Часть 6. (1/2)

Берегите родителей. Пожалуйста. Любовь, дружба, деньги — все это придет, если внезапно уйдет. Но если уйдут родители — вы не сможете вернуть их. Никогда.

Берегите близких.Дверь камеры открывается. Я судорожно сжимаю пальцы в кулаки.

Свет проникает в темное помещение. Мой странный сосед умолкает. Я не слушал его белиберду, которую он нес себе под нос. Меня волновало совершенно другое. Мама. Она видела это в новостях! Или… а как же папа?

О нет, о нем и думать не хочу. Жестокий тиран, пытающийся навязать мне свое тупое мнение. К черту его!

И тут я сам вздрагиваю от своих слов.

Что же я несу?! Разве так можно говорить о родителях?

Боже… Давно я тебя не вспоминал. Ты тут совершенно не к месту! Но отец… Тоже мне, возомнил из себя Бога.

А можно ли это говорить в своих мыслях?

Конечно! Тысяча подростков говорят о том, что у них плохие родители.

Да есть хоть одни такие родители, которые понимают своих детей? Они жили в прошлом веке, их взгляды устарели, они все глупы.

Господи! Господи! Прости душу грешную, как же я так смел на родителей сказать… А я и забыл. Мои-то меня вообще бросили! Где эти ублюдки, которые оставили меня? Где этот благочестивый папочка, который создал с моей мамочкой на свет такого уродца?!

Я вскакиваю. Вцепляюсь пальцами в волосы и падаю на пол, наполняя громким криком камеру.

Надзиратель называет мою фамилию. Я замолкаю. Мой сокамерник крестится, отползает в сторону и шепчет надзирателю:

— Переведите его в одиночку. Он больной, причем на голову.

Я бросаю на него устрашающий взгляд. Он пугается моих розоватых глаз и отворачивает голову в сторону. Молчит.

— Закройся, — рычу я, поднимая с пола толстовку, натягиваю на себя.

— К тебе пришли, — он открывает дверь шире. У выхода стоят два толстяка, готовые накинуть на меня цепи и кандалы.

— Бешеный мальчишка. Переведите его, умоляю вас, — за моей спиной шепчется этот парень, отводя взгляд в сторону, боясь пересечься с моими глазами.

Чего меня бояться, разве я дьявол?

Как странно, я вроде все о себе знаю, но ничего не известно о моем происхождении. Как будто эту информацию еще в детском доме упрятали от меня в самые недры. Родители говорили об этом поверхностно, все время пытаясь отвести тему в сторону.

Я должен знать, кто я!Медленно иду по вонючему и грязному коридору впереди этих жирных амбалов, которые подталкивают меня к выходу.

Интересно знать, кто же так побеспокоился обо мне, что решил навестить меня своим визитом.

Мы подходим к большой серой двери.

— Стой, не рыпайся! — приказывает мне один, толкая внутрь помещения. Дверь тут же закрывается за мной.

Отлично. Зеленые стены, окно с решеткой, небольшой поцарапанный стол. Я подхожу к этому столу, внимательно рассматриваю его. Он весь исчерчен, исписан какими-то закорючками. Здесь и различные слова, и номера телефонов, и даже планы побегов.

Я тихо смеюсь, белыми тонкими пальцами проводя по поверхности, чувствуя шероховатость.Российские тюрьмы грязны так же, как грязна эта страна. И ни для кого не секрет, что Россия со времен нашествия монголо-татарского ига отстала во всем развитии. То ли у нас народ такой, который живет по тупым, отсталым принципам, понимая, что так нам будет хуже. То ли мы вообще чертовы лентяи, неспособные изменить устои и моральные ценности.

Мне искренне стыдно за нас.— Август? — поднимаю глаза. Рисунки на столе уже не так сильно привлекают мое внимание, нежели этот мужчина, сидящий за вот этим самым столом.

Пиджак, галстук, широкие плечи, овальное лицо, изрезанное морщинами, седые волосы.

Адвокат? Прекрасно, возможно, меня не засудят!

— Я, — отзываюсь, покорно садясь за стол, складывая руки на груди, не хочу марать толстовку в пыли этого стола.

