Глава пятая (1/1)

Зима тут, на континенте, казалась более суровой, хотя самые жестокие холода мы переждали в Шоссии. Следовало торопиться, но метель замела все дороги, и мы несколько дней просидели на постоялом дворе; впрочем, вряд ли можно было бы назвать это времяпрепровождение неприятным или бесполезным. Во всяком случае, отдых пошёл на пользу.Денег хватило на то, чтобы купить лошадей, особенно с тем, что пришлось разобраться с несколькими душами, то же произошло и по пути, поэтому мы больше не испытывали нужды в деньгах. Мы ехали всё дальше на юг и немного на запад, и уже почти пересекли Фирвальден. Зима понемногу отступала, снег начинал подтаивать, и скоро дороги должно было порядком развезти — не лучшее время для путешествий, но я знал, что с оттепелью пот начнёт продвигаться дальше по континенту, и если мы имели намерение что-то с этим сделать, то следовало торопиться.Морица, казалось, не смущало то, что он едет в земли, где свирепствует смертельная болезнь, хотя он не говорил об этом, просто следуя за нами, а я не спрашивал, решив завести разговор об этом позже, если потребуется. Мориц и без того был слишком мрачен: мы подъезжали к городу, где он когда-то был казнён, и от него редко можно было услышать хоть слово, хотя в Шоссии, казалось, мы все трое нашли общий язык. Теперь же всё пошло наперекосяк: Мориц ушёл в себя, Сирша бросала на него отчаянные взгляды, но тоже не решалась заговорить, что до меня, то я чувствовал неловкость.Единственное, что скрашивало мой путь, — мысли о том, что в конце его меня ждёт встреча с Гертрудой. Я решил не медлить и предложить ей, если она всё ещё согласна, обвенчаться хоть в ближайшей церкви, иначе мы рисковали к следующей встрече остаться и вовсе без тех, кто мог бы за нас порадоваться. Я был уверен, что хочу связать с белой колдуньей всю свою жизнь — она и без того была с ней связана, — и я не знал иного человека, о котором я мог бы подумать так же. Для меня всё было определено, и поэтому я мог только сочувствовать своим спутникам, но предпочитал не лезть в те сложные хитросплетения отношений, что сложились между ними.Обвалившаяся, обожжённая городская стена показалась вдали. Её, кажется, пытались восстановить, но за пятнадцать лет, что миновали со времён штурма, дело не сильно продвинулось: какие-то заплатки, местами из дерева, которые кое-где подгнивали. Городок выглядел даже хуже, чем Киллберри, ещё более безлюдным, даже стражников у ворот не было, будто мы приехали в большую деревню. Так, по сути, и оказалось: большая часть домов лежала в руинах — догнивающие балки и груды кирпичей, — и над этим всем сиротливо вздымались новые здания, кое-где перекошенные и неказистые.Мориц внезапно повернул лошадь прочь от чего-то, что, видимо, служило здесь постоялым двором. Я не успел задать вопрос: он повернул лошадь снова, за остатки каменной изгороди, а когда я повернул следом за ним, увидел деревянный крест над поросшим травой холмом.Мориц спешился, вслепую отбросив поводья, подошёл к холмику и, медленно опустившись на колени, замер. Ни я, ни Сирша, сдавленно ахнувшая у меня за спиной, не смели его окликнуть, а он, кажется, забыл о нашем существовании. Я хотел развернуться и отъехать, оставить его наедине со своим горем, но краем глаза заметил призрачное движение, схватился за кинжал, но тут же опустил руку.Мориц поднял голову и пошарил взглядом, не видя женщину, но почувствовав. Сирша, выдохнув сквозь зубы, подалась вбок, в тень, словно пыталась спрятаться, а я наоборот, выдвинулся вперёд и спешился: женщина молча поманила меня рукой.— Грет... — выдохнул Мориц в пустоту. — Грет, это ты, я знаю.Женщина протянула к нему руку, но она прошла сквозь живое тело, как дым, и ей оставалось только грустно улыбнулся.— Скажи ему, страж, что это я. Я здесь, я осталась, потому что боялась за него и хотела узнать, жив ли он. Теперь я знаю, хотя и понятия не имею, как он снова ожил.Я исполнил её просьбу. Лицо Морица перекосила судорога; должно быть, он как никогда жалел о том, что он больше не душа и не может напрямую видеть душу жены.