя звать — может снова вернуться эта отвратительно ебливая свора, и всё повторится сначала. Рангику села возле стены, прижалась к ней спиной и с трудом подтянула колени к груди, обхватила себя руками. По телу прошла тяжёлая дрожь отвращения, когда почувствовала, как из неё вытекают остатки чужой спермы. Она тщетно старалась сосредоточиться на чём-то другом, чтобы обрести гармонию духа, раз уж с телом обошлись так жестоко. Медитация — вот что должно было спасти! Рангику сосредоточилась и закрыла глаза. Усилием воли расслабила сведённые судорогой мышцы, сначала на лице, чтобы пропала эта скорбная морщинка у рта. Потом руки, живот, ноги.— Я на войне, — беззвучно прошептала она, отделяя слова от реальности, позволяя им соскальзывать с губ и падать куда-то вниз. — Это война, и я пока несу потери. В этом ступоре она просидела долго, отсчитывая ход времени только по собственным ощущениям: голод стал сильнее, жажда сделалась почти невыносимой. Сперма на коже высохла, и теперь её можно было соскоблить ногтями. Рангику встала, придерживаясь за стену, и начала придирчиво ощупывать своё тело. Она скребла кожу ногтями, разминала мышцы и суставы, стряхивала ладонями липкие чешуйки. Расчесала пальцами волосы. Если её тюремщик не собирается заботиться о пленнице, это ещё не повод сидеть в углу и себя жалеть! Она начала прохаживаться по камере, насколько пускала длина цепи. Первые шаги дались тяжело, но тело разогрелось и ожило. Она пришла к выводу, что не думать о произошедшем не получается. Иккаку и Юмичика… сумасшедшая боевая пара из Одиннадцатого отряда. Рангику с нежностью и печалью вызвала из памяти их образы, цеплялась за них, чтобы ни в коем случае не скатываться в жалость к себе, и в конце концов снова сбежала во внутренний мир, оставив тело стоять лицом в стену. Оплакать погибших друзей — это не менее важно, чем сохранить себя. Рангику горько плакала, обняв Хайнеко, но плакала не о себе — о них. Она уважала обоих, как сильных бойцов, в них обоих было столько силы, что даже после гибели можно было подпитаться этой силой. Возможно, она придумала себе это, но ведь помогло! Хайнеко лишь подтолкнула её немного, и Рангику вернулась во внешний мир обновлённой. Иногда полезно немного поплакать, но тюремщикам не обязательно доставлять радость. Она специально обезличила их. Тюремщики. Никаких имён. Безликие монстры, которых нужно убить. Рангику обошла всю камеру, тщательно исследуя стены, цепи, пол, окно. Прощупала каждую, даже самую незаметную щёлку и трещинку. В голове надрывно зудела мысль: выхода нет. — Что же, выхода нет, значит выйду через вход. Она осталась довольна своим голосом. Он был твёрдым и спокойным. Немного похрипывал, но в целом — терпимо. Рангику ходила, садилась, вставала, подбадривая себя тем, что внутренняя дисциплина непременно поможет ей с достоинством переносить жажду и голод. Она даже нашла себе своеобразное развлечение, которое создавало иллюзию неустанной работы, направленной на обретение свободы. Рангику размеренными ритмичными рывками пыталась выдрать цепь из стены. Это помогало сосредоточиться и было похоже на медитацию. Пусть тюремщик там сдохнет от смеха, такой исход Рангику тоже вполне устраивал. Она обматывала цепь вокруг кистей рук и продолжала свою борьбу, пока из-под крепежей не посыпалась, наконец-то каменная крошка. Это воодушевило. Цепь определённо можно выдрать из стены! Она дёрнула ещё сильнее, и услышала скрежет, который музыкой отозвался в измученном мозгу. Но… нет. Скрежетало где-то сзади, не в стене. Рангику обернулась и похолодела. Часть пола медленно поехала в сторону, открывая тёмное отверстие. Всё это время в полу имелся люк, крышка которого была так плотно подогнана, что она даже не заподозрила. Рангику с трудом сглотнула. Во рту было сухо, её покачивало от страха и слабости. Страшно стало до такой степени, что она едва не поддалась искушению спрятаться. Скорее, в безопасный внутренний мир, там царит покой и равновесие! Вот только… нельзя скрываться там вечно. Она должна знать и видеть, что происходит. Рангику не собиралась сама подходить и заглядывать