Часть 4. (2/2)

Он стоит как истукан.

— Хочешь сказать, — шепчет он, пытаясь повернуться ко мне. Но я не позволяю ему это сделать. Не даю возможности, — они, дескать, правы? И ты должна быть унижена?

— Но… так оно и есть.

Он вздыхает. Не хочет верить.— Представим, что я не понял, что такое оргия. А вообще, так называется мера длины в Египте, — я не сдерживаюсь, смеюсь.

— Серьезно? — я позволяю развернуться к себе. Он улыбается. Его тонкие бледные губы расплываются в милой улыбке. Его руки обнимают меня.Мы привыкли опошлять все. Даже самые стандартные понятия. Мы привыкли давать почти каждому слову двусмысленное значение. Скоро мы опошлим такие слова, как мир, дружба и любовь. Хотя, её мы уже опошлили.

…Мы сидим на балконе. Прямо на полу. Не постелив даже коврика.

— Так ты не курил никогда? — я затягиваюсь тем, что принес Вил. Это уже необычные сигареты.

— Это вредно. Курящие девушки — это плохо.

— Это не табачные сигареты, — я протягиваю ему сигарету. Он морщится. — Сначала попробуй, прежде чем отказаться, — убеждаю его. Он берет двумя длинными белыми пальцами сигарету. Прикрывает глаза, дрожит, подносит ее к губам. Я внимательно, с трепетом наблюдаю за всем этим.Словно не курить пробует, а девственности лишается.

Он берет кончик губами, чуть втягивает в себя и тут же падает на спину, кашляет и задыхается. Сигарета все еще у него в руках. Я испуганно припадаю к нему, но он тут же смеется. Заливистый детский смех.Придурок. Обманул.

— Так ты живой, — ложусь рядом с ним, складывая руки на его груди.

— Могло быть и хуже, — он все еще кашляет, затягивается на этот раз еще сильнее, выдыхает клубы дыма и начинает напевать. — Oh — Heaven, let your light shine down. Oh — Heaven, let your light shine down.*— В наших жилах течет одна кровь, — широко улыбаясь, шепчу ему, вспоминая эту песню.

— Птицы летят на меня. Из тех звезд на меня летят птицы. Но бум! Они прекращаются в цветы и рассыпаются по мне. Они падают на тебя. Ты вся в цветах, — он оборачивается ко мне. Все ясно, его поперло.

Я не робею, подтягиваюсь к нему, нежно касаясь губами его губ. Он не отвергает меня. Я чуть сильнее впиваюсь в его губы, отнимая уже полупотухшую сигарету.

Он приподнимается на локти, вовлекая меня в поцелуй. Берет инициативу на себя… Мы то прерываемся, чтобы посмотреть друг другу в глаза, сделать наши касания губами более легкими и невесомыми, то обхватываем друг друга, падаем на пол и жадно целуемся.

Я чувствую горький вкус его губ.

Он чувствует горький вкус моих губ.

Я смелею, углубляю поцелуй, он волнуется, руки его трясутся. Он сам весь дрожит. Его не первый поцелуй со мной, но могу уверенно заявить, что ни с кем до меня он не целовался.

Мы все сгорим в аду.

Он связался с сатаной, а я связалась с ангелом.

В этом поцелуе он словно выпивает мою душу. Мои пальцы впиваются ему в плечи. Он в нетерпении целует то мои губы, то покрывает трепетными поцелуями мой подбородок, мои скулы… Он хватает зубами колечко на моей губе, оттягивает его.

Безумно заводит.

Я срываюсь на стон. Долгий, протяжный.

Он забирает колечко в рот, играет с ним, отпускает и вновь впивается в мои губы. Его длинные и цепкие пальцы поглаживают мою шею. Я вся извиваюсь под ним. Мне срочно нужны его прикосновения ниже. Еще ниже…

Он послушно опускает пальцы на плечи, затем вновь поднимает их на шею. Я недовольно начинаю стонать… Он поднимается с пола, разрывая весь наш контакт.

Я пугаюсь. Он хватает меня за руку, притягивает к себе. Мы сидим на коленях. Освещенные светом звезд и блеклой луны, мы переплетаем пальцы друг друга, терзая губы…

Я не сдерживаюсь, опускаю ему руки на ремень, начиная расстегивать пряжку. Он останавливается.

— Возьми меня, — хрипло, немного жалостливо шепчу я.

— Что? — уточняет он. Я широко улыбаюсь. Мои галлюцинации, связанные с этими сигаретами, уже давно закончились. Пару секунд назад из пола балкона росли розы, а звезды падали на землю, превращаясь в снег. Август стал тем, кто привел меня в себя. Но вот он еще не в себе.