— Я не хотел оживать. Я хотел бы остаться мёртвым, только... вместе с тобой. Прости, что я стал тёмным, прости... что я ожил.— Если ты вновь воскрес, ты должен жить.— Мне ни к чему жизнь, — запальчиво возразил он, когда я вновь выступил переводчиком. — Ты, наш сын... у меня нет больше никого!— Ты сам знаешь, что есть. Ты сам вызвался опекать эту девочку. Ты сам знаешь, что привязался к ней. Ты должен остаться.— Плевать, — процедил он зло. — Мне не нужно всё это. Я хочу остаться с тобой.Женщина только покачала головой.— Нет, Мориц. Ты должен жить. Я вижу, что ты ещё можешь жить и что ты воскреснешь, как положено. Как бы я ни любила тебя, но наше время вышло. Мы жили пусть недолго, но счастливо, и умерли в один день, но эта сказка подошла к концу. Я хочу уйти. Ребёнок плачет без меня.— Нет! Пожалуйста! Не бросай меня снова! — на лице Морица отразилась самая настоящая паника, глаза блестели от отчаянных слёз. — Я больше не могу жить.— Останься с Сиршей.— Я не хочу!— Я хочу уйти, страж, — грустно сказала она. — Я ждала его пятнадцать лет, чтобы теперь отпустить. Возможно, он поймёт, что жив... или и вправду умрёт. Но я хочу, чтобы жил. Они с девочкой заслужили немного счастья. Он чувствует... просто сейчас ему слишком больно.— Почему ты говоришь мне это?— Потому что ты тут единственный, кто способен трезво мыслить, — она улыбнулась. — Помоги им, если сможешь. А мне дай уйти.Я вытащил кинжал, опасаясь, что Мориц кинется и выбьет его у меня, но он только смотрел, как заворожённый, на тёмное лезвие.— Передай ему, что я его люблю, — прошептала Маргарита фон Нуарвилль и закрыла глаза за мгновение до того, как кинжал освободил её душу.— Я никогда тебе этого не прощу, — тихо, но очень чётко сказал Мориц и отвернулся к кресту. Плечи его мелко дрожали.Я почёл за лучшее оставить его в одиночестве, развернулся и пошёл к лошадям, но тут же остановился, как вкопанный.Сирша исчезла.К счастью, мне удалось найти её довольно быстро. Девушка сидела на старой балке неподалёку от постоялого двора и ожесточенно тыкала кинжалом в дерево.— Это не поможет.— Я знаю. Ничего не поможет.— Он может изменить своё мнение. Сейчас у него не слишком хорошо на душе...— Ему чертовски мерзко! — она вскочила. — Думаете, я не знаю этого? Думаете, я круглая дура? Но он явственно сказал, чего хочет. Я настолько ужасна, что он предпочёл бы умереть, чтобы не видеть меня.— Он говорил о другом.— Я знаю... — Сирша устало рухнула на импровизированную скамью и вытерла злые слёзы. — Я всё это знаю, но это ничего не меняет. Надеюсь, в этом городе найдутся тёмные души, чтобы не сидеть без дела.— Раньше тебе не доставляло удовольствия этим заниматься.— Я изменилась. Вы ведь этого, кажется, хотели? — она с вызовом вскинула голову. — Сейчас бы я не стала плакать, а разнесла бы своей кривой фигурой весь зал магистров.— Думаю, ты не слишком изменилась. Мне хотелось бы подвести тебя к мысли, что далеко не всё в этом мире решается убийством.— Но слишком многое, чтобы этот мир был приятным местом.— Слишком многие сегодня вокруг меня хотят умереть, — я попытался перевести разговор. — Давай и правда проверим, нет ли тут душ?Она посмотрела на меня внимательным взглядом заплаканных глаз и медленно кивнула.Мориц вернулся только к вечеру, когда мы, выполнив заказ на уничтожение проказника, уже ужинали. Он молча придвинул свою тарелку и начал есть с таким видом, будто глотал золу. Сирша, напротив, отодвинула недоеденный суп и с очень прямой спиной поднялась из-за стола.— Оставьте свои выяснения отношений до более спокойного времени. Мне надоело ехать между двух огней, — раздражённо буркнул я, но оба они меня проигнорировали. — Ты наговорил глупостей.— Не смей меня осуждать.— Я и не осуждаю. Я просто не хочу работать с ученицей, которая думает не о знаках и фигурах, а о знаках внимания или презрения. Или разберитесь, или отложите свои недомолвки до тех времён, когда мы приедем в Риапано.