туда. Наоборот, отошла как можно дальше, куда только могли пустить цепи. Из тёмной дыры в полу донёсся невнятный шорох, и Рангику чуть не заломила в отчаянии руки. Если бы её реяцу не была заблокирована, она бы уже знала, кто там прячется! Её чутьё было острым и практически безошибочным! Шорох повторился, и сердце тревожно заколотилось, к горлу подступила тошнота. Совершенно пустой желудок скрутило тяжёлыми сухими спазмами, когда на краю отверстия появилась… змея? Потом появилась ещё одна. Нет, это были не змеи! Рангику вдруг поняла, что ещё немного, и она просто завизжит от ужаса, как обычная девчонка. Из дыры в полу одно за другим появлялись щупальца, которые шарили вокруг вслепую, искали что-то. Кого-то. Тентакли ощупью искали её, Рангику, и она ничего не может сделать! Ни убежать, ни скрыться, ни забраться куда-то повыше, чтобы до неё не дотянулся этот ужас!Затаиться, не двигаться. Рангику вжалась спиной в стену и мысленно застонала, когда одно из щупалец добралось до её ноги, дотронулось до ступни и алчно задрожало. Судорога отвращения заставила забыть про любую осторожность, Рангику зло вскрикнула и начала ожесточённо давить эту тварь. Она раз за разом била ногой, как будто к ней подобрался обычный таракан. Все тентакли тут же устремились к ней, под полом раздался скрежещущий рык. Рангику отбивалась, но щупалец было слишком много, они обвивались вокруг щиколоток, тащили к дыре в полу. Она упала, отчаянно цепляясь за свои цепи, подтягивалась, чтобы не дать себя уволочь. Тщетно! Щупальца обвились вокруг талии, захватили руки. Рангику не хотела смотреть, но помимо воли заглянула в люк, из которой высовывались мерзкие отростки, и закричала, срывая голос. Маска. Это была маска, прикрывающая морду. Ниже маски сгустком темноты — дыра. Пустой скрежетал, разевая пасть. Рангику видела, как на его зубах поблескивает слюна, извивается мокрый язык. Она вырывалась отчаянно, понимая, что повторяет только ?нет-нет-нет? и бессмысленно кричит от бессильной ярости. В ней кипело желание сражаться, убить, ликвидировать, но оно разбивалось об границы тела, лишённого привычной силы. Она не боялась умереть. После всего, что было до этого, она боялась, что как раз умереть ей и не дадут. Нет, только не опять! Если свора уродов её улыбчивого тюремщика была ужасной, то этот кошмар погружал её ещё глубже в какие-то бездны отчаяния. Обманчиво неуклюжие щупальца легко удерживали Рангику в воздухе над люком, непрерывно переползали по телу, обвивали руки и ноги. Её снова растягивали крестом. Оооо, она знала зачем. Суставы похрустывали, как будто Пустой проверял, насколько она выдержит, ошейник больно впивался в кожу. Она не выдержала. Сбежала во внутренний мир, едва только почувствовала скользкое прикосновение между ног. Наверное, это был трусливый поступок, но там, в объятиях Хайнеко, Рангику хотя бы имела шанс успокоиться, попробовать обрести так внезапно рухнувшее равновесие. Она снова безучастно висела, безжалостно распятая жертва. Что же, она не будет кричать теперь, потому что здесь, во внутреннем мире, можно отрешиться от происходящего с телом, как будто всё это творится не с ней. Скользкие тентакли, истекающие смазкой, быстро нашли куда проникнуть, один тут же втиснулся в вагину, почти сразу второй толкнулся в задницу. Безвольно запрокинутая голова с приоткрытым ртом тоже не осталась без внимания — в рот тут же толкнулось щупальце. Рангику безучастно наблюдала из безопасного внутреннего мира, как её ебут в три щупальца, а пустой ревёт от примитивного животного наслаждения и трахает её. Туда нельзя возвращаться. Нет, то первое насилие она переждала во внутреннем мире, и сейчас не вернётся. Ей было больно даже сейчас, когда она сбежала из собственного тела, но даже во внутреннем мире Рангику не смогла избавиться от омерзения. Ей было противно от того, что она настолько беспомощна. Тентакли извивались, пульсировали, ползали по всему телу и пошло тёрлись, истекая зеленоватой слизью. Отростки содрогались и ходили как поршни, вбиваясь в неподвижное тело, Пустой взревел, когда из них начала выплёскиваться сперма, вытащил