Часть 1. (2/2)

Ее пухлые губы чуть приоткрылись. Она хотела что-то сказать.

Пирсинг. Слишком много пирсинга для такого красивого лица. Казалось, что она желала не украсить его, а, наоборот, добавить некоторого излишества. Тут же она закусила нижнюю губу, отпустила её, принявшись играть с колечком на губе.

— Садись вот сюда, — учительница указывает на место рядом со мной. Я вздрагиваю. Наконец-то её глаза уставляются на меня. Я ежусь от этого убийственно-пронзительно взгляда.

Она полная противоположность мне.

— Ладно, — она пожимает плечами, скидывает с себя куртку, обнажая руки, украшенные татуировками.

Она садится со мной. Я уставляюсь на неё в надежде, что, готовясь к живописи, она не заметит моего пристального взгляда.

Мои глаза разбегаются, и я не знаю, с чего начать.

На руках различные узоры. Пока мне удалось разглядеть розу, обвивающую её правую руку.

Это не те татуировки, которые делают русские заключенные. Это татуировки, которые реально украшают тело.

Все осматривают её. Но я сильнее и ненасытнее.

Она достает кисточки из своей сумки.

— Это Герда. Она приехала к нам из Англии, — поясняет учительница. Сзади раздаётся шепот, слышны восторженные вздохи.

— Да я норм по-русски, — хмыкает она. Грубый голос. Словно он был чем-то испорчен. Не удивлюсь, если такая, как она, курит.

Англия, кто знает, какие там люди. Может, у них это нормально.

Мой взгляд падает на её идеальные формы.

Тут же я понимаю, что это не только грех, но и нарушение этики. Закрыв рот ладонью, я приступаю снова к своему рисунку.

— Я же не пялюсь так на тебя, уродец, — шепчет она прямо мне на ухо. Я быстро поворачиваюсь к ней, находясь в каком-то паническом шоке. — У меня почти по всему телу тату. На груди пентаграмма. Показать? — она широко улыбается, расстегивая верхние пуговички на блузке. Я широко раскрываю глаза, перехватывая её руки и что-то мыча.

Она тихо смеется, убирая руки, оставляя пару пуговиц расстегнутыми.

— Ты же девушка, а я парень… — начинаю я.

— Парень? А выглядишь как девчонка. Тощий, лицо какое-то узкое, да и волосы крашеные, — она хмыкает, пододвигая к себе мой рисунок, пристально рассматривая его.

— Прости, но не могла бы ты, — я пытаюсь забрать у неё работу, но она берет кисточку и принимается что-то подрисовывать мне. Я смиренно сижу рядом.

— Тебя как зовут?

— Август, — отвечаю, увлеченно наблюдая за ее действиями.

— Я Герда. Ну, ты слышал. Чего брови красишь? — меня это пугает, всё трепетное чувство, играющее во мне пару секунд назад, ослабевает.

— Я альбинос. Не хочу, чтобы люди пялились на меня, — она вырисовывает силуэт человека. Но он не стоит на возвышенности, а спрыгивает с нее в пучину морскую.

— Поэтому решил в ярко-красный цвет покрасить волосы? Огонек, — она хохочет. На нас уже пялится весь класс. — С черными бровями смотрится неплохо. Да и ты милый, — этому человеку, что прыгает в морскую пучину, она пририсовывает развевающиеся на ветру красные волосы точно такой же длины, как и у меня — примерно до плеч, — но я буду звать тебя уродцем.

— Зачем ты испортила рисунок? — интересуюсь я, немного дрожа. Я не привык общаться с людьми, тем более с девушками, которые закрывают рот, не дав возможности сказать ни слова.— А разве не похоже? Ты рисуешь море. Тебе нужна свобода. Вот ты и прыгаешь вниз. По-моему, всё как надо, — она поднимает на меня большие глаза. Я судорожно вздыхаю. Смотрю на нее своими светлыми глазами, пытаясь что-то сказать.

— Самоубийство — это грех, — наконец-то произношу я.

— Мне неведом грех, — спокойно отвечает она, вновь убирая назад спавшие на лоб пряди, — сатанисты поощряют такое.

Внутри меня все вспыхивает. Кислород перестает поступать в легкие, кровь останавливает свой бег в венах и артериях. Я чуть перевожу взгляд вбок.

Дитя сатаны…

— Я верующий. Господь… — я снова не договариваю.

— Сатана сильнее вашего Бога. Что он от вас требует? А исполняет ваши желания? Нет. Глупо это все, — какие материальные мысли.

Мне страшно, действительно страшно.

— В школе нам рассказывают о том, как Господь спасет хороших, а грешники…

— Грешники будут плясать в аду. Поэтому поклоняться нечистым силам проще. Грешишь, а ничего не будет. Всего лишь отдаешь душу. Да кому она нужна, — я не могу ничего ответить. Я одиннадцать лет прослушал о том, что сильнее Господа никого нет. А тут появляется эта девушка, испорченная, отдавшая душу дьяволу, и парой слов рушит все мои представления о мире.

Я не должен находиться рядом с ней.

Боже, закрой глаза, не смотри, мне стыдно. Я должен сбежать отсюда.

— Уродец, — шепчет она, добавляя пару штрихов моему рисунку, — проводишь меня после занятий? Мне страшно.

— Пусть твой… Нечистый тебя защищает, — еле выговариваю это слово. Для меня оно приравнивается к мату.

— Может, мой Господин послал тебя в качестве защитника. К тому же… ваш Бог разве не учил помогать и защищать человека независимо от того, кто он?

Я киваю, рисуя уже вместе с ней.

Наши плечи соприкасаются. Я тут же пытаюсь отстраниться, но тепло, передаваемое ей, как электрический ток, заставляет замереть меня. Замереть так, как волны замерли на моем рисунке. Замереть, как замер человек, летящий со скалы в морскую бездну.