Часть 7. (1/2)
К этому всему можно отнестись весьма спокойно и рассудительно. Так или иначе, мы должны отпускать тех, кого любим. Просто отпускать. Безвозвратно, иногда вспоминая о них, а впоследствии вообще забывая об их существовании.— Замерз? — она спрашивает тихо, почти что не слышно, и отдает мне свой плед. Я кутаюсь в него, прижимаюсь ближе к Герде. Жалок. Господи, как же жалок!
Спасаюсь сейчас лишь тем, что у меня умер отец.
Упокой Господи его душу.
— Герда? — я тихо зову её. Она поворачивается ко мне. — Скажи мне, что такое смерть?
Она мнется, опускает глаза, потом смотрит на меня и тихо шепчет:— Это то, что должен сделать каждый из нас. Под конец жизни.
Неужели папа, сделав всё, ушел из этого мира?..Самое страшное для меня то, что я даже не смог присутствовать на его похоронах. Если бы я оставался здесь более суток, то власти меня неминуемо схватили бы. В новостях блистает моя белая мордашка. Первые полосы газеты — обо мне. А я сам валю, как последний трус, из своей Родины.
Впрочем, первое время всё это выглядит забавно. Вроде бы простое путешествие из России в Англию. Пока самолет в воздухе, ты не осознаешь всю горесть предстоящей потери. Но когда объявляют о его посадке, то в голову тебе бьет мысль. И бьет она сильно, как вода прорывается из сломанной сточной трубы: ты бросил Родину.Бросил.
Слово так и вертится на языке!
Бросил.
Бросил.
Бросил!
Оставил одну. Нет. Свалил из неё.
Оттуда, где тебе жилось так хорошо. Оставил не только родной край, но и своих родителей. Отца, который сейчас лежит в сырой земле, а над ним стоят монахини, отпевая его чистую душу, которая ушла из этого грязного мира.
Когда умру я, то меня…
— Август, — надо же, я заснул. Герда будит меня ласковым касанием губ. Просыпаюсь и уставляюсь на людей, медленно покидающих самолет. Так или иначе, сейчас легче. Но сердце сжимается, требует вскочить с места, выбежать из самолета и бежать до тех пор, пока не достигнешь границы России.Как бы мы ни ненавидели свою страну, как бы ни желали свалить из нее, рано или поздно в нашей голове начинают появляться картинки, которые несут яркие и отчетливые воспоминания о нашем родном крае.
Я открываю глаза, поднимаюсь, иду к выходу. Эндрю рассказывает что-то Герде, та смеется и окликивает меня. Но я не поворачиваюсь, лишь вновь закрываю глаза, чувствую холод, пробежавший по всему моему телу. Он охватывает меня и бросает на поле, освещенное солнцем. Я поднимаюсь и вижу вокруг себя подсолнухи, мягкую траву, жужжащих пчел. А надо мной огромное, бесконечно голубое небо!
— Август, — Андрей подталкивает меня. Я снова замечтался. Россия… где ты? Почему нельзя было взять тебя, положить в карман, увезти с собой в любую часть света. А потом, сидя у речки, достать тебя и раскинуть, как скатерть, воссоздать все твои поля, бескрайние просторы, реки, озера, горы! Россия…Ты прекрасная страна. Жаль, что мы все тебя сгубили.
Дни идут. Я несколько раз звонил маме. В трубке был шум, а её голос, который словно глотал воду, булькал, пропадал. Я клал трубку на рычаг, а потом снова хватал её, набирал родной номер, но там уже мне никто не отвечал.
Английский я знал хорошо, но, очутившись в Англии, стал немного комплексовать по поводу того, что говорю слова неправильно. Иногда мне приходилось лезть за словариком, чтобы перевести длинные непонятные слова на упаковках в супермаркетах.Я запрыгал от радости, когда увидел в отделе мороженной рыбы маленькие оладушки, которые назывались странным английским словом — ?mini blini?.Но вкус их был иной, не такой, как с маминой сковородки. Я отказался их есть.
Пусть Англия, в свою очередь, и была противоположностью России, но чувствовал я себя здесь не очень хорошо. Слишком хорошо тут было. Спокойно. Когда мы лежали в парке с Гердой, к нам ни разу не подошел какой-нибудь придурок, не начал приставать, оскорблять или высмеивать. Никто не пялился на меня так, как это делали в России. Наоборот, завидев меня, девушки просились сфотографироваться.
Я стал местной знаменитостью…
Никто из людей не засмеялся над моими белыми волосами, которые я не думал даже красить. Они улыбались и махали мне руками. И я впервые здесь встретил самых разных людей: разной национальности, разного роста, разного телосложения, разных повадок. В эту гамму я вписался очень хорошо. Здесь ко всему относились спокойно. Ходи ты хоть голым. Люди лишь посмеются да отойдут в сторону.
Другой народ, другая страна, другой мой дом.
Жили мы с Гердой и Эндрю за городом. Там у него был дом. Но и в центре у него имелась квартира, которую он хотел подарить нам, как только мы поженимся.
Я сразу заявил ему о своих намерениях, на что тот отозвался весьма благосклонно.
В конце лета мы с Гердой смогли поступить в институт. На мое удивление, образование в десять классов им подходило. Я просто сдал небольшой экзамен.
Совместная жизнь с любимой девушкой радовала меня. Но, как бы я ни старался, моя душа не находила покоя. Я забивал голову всякой тупой дурью. Я волновался по пустякам. Недавно я даже бросил звонить матери.
Герда была какой-то другой. Покладистой, нежной, отзывчивой. Я мало что понимал в отношениях полов, ибо до нее ни с кем не встречался. С каждым разом мне приходилось совершенствовать себя. С каждым днем я открывал для себя что-то новое в отношениях. И мне это нравилось. Увлекало и заводило еще сильнее.
В институте нам давали совместные задания. Мы участвовали в благотворительности, играли на улице, пели, собирали деньги сиротам.
По привычке я пел им русские песни, а Герда лишь изредка мне подпевала, пытаясь играть на гитаре нужные аккорды.
Все слушали нас, порой приглашали к себе на праздники, корпоративы, но мы отказывались, говоря, что все это — всего лишь благотворительность.
Собрав нужную сумму денег, мы отправились в один из приютов, чтобы отдать детишкам заработанное.Двери распахнулись, нас приветливо встретили обитатели этого дома. Я никогда не видел столько детей! На их лицах было столько радости, счастья, что к ним наконец-то пришли. Все они ринулись ко мне.
— Боже! Как вас много! — я смеюсь, подхватывая на руки какого-то мальчишку, который лип ко мне больше всех. Он замер, выпучив на меня большие карие глаза, а потом прижавшись, зашептал что-то теплое, но немного непонятное.Герда толкает меня в бок. Я оборачиваюсь и вижу целую толпу детей. Они все тянут к нам свои руки.