и на их место тут же толкнулись другие тентакли. Рангику только застонала — в вагину втискивались сразу два отростка, трахали вразнобой, на всю возможную глубину. Анус сильно растянуло толстым ребристым щупальцем, которое извивается и мелко трясётся от вожделения. Рангику поняла, что это надолго. Ей даже не было нужды глотать или отплёвываться, потому что в рот отросток толкался глубоко, кончает глубоко в горле и она едва может дышать. Тентакли извиваются, сильно сжимают, трутся между грудями и под ними, заливают её какими-то невероятными потоками зеленоватой слизи, которая у монстра вместо спермы. Это были не просто щупальца, они были разными — тонкие и толстые, одни твёрже, другие мягче, но при этом более юркие и упругие. Они втискивались в её нутро, исследовали внутренности, растягивали влагалище и в длину, и в ширину, долбились в шейку матки, вызывая болезненные судороги. Кажется, пытались даже пробраться внутрь, добиться, чтобы она открылась и там, внутри. Тентакли набухали в ней, становились больше, тёрлись какими-то буграми и внезапно появившимися рёбрами, и всё время какой-то отросток начинал трястись, выплёскивая новые потоки спермы с неестественным зеленоватым оттенком. Сперма заполняла Рангику со всех сторон, она вытекала, однако новые щупальца жадно вдалбливались в неё, как будто пытались не только кончить быстрее, но и запихать в неё вытекающие сгустки семени Пустого. Она потеряла счёт времени и смене щупалец, побывавших в её теле. Это длилось вечность, растянутую в изматывающем ожидании конца, но скоро Рангику начала паниковать. Каждый толчок как будто вбивал в её душу железный зазубренный крюк и тащил наружу. Нет, здесь было по-прежнему надёжно и безопасно, но эта безопасность истончалась, как старый бумажный лист. Хайнеко пыталась что-то объяснить, грустно улыбалась бледными губами. Она выглядела так, будто её тоже мучают, и Рангику понимала почему так. Её реяцу была заблокирована, катана пострадала. Её душа была ранена и растеряна, конечно это сказывалось и на Хайнеко. Нужно было её утешить, и Рангику бормотала что-то утешительное, строила десятки самых невероятных планов, как отсюда выбраться. Внутренний мир дрогнул и покачнулся, испуганно вскрикнула Хайнеко. Её вытаскивали из внутреннего мира, как рыбу из воды, а сознание подёрнулось болезненной скользкой плёнкой. Рангику замычала, протестующе замотала головой. Возбуждение пополам с болью и унижением терзали тело. Она почувствовала всё и сразу, как по напряжённым соскам елозят мокрые и слизкие тентакли, и ей от этого хорошо, и одновременно очень плохо, потому что есть осознание. Грудь тяжёлая и набухшая, натёртая чувствительная кожа, горящая ровным похотливым жаром, а между ног пошло хлюпает, ей хочется двигаться навстречу толчкам, жадно подмахивать, принимать глубже, толще, сильнее, ещё, ещё больше. Рангику бунтовала против своего тела, захлёбывалась спермой, стонами и слезами, и яростно стиснула зубы. Когда-то она ела осьминога, и чувство было такое же, как будто он резиновый. Зубы продавливали упругую плоть, пытались перекусить тентакль, но это не получалось, она просто не могла нажать достаточно сильно. Щупальце во рту конвульсивно задёргалось, Пустой взревел. Рангику отпустила, чтобы не лишиться зубов, отросток тут же выскользнул изо рта и выплеснулся фонтаном спермы в лицо. Она отплёвывалась и кричала, мотала головой, пока щупальца не оплели голову и не сжали челюсти так, что теперь она не могла закрыть рот. Так пальцами нажимают ниже ушей, чтобы болевым приёмом заставить открыть рот. Челюсти разжимаются сами, и невозможно это переступить, заставить себя закрыть рот. Удивительно, за саму челюсть никто не держит, но вот безвольно размыкаются губы, впуская туда тентакль с округлым утолщением на конце, как будто это действительно имитация члена. В попытке вытолкнуть вторгающийся в рот отросток, Рангику толкала его языком, но Пустой только затрясся в припадке вожделения, похотливо заёрзал в своём жилище под полом. Нет, Пустой не издевался. Он мог бы, но нет. Наверное, мужчина-насильник издевательски водил бы членом