— Не сейчас. Я не хочу это обсуждать сейчас, — он мрачно покосился на кривую стойку, торчавшую в дальнем углу зала. — Если честно, я хочу только напиться и забыть об этом всём хоть ненадолго.На этом мы и закончили разговор. Наутро Мориц был мрачнее прежнего — изрядную долю плохого настроения ему обеспечивала больная голова, — но в седле держался ровно.— Поехали отсюда, — сипло сказал он, и все мы были рады сделать это: на каждого из нас город навевал тоску, даже на меня, не страдавшего здесь от разбитого сердца.Дальнейший путь протекал нерадостно. Мориц был мрачнее тучи, Сирша смотрела на него отчаянными глазами, а я чувствовал себя третьим лишним. Облегчение наступало только тогда, когда мы с Сиршей уходили искать души, но тут приходилось беспокоиться, чтобы девушка, яростно набрасывающаяся с кинжалом на очередного тёмного, презрев опасность, не оказалась бы и вправду мёртвой: вряд ли этого хотелось ей в действительности и уж точно не хотелось этого мне.На деревьях начали проклёвываться первые почки, а мы подъезжали к кантонам, где, по слухам, уже появились первые заболевшие. Мориц воспринял это известие с каменным лицом, Сирша закусила губу и бросила на него тревожный взгляд.Словом, всё пошло как всегда.Я оставил этих двоих на постоялом дворе во Фридрихсдорфе, понадеявшись, что они не переубивают самих себя: для того, чтобы переубивать друг друга, им не хватало ненависти. Мне нужно было проверить почту, и я был почти рад увидеть спокойно-вежливое лицо всё того же клерка.Но гораздо больше я был рад увидеть белый конверт с ярко-алой печатью — письмо от Геры.?В Риапано мор, Синеглазый. Люди умирают на улицах... словом, мы оба видели Солезино. Не знаю, где ты сейчас, но я надеюсь, что как можно дальше к северу, и по этой причине тоже, но не только. Кардинал Эсприто ищет тебя и твоих спутников, я не знаю, зачем и как вы потеряли его провожатого. Будьте осторожны: все здесь ведут свою игру, но игра Эсприто не кажется мне направленной к твоему благу. Он разослал наёмников по дорогам. Я не знаю, что ему надо от тебя, но, возможно, одна его фраза натолкнёт тебя на мысль.Однажды он сказал мне, что рад был бы очистить душу от малейшего следа греха?.Я вздрогнул.— Кажется, мне пора, — небрежно кивнул я клерку из вежливости, хотя демон вряд ли нуждался в ней, и вышел, едва задержавшись, чтобы привычно зажечь письмо от свечи. Остатки бумаги полетели в воздух уже на улице — я почти бежал с мыслью о том, что нам лучше не приближаться к Риапано и на тысячу миль, что в пещере оголодавшего окулла я чувствовал бы себя легче, чем при мысли о том, что на нас охотится кардинал и охотится с целью, которая отнюдь не послужит на благо всему человечеству...Я опоздал. Я чудовищно опоздал, и самое ужасное, что совсем ненадолго. Перепуганный хозяин сказал мне об этом, и я понял, что когда я читал письмо Геры, Мориц и Сирша были ещё здесь. Возможно, я бы мог успеть...Наёмников было человек десять. Одного Мориц всё же сумел достать, и теперь он корчился в агонии на полу.— Куда вам приказано доставить их?— К кардиналу Эсприто... в церковь Святого Сердца...Это было совсем рядом с Риапано.Наши лошади ещё оставались в конюшне. Имелся ещё шанс нагнать наёмников, но было бы глупо схватиться с ними в одиночку.Теперь я знал, где мне искать Морица, Сиршу, а заодно и кардинала, но я знал и прежде, к кому я всегда смогу обратиться за помощью.Во всём этом был только один радостный момент: я должен был в любом случае скоро увидеть Гертруду и сделать ей ещё одно предложение, идущее вразрез со всей политикой Братства, но отчего-то мне казалось, что белая колдунья с радостью согласится принять участие в этой авантюре.***Мориц потирал свезённую скулу. Сирша сидела в углу, обхватив руками колени, и тихо плакала. Грааль отобрали, и теперь он находился далеко за пределами амбара, где их заперли, у наёмников.Разумеется, они не представились, но были достаточно неосторожны, что болтали между собой без умолку, думая, что он лишился сознания от удара. Голова трещала, но не так уж и сильно, можно было терпеть.