— Трахни меня, — шепчу ему на ухо, кусая мочку его уха.

Он отодвигает меня за плечи, а потом…

Я хватаюсь за щеку. Я не понимаю, почему она так горит! Почему так больно…

Через секунду понимаю, что он дал мне пощечину.

— Заткнись! — зарычал он, поднимаясь с пола, а заодно и заставляя подняться меня.

Как же больно… Больно… Стыдно… Страшно… Холодно…

— Я хотел быть с тобой. Я хотел связать свою жизнь с тобой. Я хотел жениться на тебе. Как ты смеешь опошлять мою любовь к тебе?!Мы опошляем все. Нам привычно опошлять любовь. Животное желание мы называем любовью.— Я не желаю делать с тобой то, что ты сказала сейчас! — я смотрю в пол, держась за щеку. Заплакать охота.— Кто ты такой? — шепчу я. — До тебя жила так, и ничего. Придурок! — срываюсь. — Да как ты на мне женишься? Тебя предки выгнали! Как ты хочешь на мне жениться?! У нас разный Бог!

Я поднимаю на него глаза.

Он вздыхает и, немного шатаясь, выходит с балкона.

— Неважно, в кого мы верим. Жениться можно людям любой веры, национальности. Любовь не имеет таких делений. А чистоту души и тела еще никто не отменял.

Я срываюсь с места и спешу за ним. В темноте я натыкаюсь на него. Мы падаем на кровать. Я приподнимаюсь на локтях. Он лежит подо мной. Мы смотрим друг другу в глаза.

Никто никогда не относился так ко мне. Сатанисты не должны быть такими.Боже, закрой глаза. Дьявол, закрой глаза. Отвернитесь от нас. Мы предали вас. Мы захотели поклоняться любви.

Закройте глаза, нам стыдно.

Мы касаемся губ друг друга. Мы касаемся пальцами друг друга. В темноте мы не видим наших тел.

Сегодня мы не будем на это смотреть. Мы попробуем слиться в первую очередь душами.

Мы совершим грех. Оттолкнемся ото всех предписанных нам шаблонов, мы оттолкнемся от Богов, в которых верили.

— Август, — шепчу ему в губы, чувствуя его обнаженное тело, каждый его изгиб. Чувствуя то, что хотелось давно сделать своим. Я закусываю губу. Его руки дрожат.Впервые за всю свою жизнь мне пришлось обнажить свою душу, а потом уже и тело.Он волнуется. Я улыбаюсь. В его светлых глазах поблескивает лунный свет.

Я откидываюсь назад, он крепко держит меня за талию, пальцами водит по моему животу — в темноте вырисовывает узор татуировки. Это еще сильнее заставляет погрузиться в небытие.

— Август, — выдыхаю его имя. Мы не торопимся. Он все еще волнуется, но я чувствую его жар, его бешеное желание сорваться…

— Август, — повторяю я, обхватывая руками его шею, притягивая к себе.

Ему нравится, когда я называю его по имени.

— Я люблю тебя, — его губы накрывают мои, и я тону в безумном поцелуе…

…Онлежал рядом. Спал. Все еще спал. Спящий красавец.

Я смотрю в потолок. Август все еще спит. Лучи солнца прорываются в комнату. Рассвет. Хотя, мне не хотелось спать всю ночь.

Все же зря я его дразнила. Он красив по-своему.Белые длинные ресницы прикрыты. Красные волосы растрепаны. Я попробовала привести их в порядок. Это разбудило его. Он распахнул свои розовые глаза. Розовые, как закат над озером. Уставившись на меня чуть испуганно, с трудом вспоминая вчерашние события, он зажмурился, приподнимаясь на кровати и закрывая ладонями рот.

— Тебя что, тошнит? — я засмеялась. Он вскочил с кровати и помчался в ванную.

Я испуганно поднялась, проследовав за ним. Не заперев дверь, Август, совершенно обнаженный, уткнулся руками в зеркало и, свирепо смотря на свое отражение, что-то шипел.

— Милый, ты чего? — я снимаю с гвоздика халат, накидывая на себя. Ему предлагать халат не хочется. Лучше полюбоваться на это тело.

Я краснею. Но он все ещё был свиреп, не реагировал на меня.

— Я в душ. Хотя такой позор не смоешь с себя, — он включает воду, тяжело дыша.

— Снова ты о грехах. Снова ты о Боге. Вера заставляет людей быть зависимыми.

Он поворачивается ко мне. Я скольжу взглядом по его телу, гладкой и, как я убедилась вчера, приятной на ощупь коже.

— Что, если Бога нет? — шепчу я, смотря ему в глаза.