по губам, наслаждаясь тем, что она не может укусить, но сейчас Рангику с беспощадной и циничной ясностью поняла — перед ней просто примитивное животное для долгой непрерывной ебли. Её снова трахали в рот то одним толстым отростком, то двумя потоньше, и всё это время в горло кончали мутной зеленоватой слизью. Между ног обильно текло, сперма вытекала из влагалища, смешивалась с текущей из задницы, капала на пол. При каждом толчке громко хлюпало. Ей не хотелось это ощущать, но с безжалостной ясностью она остро воспринимала каждый рывок тентаклей в глубину тела, каждый поворот бешено извивающихся внутри щупалец, и особенно длинную дрожь, которая предвещала очередной выплеск спермы. Монстр накачивал её семенем, как будто задался целью утопить, наполнить изнутри, пока она не раздуется и не лопнет. Рангику затрясло от омерзения и она снова сбежала. Внутренний мир уже не был таким гармоничным и безопасным, испуганная Хайнеко пыталась утешать её, прижимала к себе, гладила по спине и волосам, а Рангику видела, какими полупрозрачными и бесплотными становятся её ладони, бескровное лицо с сострадательными глазами склонялось к ней. Она чувствовала себя грязной даже сейчас, во внутреннем мире, и судорожно пыталась оттереть чистую кожу от липкой слизи примитивного монстра. Ощущение не проходило, оно усиливалось, как будто в неё подселили паразита, похотливо скулящего и жадного. Рангику затрясло, и она не удержалась во внутреннем мире, снова с размаху вернувшись в терзаемое тело. Ей казалось, что это длится долгие дни, но она по какой-то загадочной причине никак не может потерять сознание. Рангику уже не была растянута крестом, её согнули в три погибели, развернули вниз головой, плотно прижали колени к груди, и она видела, как концы волос мотаются по полу. Щупальца елозили по всему телу, даже под коленками. Любая складка кожи, куда можно было пристроить этот жадный отросток, оказывалась занята. Она увидела, что в неё вбивается сразу три гибких тентакля, они растягивают мягкую плоть, как она сама когда-то разводила губки пальцами, чтобы поласкать себя или принять член. Но она делала это нежно, а сейчас её просто беспощадно ебли, накачивая спермой. Рангику начало казаться, что её трахает целый пучок щупалец, и они не просто вбиваются в неё, а извиваются, пульсируют, дрожат, и ей от этого хочется стонать и выть. Кончал Пустой тугими пряными струями, фонтанами, она чувствовала, как сперма под напором наполняет живот так, что его распирает, а потом из обеих дырок течёт, потому что не помещается, стекает по спине и по лобку на живот, струйками сбегает на лицо. Эти липкие струйки огибают широко раскрытый рот, в котором тоже постоянно дёргается жадный отросток. Сначала пощипывало в уголках глаз, потом прошло, она только жмурилась, чтобы не видеть, чтобы хоть что-то оставить себе — право не видеть, что происходит. Сперма налипала на ресницы и брови, капли просачивались в волосы, неприятно щекотали кожу. Когда Рангику поняла, что даже в судорожно сжатых кулаках трётся и пульсирует по тентаклю, она завизжала на такой высокой ноте, что на мгновение монстр отпрянул, подарив ей секундную передышку. Лучше бы её не было! Эта передышка убила её, размазала и уничтожила. Рангику ринулась во внутренний мир, как утопающий отчаянно цепляется за верёвку, за камень, за расступающийся под пальцами воздух. Хайнеко пыталась поймать её за руку, как будто Рангику падает в пропасть, на дней которой извиваются похотливые тентакли, хищно ждущие, истекающие слизью. Там мокрый язык извивался в гнусной пасти Пустого, а дыра в его туше, кажется, тоже сжималась в такт толчкам. Рангику тщетно ловила её пальцы, слабые и бесплотные. Возможно, ей только показалось, что она смогла добраться до внутреннего мира, и Хайнеко на самом деле не знает, что с ней происходит? О небо, пусть она не знает! Пусть хотя бы она не знает и не чувствует этого ужаса! Она больше не могла вырваться из своего тела, как не могла вывернуться из скручивающих тело щупалец. Она больше не владела собой, всё тело полыхало жадной похотью, животной и низменной, как будто она