— Иди сюда, замёрзнешь, — нарушил он тишину. Сирша едва подняла голову.— Нам оставили одеяла. Закутаемся в них вместе и согреемся.Она нехотя поднялась на ноги и осторожно приблизилась.— Садись.Он видел, что она как будто судорожно что-то обдумывает, но Сирша всё же опустилась рядом с ним на слежавшуюся солому, прикрытую драным одеялом.— Ты слышал, что они говорили?— Помимо хвастовства и фантазий о том, куда они денут денежки, что выручат за тебя и Грааль? То, что они служат кардиналу Эсприто.— Не только. Они шутили, и кто-то из них обмолвился, что кардинал помешан на чистоте души. Мориц, он отнюдь не хочет спасти людей. Он хочет использовать Грааль для себя... и использовать меня для того, чтобы я, уж не знаю, как именно, подарила ему отмытую душу за счёт всех тех, кто будет умирать от пота.— Что мешает ему сначала попытаться добиться у Грааля исцеления для всех, а потом требовать чего-то и для себя?— Тогда почему он не дал нам добраться самим? Он хочет сделать всё в тайне. Чтобы больше никто не знал, что мы привезли Грааль. Ему нужно только очищение, а так как грехи копятся, я должна буду вечно чистить его душу, как поломойка! Грааль не позволит ему умереть во время пота, и он станет живым святым посреди мёртвого города.— Что мы можем изменить? Мы заперты. Наутро они повезут нас в Риапано... повезут тебя, скорее всего. Они говорили, что им важнее ты, ну а меня, возможно, докинут для ровного счёта или убьют.— Не говори так! — она вздрогнула и инстинктивно прижалась к нему. Мориц не отстранился и приобнял её, укутывая одеялом. — Я не хочу, чтобы ты умирал, никогда!— Я... я не знаю, Сирша. Я хочу уберечь тебя от всех бед, по-прежнему хочу... но из меня как будто выпили все силы. Хочется лечь и не шевелиться, раствориться и не существовать. Знаешь, как больно любить?— Знаю, — она коротко взглянула на него и опустила глаза. Повисло молчание, изредка прерываемое отдалёнными громкими голосами.— Я знаю, как лишить Эсприто возможности очистить душу, — выдавила наконец Сирша — и умолкла.— Тогда почему ты молчишь?— Потому что это не то, что ты хочешь услышать. Возможно, и не то, что я хочу сделать.— Если ты не скажешь это вслух, то мы точно ничего не сделаем, а чёртов Эсприто окажется святым на фоне недостойного грешного человечества.Сирша прикрыла лицо руками и снова немного помолчала. Морис почувствовал, как она немного дрожит.— Я мало что знаю об обряде, но одно известно точно. Все, кто служит Граалю, обязаны быть девственницами.— Ты же не...— Именно это я имею в виду. Послушай! — она порывисто обернулась, и Мориц мог видеть, как сверкают лихорадочным огнём в темноте её глаза. — Мы не станем говорить о чувствах. Ты знаешь, что я тебя люблю, но дело не в этом. Если бы эти... — она кивнула на дверь, — захотели меня изнасиловать, это было бы лучше, чем если бы Грааль был поставлен на службу Эсприто. Величайшее сокровище человечества, великая святыня... одна из самых древних вещей на земле не должна служить человеку. Она — для человечества.— Но ты...— Речь не обо мне, Мориц, — она горько покачала головой. — Ни у кого нельзя отнять право принести себя в жертву, а только это право у меня и есть сейчас.— Я не смогу. Не смогу причинить тебе боль.— Я прошу тебя, — Сирша обернулась, и Мориц увидел в её глазах слёзы. — Ты думаешь, быть во власти Эсприто лучше, чем то, от чего ты меня спас тогда? О да, меня окружат почётом в мягких стенах без острых предметов, чтобы я не убила себя, чтобы я была куклой для того, чтобы один мерзавец питался чужими жизнями, становясь от этого только святее?— Ты никогда не любила человечество.— Но оно не заслуживает того, чтобы отобрать у него надежду. Я ненавижу мать, я была бы рада, если бы она умерла от пота, но мой отец? Все те люди, которых мы видели, которые не причинили нам зла? Возможно, они совершали плохие поступки, но юстирский пот — слишком жестокое наказание. И уж тем более несправедливо, что виновник этого всего избежит наказания навечно. Пожалуйста, Мориц, разве я так многого прошу?