— Меня зовут Эндрю Колленс, — его имя заставляет внимательно посмотреть ему в глаза, а не сверлить взглядом дыру на его пиджаке. — Я добивался свидания с тобой довольно долго. Герда сообщила мне, что тебя заключили под стражу.

— Вы знакомы с Гердой? — внутри все взрывается.

Герда, Герда, Герда… Не ты ли толкнула меня на этот лживый путь?Ах, ну кого я обманываю! Никто не может никого свести в канаву, пропасть, бездну, без чьего-то желания или согласия.

Я сам согласился стать таким. Сам!— Я её отец. Мне пришлось лететь из Англии, чтобы повидаться с Вами, Август.

— Можно и на ?ты?. Я не птица высокого полета, чтобы мне выкать, — улыбаюсь, словно доставляю этой грубостью себе удовольствие. — Вот к Вам, мистер… — черт! Даже не знаю, как обращаться к этим англичанам.

Черт? А давно ли я поминаю черта?..

— Август, знаешь ли, во мне течёт и русская кровь. Мои корни лежат в России, дед был русским. Поэтому я свободно говорю на двух языках. Меня можешь звать Андрей. Или Эндрю. На какой лад удобнее.

— Андрей, — покачиваю головой, запускаю руки в розовые пряди волос, взъерошиваю их. — Так Вы побеспокоились обо мне, Андрей.

— Да, мой мальчик, — он достает на стол портфель, открывает его, выкладывает передо мной бумаги, как в пасьянсе. — Это о твоем заключении. Тебя и еще нескольких ребят поймали. Им всем по восемнадцать. Тебя же могут отправить в колонию за поднятие митинга, — голос его спокойный, пусть он и басит, как старая труба у паровоза.

— Но я не организовывал… Я просто, — мнусь. Вот черт! Как же я жалок перед отцоммоей Герды.

— Никто это не докажет. Подобное карается законом. У меня есть связи, Август, слышишь, — он подвигается ко мне, — тебе придется уехать из России.

— Да? Но куда? — встревоженно спрашиваю. Голос мой тонкий, нервный, напряженный. Все во мне подскакивает, натягивается, дрожит.

Куда? Куда я денусь из этой проклятой страны? Из страны, которая существует лишь для вида, для прикола, потому что так надо.

Куда?!

— Тебе придется поехать со мной.

— С Вами? В… — в эту его Англию, как я понимаю.

— Август, пойми, если ты сейчас не согласишься — то в тебе погибнет человек. Эти тюрьмы… Кем ты сможешь стать после выхода из них?!О чем он? В человеке разве может погибнуть еще какой-то человек? Разве мы носим внутри себя еще кого-то? Наверное, он говорит о том, что делает человека человеком. О его характере, поступках, светлых мыслях и горячем сердце.— Но… бросить все это я тоже не могу, — я поднимаюсь и желаю уже пойти, чтобы сообщить надзирателю, что время мое вышло, и я хочу обратно в камеру к ненормальному соседу.

— Август! Герда уезжает со мной. Она верит, что ты поедешь с нами. Август, у меня связи. Я вытащу тебя. Только нужно бежать, — да, надобежатьиз этой страны.

Но… тут мама и папа… Мама!

О нет! Как же я мог забыть о ней?!

— Или ты хочешь продолжить революционную деятельность? — после его вопроса я подхожу к стене, прижимаюсь лбом к холодному бетону.

— Восстание — это прикрытие. Я лишь хотел высвободить свой необузданный дух.

— Революция не произойдет до тех пор в России, пока каждый из нас не совершит революцию внутри себя.

Дверь открывается. Надзиратель сообщает, что время свидания окончено.

Эндрю дает мне номер, просит, чтобы я связался с ним. Мне же предстоит самое страшное — бросить все, что здесь стало для меня родным, и свалить в ?другой мир?.

Ночь бессонная. И я хожу по камере, сосед сходит с ума и в открытую материт меня. Сам срываюсь на ругательства.

Губы мои не горят, щеки не краснеют. Ах, матерные слова. Да кому они хуже сделают? Сказал и сказал!

Ну да, они портят речь, делают ее похабной, мерзкой, приниженной.

Плохо.

У меня нет выбора. Либо я остаюсь с ?любимой? страной, доживаю последние дни в нищете, сдыхая, как букашка в очередной революции, поднятой тупым стадом, либо я покидаю Россию и уезжаю за границу.