уже не шинигами, и даже не человек. Она животное, беззащитное и голое животное. Рангику вымученно стонала саднящим горлом, обессилено выгибаясь от подступающего неестественного оргазма. Она ещё сопротивлялась этому, но больше не было сил сражаться. Что-то тёмное и одуряющее захватывало рассудок, и расцвело торжествующим рёвом, когда она наконец-то кончила. Сначала вдоль спины пробежала холодная дрожь, низ живота потяжелел горячим комом, и Рангику с головой накрыло отупляющими жадными судорогами. Она тряслась в пульсирующем припадке наслаждения, её накрывало волнами, каждая из которых разрушала её всё сильнее и сильнее. Она понимала, что это ещё не всё. Пустой ревел, в рот наперебой толкались тентакли, трахали в горло, едва давая глотнуть воздуха, шлёпали по лицу. Она едва успевала закрывать глаза, когда очередной член выплёскивал ей в лицо сперму. Теперь она глотала сама, успевала рефлекторно облизывать немеющие губы, стонать в такт грубым толчкам в задницу и вагину. Она успела ужаснуться тому, что возбуждается от мысли, что её ебут не в два, не в три хуя, а их просто не сосчитать. Рангику сама уже дрочила монстру, раз в ладони сами лезут тентакли, Пустой прижимал её к себе, и Рангику просто тонула в этом хаосе непрерывной ебли. В рот толкнулся язык чудовища, потом снова туда же трахают тентакли, и этому нет конца. Рангику начала подмахивать, насаживаться сама на пульсирующие отростки, от этого боль никуда не пропадала, но она окрашивалась жадной похотью. Она стонала, выла, плакала, ругалась и снова кончала, только для того, чтобы снова жарко ебаться с монстром. Её наконец разогнули и снова растянули над люком, ноги широко раздвинули, щупальца впивались в ягодицы и разводили их в стороны, как пальцы огромного существа, которое хочет открыть её как можно сильнее. Мокрые натёртые губки, прикрывающие плоть, тоже растянули. Она скулила от того, что остро чувствует, как её истерзанное нутро пытается сокращаться, как пульсируют обе дырки, растянутые и беззащитные. Это было ещё не всё, она чувствовала. Тентакли набросились на неё разом, как будто пустой задался целью впихнуть в неё как можно больше и глубже. Они свивались в толстые ребристые жгуты, растягивая тонкие нежные стенки влагалища, задницу распирало от жёстко ебущих её щупалец. Внутри они тёрлись между собой, заставляя Рангику издавать животные задушенные вопли. Она тряслась в судорогах омерзения и боли, но при этом ей было хорошо в похотливом мареве этого бесконечного кошмара. Она не хотела думать. Она не хотела страдать от того, что думает. Она хотела просто кончать ещё, снова, она хотела трахаться и изнемогать от этого. Монстр заставил её сильно прогнуться в пояснице, и Рангику почувствовала, как под натиском тентаклей при каждом толчке у неё выпячивается живот, в него постоянно извергается сперма, обмякшие щупальца выскальзывают наружу, а на их место жадно вонзаются новые, твёрдые, горячие и упругие. Она захлёбывалась потоками спермы, давилась ей, в животе появилась тянущая распирающая тяжесть, подозрительно похожая на сытость. Рангику не могла перестать сосать и подмахивать, словно застыла в заколдованном круге действий. Если бы ей освободили рот, то она бы только подначивала, потому что те щупальца, что не помещались в задницу и в пизду, елозили вокруг, тёрлись об клитор и набухшие возбуждением губки. Да, вот так хорошо, особенно когда самые тонкие отростки стараются пробраться и тоже погрузиться в её пылающую плоть, но вместо этого только распаляют её желание. Клитор набух и стал больше, налился кровью, теперь малейшее прикосновение к нему вызывало сладкую длинную дрожь, от которой у Рангику мутилось в голове. Тентаклей становилось больше, они будто вырастали из тела Пустого, захватывая её, закрывая сплошным шевелящимся комом в непрерывной пульсации. Не осталось ни одного кусочка кожи, не закрытого непрерывно дёргающимися щупальцами. Они сжимались и тряслись всё сильнее, пока Рангику не затряслась в едином с ними ритме. Такого оргазма у неё ещё не было. Долгого, затяжного, от которого по всему телу носятся жестокие конвульсии, выкручивающие её, выжимающие новые стоны. Этот пульсирующий кокон медленно расползался в разные стороны, тентакли опадали, вяло сползали в люк. Рангику лежала на полу в огромной луже зеленоватой слизи и смотрела, как люк закрывается. Её ещё трясло от остаточного удовольствия, а потом наступила страшная пауза. Рангику тихо всхлипнула и содрогнулась. Потом ещё раз. Опустошающие судороги омерзения были едва ли не сильнее только что терзающих её оргазмов. Какое страшное слово — ?