— Ты просишь меня выступить орудием твоего жертвоприношения. Я не сказал бы, что это мало.— Если я хоть немного тебе дорога... имей уважение к тому, что я выбрала. Я хочу, чтобы Эсприто остался ни с чем.— Тебе страшно.— Это не имеет значения, — коротко и нарочито беспечно бросила Сирша, хотя руки у неё дрожали.— Это имеет значение для меня. Повернись.Она недоверчиво повернула голову, и её глаза удивлённо округлились, когда она почувствовала ласковое прикосновение ладони к своей щеке и ещё одно. Наконец Сирша прикрыла глаза и прижалась к чужой руке, которая осторожно смахнула слёзы.— Только не плачь. Не бойся. Ничего не бойся...Она удивлённо посмотрела на него.— Я обещал защитить тебя от всего на свете, моя милая, отважная Сирша. И если ты хочешь, чтобы я защитил тебя от того, чтобы быть орудием в чужих руках, — так тому и быть. Просто помни, что я не они. Я не сделаю тебе больно.Его ладони, немного неловкие и осторожные, переместились на спину.— Мориц...— Тшшшш... Всё хорошо. Всё будет хорошо...Всё выходило ужасно неловко: под кучей одеял, на холоде, в кое-как развязанной одежде. Прикосновения получались несмелыми, неловкими и одновременно торопливыми, хотя можно было не бояться, что их застанут: наёмники уже давно спали, выставив часового далеко от амбара, из которого доносились разве что неясные шорохи и лихорадочный шёпот, а вскоре притих и он, чтобы настала почти абсолютная тишина, прерванная лишь задушенным вскриком.— Прости... Прости...— Н-ничего.До ужаса неловко, до ужаса — трепетно и щемяще.Наконец всё было кончено. Сирша выпрямилась и огляделась по сторонам чуть помутившимся взглядом.— Что такое? Что ты?— Мне всегда казалось, что произойдёт что-то значительное. Мир как-то изменится, когда я впервые окажусь с мужчиной. Но всё осталось на местах...— А мы в амбаре.Она неловко размазала ладонью несколько капель крови и вытерла руку об солому.— Обнимешь меня?Мориц потянулся к ней, но не только для объятий. Он наклонил к себе голову Сирши и поцеловал, осторожно, как фарфоровую статуэтку.— Я буду защищать тебя, как могу. Сколько смогу. До конца моих дней, моя милая Сирша. Спи, ничего не бойся. Спи...Они улеглись, обнявшись, закутавшись в одеяла, как птицы, свившие гнездо, пытаясь согреться. Согреться и телом, и душой, пока ещё было время, пока они ещё были рядом и во сне могли увидеть, будто это будет длиться вечно.На рассвете их разбудили наёмники.— Надо поторапливаться, кардинал ждать не будет. Бабу и чашу надо забрать, а этого... прибьём, что ли? Не отпускать же?Сирша рванулась, но её удержали.— Да и чёрт бы с ним! Если тут бросим — кому он что скажет? Тут до города идти немеряно, помрёт и сам. А мне потом палаш отмывать.— Лентяй ты... чёрт с тобой, ещё и вправду, пока отмоешь палаш...Морица вывели наружу и, пнув так, что он едва не покатился кувырком, оставили в покое. Он бессильно смотрел с земли, как Сирше связали руки и посалили перед собой в седло.— Радуйся, что тебя с собой не берём. Если б не деньги, сами б не поехали навстречу поту, но кардинал такие деньжищи обещал, что вовек не заработать. А ты лежи, лежи, всё равно тут, кроме амбара, на пять миль окрест никого, да и дальше только хутора, пока найдёшь — замёрзнешь.Мориц молчал, бессильно потупясь, молчала и Сирша.— Ну что, поедем? Сколько можно языками чесать!Раздался глухой топот копыт. Морис осторожно поднялся на ноги и, прихрамывая, отправился вслед отряду.?Они пожалеют, что оставили меня в живых?.Ближняя деревня оказалась пустой: болезнь уже дошла до этих мест. До Ливетты было три дня пути, он рассчитывал добраться короче, если найдёт двух лошадей, — и удача ему улыбнулась.Так, перескакивая с седла на седло, он упорно ехал вперёд, не зная отдыха. Время торопило его.Время начало торопить его ещё больше, когда он, почувствовав страшную слабость, закатал рукав и увидел, как рука на глазах покрывается мелкой алой сыпью — первой предвестницей юстирского пота.