опустошающие?. После дикой ебли с Пустым, наверное, самое точное слово. Она не могла заплакать, только тряслась как в ознобе, а когда поняла, что чувствует себя сытой, и жажда отступила… В камере послышался странный звук, которого тут не могло быть. Не в этой камере. Не от неё. Звук повторился. Рангику пыталась перестать, зажимала себе рот руками, но не могла. Она смеялась со страшно искажённым лицом и не пыталась встать. Трогала себя между ног и снова заливалась истерическим смехом, потому что оттуда продолжала литься сперма отвратительного зеленоватого цвета, а кровь ещё не отлила, и трогать себя оказалось приятно. Приятно тем истомлённым удовольствием, когда уже до предела сытое тело просит на закуску чего-то эдакого. Ей было всё равно, что о ней подумает её полоумный тюремщик, и подумает ли вообще. Она должна стереть ощущения, перебить их, забыть о ебущих её тентаклях! Если для этого нужно подрочить, она будет дрочить! Вот в чём не было недостатка, так это в смазке. Тем более, что стоило проверить, нет ли разрывов. Скользкие пальцы неуверенно ощупывали тело. Рангику валялась там, где её бросили, бессмысленно глядя в потолок остановившимися глазами, и тёрла себе клитор, добиваясь каких-то принципиально других ощущений. Она представляла себе самых разных мужчин, да каких угодно, только мужчин, а не вот этого хтонического ужаса, который скрывался под полом её камеры. Мужчин с напряжёнными членами, которые так её хотят, хотят овладеть ею, а она лежит перед ними, раскинув ноги, и только ласкает себя. Запускает пальцы внутрь, несильно толкается, теребит губки, трёт клитор. Она должна кончит ещё раз, смыть этим весь набор ощущений! Она не смогла. Это была наивная и жалкая попытка. Возбуждение медленно оставляло её, измученное тело оцепенело. Рангику с трудом отползла к стене на более-менее чистое место. Правда, оно быстро тоже стало мокрым. С неё продолжала стекать сперма, подтекать из пизды и задницы. Она потрогала языком натёртые губы, провела им по зубам. Было невкусно. Но не так неприятно, как казалось. Она не хотела больше есть. У неё не было чувства отупляющей жажды. Рангику легла на бок и сжалась в комок у стены. Сейчас она чувствовала себя измотанным и измученным животным, которому требуется сон. Не тяжёлое беспамятство, а восстанавливающий силы сон. — Зачем это? — слабо просипела она, удивляясь тому, как изменился её голос. В нём не было никаких эмоций, не было даже любопытства. Она как будто сильно напилась, или Маюри прокрался и накачал её какими-то страшными наркотиками, которые разрабатывались в его лаборатории. Наркотики. О, всё верно. Этот говорил, что он учёный — вот разгадка. Это не она испорченная шлюха, нет. Это всё слизь, которую выделяет пустой. Рангику понимала, что это ненормально. Она не чувствовала себя серьёзно покалеченной. Да, создавалось впечатление, что её весь день азартно выворачивали наизнанку, разбивали на куски только чтобы потом собрать обратно и снова разбить, выкрутить, сломать и зарастить, разобрать на детали, как детскую головоломку. Но она при этом не была искалечена, она наконец-то не чувствовала голода и жажды. Это не просто сперма, это нечто наркотическое, и оно её меняет. Рангику привстала на колени и засунула пальцы в рот, пытаясь освободить желудок, чтобы не впитывать это вещество. Оно меняло её, лишало воли. Не получилось. Тело не желало отдавать наконец-то полученную пищу. Рангику заплакала, отвернувшись лицом к стене. Она была абсолютно раздавлена. — Нет, нет, борись. Не дай себе смириться, — бормотала она, наконец проваливаясь в сон. Она измучилась. У неё больше не было сил.